Текст книги "Мифология греков и римлян"

1, Классический Аполлон. Уяснив подлинное хтоническое происхождение Аполлона, мы перейдем теперь к анализу тех его функций, которые наиболее известны в мировом искусстве и литературе и которые прочно вошли также и в античное сознание, хотя и далеко не сразу. Сюда относятся общеизвестные представления об Аполлоне как о боге цветущей юности и искусства. Но прежде чем сказать об этом, необходимо подчеркнуть, что в мифологии классического Аполлона повествуется и о других его гораздо более широких функциях.

а) Общесоциальные функции Аполлона мы здесь только перечислим. Вместе с Афиной Палладой Аполлон является основным божеством патриархата, очень резко противополагаясь более древним божествам, божествам еще матриархата, которые в мифологии Аполлона трактуются как божества мрака и тьмы. Приведем три текста, которые являются в данном вопросе основными. У Платона (Euthyd. 302с) в самой категорической форме заявляется, что не существует никакого Зевса Отчего (Patroios), но существует только Аполлон Отчий; Зевс же – Ограждающий и Братский и Афина – Братская. У Аристотеля (Rep. Athen. 55, 3, Радц.) читаем:

«Когда производят докимасию [проверку прав при внесении в списки граждан], прежде всего предлагают вопрос: «Кто у тебя отец и из какого он дема, кто отец отца, кто мать, кто отец матери, из какого он дема?» Затем спрашивают о том, есть ли у него Аполлон Отчий и Зевс Оградный и где находятся эти святыни».

Демосфен (XVIII 141) говорит об Аполлоне Пифий–ском, который «является Отчим у нашего государства».

Классический Аполлон является, далее, божеством целых племен и государств и покровителем колонизации. Наконец, это бог также и вообще всего классического героизма, который всегда противопоставлялся у греков предыдущему стихийному периоду мифологии, когда человек, слишком слабый для борьбы с могущественными силами природы, еще не мог быть героем.

Два величайших греческих героя, Геракл и Тезей, навсегда остались связанными с мифологией Аполлона и в своем общеизвестном виде могли возникнуть только в эпоху классического Аполлона. Таким же великим героем в мифологии Аполлона нужно считать и Орфея. Однако он уже связан с выдвижением на первый план духовных сторон мифологии Аполлона.

б) В период классики Аполлон действительно является и богом цветущей юности, и богом палестр (гимнастических учреждений), которые он впервые установил вместе с Гермесом {Hyg. Fab. 277); он бог вообще всякого рода состязаний (первый победитель на Пифийских состязаниях). Мировая известность принадлежит Аполлону как богу музыки, танца и вообще искусства. Так как античность понимала искусство широко, то, например, Гигин (Fab. 277) приписывает Аполлону изобретение некоторых букв. По нему же (Fab. 274), «Аполлон впервые изобрел искусство лечить глаза, а Асклепий, сын Аполлона, изобрел то, что теперь мы назвали бы клинической медициной (clinicen)». Но прежде всего он художник не в широком, а в самом узком смысле этого слова. Кифара стала его любимым инструментом почти с момента его появления на свет. (Об этом говорит Гомеровский гимн к Аполлону Делосскому.) После убиения Пифона первое, что он сделал, – это пропел пеан. На пирах у олимпийцев он играет на лире в окружении поющих муз. Но он и сам поет, как, например, на свадьбах Пелея и Фетиды или Кадма и Гармонии. Флейта, правда, не его инструмент. Но кое–какие источники говорят и о его любви к флейте: вспомним хотя бы миф об Аполлоне и Марсии. Как свидетельствуют об этом некоторые его прозвища, он также и бог танца.

Эта наиболее известная сторона в божестве Аполлона отнюдь не является в нем главной и первостепенной. Какого же она происхождения? Это, конечно, уже не хтонизм и, следовательно, не матриархат. Но это также и не тот строгий патриархат, при котором Аполлон является богом земледелия и скотоводства, но еще продолжает сохранять некоторые свои суровые хтонические функции. Наконец, это и не та поздняя, дельфийская ступень Аполлона, когда он, объединившись с Дионисом, стал вещателем велений Зевса и Земли. Все эти черты образа Аполлона, несомненно, относятся уже к позднему патриархату, к периоду развала общинно–родовой формации, когда уже образовалась весьма зажиточная и обеспеченная аристократическая прослойка, имевшая полную возможность отдаваться эстетическим переживаниям и культивировать художественные способности и вкусы. Тут–то Аполлон и вошел в семью олимпийских богов как музыкант и поэт, уже потерявший свои старинные хтонические функции. Позднее эти функции ему будут приданы как богу пророчеств, возобновленных на месте прежнего чисто хтонического прорицалища в Дельфах. Следовательно, это та ступень, на которой стоит Гомер, т. е. ступень перехода от общинно–родовой формации к рабовладельческой, к новому обществу рабовладельцев со сравнительно высокой культурой уже индивидуального субъекта. Но рудименты этого хтонического представления об Аполлоне как боге, причиняющем смерть, еще очень сильны у Гомера. Богом цветущей юности, красоты и искусства Аполлон становится только в эпоху позднего патриархата. Такое представление об Аполлоне пережило послегомеровскую реакцию на Гомера, возглавленную орфиками и Дельфийским оракулом, прошло через всю классику и еще больше утвердилось в эпоху эллинизма, где ему не помешала даже орфическая и неоплатоническая философия мифологии, и, наконец, главным образом в виде Аполлона Бельведерского предстало перед человеком эпохи Возрождения.

Теперь обратимся к текстам, относящимся к Аполлону как богу искусств.

в) В этой области Аполлон отнюдь не всегда был только богом музыки и пения. Ему свойственны прикладные искусства и ремесла. Известно, например, что он вместе с Посейдоном строил троянские стены у тамошнего царя Лаомедонта. Об этом говорит у Гомера сам Посейдон (Ил. VII 448—453). Другое место из Гомера (Ил. XXI 441—457) на ту же тему весьма интересно в том отношении, что Аполлон с Посейдоном представлены здесь в чрезвычайно жалком виде: после того как Посейдон построил стены вокруг Трои и Аполлон был здесь пастухом, Лаомедонт не только не выдал им условленной платы, но даже чуть было не продал их в рабство и чуть было не отрезал им уши. Возможно, правда, что Лаомедонт не знал, с кем он тут имеет дело, и принимал обоих богов за людей. Но если он это знал, то здесь перед нами весьма древнее представление о божествах и демонах, граничащее с грубо фетишистским пониманием демона.

Не только в создании образцов в каком–либо виде искусства проявляются творческие силы Аполлона. В «Илиаде» (V 432—459) Аполлон, спрятав раненого Энея, создает его призрак и заставляет этот призрак сражаться в боях, причем все принимают его за настоящего Энея.

г) Из текстов, относящихся к артистизму Аполлона, упомянем прежде всего те (Ил. I 601—604 и Hesiod. Scut. 201—207), где дается классическая и традиционная картина поющих Муз и аккомпанирующего им на кифаре Аполлона. Аполлон и Музы являются наставителями певца Демодока в «Одиссее» (VIII 487—489). В Гомеровских гимнах (Hymn. Horn. II 1—29) тоже читаем о художественном творчестве Аполлона в музыке, пении и танце. Два других небольших Гомеровских гимна (XXI, XXV) тоже посвящены Аполлону как представителю музыки и пения. В гимне XXV (3) прямо объявляется, что все певцы и лирники – от Аполлона. В восторженных стихах Еврипид (Hercul. 674—692) воспевает Аполлона вместе с его постоянными спутницами – Музами и Ха–ритами. Муз и Харит любила призывать еще Сафо (frg. 90, 154 Diehl). Выразительно представлен Аполлон со своими Музами и на известном ларце коринфского тирана Кипсела, описанном у Павсания (V 18, 4).

Плутарху (De mus. 14) принадлежит целое рассуждение о том, что Аполлон является представителем не только кифаристики, но и игры на флейте – авлетики. Плутарх приводит разного рода ссылки на культовые обычаи, связанные с Аполлоном, а также и на ряд древних поэтов: Алкея, Алкмана, Коринну. Павсаний (V 7, 10) тоже говорит в связи с Аполлоном о флейте и об учреждении олимпийских состязаний: «Победителями называют и других [богов], так, например, Аполлона, который победил в беге Гермеса, а Ареса одолел в кулачном бою. Ради этого–то будто бы введена игра на пифийских флейтах во время прыганья борющихся в пен–татле – пятиборье, так как флейта посвящена Аполлону, а сам Аполлон был победителем в Олимпийских играх». Плутарх (Quaest. conv. VIII 4, 4) приписывает Аполлону покровительство даже всем вообще состязаниям, популярным в древности, как, например, кулачному бою, метанию диска, стрельбе, бегу. Плутарх здесь ссылается на Гомера; у Гомера (Ил. XXIII 651—663) Аполлон действительно является богом разного рода состязаний (имеются в виду похороны Патрокла).

д) Изучение художественных функций Аполлона было бы совершенно неполным, если бы мы не привели главнейших материалов о Музах, которые составляют непосредственное окружение Аполлона. Аполлон так и называется – Мусагет, т. е. Музоводитель. Есть сведения об архаических Музах, о тех хтонических существах, которые далеки от классического изящества и пластики этих образов и которые связаны с магическими и оргийными представлениями. На классической ступени мифологии от этих древних мрачных периодов осталось только прочное прикрепление Муз к источникам и горам, к таким, как источники Аганиппа и Ипокрена около Геликона, Касталия около Парнаса (вблизи Дельф).

О том же говорят и наименования – Олимпиады, Пиэриды, Либетриды. Струи Ипокрены и Касталии, вызывая в памяти имена муз – всех этих Парнасид, Каста–лид, Ипокренид, Аонид, – в последующие века уже за пределами Греции прочно вошли в арсенал художественных образов и вновь ожили в творчестве поэтов и писателей других народов.

Указанием на былой хтонизм классических Муз является их генеалогия. В этом отношении прежде всего весьма интересен рассказ Павсания (IX 29, 1—5):

«Говорят, первыми людьми, которые на Геликоне принесли жертвы Музам и нарекли эту гору священной горою Муз, были Эфиальт и От… Дети Алоэя считали, что Муз было всего числом три, и дали им следующие имена: Мелета, [Опытность,] Мнема, [Память,] и Аойда, [Песня]. С течением времени, говорят, прибыл сюда, в Феспии, Пиер из Македонии, по имени которого в этой стране названа гора, установил число Муз в количестве девяти и дал им те имена, которые они носят и доныне… Со своей стороны Мимнерм, [PLG frg. 13,] говорит, что старшие Музы были дочерьми Урана, [Неба,] все же остальные, младшие, были дочерьми Зевса».

В этом сообщении Павсания содержится много любопытного. Во–первых, происхождение Муз связывается с хтоническими великанами Алоадами, т. е. здесь прямо указывается на хтонизм самих Муз; во–вторых же, со ссылкой на известного элегика Мимнерма здесь выставляется версия о происхождении старших Муз от самого Урана и только младших – от Зевса. Возведение Муз к Урану вызывает в памяти гесиодовские мифы о происхождении от Урана таких ультрахтонических существ, как Титаны, Киклопы, Сторукие, Афродита, Эриннии, Гиганты.

С сообщением Павсания согласуются и другие материалы. Диодор (IV 7, 1) пишет: «Большинство мифогра–фов, и особенно проверенные из них, полагают, что Музы – дочери Зевса и Мнемосины. Немногие же из поэтов – и среди них Алкман – утверждают, что они – дочери Урана и Геи». Не менее важен еще и такой вариант у схолиаста к Аполлонию Родосскому (III 1): «В сочинениях, приписываемых Мусею, повествуется о двойном происхождении Муз: старших – от Кроноса и младших – от Зевса». Следовательно, некоторые вели происхождение Муз и от Кроноса. Однако если даже остановиться на той генеалогии, которая оказалась в Греции традиционной, а именно на происхождении Муз от Зевса и Мнемозины, то, поскольку Мнемозина тоже является титанкой, т. е. порождением опять–таки Урана и Геи, и эта традиционная для периода классики генеалогия все еще заметно хтонична. О происхождении Муз от совершенно разных Зевсов трактует Цицерон (De nat. deor. Ill 21, 54).

Говоря о хтонизме Муз, нужно вспомнить и о тех античных писателях, которые говорят о различных браках этих Муз, браках, которые носят откровенно хтонические черты. Приведем здесь следующий рассказ Аполло–дора (I 3, 2—4):

«От Каллиопы и Эагра, по прозвищу Аполлон, родился Лин, которого убил Геракл, и Орфей – тот самый, который занимался пеньем под звуки кифары и который своим пением приводил в движение камни и деревья. Когда умерла его супруга Эвридика, укушенная змеей, он нисшел в Аид, желая ее возвратить на землю, и даже убедил Плутона отпустить ее. Тот обещал это сделать с условием, чтобы Орфей на обратном пути не оборачивался назад, пока не придет к себе в дом. Однако Орфей, не уверенный в этом, обернулся назад и увидел свою жену. Но она тогда ушла обратно. (3) Орфей, кроме того, изобрел мистерии Диониса и был погребен в окрестностях Пиэрии, растерзанный менадами. Клио влюбилась в Пиэра из Магнесии и, сойдясь с ним, родила от него сына Гиацинта, к которому возымел страсть Фамирид, сын Филаммона и нимфы Аргиопы, первый положивший начало любовной страсти к мужчинам. Но впоследствии Гиацинта страстно полюбил Аполлон и нечаянно убил диском. Фамирид же отличался красотой и искусством пения под звуки кифары; он вступил в состязание из–за мусического искусства с Музами, поставив условием, что если он окажется победителем, то он соединится браком со всеми; если же он будет побежден, то они отнимут у него что только пожелают. Музы вышли победительницами и лишили его глаз и искусства пения под звуки кифары. (4) От Эвтерпы и реки Стримона родился Pec, которого под Троей убил Диомед. Некоторые же говорят, что он был сыном Каллиопы. От Фалии и Аполлона родились Корибанты, а от Мельпомены и Ахелоя – Сирены, о которых мы расскажем, когда будем говорить об Одиссее».

В этом рассказе Аполлодора вся мифология Муз полна хтонизма. От Муз появляются такие герои, как Лин и Орфей, которые в самой яркой форме демонстрируют борьбу героизма и хтонизма. История Клио – Гиацинта – Аполлона такого же типа. Состязание Фами–рида с Музами, как это мы увидим ниже, тоже весьма определенный исторический этап на путях от хтонизма к героизму (и даже от героизма к позднейшему критицизму). Рес, Корибанты и Сирены – это тоже фигуры или прямо хтонические, или непосредственно связанные с хтонизмом. Весь этот рассказ Аполлодора дает для историка мифологии несравненно больше материала, чем та претендующая на историзм характеристика Муз у Диодора (IV 7), основанная главным образом на этимологических соображениях.

е) Музы на ступени их классического завершения, например у Гомера, который говорит об одной или нескольких Музах, только поют. В «Илиаде» (I 603 и сл.) они уже прочно связаны с Аполлоном, игре которого на лире они аккомпанируют хором. В «Илиаде» (II 484– 493) прославляется всеведение Муз в сравнении со слабым человеческим знанием, основанным только на слухах. В «Одиссее» (XXIV 60—64) уже исчисляется девять Муз. Эти Музы в течение семнадцати дней оплакивают погибшего Ахилла – место, которое многими учеными расценивалось как позднейшая вставка. В Гомеровском гимне (III 450—452) Аполлон говорит:

 
Сопровождаю и сам я божественных Муз олимпийских, Дело же их – хороводы и песенный строй знаменитый, Пышно цветущие песни и страстные флейт переливы.
 

Следовательно, если у Гомера Музы только поют, а у Гесиода еще и танцуют, то в Гомеровских гимнах они уже и поют, и танцуют, и играют на инструментах; в дальнейшем же они станут олицетворением и вообще всего прекрасного, художественного, разумного и мудрого, включая все искусства, все науки и область морали. В коротком XXV Гомеровском гимне от Аполлона и Муз тоже производятся все певцы и исполнители на лире и восхваляется блаженное состояние под их воздействием. А у Стесихора (frg. 22 Diehl, Верес.) читаем:

 
…Больше всего
Игры и песни приятны Аполлону;
Горе и тяжкие стоны – Аида удел.
 

Классическим текстом о Музах является знаменитое начало Гесиодовой «Теогонии» (1 —115). Гесиод характерно начинает здесь с изображения именно хоровода Муз (1—4). Этот хоровод Муз, омывшихся в чистых водах горных источников, нежными голосами воспевает все племя богов (5—21). Эти–то Музы и нашли пастуха Гесиода и внушили ему сладостный дар песнопения (22—35). При этом сами Музы признаются, что они могут прикрывать красотой своего пения ложь, а если захотят, то могут вещать и подлинную истину (27—28). Этот текст указывает на то, что во времена Гесиода поэзия в качестве чистого вымысла уже могла отрываться от мифологии как от подлинной истины о богах и вообще от правдивого изображения действительности. Музы уже понимаются не просто как богини художественной мудрости, но и как вдохновительницы любых поэтических вымыслов.

Гесиод, далее, рисует общий характер песнопения Муз как с точки зрения его художественного воздействия на слушателей, так и по его содержанию, поскольку Музы воспевают все то, что было, что есть и что будет, т. е. все рожденное Ураном: Зевса, Гигантов и пр. (36—52). По Ге–сиоду, Музы произошли от Зевса и титанки Мнемозины (Памяти); их прелестным пением и утешается Зевс Громовержец (53—74). Гесиод перечисляет их имена (77—79); а потом развивается мысль о благодетельном воздействии искусства Муз на всех людей, а не только на представителей искусства; они оказывают воздействие во время судебных процессов, в минуту тех или иных тяжелых переживаний у человека (80—103). Этих–то Муз и призывает Гесиод в начале своего повествования о происхождении богов, надеясь, что они расскажут ему все в точности о Земле, Небе, Море и обо всех их порождениях (104—115).

Этот отрывок из Гесиода говорит о таких Музах, которые давно уже перестали быть стихийными силами природы и превратились в прекрасные образы художественной мысли, художественного выражения. Они воспевают классического Зевса со всеми его героическими деяниями, почему они и остаются навсегда Олимииада–ми, а также и Пиэридами, по имени местности около Олимпа – Пиэрии, где они родились от Зевса и Мнемозины. Тут еще не появляется Аполлон. Но Музы скоро перешли в Дельфы и расположились на Геликоне, где они уже навсегда становятся ближайшим и неотъемлемым окружением Аполлона. Это случилось именно здесь, потому что если вначале Аполлона не было в Пиэрии, то на Делосе вначале не было самих Муз. Как можно заключить из Еврипида (Hercul. 674 и сл.), на Делосе около Аполлона были Хариты. Было сильно почитание Муз и в Афинах, где находился (к юго–западу от Акрополя) холм Мусейон {Paus. I 25, 8) и где Платон тоже построил алтарь Музам в своей Академии (Paus. I 30, 2). Их храмы были еще во многих местах (Олимпия, Трезен, Коринф и др.).

Гесиод перечисляет все девять Муз. Это:

1. Каллиопа, муза эпоса (с навощенной дощечкой и грифелем).

2. Эвтерпа, муза лирики (с флейтой).

3. Мельпомена, муза трагедии (с маской в руке и плющом на голове).

4. Фалия, муза комедии и сельской поэзии (с комической маской, пастушеским посохом и плющевым венком).

5. Эрато, муза эротической поэзии и мимики.

6. Полигимния, муза гимнической поэзии.

7. Терпсихора, муза танцев (с лирой).

8. Клио, муза истории (со свитком).

9. Урания, муза астрономии (с глобусом всего космоса).

У Гесиода больше всего говорится о происхождении, юности, красоте, вдохновенности, мудрости Муз и мало – об их воздействии на окружающих. Приведем другой классический текст о музах и Аполлоне, который специально изображает их умиротворяющее и гармонизирующее воздействие. Это – тоже знаменитое начало первой Пифийской оды Пиндара (I 28, Майк.):

«Золотая лира, совместное достояние Аполлона и темнокудрых муз. Тебе повинуется пляска, начало торжества; твоих же указаний слушают и певцы, когда ты искусной рукой изливаешь звуки руководящих хором прелюдий. Ты же погашаешь губительную молнию вечного огня. На Зевсовом скипетре дремлет, свесив быстрые крылья, орел, царственная птица, и ты, лира, окутываешь ему хищную голову черным облаком, погружающим его в сладкий сон, смыкая его вежды. Очарованный твоими звуками, он, нежась, в дремоте плавно вздымает свою спину. Даже сам суровый Арес, далеко отбросив грозное оружие, услаждает сердце песнью: вот как, о лира, твои звуки смягчают сердца божеств чарами искусства сына Лето и высокогрудых муз.

Но все, чего не возлюбил Зевс, повсюду – и на земле и на безбрежном море, – услышав глас Пиэрид, трепещет, подобно врагу богов, распростертому в черном Тартаре, – стоглавому Тифону».

После тысячелетней хтонической истории, после стихийных и оргийных ступеней своего развития классические Музы стали наконец воплощением и олицетворением всяких искусств и художественной мысли, всякого эстетического вдохновения и восторга. Классические античные Музы – это не просто богини, которые только еще создают искусство, и не просто искусство само по себе, изолированное от жизни, от материи, от действительности. Это, наоборот, есть сама действительность со всей своей материальной стихией, но действительность преображенная, просветленная, совершенная, безболезненная, всегда светлая и радостная, всегда мудрая, прелестная, простая, всем понятная. Античные Музы в понимании древних как бы освящали соединение искусства и производства, когда искусство оказывалось утилитарным, а все утилитарное – необычайно художественным. Ремесло и искусство здесь еще нераздельны. А главное, не только нераздельны ремесло и искусство, но и наука еще не отделилась от этого художественного ремесла и производства и от этого производственного художества. Недаром греческий термин techne сразу и одновременно означает и «ремесло», и «искусство», и «наука». Античные Музы и есть эта тройная область, понимаемая как нечто единое и нераздельное, как нечто не тронутое никакой рефлексией и никакой профессиональной изоляцией.

ж) В дальнейшем, в связи с назреванием рефлективного отношения человека к искусству и в связи с превращением мифологического мышления в метафорическое и вообще более отвлеченное, слово «муза» стало означать не только живых богинь искусства и вдохновения, но и само произведение искусства и даже субъективное состояние человека, творящего или воспринимающего это произведение. В конце концов муза стала просто олицетворением художественного творчества и простой условностью, о которой стало обычаем говорить в начале всякого художественного произведения. У Гомера призывание Музы в начале его поэм еще не есть условность. Не простая условность она еще и у Алкмана (frg. 67, Верес.):

 
О Каллиопа, зачни нам прелестную Песню, и страстно зажги покоряющий Гимн наш, и сделай приятным хор…
 

Или у него же (frg. 92):

 
Муза небесная! Дочь Зевса–царя!
Звонко я песнь спою, Слова η мелодию эту Сочинил Алкман–певец, У куропаток заимствовав их.
 

Заметим, что понимание слова «муза» как «произведение искусства», и в частности как «пение», имеется, по–видимому, уже у Гомера. В «Одиссее» (XXIV 62), где имеется в виду пение Муз на погребении Ахилла, говорится, что «звонкая муза» растрогала слушателей. «Муза» здесь скорее всего просто «пение». Совершенно несомненно это значение выступает в Гомеровских гимнах (XIX 15), где о Пане говорится, что он наигрывает на флейте «приятную музу», т. е. приятную мелодию, приятную песню.

Что же касается значения этого слова как «субъективного художественного вдохновения», то оно встречается уже у Эсхила, у которого (Eum. 308) Эриннии говорят, что им внушено «выражать печальную музу». «Муза» здесь есть только определенного рода «субъективное состояние». В этом значении она часто встречается у трагиков. У Софокла (Trach. 643) говорится о флейте, звучащей подобно лире в соответствии с «божественной музой». Так как это исполнение противопоставляется здесь угрюмому и мрачному настроению, то «муза» здесь – тоже определенного рода настроение. У Еврипида (Тго. 120): «У несчастных муза поет нерадостные бедствия». «Муза» здесь, по–видимому, тоже есть определенное субъективное состояние. Также у Аристофана (Nub. 1030) хор называет Кривду «имеющей тонкоприспособленную музу», где под «музой», очевидно, тоже нужно понимать субъективное мастерство. Такое понимание слова не чуждо Платону (Crat. 428с): «…под влиянием ли Эвтифрона было твое воодушевление, или давно таилась в тебе другая, какая–то не сознаваемая тобою муза».

В заключение коснемся также и той эволюции «мифа о Музах», которую мы находим в положительных утверждениях античного декаданса. Здесь надо привести LXXVII орфический гимн, посвященный Мнемозине, где эта мать Муз прославляется главным образом за дарование памяти и цельного ума людям (4—5):

Вместе собравшая целостный ум в душе человеков, Силу рассудка у смертных благую способностью множа…

«Сила рассудка», тут – logismos, термин, который уже одной своей отвлеченностью расходится с непосредственностью мифа древности и предполагает времена изощренного и дифференцированного мышления. Те же умственные способности указываются как дар Муз и в орфическом гимне, посвященном самим Музам (LXXVI 5–7).

Но самым выразительным документом позднего античного декаданса является в этом смысле гимн Музам, принадлежащий Проклу. Здесь мы находим характерное противопоставление светлым и чистым музам человеческих страстей и прошение помочь душе, ниспавшей из горнего мира в темный и блудный мир человеческой жизни (III 3—17). Здесь – все еще мифология и древние атрибуты античных Муз, но вместе с тем уже ясно чувствуется веяние христианства и совершенно не языческая, вполне аскетическая идеология.

Весьма характерную для позднего античного декаданса интерпретацию и классификацию Муз мы находим у Ватиканских мифографов (II 24), где на первый план выдвинуто, как мы бы сейчас сказали, гносеологическое, психологическое и дидактическое начало: Клио – «первое размышление при обучении» или «желание учиться»; Эвтерпа – «услаждение тем, чего хочешь»; Мельпомена обозначает «обдумывание того, что желаешь»; Фалия «схватывает» то, чему желаем учиться; Полигимния помогает «запоминать схваченное»; Эрато «находит подобное тому, что закреплено полностью»; Терпсихора «дает указание о форме», т. е. учит «судить о находимом»; Урания «выбирает из того, о чем было рассуждение»; Каллиопа – «обнаруживание того, что избрано». Таким образом, в основу этого понимания Муз положена определенная гносеологическая теория, трактующая развитие мышления и речи, начиная с первой потребности знания, с направления внимания на предмет, переход к фиксации и запоминанию, а потом и к анализу запоминаемого и кончая выбором тех или других продуктов 'мыслительного анализа и их внешним выражением в слове. Таким образом, в конце исторического развития мифологии Муз мы находим вместо прежних художественных и пластических образов вполне рассудочную схематику и философскую интерпретацию. Заметим, что в том же месте приведенного нами памятника содержится и более обычное объяснение Муз, уже без всякой гносеологии, но при этом в стихотворной форме, что тоже свидетельствует об итоговом и резюмирующем отношении к этому предмету.

з) Подводя итог на основе всех приведенных выше материалов о художественных функциях Аполлона и Муз, скажем, что восприятие их проходило все те ступени развития, которые мы находим и в истории мифологии: фетишистско–бесформенное стихийное и даже оргийное понимание, ступень грубой обработки камня, ступень слияния ремесла и художества в одном творческом акте, превращение муз в метафору и поэтическую условность. Наконец, музы стали пониматься то ли как область чисто умственной деятельности, то ли как некое моральное начало. Таков был путь эволюции этих муз, когда–то бывших простой хтонической и материально–стихийной силой.

2. Реставрация хтонического Аполлона в Дельфах. Характеристика классического Аполлона была бы не только совершенно неполной, но и прямо антиисторической, если бы мы не учли того учреждения огромной социально–политической значимости, которое носило название оракула Аполлона и имело свое пребывание в Дельфах. Только здесь классический Аполлон достигает своего окончательного завершения, и только здесь он достигает наибольшей конкретности и выразительности.

а) Аполлон своим вхождением в семью олимпийских богов весьма много способствовал их приближению к человеку, и именно к интимной стороне его бытия. Правда, основная роль в развитии этого имманентизма олимпийских богов человеку принадлежит не Аполлону, но Дионису. Аполлон по сравнению с Дионисом воспринимался со стороны внешних проявлений божества как бог, изливающий свет. Аполлон и Дионис оказались основными божествами в Дельфах. Понимание их сущности способствовало развитию тогдашнего религиозного имманентизма.

Дельфийский оракул вообще был реставрацией хтонизма. Прежде чем говорить о периоде объединения Аполлона и Диониса в Дельфах, остановимся на некоторых общих сведениях об этом замечательном оракуле, в котором мифология Аполлона периода классики нашла свое наиболее зрелое завершение.

б) У Гомера Дельфы упоминаются не раз: в «Илиаде» (IX 401—405) говорится о несметных богатствах Дельфинского храма; в «Одиссее» (VIII 79—82) оракул Аполлона выставляется как важный фактор в поворотных моментах Троянской войны. Поскольку, однако, Гомер еще лишен экстатических элементов, обильно представленных в греческой религии до него и после него, Аполлон еще не является экстатическим прорицателем и об экстатическом прорицании здесь нет никакого упоминания. Гадания у Гомера происходят по снам, птицам и разного рода предзнаменованиям, посылаемым к тому же не Аполлоном, но пока еще Зевсом. Образ Аполлона–прорицателя у Гомера только едва–едва намечается. Кал–хас свое искусство птицегадания получил от Аполлона, которому он молится во время гадания (Ил. I 69—72, 86 и сл.). Вестником Аполлона объявляется сокол (Од. XV 525—534). Прорицатель Амфиарай (244—247) одинаково любим и Зевсом, и Аполлоном, а (252 и сл.) дядя Амфиарая Палифеид, сын героя с характерным именем Мантий (mantis – прорицатель), получил дар прорицания от Аполлона после смерти своего отца.

И только на своей дельфийской стадии Аполлон окончательно становится пророком Зевса. Только теперь стали иметь полновесное значение слова Эсхила (Eum. 19) «Локсий, [эпитет Аполлона,] – пророк Зевса». Теперь он сидит «одесную Зевса», как то мы читаем у Каллимаха (Hymn. II 29). Эта получившая теперь завершение характеристика классического Аполлона так выражена устами его брата Гермеса в Гомеровском гимне (III 467– 473):

 
…ведь все тебе ведомо точно.
Ибо на первом ты месте сидишь богов всеблаженных,
Смелый душой и могучий. И любит тебя не напрасно
Зевс–Промыслитель. По праву так много даров и почета
Ты от него получил. Говорят, прорицать ты умеешь
С голоса Зевса–отца: ведь все прорицанья от Зевса,
Ныне ж и сам я узнал хорошо, до чего ты всеведущ.
 

По схолиасту к Эсхилу (frg. 55), «Пиндар утверждает, что Аполлон овладел Пифоном насилием, за что Гея хотела низвергнуть его в Тартар».