Текст книги "Набат-2"

Автор книги: Александр Гера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 40 страниц)

– Ну, голова! – восхищался Зверев. – Сам бы тогда и работал. Откуда такие познания?

– А мы по наводке в аэропорту киевский рейс встречали. Младший Триф встречал старшего, он же нанимал грузчиков в аэропорту, те выгрузили багаж, перевезли в особняк, и один из них с удовольствием рассказал, как это было. Не безвозмездно, разумеется, но рассказ достоин премии Пулитцера, – весело объяснил связной, такой же, как Зверев, работник УСИ.

– В доме охрана есть?

– Нет, – твердо ответил он. – Братья посторонних в дом не пускают. Младший Триф купил особняк с полгода назад, а жить стал с месяц, не более. Как МОССАД пронюхал, удивляемся. Ждем, что они в любой момент начнут операцию по изъятию архива, возможно, подкрепления ждут. Наблюдая за костелом, определили, что в городе сейчас минимум тридцать боевиков. Отсюда вывод: драчки не избежать. Теперь подумаем, как наладить вывоз. Электричество отключаем в ноль тридцать. Просачивание и вскрытие дверей пять минут плюс минута на вынос добра. В ноль тридцать пять подходят «газик» и микроавтобус, там мои ребята для вашего прикрытия. Наблюдатель со звонницы поднимает тревогу. Быстро грузитесь и быстро отбываете. Через тысячу метров увидите джип, следуйте за ним. Один садится в кабину микроавтобуса, двое в салон, четверо в «газик». Если уходим чисто, проблем нет. Если начнется перехват, самое уязвимое место – выезд на киевскую трассу. Для этого подготовлен аэродром подскока, так сказать. Сверяем часы? – предложил связной. – Двадцать два пятьдесят. Начинаем?

– Лады, – согласился Зверев.

Как и предсказывал связной, менты не отказались заработать по сто баксов на нос. На Украине продукты дешевле. В наручниках они вполне мирно полеживали на полу будки, тихо беседуя на ридной мове. Ни одно окно в особняке не светилось, кроме того, где свет проникал из другой комнаты.

Группа сосредоточилась вовремя, и ровно в означенный срок свет в округе погас. Когда он включился снова, Бурмистров, наблюдающий из будки охранников, обнаружил всех у подвальной двери, хлопец в ментовской форме беспечно прогуливался в парке на освещенном квадрате, но уже москаль. Ни одно окно в особняке так и не осветилось, только всколыхнулась тюлевая щтора на темном окне. Группа успела исчезнуть в подвале, но кто знает, не оттого ли всколыхнулась она, от тревоги, поднятой в доме? Секундная стрелка перед глазами Бурмистрова очень обстоятельно проходила каждый круг.

Свет в глубине особняка зажегся и сразу три окна, выходящие в парк, погасли через пять секунд. Особняк затаился.

– Миша, внимательно, – связался со Зверевым Бурмистров. Менты почуяли неладное, но шума не поднимали.

0.33.

– Понял, уходим.

Из-под куртки Бурмистров добыл короткоствольный автомат и передернул затвор. Снизу на него смотрели испуганные глаза.

– Не бойсь… Кумовьев не обижаем.

Из подвала показались двое с ящиком, побежали к калитке, другая пара следом, еще двое прикрывали отход. В освещенном пространстве они двигались ужасно медленно, как показалось Ивану.

– Быстрей, други, – шептал он. – Быстрее!

Окно по центру особняка распахнулось, дернулась штора. Ждать мирной развязки нечего, и не мешкая Иван выскочил из будки и полоснул по окну очередью. Наконец-то бег ребят с ящиками воспринимался им ощутимо, и все равно медленно бегут. Зверев сзади развернулся на бегу и добавил очередью по окну.

0.35.30.

Автомат в руках Бурмистрова плясал без остановки. Зверев помогал отрывистыми очередями.

Подъехал микроавтобус, следом подскочил «газик». Первые двое проскочили наконец с ящиком в калитку, когда протарахтела ответная очередь со второго этажа.

– Быстрей, хлопцы! – г– поторопил Бурмистров, перезаряжая рожок. – Быстрей!

0.36.

Вторая пара одолела пространство, Зверев замыкал отход и, поглядывая, как грузились обе пары, успевал строчить по окну.

Наконец за калитку выскочил парень в ментовской форме из группы связного. Почти по графику.

– Миша, веселей!

Бурмистров увидел, как из-за шторы высунулось рыльце гранатомета, когда Зверев поравнялся с калиткой.

– Мишка, ложись!

Хлопок и следом взрыв, рванувший где-то сверху, и взрывная волна придавила к земле. Подняв голову, Иван вскочил на ноги. Ребята уже управились с погрузкой, занимали места, заряд разворотил каменное основание ограды со стороны парка – хорошо хоть банкиров не обучают стрельбе из гранатомета, – Зверев недвижимо лежит за калиткой, пытаясь подняться.

– Мишка! – кинулся к нему Бурмистров.

Зверев потряс головой и почти без помощи поднялся, как чумовой двинулся к машинам. Иван перехватил его у талии, буквально впихнул в задок микроавтобуса, прямо в объятия ребят из группы.

– Давай! – махнул он водителю «газика», быстро посмотрев на особняк. Здесь машины не высвечивались.

– Миша, как ты? связался он со Зверевым.

– Как от дуста.

Впереди замаячил в лучах фар джип стоп-сигналами. Он сразу двинулся вперед по дороге. Водитель рядом с Иваном сохранял невозмутимость. Как будто первая часть станцевалась.

До съезда на киевскую трассу двигались спокойно и развилку проскочили на скорости. На посту ГАИ даже ухом не повели. Кто ж знал, что москали проехали…

За первым указателем джип уклонился вправо и нырнул с обочины вниз. Туда же ухнули микроавтобус и «газик». Там была грунтовая узкая дорога, вся в лужах и промоинах, вела к распахнутым воротам с аркой наверх. За воротами стоял трейлер с распахнутой задней дверью.

Вполне оживший Зверев выскочил из микроавтобуса, махнув остальным. Двумя рывками покидали ящики внутрь трейлера, прыгнули следом, кроме Зверева и Бурмистрова.

– Устраивайтесь! – распахнул перед ними дверцу водитель.

Руку связному жали впопыхах.

– Еще поручкаемся, – напутствовал связной. – Валяйте, свет по трассе зеленый!

Трейлер медленно, как слон, выбрался на трассу и, убыстряя ход, заторопился к Москве.

Перевели дух. Зверев отер лицо.

– Глянь-ка, Ваня, что там у меня?

Справа на голове была внушительная шишка. Крови не было.

– Каменюкой тюкнуло, не иначе, – поставил диагноз Иван.

– А будто бы скалой, – разочарованно молвил Михаил. – В этой жизни пронесло…

Сзади нарастал вой сирен, в зеркале обзора вертелись синие и красные огоньки.

– Едут, родненькие, – осмотрел автомат Зверев, перезарядил рожок. – Простите, если что…

Кавалькада из трех милицейских джипов обошла их трейлер по осевой и, не сбавляя скорости, понеслась дальше.

Пронесло.

– Вот так и держи за ними, – посоветовал водителю Зверев. Тот посмотрел снисходительно: кого учишь?

– Из «тройки», что ль? – признал коллегу Михаил.

– Оттуда, вестимо, – усмехнулся водитель. – Думал, за вами из Бельгии посылают трейлер? – Дистанцию за джипами он держал стабильно. Спросил между прочим: – Улов стоящий?

– Как тебе сказать, – призадумался Зверев. – Кому оно дороже злата, а для кого форменное дерьмо. Даже не фирменное..

Навстречу с воем и мигалками по другой стороне мчались две спецмашины милиции.

– Эх, – потянулся Зверев. – Люблю братов-хохлов. Быстро запрягают и едут быстро. Не чета нам. Правда, Ваня?

Бурмистров хмыкнул без ответа.

4 – 18

Быть верным цербером дано не каждому. Это отречение от роскоши и сытости, отчуждение от общества и друзей, от покоя и собственного мнения.

Образцом цепного пса был Поскребышев. Как таковой сам по себе он не существовал, была тень вождя, даже когда солнце стояло в зените. Сейчас полностью утрачен секрет воспроизводства этой удивительной породы, и в наше время появляется всего лишь помесь, тявкающие шавки Ястржембской породы, скорее выродки, чем масть.

Потому что нет вождей. И не будет. Потому что выродилась масть вождей. Червонная ли, пиковая – остались джокеры, каждый хотел бы участвовать в игре, его мало интересуют комбинации, главное, чтобы он был выше всех, остальное приложится. И закрадывается страх – а вдруг его туз выше? Тогда остается стать джокером, а им туза можно заменить. Но джокер – скоморох. Такая вот участь Будь ты хоть всех тузов выше, а дурачком от такого за версту несет.

Вождь не посягал на Поскребышева – на тень наступить невозможно – и относился к нему, как относятся к своей руке, ноге, части тела, и гневаться на руку, которая сохнет, зря и бесполезно. Сталин доверял Поскребышеву, поверял ему многое, поэтому заручиться доверием Поскребышева – значило заручиться доверием вождя.

Чем Сладковский заслужил его – дело темное. Бывают такие, похожие на чемодан без ручки. И нести трудно, и выбросить жалко. Сказать проще, джокер Сладковский был неуязвим. На него не упала тень вождя, он обходился без сияния его ореола, но милости на него падали.

– Поскребышев, почему мы давно не видели товарища Сладковского? – спросил вождь однажды в конце скучного дня. Сталин собирался на дальнюю дачу в конце недели. Была суббота, июль нес духоту.

– Говорил неделю назад, что готовит вам астрологический прогноз конференции в Сан-Франциско, – всегда готовый к любому ответу, сказал Поскребышев.

– Такие, как товарищ Сладковский, всегда мечтают взлететь, когда им забывают подрезать крылья, – недовольно проворчал Сталин. – Кто его просил? Я не просил. Вы просили?

– Зачем, Иосиф Виссарионович? Приказа не поступало, тихо ответил Поскребышев.

– Тогда пусть появится у нас в понедельник вечером. У меня найдется о чем спросить товарища Сладковского. И совсем не о Сан-Франциско. Он стал думать слишком много для своей короткой шеи, поэтому стал многое забывать.

Казалось бы, после таких слов своевольника ждет неминуемая плаха, но даже сам вождь внутренне поражался, почему он до сих пор не растоптал эту религию, противную, как все ползучее и скользкое. Вызывая Сладковского, он заранее был готов излить на него гнев, и пусть дальше разбираются с ним заплечных дел мастера Берии, а тот бы и рад, но, расставаясь с ним, решал иначе: пусть поживет.

Почему? У Сталина ответ всегда был: ползучее, но не пресмыкающееся. Гад с неожиданным жалом, но не червь.

В понедельник около девяти вечера Поскребышев провел в кабинет Сталина Сладковского.

– Садитесь, товарищ Сладковский, – опережая приветствие, сказал Сталин. Он набивал трубку, искоса поглядывая на визитера. Тот поспешно сел и открытым ртом хватал воздух, как-то по-рыбьи мучился, вскидывая голову.

– Вам трудно дышать?

– Боюсь, – честно ответил Сладковский. – Я всегда боюсь, когда вижу вас, товарищ Сталин.

– Если вы честный человек, чего вам бояться? Это удел нечистоплотных людей.

– Вы очень большой, Иосиф Виссарионович. Мне поэтому не хватает воздуху.

– Фигляр! – разозлился Сталин. – В присутствии товарища Сталина он боится, а без него пророка из себя корчит! Это что? – подсунул он Сладковскому листочек бумаги с шапкой КПК. – Кто это написал?

– Я написал, товарищ Сталин, – задергал веками без ресниц Сладковский.

– А почему у вас почерк очень похож на почерк товарища Сталина? – вкрадчиво спросил вождь. – «Товарищ Сомов…»

Сладковский узнал записку. Он ее писал, надеясь, что ненавистного Штейнберка уберут, но сволочь Сомов подло передал ее Сталину. Попытка уйти от смертельного капкана не шла на ум, он не был готов к такому повороту событий, голос вождя, гневный и грохочущий, валил на него потолок, и ему в самом деле нечем стало дышать и стало безразлично, как именно умирают, сместились понятия жизни и смерти.

Как ни странно, наступал тот самый случай, когда ему сходили с рук штучки, от которых у другого мороз драл по коже от одной мысли содеять подобное. Сталин все же не до конца прознал натуру Сладковского, не записывая его в червяки, а он был им: на то и червяк, которого разиави пополам, а он живет каждой половинкой.

– Я получу наконец ответ? – гаркнул Сталин. Это означало пик гнева вождя.

Сладковский с неимоверным усилием перевел дух и встал, удерживая голову в прямом положении.

– Да, Иосиф Виссарионович. Как только вы разрешите мне ответить. Я готов.

– Сядьте! И отвечайте, – умерил пыл Сталин. В таком виде Сладковский ему не нужен. Надо будет, на то есть Берия.

– По вопросу о Штейнберке вас не было смысла беспокоить. Вам не пристало пачкать руки о мразь.

Движение рук вождя стало замедляться, это говорило о нарастании новой волны гнева, и Сладковский заторопился:

– Люди, подобные Штейнберку, – самая мразь, своими руками они заговоров и бунтов не устраивают, но готовят почву для таких. Еврейская интеллигенция. Их невозможно поймать за руку, а пойманные стенают о бедной своей участи с самых давних времен. Они поддерживают легенду о вечно гонимых жидах.

Настроение Сталина менялось от гнева к удивлению и назад, и будь сейчас прибор колебания его души, стрелка металась бы от нуля к красному делению. В таких случаях Сталин старался издевками сбить уверенность говорящего:

– А почему еврей Сладковский так ненавидит свой народ?

– Евреи бывают всякие, товарищ Сталин. Одни годны для блеющего стада, из других получаются ненавидящие стадные инстинкты. Впрочем, как у всех.

– Вы, конечно, причисляете себя к гордым, – язвительно говорил Сталин, – только от вашего поступка не веет благородством. Вы обычный подлый еврейчик, готовый ради корыстных помыслов навредить соплеменнику. – Сталин раскуривал трубку, и паузы для затяжек подчеркивали смысл сказанного. – Почему среди вашего народа так много подлецов? А, товарищ Сладковский?

– Оттого, что мы вечно гонимы, – покорно склонил голову тот.

– Вы запели ту же песню. А говорят, что русский русскому подлость сделает в трудную минуту, а еврей еврею руку протянет. Не вижу я этого.

– Товарищ Сталин, я настолько связал свою судьбу с вашей, что родственные узы меня не сдерживают, если это нужно для вашего бессмертного дела.

Сталин закашлялся от негодования, и Сладковский немедленно поспешил налить стакан воды. Вождь принял от него воду с тяжелым взглядом умирающего на глазах врага.

– Сделайте глоточек, Иосиф Виссарионович, полегчает…

Сталин отдышался. Гневаться не осталось сил.

«Так и не заметишь, как этот мозгляк станет величать меня Кобой…» – подумал Сталин с неприязнью.

– И сколько евреев подобным методом вы отправили к Берии? – спросил он. Если врага приходится оставлять в живых, надо узнать у него секрет выживаемости.

– Многих, товарищ Сталин. Можете меня казнить, но пользы от моих поступков неизмеримо больше.

– А вы не подумали, что винить за вашу разнузданность будут товарища Сталина? – опять шло раздражение к вождю. А перед Сладковским возникал барьер, перешагнув который он получал индульгенцию на совершение куда более тяжких грехов. Такую в свое время получили Каганович, Берия, Молотов, Микоян, Хрущев, и Сладковский к ее получению был готов заранее: любой и даже самый страшный зверь любит, когда его почесывают, важно знать это место. В одно время это брюхо, а в другое – переносица, а Сталин еще не определился, подписывать Сан-Францисский договор или нет. Какие будут позже последствия от его решения, вождя интересовало постольку поскольку. Он – вождь, принимайте таким, какой он есть, главное – поступок, который останется навсегда, а это жизнь, бессмертие великих.

Сладковскому выпадала честь стать джокером. Он не стал упускать шанс.

– Именно так и будет, Иосиф Виссарионович. Но когда остальной мир, возмущенный засильем евреев восстанет, как было это в Египте во времена оны, тогда имя товарища Сталина засияет новыми яркими красками.

Расчет оказался верным. Сладковский попал в переносицу, откуда начинался ум вождя. Сталин претендовал на вечность, Лести не выносил. Лесть – сладкое лекарство, а лекарства нужны больным. Другое дело – профилактическое средство, предупреждающее болезнь. И совсем не горькое.

– А евреев надо убирать руками евреев. Поэтому я отважился на подобный поступок, – закончил восхождение в джокеры Сладковский.

– Вас-то уж обязательно проклянут, – усмехнулся Сталин и, стерев усмешку, спросил: – Поскребышев докладывал, что вы приготовили гороскоп о Сан-Францисской мирт ной конференции. Что вам поведал гороскоп?

– Не следует подписывать договор. Худой мир лучше доброй ссоры, но ни мира, ни войны – еще лучше. У товарища Сталина появятся возможности для широкого маневра. Акт капитуляции – это дверь в Европу, а отказ от мирного договора с Японией – окно. Всегда можно им воспользоваться, если заклинит дверь. Это прекрасный подарок потомкам, если найдется ум, хотя бы отдаленно похожий на ум товарища Сталина.

Скажи Сладковский «ваш» – картина испорчена» «Ум товарища Сталина» – это громадное полотно. Сладковский повадки зверя знал, а Сталин знал повадки Сладковского, иметь такого в советниках не хотел. Держать такого под рукой в качестве джокера – можно. Пусть этот мозгляк ухмыляется про себя, что он ровня козырному тузу, сдавать не ему…

– Я подумаю, – не спеша ответил Сталин, не поднимая глаз. Это означало конец визита, но Сладковский не уходил. – Что вам еще, товарищ Сладковский? Малолетних девочек вам найдет товарищ Берия, – уколол он его за совет. Зверь переродиться не может, и даже умный.

– Простите, товарищ Сталин, – стоя говорил Сладковский. – К товарищу Берии мне обращаться не хотелось бы по любым вопросам. Я раскладывал таро, и карты сказали, что он служит злым силам, противодействует товарищу Сталину.

– Вы думаете, это секрет для товарища Сталина? Не принято срывать паутину в подземелье, где выдерживается драгоценное вино, товарищ Сладковский. Иначе заводятся вредители. Идите. Пока, – проводил он спину Сладковского насмешливым взглядом.

Оставшись в одиночестве, Сталин не спешил уходить. Заботливо выключил верхний свет, оставив только лампу под зеленым абажуром. Ему нравился свет этой лампы, он надевал покой после утомительного дня, в котором оставались сладковские и кагановичи, жуковы и Курчатовы, а на грани дня и ночи только он.

«Несчастный демон, дух изгнанья, летал над грешною землей…»

Он не станет подписывать Сан-Францисский мирный договор. Это ставит его вровень с Трумэном, япошками, Черчиллем. Он выше. Договор урезал его свободу, а без него он сохраняет обиду, ею можно воспользоваться, обратив в ответный ход, когда потребуется. В Европу американцы уже вкатили троянского коня, свой план Маршалла, и стена, которую Он создал, простоит недолго, от силы лет двадцать, до первой трещины. Он строил ее как линию дальней обороны для планомерного накопления сил. Сейчас нужнее переформировать силы для дальнего броска. Гитлер сделал верный ход, когда тайно отправил в Англию своего верного Гесса.

Эту тайну «Третьего рейха» Сталин разгадал в конце войны и не поддался на уговоры Жукова выбить американцев с захваченных европейских территорий. Выбили – а потом? Остаться один на один с гнилым европейским духом, которым и надышались его генералы? Свобода, равенство, братство! Красиво звучит, прекрасно, однако чистый кислород быстро сжигает легкие. Гитлер хотел руками верного цербера Гесса сложить вместе нацистские кубики и масонские треугольнички. Перехитрить масонов пока никому не удавалось, чужаков они не подпускали к себе, участвовать в своих исторических переделах никому не разрешали, а невежда Гитлер посчитал себя равным с магистрами золотой пирамиды и просчитался: всего лишь стал подрезальщиком сухих ветвей, который возомнил себя садовником. Рукою левитов написано, а Соломону предписано: смело отрубай отсохшие ветки, и древо твоего сада останется вечнозеленым. Такую работу поручили Гитлеру в субботний день, когда евреи предпочитают отдыхать.

Не откажешь Сладковскому в смелом разуме, вожди всегда Держали при себе шутов с острым языком, размышлял Сталин, в своей обычной манере медленно расхаживая по кабинету, – незачем бороться с плесенью наскоками, проще выжечь ее потом. Сразу и навсегда.

Он остановился у окна, глядя в него из полумрака своей обители. Дельную мысль подсказал ему Сладковский: восточное окно важнее прорубленного в Европу. Как ни велик царь Петр, жиды его обманули. Русь кичится Петром, а они потешаются.

Круто развернувшись от окна, Сталин вызвал Поскребышева.

– Поеду на ближнюю дачу, – отменил он прежнее решение. – А завтра пусть меня навестят Каганович, Берия и Хрущев обязательно. Климент Ефремович пусть отдохнет.

Ему нравилось, когда он стравливал этих двоих с Хрущевым, только когда нет глупенького Ворошилова. А два еврея с хохлом – веселый спектакль получался. Хрущев, подобно растревоженному медведю, пьяненький и задиристый, отбивался от наскоков двух бульдогов, Кагановича и Берии, а они его постепенно загоняли мягкими лапами в угол. А лапы с острыми когтями, глаза Хрущева наливались кровью, тогда он терял чувство меры, и оставалось только соглашаться: дурак Хрущ, хохлу руководство доверять нельзя. А если извернется и получит его, евреям там делать нечего. Верно сказано: где прошел хохол, еврею делать нечего.

Пора обзаводиться наследником, а он так и не решил, кому доверить державу. Берия сволочь, Каганович – пакостная лиса, Хрущев – амбициозный дурак, остальные на полную личность не тянут. Каганович разворует, Хрущев опустошит, Берия… надо подумать. Этот так измарался, что, получив страну, станет изо всех сил отмываться. И план такой уже явно обдумал. Надо отсечь от него Кагановича, и будет толк.

На ближнюю дачу его сопровождал Абакумов. С этим можно разговоры говорить. Когда секретничают с помощниками, это льстит им, они выговариваются.

– Скажи, Абакумов, у тебя Лично есть что на Лазаря?

– Нет, Иосиф Виссарионович. Гибкий. Как лоза снег, так и он любой компромат сбрасывает.

– А ведь ты его не любишь…

– Что он, баба, что ли? – прямолинейно ответил Абакумов.

– А тебе пора взрослеть, – с косой усмешкой смотрел на него Сталин, и Абакумов понял намек, – если твоему начальнику поручить «тонкое» дело, он напутает узлов, – в другом ключе продолжал Сталин. – У нас в Грузии менгрелы всегда были хуже евреев, а в тонком деле нужен лучше евреев. Мордвин, например, – намекнул Сталин на Судоплатова.

– А чем он лучше? – не уяснил Абакумов.

– Потому что мокша хуже эрьзи, совсем плохой! – с чувством расхохотался Сталин. Абакумов не обиделся, не та порода. – Понял, Абакумов? – сказал Сталин, подчеркнув, что ошибаться тому нельзя.

Так начиналось знаменитое еврейское дело. От внешней разведки к внутренним репрессиям, мелкую рыбешку отбрасывали подальше, за Магадан, Воркуту, а щук отпускали назад в море. И никто бы не догадался, что вождь планомерно отсекает сухие ветки руками своих заплечных дел мастеров, оголяя ствол. Много такой ствол простоит, когда отсекаются и не успевшие распуститься ветви? Подобным отвлекающим методом он спровоцировал хитрюгу Черчилля на знаменитую речь в Фултоне. Опустился «железный занавес», застучали за сценой железные топорики, с тупой силой мочаля все подряд ветки. Стволы дрожали за кулисами. Это – совсем не беспокоило послушный зал: у постановщика спектакля к тому времени появилась атомная дубинка, способная утихомирить любого вопящего извне, и появился новый актер с Востока. «Алеет Восток» – так называлось второе действие спектакля. Чуткое ухо умных мира сего уловило разностилье и диссонанс, хотя продолжение спектакля только начиналось.

– Скажите, Мойша, – спрашивал Абрам, – если вы хотите при всех червях и одном джокере сыграть большой шлем, вы станете делать его тузом?

– Зачем? Пусть он останется червем!

Так начиналась корейская война, и Мао Цзедуну не удалось сыграть даже малый шлем, спасая своего корейского джокера. Вот тот особенно хотел быть тузом, хотя в играх ничего не смыслил, и сколько бы ни гневался вождь всех времен и народов, тонкую игру ему испортили напрочь.

После него стоящих игроков не появилось. Кроме как в подкидного, они ни во что больше играть не умели. К столу пробился Никита. В дурака играли с удовольствием до самого кубинского кризиса. А тогда потребовалось вновь играть длинной колодой в пятьдесят два листа, оказалось, что тридцать шесть из них потрепаны, засалены, одни молодки сияли девственной чистотой.

Пришлось принять условия, играть чужой, но свежей колодой.

Судских хорошо запомнил усмешку Сталина в другой, нереальной жизни.

Вождь сидел сгорбившись, перед ним были начерчены круг, треугольник и квадрат. Видно, Сталин не решил этой задачи в жизни. Это его мучило.

Воин, убивший Пифагора, застал мыслителя перед такими же символами геометрий.

«А нет ли за ними иного смысла? – спрашивал себя Судских. – Неспроста вождь подсказывает мне эти знаки…»

Тогда Судеких обратился к Лаптеву.

– О, Игорь Петрович! – воскликнул Григорий с повышенным интересом. – Вас стали интересовать запредельные символы? Охотно растолкую. Оккультисты считают их подлинно магическими символами, в каждом по порядку увеличение степени магии. Круг определяют тридцать шесть чисел, треугольник – пятьдесят два, а квадрат – шестьдесят четыре. Разницу находите?

– Допредельный делитель круга два, четыре и шесть, треугольника – два и четыре, квадрата – два, четыре и восемь. Полный логический ряд.

– Вы очень верно заметили, – с еще большим восхищением посмотрел на Судских Лаптев. Шеф успешно оперировал логическими символами. – Зная магию круга, можно выигрывать в очко или «блскджек», треугольника – в покер, бридж, даже в рулетку, а квадрат – это магия шахматной доски, здесь можно стать чемпионом, зная логический ряд и двоичное счисление. Компьютерный язык строится на двоичных числах, язык ускоренной мудрости. У оккультистов в этой магии заложен иной смысл: круг для обывателей, треугольник для посвященных, квадрат – избранным. Его называют еще царским квадратом, никто из нам известных правителей его тайны не познал. Но что интересно: детишки шустро освоили кубик Рубика, быстрее взрослых, и стали ближе к космосу мышления, нам за ними не угнаться. Кстати, – загадочно посмотрел на Судских Лаптев, – с магией квадрата дружат йоги и ламы, а исключительное знание дает возможность перевоплощаться и проходить сквозь предметы…

«Я же могу это!» – чуть не воскликнул Судских.

– Научиться этому невозможно, Игорь Петрович. Это божий дар, – закончил Гриша.

– Тогда объясни, – не спешил заканчивать разговор Судских, – при чем тут цифирь, магия и возможности человека?

– Где появляется математика, там начинается наука, Игорь Петрович, – веско заметил Григорий. – В начале пятидесятых Уотсон и Крий предложили миру модель ДНК и выдвинули гипотезу о механизмах воспроизведения: молекул ДНК. Биологи рьяно взялись за опыты и выяснили, что человеческий организм способен изменяться самостоятельно, что функциями влияния на органы тела, все без исключения, обладает только спинной мозг, который в принципе ни за что не отвечает. На Думу нашу похож, точно? Зато он влияет на трудягу мозг, наше правительство, точно? Из пятидесяти двух кодонов ДНК тридцать шесть отвечают за состояние организма и только шестнадцать – за преобразования в нем. Это генетический код. У большинства людей эти шестнадцать кодонов бездействуют. Тогда наступает регрессия организма – старость, забывчивость, но еще раньше, при нарушении последовательности кодонов в цепях, начинается мутация. Принцип зомби строится на этом. Но если человек максимально все кодоны использует, он становится гармоничной личностью, как мы говорим. Шибко грамотный, спортсмен, настоящий индивидуум. И тут в организме происходят удивительные вещи: к пятидесяти двум кодонам прибавляется целая дополнительная цепь из двенадцати кодонов. Наука пока не уяснила их происхождение, к тому же это редчайшее исключение. Спортсмены чаще всего умственно ограничены умные чаще всего развиты физически плохо, артисты, кого принято считать гармонически развитыми личностями, еще тупее спортсменов, умны за счет чужих мыслей, писатели чванливы, их умственные способности не могут одолеть собственное «я» – так кому тогда Всевышний вручит все шестьдесят четыре кодона? Е-ди-ни-цам. На миллиарды жителей планеты. Однако профессор Луцевич по принципу шахматной доски рассчитал способ излечения зомби, наркоманов, спидоносцев. Это я ему готовил обсчет, – похвастал Григорий.

– Гриша, ты всегда был умничкой, – похвалил и Судских. – Как я понял, треугольник победим квадратом. И пятьдесят два кодона, работающие всегда, дают человеку возможность пройти в другое измерение. Так?

– Так, Игорь Петрович, – подтвердил Лаптев. – А вся чехарда, которая закрутилась вокруг поиска древних книг, это возможность нашедшему первому обладать секретами, которыми владели древние, а мы утеряли. В свою очередь знание магических тайн дает возможность первенства на планете.

– Мне ли этого не знать, – задумчиво произнес Судских.

– Игорь Петрович, а ведь мы могли бы прямо в УСИ создать программу оздоровления общества. Это не зомбирование, не клонирование, это всего лишь переориентация природных инстинктов.

– И явно насильственная? – спросил Судских.

– Добровольная.

– Нет, Гриша. Добровольно мало кто рискнет переделать себя, даже если ему пообещают рай. Человек жив тем, что ему дано от природы, насилия он органически не переваривает. Как говорится, насильно мил не будешь. К тому же результаты эксперимента будут известны значительно позже, когда ничего исправить уже будет нельзя.

– Как нельзя? – запротестовал Лаптев. – А математические расчеты, моделирование с точностью до тысячных долей?

– Вот тут я не согласен с тобой. Я сужу по другим критериям: если человек придумал математику, значит, он сложнее всех математических моделей. Будь я Господом Богом, я бы разрешения на эксперимент не дал.

Неожиданный звонок прервал их беседу. Лаптев снял трубку и протянул Судских.

– Вас, Игорь Петрович.

Звонили с Сорокапятки, нашли Судских в лаборатории Гриши.

– Игорь Петрович, у нас ЧП, – взволнованно докладывал Левицкий. – Гуртовой застрелился.

– Откуда у него оружие? – недоуменно спросил Судских, считая сообщение невероятным розыгрышем.

– Загипнотизировал охранника.

– Черт побери! – положил трубку Судских. – А ты говорил – моделирование. У человека жизнь появилась, а он расстался с ней просто так!

Через полчаса вертолет УСИ приземлился на Сорокапятке. Судских сразу провели в комнату, где жил Гуртовой. Он стрелял себе в рот, выстрелом ему разворотило затылок. Зрелище отвратное. Охранник присутствовал здесь же, напуганный и удрученный.

– Не понимаю, как я отдал ему пистолет… Как во сне… попросил зайти к нему, помочь отодвинуть стол… Я помог. А за это он мне стал фокусы показывать. Один фокус, другой…

– По инструкции вам запрещено заходить в помещение, где находятся посторонние люди, только наружный осмотр! – выговаривал ему Судских. Охранник тяжело переживал случай. Вроде по-людски: один человек помог другому…

– Он записку оставил, Игорь Петрович, – протянул ему лист бумаги, сложенный вчетверо.

«Вскрыть только генералу Судских» – значилось на листке. Судских развернул записку: