Текст книги "Набат-2"

Автор книги: Александр Гера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 40 страниц)

Было затишье на Руси, и казалось, оно пришло перед великой бурей. Некогда славные роды русичей затмевались, а бывшие холопы Шуйские (бояре Хуйские) возвеличивались. Нарастало теснение между русичами истинными и пришлыми, который был народом с далей, нагл, пронырлив и безжалостен к русским святыням.

Когда Иван Васильевич был венчан на великое княжество уже не князем, а Государем в лета 7055 (1547) года, при малолетстве его управляла державой Рада, где сплошь занимали посты государевы Захарьины, Романовы и Шуйские., От имени «Государя Всея Руси» издавались указы, и сами они чрез многочисленную родню свою те указы чинили. Народ роптал сильно и много бежал в казацкую Орду, укрепляя ненавистью своей казацкую вольницу. В лета 7060 (1552) года уговорили Государя раз навсегда покорить Казань, последнюю столицу казацкую, чтобы навсегда лишить казаков оседлости, чтобы распылились они по весям, а городов не имели, чтобы не прельщались холопы их свободой.

И был тогда при Государе монах, который прилепился к царю неведомо, а попы его не задевали, потому что силу он имел внутреннюю, необычную. Звали его Пармен. Не задевали его – Захарьины и Шуйские благоволили монаху, но окрестили, дав имя при крещении Сильвестр. Был он великоучен, верно толковал христово учение, и разговоры шли, будто принес Пармен веру эту из Византии, сильней той, что укрепилась на Руси. Только подслушал тесть царя Ивана Роман Захарьин чудные слова монаха Сильвестра: «Надо ли уничтожать корни священной лозы, если плодами насыщаться можно, а на земле той вырастут тернии?» Царь Иван отвечал:

«Казаки мешают воле моей, тщатся вернуть прежний уклад и порядки». Видно, почуял Сильвестр присутствие подслуш-ника и так ответил государю: «Когда бы род отца твоего пошел своим путем без ложных знахарей, быть тебе в дружбе с Творцом и в царствие божье вхожим». Как они говорили дальше, Роман Захарьин не услышал, спугнула сенная девка, которая несла им испить квасу, и он убрался. Только после того случая начались гонения на Сильвестра, перестали доверять ему Захарьины, Шуйские и Романовы, пошла о нем молва как о вольнодумце.

Покорилась Казань без большой крови, а через полгода воевода Федор Захарьин учинил в Казани побоище и около тридцати тысяч казаков с малыми детишками, женками и стариками перевешал, спалил в лесных завалах вместе с волхвом их Курагой. Перед смертью призвал волхв на голову Государя и приспешников его беды неисчислимые, где слова Сильвестра повторились: «Быть тому, кто корни священной лозы вырвал, несчастным в бытие, и ягоды лозы той вопьются в него, и род его и царствие прекратится за полчаса небесных до суда Божьего!»

Когда дошли слова проклятия до царя Ивана, огонь побрал его безжалостный, как тот, в котором горел несчастный Курага. И понял царь, что проклятие настигло его. Он метался в жару, гнал прочь ближних своих, принимал за демонов и только просил привести к нему Сильвестра. Увидев такое дело, Захарьины, Романовы, Шуйские стали присягать на верность сыну Ивана – малолетнему Дмитрию от Анастасии Романовой. Сильвестра же к Государю не допускали: у самой спальни караулил денно и нощно тесть Роман Захарьин.

Под утро дня царской седмицы Сильвестр сам пришел к опочивальне Государя и так сказал Роману Захарьину: «Не сторожи меня, смерд поганый, не тебе сдерживать меня, и не тобой я послан – волей Господа самого! Быть пророчеству Кураги, святого человека. Править роду твоему полчаса небесных, а на полный час и не замахивайся, а на жизнь Государя – тем более». Захарьин испугался крепко и пропустил Сильвестра. Что он сказал царю, он не услышал, но Иван Васильевич поутру выздоровел. Узнал он о том, что бояре присягнули сыну его Дмитрию. «Такова воля Всевышнего. Не противься. Уйди в мир, познай, каково дозу корчевать», – сказал царю Ивану Сильвестр. Прознали о том бояре и не трогали Сильвестра.

Ушел царь Иван Васильевич из кремлевских палат, бродить по Москве начал бос и юродствовал о бедах неисчислимых, грядущих на Руси, ставшей великой снова после корчевания священной лозы. Блаженного царя не трогали, самые страшные обличения прощали ему бояре, как в царстве Израилевом прощали юродивых: сам дольше жить будет, дольше род Романовых проживет. Но поборы и власть свою Захарьины и Романовы ужесточили через опекунский совет, откуда иных изгнали и правили узким кругом.

Когда блаженный царь умер, не решились бояре упокоить его тайно и предать забвению: схоронили его у стен нового, освященного по византийским обычаям при стечении множества люда и назвали храм этот Покрова, после смерти блаженного царя – храмом Базилевса Блаженного, хотя строился он в честь взятия Казани. В народе перешептывались, что смерть Блаженного есть знак Божий о пришествии дьявола.

Волнение охватило всю Русь, потому что Захарьины, Романовы, Юрьевы и Шуйские, совсем отстранив законного царя Дмитрия от власти, для пресечения смуты учредили конную стражу, которая денно и нощно разъезжала по Москве и разрешалось ей по любому поводу хватать суесловных и убивать на месте. Прозывались те люди опричниками, а набирались они из родственников дальних родов Романовых и Захарьиных.

С кончиной царя Ивана Васильевича смута великая началась и страдания великие с нею».

Рукопись привела Судских в недоумение. Как же так, если верить ей, то не было и Грозного, прозванного так за жестокость, не было его гнусной опричнины? Что же тогда было на самом деле, кому верить?

Без Смольникова не обойтись – мудро рассудил Судских и позвал его к себе. Смольникова на месте не оказалось. Мобильный телефон не работал. Дежурный о его местонахождении йичего не знал. Полнейшее нарушение инструкций. Судских поморщился: исполнительный Смольников потерялся.

– Святослав Павлович, – связался он с Бехтеренко. – Куда подевался Смольников?

– Вы были в замоте, Игорь Петрович. Я отпустил его под мою ответственность к чертям.

– Куда отпустили? – переспросил Судских.

– К диггерам. К самым опытным. Он с ними договорился, и те обещали провести его подземельями Москвы. Они библиотеку Ивана Грозного давно ищут. Простите уж.

Судских оттаял.

– Прогулка на контроле?

– Можете не сомневаться. Люди надежные, а Воливач разрешил проход по запретным коридорам.

– Добро. Я почему звоню, Святослав Павлович: в некой рукописи я вычитал, что царь Грозный и Василий Блаженный – это одно лицо. Как считаешь?

Голос Бехтеренко был смешлив, но уверен:

– Думаю, не глупости. Меня тут Смольников перед походом с диггерами обрабатывал довольно убедительно. Опричнину в самом деле ввели Захарьины и Романовы и царя они назвали Грозным, чтобы последующие грязные делишки списывать на него. С первым царем из рода Романовых они велели переписать летопись Руси под себя, безжалостно уничтожили старые разрядные книги, где переписывались княжеские роды, чтобы возвеличить свой худой род.

– Экий ты легковерный! – усмехнулся Судских. – Может, и полчаса небесных трактуешь в интерпретации Смольникова?

– Убедил он. Прежде всего, изменив хронологию, и срок правления изменили. Запутали, так сказать, дьявола и получили божий глас. Якобы срок правления Ивана Грозного окончился в 1584 году плюс сюда половина дьявольского числа, в итоге– 1917 год. И само собой, под грозных правителей легче легкого списывать свои проделки. К примеру, Горбачев, а затем Ельцин по собственной бездарности натворили массу глупостей. Ельцин вообще беспределыцик, нарушил Конституцию расстрелом Белого дома. Думских он позже держал за шавок и делал что хотел. А списать эти грехи, как на опричнину, проще на Лебедя. Верить будут. Потому что бездари и ельцины в истории не задерживаются. Разве один Герострат только…

– Подтасовщик ты! – рассмеялся Судских. –  Не лихо ли загреб?

– На то есть неоконченная рукопись Ивана Вискова-того. В 1551 году царь Иван лично и тайно велел ему составить полную летопись и хранить после смерти своей с древними книгами. Вот откуда пошла легенда о библиотеке Ивана Грозного.

– И где она? – поскребла Судских ревность тонким коготком.

– Игорь Петрович, извините ради Бога. День вашего рождения завтра, хотели завтра и сделать подарок.

И порадовало, и защемило сердце от такой удачи.

– Откуда? – спросил он тихо, не веря удаче.

– У Гуртового обнаружили при обыске. Уже готовую к отправке с диппочтой израильского посольства. Обошли на полчаса.

– Спасибо за бесценный подарок, – от души сказал Судских.

В приподнятом настроении он решил позвонить домой. О сыне жена уже знает, но засвидетельствовать почтение надо.

Приготовленные ласковые слова утонули в ушате обвинений: какой он, к черту, отец, если сына чудо спасло, и не пора ли им вообще расстаться?

«И что бабам надо? – унимал испорченное настроение Судских. – Или мне одному такая злыдня досталась? Да и хрен с тобой!» – ругнулся Судских и набрал номер Любаши.

И под самый занавес насыпал соль на рану Воливач: брали Илью Трифа, а он улизнул непонятным образом.

Как можно улизнуть из опечатанной норки?

3 – 11

Алексей Первушин, командир диггеров, был самым выносливым в группе, но самым опытным, без сомнения, считался его тезка Алексей Перваков, отчего последний не стеснялся выговаривать Первушину за избранный маршрут движения. Хождение под Москвой – путешествие не просто опасное, оно неожиданное. Под бывшей Манежной площадью Перваков отказался идти трубой Неглинки, и Первушин согласился.

Валерка, самый младший в группе, приставленный к Смольникову, шепотом пояснял ему:

– По Неглинке если, там неприятностей хватает.

– Каких? – тихо вопрошал Смольников.

– Можно за кабель оголенный ухватиться невзначай или в капкан угодить.

– А кто их ставит?

– Антидиггеры. Мы с ними воюем.

– Разговорчики в строю! – окрикнул Первушин и посветил в их сторону фонариком.

Третий час пути группа шла маршрутом, известным только Первушину и Первакову. Под ногами текла вода, если не выпадало идти участком по колено. Сверху постоянно капало, по стенам сочилось, влага буквально плавала в воздухе. Ржавые крепления не казались прочными, грозили рухнуть, и Смольников только удивлялся, как до сих пор не завалило все эти коридоры, переходы, тоннели, как вообще центр Москвы не провалился в преисподнюю.

Смольников по всем параметрам в диггеры не попадал, не будь просьбы органов и не снабди их сам Воливач картой, какую раньше диггеры в глаза не видели. Был он не приспособлен к утомительным переходам, обряда посвящения не проходил и клятвы не давал. Откуда у Смольникова такой опыт? Он привык корпеть над книгами в тиши кабинета, а не месить в однообразии жижу под ногами, дышать сырой взвесью. А так ли уж интересно упереться лбом в замурованный проход на пути, а шажок в сторону макнет в протекающие погадки по самую грудь. Но взялся за гуж… Опыт был у Первушина, у Первакова, группа равнялась на них, они без особых затруднений выводили подопечных в нужную точку и безошибочно называли место над ними.

Так-то оно так, но выходить к искомой точке приходилось чаще всего обходными путями, такими тесными и узкими лазами, что Смольников удивлялся, когда проход оставался позади.

– Кто это все понарыл? – ворчливо спрашивал он, и охранитель его жизни Валерка быстрым шепотом отвечал охотно:

– Этим ходам, Леонид Матвеевич, лет по триста, а другим и ста нет, зато страшные тайны за ними кроются. Мы вот идем известным ходом, а где-то тут неизвестная дверца скрывается…

– Опять болтовня? – окрикивал Первушин, чаще Перваков, и Валерка испуганно умолкал. Вылететь из группы диггеров проще простого, достаточно упрека старшего, и никто не заступится: есть клятва, она соблюдается неукоснительно.

Первушин объявил привал. Зажгли свечку и сели кружком.

Смольникова больше интересовали не конечные точки маршрута, а именно эти разговоры на отдыхе, когда Валерка с молчаливого согласия вожаков мог пояснять безбоязненно, о чем намеками общались на привале. Случалось, сами вожаки обсказывали непонятные вещи и тайны, от которых несло сыростью и жутью. Приходилось Смольникову самостоятельно разбираться, легенда или чистейший это факт.

Пожалуй, он понравился вожакам своей тактичностью и неприхотливостью, что у диггеров ценится особо. Ходить неспешно, говорить мало – основное правило. Даже когда Перваков спорил с Первушиным, это выглядело так: «Правей, Первак!» – «Взад! Верхом ходи!» – вот и весь диалог, весь уточненный маршрут.

– Ты чего там наплел чекисту? – без обиняков спросил Перваков у Валерки. – Пугал?

– Зачем пугал? – ответил за него Смольников. – Многое непонятно. Кто такие, например, антидиггеры?

Искушенные хмыкнули. За всех ответил Перваков:

– Тут шпана московская обосновалась, почитай, с прошлого века, а то и с позапрошлого. Многие ходы они прорыли, чтобы способней из одного места в другое добираться на свои малины. Многие лазы только к ним и вели, охранялись тщательно. Потом в первую революцию ходами завладели боевики, изгнав наверх фартовую мелочь. Боевики, как правило, были из эсеров, они чаще всего масонам присягали в верности. После второй революции ни шпаны, ни боевиков в подземельях не осталось, и чекисты поделили с масонами всю территорию. Не совались туда масоны, где чекисты сохраняли контроль, и чекисты к масонам в гости не ходили. На пулю нарваться могли с той и с другой стороны. А когда товарищ Сталин навел порядок на земле, он велел Берии разобраться раз навсегда и со всем подземным миром. Это дело Берия поручил Кагановичу в тридцать третьем году, когда Лазарь Моисеевич возглавлял МГК партии. В тридцать четвертом Каганович отчитался перед Берией, а тот доложил Сталину, что под Москвой все спокойно. Лазаря Моисеевича повысили до Председателя КПК ЦК партии, а под Москвой появились антидиггеры.

– Когда еще диггеров не водилось, – хмыкнул Первушин.

– Как это? – не понял Смольников.

– Так Лазарь Моисеевич был первым масоном страны! – воскликнул Валерка.

– Помолчи, малой, – придержал Перваков и обратился к Смольникову. – Разве у вас не известно об этом?

– Я лично первый раз слышу, – улыбался Смольников, не зная, верить или принимать за шутку.

– Даже Берия, тоже масон, по ступеням иерархии подчинялся Кагановичу, – молвил Первушин.

– Зато Берия имел власть при Сталине большую и аккуратно пересунул Кагановича в наркомат путей сообщения, нашептав Сталину, что Каганович очень нужен с его талантами организатора на самом важном маршруте пятилетки – на железной дороге, – пошире объяснил Перваков. – Берии не хотелось делить подземку со своим шефом по масонской команде. Став полноправным хозяином подземелья, он контролировал организацию независимо от Кагановича.

– Ну и ну! – продолжал удивляться Смольников. – Как это все надо понимать?

– Очень просто, – пояснил Перваков. – На поверхности от глаз чекистов и родных советских стукачей ничего не спрячешь, а вот под землей все, что угодно. Пусть у вас там считают, – говорил он независимо, – будто вы держите под контролем каждый проход и переход, а на самом деле только третью часть. Если только третью. Спросите Воливача, почему он к нам за помощью обратился, когда Лужковский центр на Манеже строили?

– Понятия не имею! – старался сохранить шутливый тон беседы Смольников.»

– А потому, что срезались два главных прохода к Кремлю, – довольно ответил Перваков. – А мы-ему два других показали. А еще спросите, почему он секрет вертушки так и не смог разгадать. И так и эдак к нам подбирался…

– Не задирайся, Первак, – осадил Первушин.

– Заикнулись, чего там, – ободрил Смольников. – Хотите, можно спросить.

– Вертушка под Неглинку уходит. Наших трое ушло, и никто не вернулся, – кратко ответил Первушин.

– А чекистов с десяток, – завершил веско Перваков.

– Но почему? – не успокоился Смольников.

– Газ там, – влез Валерка, рискуя получить подзатыльник, и боязливо посмотрел на Первакова.

– Нет там никакого газа, – отмахнулся Первушин. – Ходили в защитных костюмах, дышали через «идушки», а больше ста шагов не сделали. Возвращались в страхе и в жутких корчах умирали, ничего не успев сказать. Паралич речи, – объяснил Первушин.

– И никакой библиотеки Ивана Грозного здесь нет, – опять самодовольно подытожил Перваков.

– А по нашей карте? – не потерял надежды Смольников.

Перваков с Первушиным переглянулись.

– Попробуем, – сказал Первушин. – Книг мы там не найдем, это верно, а интерес есть. Хорошая карта, – позолотил он пилюлю для Смольникова.

– Пошли, – скомандовал Перваков, и группа дружно поднялась. Свечу задули, включили фонарики.

Вышли к трубе Неглинки, и Валерка шепнул Смольникову:

– Там этот страшный ход…

– Но Первушин не повел группу прямо, а свернул в боковое ответвление? – на свой страх и риск спросил у Валерки Смольников.

– Тихо! – шикнул Валерка.

– Смотреть! – напомнил Первушин, и движение замедлилось.

У перегораживающей ход решетки оно остановилось.

Замок, запирающий решетку, был несложным висячим амбарником, чистым и покрытым слоем технического сала. Перваков запросто отпер его отмычкой. Внушительная связка ключей и отмычек на его поясе говорила о многом: и о дверях, которые попадаются часто, и о дверях, которые отпирались часто…

Все вошли. Перваков запер решетку с обратной стороны.

Путь был сух. Здесь словно поменялся климат – и суше, и теплее, и, особенно что отметил Смольников, тише.

– Над головой центральное отопление Кремля идет низко, – шепнул Валерий. Он вел Смольникова за руку и указательный палец держал наготове.

Через десять метров остановился Первушин, и остановились все. Узкий лучик его фонарика щупал проход. Разложив карту на коленях, Перваков водил пальцем по сети ходов. Когда он упирался им в определенную точку, Первушин соглашался и кивал. Ни единого слова не произносилось.

– Мы у Кремля? – в самое ухо Валерки шепнул Смольников.

– В обратной стороне, – так же в ухо ему отшептал Валерка. – Здесь в старину Приказ Висковатого находился…

Сложив карту, Первушин махнул рукой. Диггеры двинулись за ним. Прошли не более пяти метров.

– Здесь, – сдавленно сказал Перваков.

Группа скучковалась поодаль, а Перваков с Первушиным стали ощупывать стену.

– Вот она, – тихо сказал Перваков. – Веришь ли, Алеха, я так и думал. Заветная дверца…

Он выбрал нужную отмычку, тщательно примерился и вставил ее в неприметную щель. Щелкнуло раз, другой… Ничего не произошло, стена осталась стеной.

– Запор сверху, – подсказал Первушин. – Как на Стромынке, наклонный профиль.

Посветив фонариком выше, Перваков кивнул:

– Есть…

Подошла та же отмычка.

– Держать всем! – сдавленно произнес он, и группа диггеров, разделившись, припала с боков от Первакова.

– Отпускай, – скомандовал он и отошел в сторону.

Дверь отделилась верхней кромкой и медленно стала опускаться подобно висячему мосту. За ней Смольников различил натянутые цепи, смазанные и явно новые, на противовесах.

– Ваше тут хозяйство, – бросил Смольникову Первушин и первым шагнул внутрь.

За дверью метра на два вниз уходили каменные ступени. Оттуда пахнуло сухим спертым воздухом. Опустившись, Первушин махнул остальным. Свет фонарика на каске Первушина сразу не дал Смольникову увидеть, куда он ведет, а когда все лучи на касках направились в одну сторону, перед ними открылся ход в человеческий рост, наклонный и тесный.

Смольников шел почти вплотную к стенам. Кургузая диггерская роба шаркала по камню. Что там впереди, что сзади, за спинами диггеров, он не различал. Дышать становилось труднее с каждым шагом. Ощущения не из приятных.

Неожиданно пространство расширилось. Диггеры очутились в кубической формы помещении. Первушин, пришедший первым, сидел на корточках у стены.

– Пришли, – констатировал он.

Смольников огляделся.

– А по карте?

– По карте тут синкоп, смещение пути, – пояснил Перваков, – а сам путь над нами.

В свете фонариков все увидели отчетливый квадрат на потолке помещения.

– А открывается он с той стороны, – добавил Первушин. – Мы уже попадали в такие штучки.

– Как же быть? – озабоченно спросил Смольников.

– Пирамиду строить, – хмыкнул Перваков. – Выносливые вниз, кто каши мало ел, наверх. Валерка теперь главный. Сможем открыть, попадем на верхний горизонт. Вот там наша нога еще не ступала.

– А куда он выводит? – расспрашивал, пока была возможность, Смольников.

– Одним концом в метро «Маяковская», а другим прямо к Боровицким воротам. Так на вашей карте значится, – ответил Перваков. – Давай, громодяне, строиться…

Смольникову отвели место внизу пирамиды вместе с Первушиным, на их спины взгромоздились другие, и на самом верху сопел Валерка. По его пыхтению Смольников догадывался о сложном процессе вскрывания крышки. Прошло минут пять, конечности затекли, пока все не услышали:

– Так она на «веслах».

– Кто она? – сдавленно ответил Первушин.

– Да крышка!

– Так подымай.

– Подымаю…

При этих словах вся пирамида заколебалась, каждому обязательно хотелось увидеть сам процесс попадания в неизвестный проход, но Первушин беззлобно скомандовал:

– Стоять. Лезь, Валерка…

Пахнуло сверху сладким и противным одновременно. Охранитель Смольникова выбрался наверх, и только потом Первушин разрешил разобрать пирамиду. Все ожидали веревку с узлами, как уже слышал Смольников ее название – шкентель с мусингами, а Валерка не появлялся.

– Валерка! Заснул? – окликнул Первушин.

Лучи лампочек уперлись в квадратную дыру. Наконец оттуда свесилась его голова.

– Тут покойничек. Свежий…

– Ого! – невольно воскликнул Смольников.

– Тут и скелеты водятся, – без эмоций пояснил Перваков. – Давай шкентель и спускайся, обсудим.

Ему помогли спуститься. Глаза горели, из груди перла тайна.

– Там чудак лежит, пушка в кобуре! – выпалил он.

– Ты лучше про горизонт расскажи, – осадил его Первушин. – Это каждый день в газетах есть.

– Нормальный ход, прямой. Чистый в оба конца, сколько фонарик достает.

– Тогда подались, – определился Перваков. – Алеха, лезь первым, товарищ чекист передо мной, я замыкаю.

По шкентелю диггеры выбрались сноровисто. Смольников постарался не упасть в их глазах и ждать себя не заставил. Когда выбрался последним Перваков, все уже сгрудились перед лежащим покойником. Труп перевернули лицом вверх. Приличный костюм, в каких по подземельям не бродят, белая рубашка, галстук, дорогие туфли. Слева под пиджаком открытая полукобура. «Стечкин». Лицо гладко выбрито, спокойное, модельная стрижка. Дырочка без крови в левом виске.

«Как его сюда занесло? – соображал Смольников. – Не в уличный же люк свалился…»

– Чей-то охранник, – резюмировал всезнающий Перваков, принимаясь обшаривать карманы покойника. Во внутреннем кармане пиджака оказались портмоне и электронная записная книжка. С ней Перваков возиться не стал, а портмоне обшарил основательно.

– Пятьсот баксов, триста рублей, – перебирал он содержимое, – мастер-карточка с золотым обрезом… Все как будто.

– Нет, не все, – вмешался Смольников и сначала вынул авторучку из небольшого внутреннего карманчика, прочитал золоченую надпись: «Интерглобалбанк». Самое нужное. Это охранник Ильи Трифа. Я знаю его.

– Как его сюда занесло? – недоумевал Первушин. – А не банкир ли ваш драпанул?

– Выясним на поверхности, – односложно ответил Смольников. О фактах, известных ему, распространяться не стал. Никто не возразил: в данном случае чекист знал, что говорил. – Пошли дальше? Этот пусть здесь дожидается…

Около тридцати метров тоннель шел прямо и затем почти под прямым углом сворачивал влево. Сырость на кладке стен отсутствовала.

– Где мы приблизительно? – спросил Смольников.

– В районе Звсздинского переулка, – ответил Перваков. Авторитет Смольникова заметно повысился. – Если библиотека Ивана Грозного существовала, где-то здесь размещалось ее потайное хранилище. Тут размещался Архивный приказ Ивана Висковатого. Мы под ним.

Продвигались по тоннелю очень медленно, внимательно осматривая стены. Перваков, Первушин, двое диггеров группы, только Валерка держался рядом со Смольниковым, памятуя наказ командира.

Про эпоху царя Ивана Смольников сам мог порассказать преизрядно, знал любопытные тонкости, но предпочитал скрывать свои знания. Зачем красоваться? Пусть они поведают ему неизвестные детали, тогда можно соединить сведения в одно целое. Для него не было секретом, что история времен Ивана Грозного переписана начисто в угоду Романовым. Из-за истины казнили Висковатого. Если он сохранил летопись, Романовым мало не покажется. Хотя… Подтасовками полна вся мировая история. Всем хотелось быть удивительно благообразными, хоть в наше, хоть в былое время.

Во-первых, царь Иван Васильевич никогда не был грозным, грозной была эпоха передела Руси, когда династию Рюриков и Орды сменили Романовы. На Ивана Васильевича списали все потрясения, казаков объявили беглыми холопами. Простенько? А правили Романовы со вкусом, со всеми европейскими королями породнились. Вот, мол, какие мы древние.

Жизнь Ивана Васильевича закончилась религиозными смутами, потрясением от рассказов Сильвестра и уходом в народ. Жена у него была единственной и трое сыновей от нее. Кстати, Церковь запрещала венценосцам жениться в четвертый раз, подобные браки считались незаконными. Получалось, Романовы, выдавая себя за ближайших родственников, могли претендовать на царский престол, списывая ими развязанную кровавую смуту на Грозного. Поэтому три последних царя объявлялись ими незаконными. Возмущенная самоуправством Романовых боярская знать не желала смириться и ставила на родственников матери царя Ивана, Глинских. Они создали свою раду управленцев, поставив над ней Адашева.

И не случайно именно Висковатому царь Иван поручил писать подлинную летопись и схоронить ее от алчных родственников его жены Анастасии Романовой: у Ивана Висковатого были свои счеты к Романовым и Захарьиным – убийство двух братьев Висковатого. А в том, что Висковатый будет правдив, Иван Васильевич не сомневался: Висковатый не принял крещения и оставался приверженцем древнего благочестия…

За поворотом они сразу уперлись в массивную решетку.

– Руками не трогать! – предупредил Первушин, надевая резиновые перчатки.

Решетка перекрывала ступени лестницы, ведущей наверх. Замок состоял из трех сложных запоров. Повозившись с ними, Перваков распахнул решетку.

Лестница выводила к люку над головой. Крышка легко поддалась нажиму плеча. На диггеров пахнуло свежим воздухом. И не важно, что им предстояло еще идти и идти по коридорам подземелья, хотелось все же выбраться прямо на улицу.

– А метро? – недоуменно огляделся Смольников. Они попали в помещение, напоминавшее покинутое до этого.

– Без окон без дверей, полна горница людей. Это и есть метро, – сострил Перваков.

– Ход в метро замурован, – пояснил шутку товарища Первушин. – Смекаете, гражданин начальник? – указал он Смольникову на люк в потолке. – Выход перенесен сюда.

Немного подумав, Первушин скомандовал:

– В пирамиду стройсь!

На этот раз верхним взгромоздился он сам, опытным глазом прикинув, что крышка просто так не поддастся. Так оно и вышло. Минуты три он возился с запором, потом нажал плечом, и крышка сдвинулась с места.

– Напряглись, громодяне! – предупредил он диггеров и сильнее нажал плечом на крышку, и та отъехала наконец в сторону. Не мешкая Перваков выскочил наверх, как пробка шампанского. – Вылезайте… Ох, мать твою…

– Выходить по одному, стреляю без предупреждения! – услышал Смольников знакомый голос. Находясь в нижнем ярусе пирамиды, он ничего не видел, но голос мог принадлежать только одному человеку в мире.

– Миша! Зверев! Здесь Смольников! – натужно прокричал он снизу. – Смольников здесь!

Когда его вытянули наверх, он зажмурился от яркого дневного света. Открыв глаза, Смольников увидел просторную, шикарно обставленную комнату, диггеров и Зверева с оперативниками. Ковер был подвернут в сторону.

– Вот так метро… – протянул он удивленно. – Куда это мы попали? – оглядывался он.

– Квартира Ильи Трифа, – обнимал его Зверев. – Привет путешественникам.

При таком раскладе диггеры взбодрились, заговорили, заспорили, оглядываясь на Смольникова. Он поднял руку, призывая к тишине. Умолкли все.

– Миша, там внизу убитый охранник Трифа. Сам не иначе как драпанул.

– Драпанул, – подтвердил Зверев. – Мы и не подозревали, что в этой его квартире есть подземный ход. Стерегли птичку, а уполз червячок. Охранник скорее всего пришел низом. Велось только наружное наблюдение.

– Теперь ищи-свищи, – поддакнул Перваков. Ему авторитет не позволил остаться в стороне. – Ушел он в обратную сторону и выбрался у Библиотеки Ленина. А искать библиотеку Ивана Васильевича, по-моему, бесполезно, – заключил он.

– Не все потеряно, столько еще мест надо обследовать, – не сдавался Смольников.

– Нет, Леонид Матвеевич, – твердо возразил Первушин. – Она если и находится где-то в переходах, то замурована тщательно. Опять же: ход этот рыли при Иване Грозном с одной целью – уносить ценные вещи, а в Приказе Висковатого хранились всякие интересные документы, а может, и золотишко. Особый этот Приказ был. Опричники Романовых особенно охотились за этими бумагами. Читал, знаю.

– Проблематично согласиться, – вмешался Перваков. – По новой хронологии сын Грозного Дмитрий умер в 1563 году. На царство пришел второй сын Грозного, малолетний Иван, воспитанный под присмотром Романовых. Новый опекунский совет оттеснил Адашева и Глинских, правил узким кругом. Тогда же Романовы и учредили опричнину, развязав террор против боярских родов. Висковатого казнили в 1570-м. Захарьин-Юрьев казнил, он командовал опричниками. Но не расправа с боярами была причиной террора: в 1563 году до Москвы добралось решение Вселенского собора, подтвердившего право московских правителей на царский титул. Именно этого дожидались Романовы. Оно развязало им руки, тут они ждать дольше не стали.

– Верно, – подтвердил Смольников. – Адашевых, Милославских, Глинских вешали и четвертовали без числа с согласия Церкви, в этих домах не хотели принимать христианство.

– Собор о белом клобуке! – перехватил инициативу Перваков. – До этого собора клобук имел право носить только митрополит Новгородский, а с 1567-го и Московский, роль Новгорода принижалась. А в 1567 году непокорный Новгород разорили начисто. И опять с благословения московской церковной верхушки – митрополит-то был их, из Шуйских! В том же году убили последнего претендента на власть по прямой линии князя Владимира Старицкого из Золотой Орды, а Захарьин-Юрьев казнил прилюдно митрополита Новгородского Филиппа и Казанского архиепископа Германа. Вот какие делишки водились за Романовыми, к власти по трупам шли, при них на простой люд хомут надели.

– Я что-то обалдел от всего этого, – подал голос Зверев, – не знаю, но нам со школьной скамьи твердили, что опричнину учредил Иван Грозный. Малюта Скуратов, Грязной…