Текст книги "Дневник. 1918-1924"

Автор книги: Александр Бенуа

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 55 страниц)

Слухи, что Оленин в отставке, а Купер вместо него.

Суббота, 24 сентября

Днем светло. К ночи зарницы, далекие громы. У меня род ссоры с Мотей из-за нелюбезного «здорования». Следом ссора с Атей из-за нежелания ее и Юрия платить за выгребную яму…

Декорации не клеятся. В 1 ч. на репетиции с Ермоленко. Она очень хорошо запомнила то, чему я ее учил. Купер это объясняет ее непосредственностью. Но, боже, какая она сейчас страшная со взбитым рыжим локоном волос надо лбом. Чтение одноактного скетча Альфреда де Мюссе: для моего вечера одноактных пьес годилась бы «изящно комичная» и проверенная – великолепное объяснение в любви между нерешительным господином и скромницей-вдовой, еще более комический фарс. Скорее всего подошла бы сцена с бескорыстием старого друга для Комаровской…

К чаю Нотгафт с предложением иллюстрировать все, что я бы пожелал. Приходится соглашаться, ибо ничего другого не предвидится. Авось удастся заработать два миллиона, как это сделал Добужинский, сдав очень изящную иллюстрацию к «Бедной Лизе». Условия там невыгодны – оригиналы остаются у издателей «Альционы». Среди них Нотгафт занимает первенствующее место благодаря тому, что его снабжает деньгами тесть из-за границы – сносится он через немцев. Нотгафт полон оптимизма: острый-де период прошел, жизнь восстанавливается. Увы, я этого не чувствую!

Подошел и Эрнст из балета в консерватории. Это у них с Тасей, Бушеном и Зилоти просто болезненная мания. Нотгафт передал мне письмо Дашкова и Добужинского, из которого видно, что они уже произвели выборы для Петербурга (может быть, Замирайло попал в секретари?). Мне эта история с дурнем так надоела, что я едва удосужился прочесть.

В газетах ответ Чичерина Польше или Антанте. Толком не разобрал, кажется, остроумно. И все же говорят: войны не будет.

Воскресенье, 25 сентября

Кончил костюмы «Раймонды». Репетиция на сцене. Бестолочь Купер – не управляющий. Ермоленко сообщает желание мужа приобрести у меня что-либо. Ох, только бы не сорвалось! Начинаю компоновать декорации к «Лекарю».

Наслаждался Татаном. Он в восхищении от всех игрушек и боскетов, развешенных по полкам и шкалам. Называет все человеческие фигуры и головы «дяддзя», всех четвероногих «мууу», и менее всего птиц – петуха вроде «а-а». Очень смышленый, препотешно носится один по комнатам.

Примирение с Мотей произошло сегодня… Пришла Л.П.Гриценко с Александриной. Она в ужасе, если прекратится присылка денег от Бакста или посланец угодит в тюрьму. Ведь посредник-юноша расстрелян среди таганцев.

К обеду Саша Конский. Его домогательства отъезда в Финляндию кончились резким и грубым отказом. Он думает, что надо было дать взятку, но на это нужна большая сноровка, всем «приличным» людям старого закала совершенно недоступная. Сведения о своем имении он получил из Парижа, от своих сестер, которые там виделись с его соседом. Все в порядке. Бедные его старушки устроились было в Париже, но их забрала в свое имение в Бретань г-жа Абрикосова, превратившая их в своих постоянных служащих, приходится даже мыть полы!

Вечером в БДТ. Сегодня «Слуга…» сделал полный сбор с аншлагом. Мои костюмы очень нравятся. Предложение «Грелки» приводит Монахова в восторг. Она бы пошла пятой пьесой, и ставил бы я – такое желание вполне понятно. Зато к одноактным пьесам он отнесся с сомнением и вовсе не обещает найти ту девочку, которая нужна для Лабиша, над которым я дохохотался до истерики.

Комаровская забрала меня к себе в уборную и плакалась на Петрова, который ерундит с постановкой «Рюи Блаза». Королеву он заставляет выходить с голубым цветком… Вместо заболевшего Голубинского Бригеллу играл Музалевский.

Понедельник, 26 сентября

Пасмурно, прохладно. Начал костюмы «Лекаря». В 12 ч. – в Эрмитаж. В саду перед Зимним дворцом лежит чудовище – аэростат. Завтра готовится парад Красной армии. Встречаю Щеголева. Он нашел свою статью к «Медному всаднику», и теперь задержки не будет. Чрезвычайно я взволнован тем, что исчезла в пятницу Анастасия Чеботаревская. Она с Сологубом даже могла легально ехать, но из-за болезни психического порядка отъезд отменен – опасно просрочивать визы, и вот Ф.К. вышел на полчаса в аптеку, она убежала. Искали ее по всему городу, но тщетно. Вероятно, утопилась.

В Эрмитаже новый рассказ об аресте двух дам из семьи Блока: пришло письмо из-за границы еще в 1920 году с оказией. Затем началось ограбление их квартиры…

Побывал в отделе рисунков, где удалось идентифицировать ряд рисунков Кл. Меллана, шедших за Ф. де Шампеня. Объяснялся с Н.А.Сидоровым насчет его медлительности в исполнении моего распоряжения относительно привоза петергофских картин. Вся задержка из-за материальной стороны, но есть надежда, что Ерыкалов возьмет на себя провоз. У Эрмитажа совсем денег нет. Смешной спор между Стипом и Сережей (Эрнстом; спор повторяется почти ежедневно) из-за выезда в КУБУ. Теперь они по зеленым карточкам дают вещи почти по рыночным ценам. Лучше не брать. Сережа деморализован, протестует против таких слов и берет под защиту копеечную экономию. В то же время он совершенно не может освоить разницу цен. Такая слепота не исключение в русской интеллигенции – правило. Отсюда мы и забрели в тупик.

Дома тревога из-за осмотра жилищным отделом по доносу на Руфа, поданному коммунистом, вселенным в нижний этаж, которого Руф старается выжить. Тот же Руф рассказал, что приятель Альберта является агентом особого отдела ЧК. Соблазняет он его тем, что там подбираются честные, любящие родину люди, и решительно избегают жидков! Намечена гибель в ближайшие дни первейших вождей, и лишь колеблются, как это сделать: расстрелять или дать им покончить самоубийством? Что еще за вздор! Пьяный бред или провокация?

Зинины [Серебряковой] дети, кроме Таты, определены в Демидовскую гимназию. Шуру разделили с Женей и посадили в класс хулиганов. Он заливается слезами.

Вечером с Эрнстом – на спектакле театрального училища. В начале прошли два драматических номера – инсценировка рассказа Чехова и пошлейший водевиль «Женское любопытство».

Ведь теперь драматические курсы объединены с балетными по системе личной уникальности в руководящих директивах Облоно. Этот невежественный, но необычайно добросовестный и благожелательный человек оказался вполне прав (и потом снова Гризелли с Мунгаловой); общий восторг от двенадцатилетней девочки Семеновой – действительно шустрой. Я сидел рядом с несносным Бродским, который находится под чарами Женечки Лопуховой, и с С.Волконским, недавно переселившимся, наконец, из Москвы, где условия существования стали совершенно невыносимыми (вселение и т. д.). Здесь он с большим успехом прочел уже два доклада о немецком театре (читал он в «Музее», иначе говоря, в своем бывшем зале директорской квартиры), но особенную сенсацию оба раза принесла до конца рассказанная история о том, как он лишился директорства благодаря Кшесинской. Вообще он рассчитывает здесь развить чрезвычайную пропаганду, и может быть, Облаков его даже пригласил в училище. Болтал я и с Лопуховой. У нее письмо от сестры с большим поклоном мне. Она же пишет, что успех Дягилева в Лондоне был таков, что они продолжили сезон на три месяца. Теперь готовят «Спящую красавицу», ставят ее Бакст и Романов. Последний, впрочем, занят как будто лишь переработкой танцев Сирены, которую должна танцевать именно Лопухова (Аврора – Карсавина). Эти новости, особенно поручение «Спящей красавицы» Баксту, снова расшевелили мою рану. Женечка теперь выступает в оперетке, а 7-го зовет нас на открытие мюзик-холла в Палисси [?], в которой она будет играть видную роль.

При выходе из зала перемолвился двумя словами с Апатовым (Медведев сидел от меня через одно место, занятое Вар. Ив. Лихошерстовой). Он произнес следующую фразу: «В интересующем вас деле должен получиться на днях желательный перелом». На днях я пойду к нему. После спектакля нас угощали кофеем и котлетами из риса в общей трапезной вместе с танцевальной молодежью. Я сидел рядом с пикантной Казиной, на председательском месте – Волконский, а рядом Кристи – очень мрачная и прямо темная каторжная физиономия. Бродский поведал мне, что Кристи румын, а румынов он, будучи сам, кажется, оттуда, безмерно презирает. На возвратном пути посетовал Эрнсту о своей влюбленности в М.М.Петипа (папиросная коробочка Е.А.Соловьева) и в Липочку.

Вторник, 27сентября

Воздвижение. (Из-за этого нет газет.) За утренним чаем курьезная беседа с Мотей о праздниках. Она ровно ничего не знает об исповедуемой ею религии, а между тем сама в вере крепится. Бога чувствует в своей совести. Была весьма поражена, узнав, что все Священное Писание есть история еврейского народа (и то мы с Акицей очень осторожно ее в это посвятили).

Рисую костюмы Валькирии. В Мариинском на оркестровой репетиции «Жар-птицы»; однако Купер ее прерывает в самом начале (на дуэте птицы и царевича), так как из-за конференции в Сорабисе не пришли важнейшие инструменты (вместо девяти контрабасов – четыре); то, что видим, не предвещает доброго. Глупо до последней степени вылезание статиста, изображающего ночь, из суфлерской будки (и не на его музыку). Само уловление птицы совершенно не выражено: сначала он кружится, как на карусели, на видимой подставке вокруг дерева (стоящего сбоку, а не посредине), сама птица бросается ему в объятия, а через пять тактов уже танцует врозь с ним. Вот только когда оценишь Фокина! При этом претензий – хоть отбавляй! Грандиозным памятником этой претензии, сдобренной прямо невероятной глупостью, осталось бы объяснение программы танцев (уже набранная рукопись), поднесенная «Васильком» Струве, если бы Астафьев по просьбе испугавшегося Купера не удалил из нее в корректуре все слишком смешное. Над этим бедный «ропщущий раб» и просидел сегодня весь день.

Репетиция с солистами «Пиковой дамы» в Правлении была более плодотворной. Несмотря на свою глупость, Ермоленко быстро усваивает то, что мы от нее требуем. Присутствовал последнее время и Карнер, готовящий эту партию. Вечером пошел на репетиции Салтана под рояль, но в декорациях и костюмах. Просидел два действия. Как-никак декорации Коровина – верх виртуозного великолепия (но лишены всякой поэзии). Хороши некоторые костюмы, несмотря на слишком доминирующее значение этнографических элементов. Очень остроумный прием Гвидона (развивающего знамена в круговерть). Ко мне подсел Экскузович и горько жаловался на бессмыслицу, происходящую на конференции. И он теперь (наконец) в ужасе, что они там болтают о чем попало, игнорируют насущные материальные интересы. Жуткая русская интеллигенция! Я представил ему, что лишь необходимо иметь постоянные места в театре (сейчас при «дороговизне» я покупать никак не могу, а прежний порядок предоставления мест почетным гостям отменен). Но он от этого увильнул.

Среда, 28 сентября

Холод. Серо и сыро. В доме неуютно. Кончаю костюмы. На репетиции «Жар-птицы» (без костюмов, при неосвещенных декорациях, вижу «поганый пляс»). Выражение, предшествующее ему, – выход нечисти из замка Кощея. Ритмичные движения довольно убедительные, особенно действия заклинающих рук, но есть и непростительные промахи. Так, тему царевича отплясывают четыре дюжих первых танцовщиков, причем впервые введен прием, взятый из женских танцев, – перенесение одного танцора на руках других, что довольно эффектно. Свою репетицию без Купера веду в зале Направника, прелестная «помещичья мебель», откуда-то реквизированная, уже вся разваливается. Вообще по всему театру опять все переместилось. И, несомненно, многое погублено или распродано. Прохожу с Ермоленко и Куклиничем главнейшие сцены.

Дома Катя и соседка. Миша из тюрьмы просит, чтобы ему передали теплое пальто и две смены белья. Из этого заключают, что его куда-то повезут. Кошмар!

Вообще я об этом не пишу, мало с кем говорю. Но и заточение моих братьев совершенно угнетает меня и подтачивает последние устои оптимизма и чувств «семейного достоинства». Семье Бенуа в целом от этого уже не оправиться.

Телефон от Анненкова, просит рисовать мой портрет для книги его книжных портретов. Воображаю, какую кикимору он сделает! И в то же время уведомляет, что Гржебин приедет в субботу с тем, чтобы сразу ехать за границу, а посему-де ему нужно выяснить и некоторые вопросы, связанные с изданием моих «Художественных писем». Оказывается, он теперь «выпускаемый» (за границу), и это без всякого моего уведомления. И тоже – назначение Конашевича редактором иллюстрированных изданий. Правда, это объясняется отчасти моим бездействием, однако же я болезненно ощущаю это вмешательство. Но, мало того, мои «Письма» даны были на просмотр ненавистному мне Лернеру, который пристроился в качестве какого-то редактора, и этот нахал осмеливается написать свои резолюции, которые мне Анненков прочел в телефон, в которых он высказывает всякие «пожелания». Я, разумеется, сейчас же распоряжусь, чтобы оставить в силе мое прошение об отставке, о которой давно мечтал, но на которой не настаивал из чисто личных и приятельских отношений и «обязательных» соображений. Но Анненков взял сразу абсолютно мою сторону и умолил ничего не предпринимать. И, действительно, теперь их момент. И без того Зиновию Гржебину тяжело, ибо отвоз семьи ему стоил огромных уступок, да и не хочется с ним ссориться в момент, когда он может снова оказать пользу Леле за границей.

Но когда он уедет, то я, предупредив его, уйду с этой лавочки. Скажу еще себе в оправдание, что у меня там ничего не вышло – и не по моей вине, а по вине всей путаницы и нелепости обстоятельств, с которой Лернер, Конашевич и Анненков, имея больше свободного времени и меньше культурных навыков, лучше вздумали ужиться.

От Кожебаткина прислали мне на отзыв предложенный «Альционой» для покупки целый ряд художественных книг, судить о которых заглазно очень трудно, а также болтливокуцую рукопись Виппера о Греко, из которой я впервые узнал, что Надар уже в 1914 году успел вернуть «Венских магов» Бассано.

К чаю Нотгафт, пришедший за женскими костюмами «Мнимого больного», до которых у него нашелся покупатель. Дай Бог, чтобы это не было пуфом, ибо мы снова сидим без денег. Правда, я имею возможность еще получить миллион за «Пиковую даму». Но из-за вычетов получил 700 000, и вышла каверза с Сорабисом и ведомствами.

Сегодня в книжном пункте был Сологуб. Он очень спокойно встретил предположение, что Настя (его жена) утопилась.

В финансовом полуподпольном мире идет погоня за золотом, вследствие чего русский империал достиг уже 300 000, а фунт – 200 000. Объясняется это тем, что его всячески скупает само правительство, у которого запасы истощились и которому оно нужно для расплаты с Польшей, требуюшей в ультимативной форме исполнения этого пункта Рижского договора, а о картинах и библиотеках забыли.

Вообще же денег по городу ни у кого нет. И это сказывается хотя бы на очень скупой продаже билетов на премьеру «Жар-птицы». Черкесовы без труда достали себе два места во второй зоне. Правда, и цены сразу вскочили настолько, что и нам, нищим, нечего и думать теперь ходить в театры за деньги. У Акицы снова отчаянные головные боли.

Четверг, 29 сентября

Эротический сон про женщину, похожую на Марию Карловну… Принялся за первую декорацию «Лекаря поневоле». Хочу сделать зимний пейзаж. В Эрмитаже. Вернулся Тройницкий, довольный своим пребыванием в имении Рохлина. Он был там в полном одиночестве (лишь прислуга) и опивался сливками. На железной дороге Рохлин продолжает командовать, прежним авторитетом сразу добился для Тройницкого, даже вне очереди, отдельного купе. Забавные вещи рассказывает С.Н. и о пассажирах на возвратном пути, когда он ехал в общем вагоне. Особенно хорош был жидок-комиссар, настойчиво ухаживающий за интеллигентной барышней, и все сманивал ее на нем жениться, тогда-де у нее будет все: и меха, и сапоги, и драгоценности, и мясо, и сахар. Однако он получил отповедь сначала от нее, а затем от многих спутников. Происходило это в полной темноте… Зато железнодорожные свечи продаются на рынке по 10 000 штука.

По сведениям Тройницкого, девальвация готовится, и она будет двухступенчатая, сначала за 10 000 будут давать

1 рубль, а затем – копейку.

Отнес рукопись Виппера (пусть печатает!) Гржебину. Там застал Вальдгауэра и Мечникова. Разумеется, зашел разговор об аресте братьев. Мечников хватался, что он ни одного письма «по оказии» не получал и не посылал, а деловые сношения вел через Шуваловскую ЧК. Вообще этот дядя крепкий и жалкий: никаких расчетов и надежд на поправление России у него нет. Гржебин должен вернуться и уехать за границу. Он даже уступил права на издание учебников.

Заходил к Альберу… Трилистер советует ему со мной обратиться к Зиновьеву, а «коммунист» П.Ф.Шенов, узнав об этом, выразил готовность поручиться за Леонтия. По сведениям Кати-соседки, бедный Леонтий болен и ему отказано в переводе в лазарет. Дело могла напортить Катя Грибанова, которая вела самый безобразный образ жизни, открыто кокетничала и кутила с белогвардейцами. Обеих сестер разделили в тюрьме. Значит, дело осложняется и портится.

Сведения, что дела Коминтерновские в Англии приняли благоприятный оборот.

В театре репетицию «Пиковой дамы» заменили «Демоном». В газетах сообщение, что заболела Ермоленко, но это утка. Спустился к Зине, и в комнате у Эрнста она его рисовала, в который раз! Я рисовал П.Соколова, рассказывавшего всякие занимательные вещи. Он готовится кончить Академию художеств с тем, чтобы получить там же собственную мастерскую. Несколько таких людей, как он, – и от дурацкой реформы ничего не останется. А выйдет ли путное?

По его сведениям, от Леонтия было письмо от 7-го, в котором он просит белье.

Я газет не видел, но Альберт рассказывает, что Зиновьев в Петросовете дал объяснение относительно ультиматума: не собирается платить и две войны вести не будет. Разрушен от взрывов неизвестного газа весь городок Оп[…], причем образовалась воронка в 300 м в диаметре. В Венеции греки продолжают отступать в беспорядке. Телефон снова забастовал.

Пятница, 30 сентября

Начал первую декорацию для «Лекаря поневоле» – зимний пейзаж. Однако уже недоволен композицией. Нужно больше простоты и интима и меньше живописи и поэзии. В театре совершенно бестолковая и бессмысленная репетиция, лишь с частичной декорацией, без освещения и под рояль. Невыносимая фальшь в первой картине…

В Эрмитаже к 4 часам специально для совещания в античном отделе. Но Вальдгауэр еще не поправился от своего второго ушиба – упала статуя на ногу. В сущности, не знаю, что он от меня хочет, на все мои замечания и советы имеет свои отговорки.

В 5 часов у Апатова, узнать, что он обещал мне сообщить. Когда Горький уехал в Москву, то на вокзале оказался г-н Кевеш – кажется, представитель Москвы при Особом отделе. Апатов с ним знаком. Горький, узнав, кто тот, запросил, в каком положении дело Л.Бенуа. Оказалось, Кевеш не осведомлен, но обещал узнать через два дня… Апатов был у него в кабинете, было запрошено дело Леонтия. Результат: лично он не находит Леонтия виновным, но следователь-де упорствует и не хочет выпустить жертву. При мне Апатов еще раз звонил Кевешу, и тот повторил то же самое, он советует ехать к Зиновьеву, который может самолично освободить! Завтра Кевеш обещает дать окончательный ответ. Апатов сетовал на отсутствие Озолина, который в негодовании на исход Таганцева дела.

Портрет жены Апатова, рисованный Верейским, слащав и не очень похож. У нее странное лицо, как будто и очень миловидное, но какая-то ужимка у глаз, в особенности при улыбке, и некрасивые зубы делают ее вдруг почти уродливой и жуткой. Сложена она, как Диана.

На Конюшенной встречаю Л.М.Клячко, которого проводил до Адмиралтейства к трамваю. Я был удивлен, что он жив и на свободе. Он много месяцев сидел, но сейчас – как рыба в воде. Он все предвидел. Московские окончательно погубили репутацию, продав себя задаром. Они должны были поставить условием это в ЧК – что им угодно. Вообще же, по его расчету, ЧК недолго жить.

Вечером на генеральной репетиции «Жар-птицы». Декорации – дешевое декадентство в стиле югенд 1890 года. Костюмчики частично неуместные, этнографические, частью сказочные, пошловатые. И во всяком случае, во всей части Головина нет ничего русского. Нет его и в части Лопухова. Кстати, в афише – «Жар-птица» – балет Ф.Лопухова, музыка Стравинского, и все в целом дает впечатление – состряпано в Лондоне художником Емпире… Хореография частью содержит два-три интересных момента – жест заключается в «Поганом плясе», но в целом глупо и претенциозно, главное – никакого соответствия с музыкой (над выражением которого в музыке Игорь бился), полное пренебрежение. И как Купер его не научил, и почему не обратились ко мне? Как мне впоследствии оправдываться перед Игорем Федоровичем?

Возмутительнее всего выползание «Ночи», которую изображает бездарный статист в стиле «Тени отца Гамлета», из суфлерской будки. Интермедия борьбы «Дня» и «Ночи» отмечена гуслями-самогудами и усыплением под колыбельную всего Поганого царства, но это далеко не все. Неузнаваемо звучал и оркестр, благодаря нелепым темпам, взятым Купером.

На «Карнавал» я не остался и, украдкой пробравшись к раздевалке, пустился с Акицей в бегство, чтобы не быть вынужденным разговаривать со всеми провинившимися. Между тем многим высказал совершенно искренне свой восторг. Рядом с нами сидел Асафьев, который тоже в ужасе. Владиславская, словив меня, сообщила, что по новым тарифам я буду получать в зависимости от репетиций три, а не пять, а чем – я не кумекаю!

Дома Добужинский, пришедший потому, что мосты разведены. Он занят переездом на старую квартиру. Переезд стариков Карловых заставляет его это сделать. Делами Академии художеств скорее доволен и считает, что благодаря компромиссам изобразительного факультета удается обезвредить весь вздор, навязанный Петропрофотделом. Меня собираются звать в ректоры. Я, разумеется, не пойду. Вчера был совет (я не знал), на котором Белогруд делал доклад о содеянном и… сложил полномочия, впрочем, временно, до выборов. Хуже с топливом. Экспедиции студентов за дровами кончилась печально, несколько юношей погибли. Им удалось прогнать через Мариинскую систему пять барж с дровами, но оные были по прибытии в Петербург реквизированы Петрокоммуной.

Заходил около полуночи к Любочке, которая именинница.

В газетах обсуждается нота Керзона от 7 сентября. Пикантнее всего – отречение от III Интернационала. Войны с поляками, судя по их ответам, не будет.

Суббота, I октября

Солнце. Работаю над «Зимой».

К 1 ч. в Академию, но пришлось ждать Добужинского и Савинова (не было кворума). Они пришли по «новому времени», но я о нем забыл. На Николаевском мосту встретил папа Молас. Он имеет сведения о Ники в Териоках.

Сегодня оценил и я Бобровских. Он очень ловко провел прием Шапиро и его товарища под предлогом, что они переводятся из Московского училища и требуется им лишь пересдать экзамен по математике.

В Эрмитаже изучаю Абр. Боша, Боннара и рисунки Кал-ло, которыми очень серьезно занимается Воинов. Очень мил Е.Г.Лисенков. Захожу в Общество поощрения художеств за 600 000, которые мне заплатили за раскрашенные оттиски. Выходит, что я у своего Общества на содержании. Менял свои рисунки на альбом декораций… Комитет в тревоге из-за поползновения Сорабиса забрать дом ОПХ. Главными интриганами являются художники-индивидуалисты с Агабабовым во главе, устроившие как раз свою выставку (говорят, ниже всякой критики) в большом зале. Агабабов прямо угрожает Степанову, что они их выживут, несмотря на протекцию Акмакульта, которому-де тоже скоро конец. Грызущиеся черви, поедают друг друга.

У бедного Пути Вейнера уже с неделю – паралич левой стороны (второй раз за год). Захожу к Зине Серебряковой, чтобы поговорить по телефону с Апатовым, но не добился. Тата, дочь Серебряковой, была в школе и испытала тяжелую обиду: ей было отказано принимать участие в уроке танцев, так как нет танцевальных башмаков и неоткуда их достать, вот и шлепает она в чудовищных самодельных мягких туфлях. От Альберта добился Апатова, но он ничего не узнал, беседу откладывает (от «Жар-птицы» в восторге). Меня приводят в нервное состояние все три хулиганчика – альбертовы внуки…

Опаздываю на «Пиковую даму», но там из-за скандала с оркестром репетиции не начинали – не пришел валторнист. Ермоленко хорошо и точно исполнила все мои требования. Спектакль доставил и огорчения. Ничего не выходит с хором, ибо Купер не хочетпослушать мой совет – чуть приглушить оркестр… Часть спектакля я, не имея своего места, провел в ложе Куниных.

В антракте заходил в ложу Шаляпина, где застал Марию Валентиновну, окруженную великими мира сего – Лашевичем, Евдокимовым (узнал потом, что это фотограф, приятель Луначарского), юным Бакаевым. Сии высокие персоны угощались чаем с блинами и пирожками. И я съел один.

Воскресенье, 2 октября

Начал второй вариант «Зимы». Наши встретили Ольгу Георгиевну на улице. Приговор составлен. Миша признан виновным, но в чем, не говорят и не скажут, пока нет копии приговора. Второе огорчение от разговора Коки с Музалевским, который утверждает, что театры при новых ставках (я буду получать 300 000, то есть 3 рубля), без субсидий, даже при полных сборах, не могут существовать. Как вообще мы будем жить?!

Утром приходил Леонтьев для экспертизы двустворчатого бра. Дрянь. На обороте фарфорового овала штемпель: Шато, 1840 г. Тайберс. Под короной печать – 1840. На гнусной пасторали надпись «де Мишель». Очень сурово и дружно разбирали «Жар-птицу». Днем снова взялся за «Зиму». Обе Анны с Таточкой в саду. В 4 часа вернулся Юрий, бегавший с утра за деньгами по своим «жидам», театральным и издательским, в поисках денег и, к сожалению, тщетно. Самые основные декорации он уже передал товарищу… Если бы мы уехали, было бы все иначе.

В 5 ч. к Махониным – Ермоленко. До самой двери провожает Саша Зилоти, с которым у нас произошел потешный разговор. У них лукавый поляк, Имеретинский генерал Свенторусский, у которого в начале были «лояльные тона», перешедшие постепенно в осторожную, но абсолютную критику власти. Он знакомый Леонтия и предполагает, что он сидит за невоздержанность языка, поклялся снестись с Москвой и передать письмо Шелковникову и еще кому-то. Но когда я в подробностях рассказал все обстоятельства ареста и наши предположения, то он как-то странно замолчал, и я решил, что всегда очень смущающее впечатление производит путаница с братом Джо и с пресловутой кн. Голицыной, которую он даже не видел. Я вижу по глазам – не верит, что все это было так… За столом этот генерал, а затем уютный Даниил Илларионович Похитонов и П.С.Оленин, умеющий быть довольно уютным «дада». Обед был на славу.

После обеда в холодном кабинете политико-умозрительные разговоры. Махонин всячески выставляет советскую власть как единственно возможную для России в настоящий момент, с чем и я согласен. Их поправление он считает честным (честность по совести он считает совместимой с излишним доктринерством) под влиянием уроков жизни и на пути этого поправления («уклон маятника») допускает, что дело может дойти до бонапартизма, причем номинальным кандидатом является Троцкий, которого он превозносит даже до лидера и еврейство которого ему не представляется препятствием для воцарения на «Святой Руси». (Не случайно посол Дж. Бьюкенен называет Троцкого вторым великим человеком в еврействе после Христа.) Кто знает! Вообще же у этого довольно примитивного человека (Махонина), типичного, «приспособляющегося ко всяким обстоятельствам» дельца, оказалось довольно смутное представление об истории вообще и в частности о положении еврейства в мире; мистическая же природа этого явления первейшего значения ускользает от него и вовсе.

Девальвация будет непременно расти не только к весне, а теперь вынуждены скрывать ее под новыми названиями купюр в 1 млн, 2 млн, 10 млн – сам видел. Он имеет сведения, что идет террор по всем губерниям и железнодорожному ведомству – масса арестов за неисполнение циркуляра Ленина, согласно которому должны быть удовлетворяемы «ударные предприятия». На самом деле, деньги утекают по артериям ловких жуликов. Я вспомнил о переговорах в Эрмитаже.

Дома застал еще Стипа, пришедшего выбрать из моей коллекции рисунки, которые он собирается навязать каким-то новоявленным московским коллекционерам. Однако я убежден, что из этого ничего не выйдет. Затем явился Браз, полный пессимизма. Наши вернулись с премьеры «Жар-птицы» в ужасе. Успех же очень шумный. Еще позже ввалился Всеволод, или Сева, Кавос, вернувшийся с матерью Верой Константиновной из Башкирии. Очень забавные рассказы, как молодые люди используют среди номадов уроки И.А.Хлестакова. Уверяет, что и башкиры и татары обречены на полное вымирание, ибо уже доедают последнюю скотину. Словом, система для ликвидации инородческого вопроса.

Понедельник, 3 октября

Солнце. Акица в мрачном настроении из-за кошмара с Леонтием. У меня тоже тяжело на душе, но, увы, я совершенно беспомощен на эту тему развивать разговор. С Акицей беседа об оскудении религиозной жизни, и оттого всеобщий развал, как бы совсем иначе все происходящее перенесено на моего отца. Какое утещение и какое подкрепление он находил в тесной связи с церковью. Мы только молимся, но ничего не хотим делать практически. Протестантизм приводит к духовному одиночеству, к бесплодному «себялюбию».

В эскизе «Зимы» не удается ритм деревьев. Делаю второй вариант. В Эрмитаж иду с Эрнстом и встречаем Троупянского. Он очень доволен разрешением конференции Сорабиса – повысить ставки. А кто и как будет платить? В Эрмитаже получаю за 3 месяца жалование 40 000. Даю Нотгафту поручение разменять оставшиеся с 1914 года мои 5 фунтов – курс 200 000 за фунт.

Захожу к Липгардтам по его просьбе посмотреть эскизы декораций к «Севильскому цирюльнику», которые он делает для московского Большого театра (заказ ему раздобыл П.К.Степанов, который играет вместе с Менцером серьезную роль в академических театрах. Я его видел в «Пиковой даме»). Пишет он его маслом, документируясь своими альбомными записками, и может выйти на сцене очень по-старомодному, но эффектно. Оба старика удивительно трогательны, меня принимали с оттенком подобострастия и потчевали рисовой кашей. О смерти дочери он ничего не знает и считает, что она ночью перед арестом бежала. Старушка уже знает (выболтал О.Миро) и скрывает от мужа. У Нотгафта в зале собирается выставка Липгардта; большинство вещей – вопиющая безвкусица, особенно портреты и религиозные сюжеты, но один эскиз плафона с синим небом и два пейзажных этюда хороши. Даже могли бы сойти за Боннара, которому он очень понравился.