Текст книги "Набат-2"

Автор книги: Александр Гера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 40 страниц)

4 – 20

Никогда в своей жизни Цыглеев не огорчался, как тот умник из шкодливого студенческого анекдота про два выхода.

Дело было так. В ночь перед экзаменом сидит студент, весь обложившись книгами и конспектами, а учить сил никаких нет. Он и думает: сдам или не сдам? Сдам – хорошо, не сдам – есть два выхода: выгонят или не выгонят? Не выгонят – хорошо, выгонят – есть два выхода: заберут в армию или не заберут? Не заберут – хорошо, заберут – есть два выхода: пошлют в Чечню или нет? Не пошлют – хорошо, пошлют – есть два выхода: убьют или нет? Не убьют – хорошо, убьют – есть два выхода: попаду в ад или в рай? Попаду в рай – хорошо, в ад – есть два выхода: будут черти на сковородках жарить или нет? Не будут – хорошо, будут жарить – есть два выхода: съедят или нет? Не съедят – хорошо, а если съедят – выход один – через задний проход…

Играючи он стал министром в пятнадцать лет, шутя руководил обучением детишек и, что удивительно, не ошибался, внедрив самую современную систему обучения, и дело пошло, Россия стонала, но училась. В двадцать он стал премьер-министром и там не опарафинился, дай Бог Рыжкову или там Черномырдину так руководить с блеском, как делал это юный Вовочка, а все потому, что язык цифр и символов был для него живым и самым родным, команда единомышленников понимала его – все были умные, а в казне водились немалые деньги. С деньгами, как говорится, и дурак сможет. Вот без денег морочить голову – это искусство, тут надо Черномырдиным быть. А весь из себя умный Вова Цыглеев был всего-навсего обычным дилетантом; пока есть два выхода – хорошо.

Сущность дилетанта – незнание меры опасности. За Вовой долгое время стоял охотник с настоящим ружьем.

К той поре, когда основные перемещения по стране свершились, кончились дожди и началась активная подвижка земли, для Вовы все еще оставались два выхода. На рейде Хатанги ржавели два ударных авианосца, в потайных складах водились тушенка и сгущенка, поредели, но оставались ряды сподвижников, крутились ветряки, и в барах играла музыка. Это хорошо. Надзирать за ними было некому, молодняк чуть ли не дефицитным бензином кололся, девочки напрочь перестали носить плавки, но никто уже там ничего не искал – это плохо. Нет, без плавок и лифчиков – это нормально, другое плохо – задницы драть некому.

Непьющий, некурящий Цыглеев приближение одного входа осознал. Способствовала этому сестра Вика. Соберись кто написать историческую биографию последнего российского владыки, ей бы отвели немало страниц. Охотником с настоящим ружьем она не числилась, но за спиной Вовы стояла всегда. Вова делал все, лишь бы не слышать ее резкий голос из-за спины – чего расселся? куда пошел? зачем тебе это надо? Это ладно, хуже, когда он получал чувствительный подзатыльник исподтишка. Было больно и обидно. Без папы и мамы Вика стала для него царем небесным, а позже, когда сама приобщилась к сексу, научила Вову, других из ревности не подпускала. Отдушиной стало окно в иной мир – компьютер, там Вова был подлинным царем.

Почуяв неладное, Вика потребовала от него любыми путями выбираться из этой дыры под названием Ориана. А куда бежать? Пока есть два выхода… С одной стороны корячился подзатыльник, с другой – он стал деятельно создавать аварийную команду для новых подвигов. Новое государство создадим, в иную галактику улетим, в общем, есть выход.

– Какая, к чертям собачьим, галактика! – раскричалась Вика. – У тебя совсем крыша поехала? Мысли реально! Корабль надо, и бежать к чертовой бабушке отсюда!

Корабль? – задумался Вова. Рационально он мыслил всегда. Полоса землетрясений породит крупные волны и шторма, далеко не убежишь, а посуху опоздали. Оба выхода перекрыты…

Третий, как всегда, находят женщины. Это авианосец заржавеет, а у них не заржавеет, если надо.

– Чего расселся? – злилась Вика. – Связывайся с этими козлами на острове, они тебя подставили, пусть теперь и вытаскивают! Требуй подводную лодку!

Подводную лодку? Это идея! Есть выход: он свяжется с Момотом и потребует подводный атомоход. Если откажет, он им испортит коммуникации. Тут он ас, без подсказок обойдется: блокирует спутниковую связь, и на острове райская жизнь кончится, адская начнется. Гарантировано.

– Вова, у нас нет экипажей, – нашел свой выход Момот. – Лодку даем, забирай когда хочешь, а экипажа нет.

– Думай, думай! – подталкивала за спиной Вика.

Есть два выхода, мудро рассудил Вова, и выбрал нужный, чтобы не получить подзатыльник:

– Оснастите атомоход автопилотом и всей чухней для компьютерной проводки, остальное – наши проблемы.

Он назвал коды и частоты, Момот согласился:

– Через месяц оснастим.

– Какой месяц?! – сделала квадратные глаза Вика.

– Через неделю, – жестко назначил сроки Цыглеев.

Момот вздохнул и подтвердил: через неделю. Жалко было глупых детишек, и он попробовал переубедить Цыглеева:

– Вовчик, на кой тебе атомоход? Куда проще добраться до Урала и переждать встряску у казаков в спокойном месте.

– Да пошел он! – секла переговоры Вика. – Оно мне надо, ноги по камням бить? Да сосет он двадцать первый палец!

– Благодарю, Георгий Георгиевич, – перевел гнев сестры на человеческий язык Цыглеев. – Я предпочитаю добираться морем, в подводном состоянии.

– И куда же? – вкрадчиво поинтересовался Момот.

– Успокойтесь, не к вам. Прежде всего ваш проект ковчега отстал от жизни и не выдержит практических перегрузок.

– Выдержит, – уверил Момот, хотя и засомневался: при всей житейской непрактичности Цыглеев ушел дальше учителя.

– Ваши проблемы, – не спорил Цыглеев. Вика ушла пить кофе со сгущенкой, и говорить стало спокойнее. – Во-вторых, до Урала я уже не успею добраться. И здесь ваши счисления неверны.

– Готов спорить.

– Проиграете, – сухо ответил Цыглеев.

– Уверен? – еще больше засомневался Момот. Вполне возможно, он чего-то недоучел.

– Более чем.

– Докажешь?

– Охотно, – согласился Вова не торгуясь. – Будем джентльменами. Святослав Павлович доставил вам «Славную книгу», это стоящее руководство, я же нашел другое. Большие числа.

– Допустим, я поверил тебе, но какая разница?

– А, Георгий Георгиевич, – стал вкрадчивым голос Цыглеева, – умные головы не случайно оснастили Библию вертикальными рядами, делая, таким образом, приближенные исчисления точными. Это еще в работах Трифа помечено, жаль, он на компьютере не мог просчитать это, – откровенно насмехался Цыглеев.

– Ну, для нас это не велика погрешность, – храбрился Момот, хотя осознавал упущение, которое повлекло за собой другие.

И ученик Цыглеев не упустил случая добить Момота:

– Амплитуду колебания водной поверхности вы сняли приближенно. А новый ковчег строить поздновато.

– Какую гадость еще скажешь? – хмуро согласился с наставлениями Цыглеева Момот.

Ученик ушел много дальше.

– Никогда, Георгий Георгиевич! Я вас уважаю, почему и откровенен. Надеюсь, субмарину не отберете?

– Нет, – с трудом выговорил Момот, как ни трудно было расставаться с неожиданно выросшим в цене товаром. – Даю слово. Только скажи, как ты познакомился с ключами? Ты общался с Кронидом?

– Общался, – послышался смешок Цыглеева. – Посредством техники. Моя сестра с заданием справилась отлично. Посетила этого полоумного юношу и установила две микрокамеры. Каждый день шла изумительно познавательная программа «Очевидное – невероятное». Помните Капицу? Все тексты переписал.

– Но это же древнеславянский! – не скрыл изумления Момот.

– Можно подумать, вы знаете его, – знал наперед Цыглеев. – Запустили в машину, алголы сняли, в символы перевели, получили открытый текст на новом русском. Хотите копию? Могу сделать, я не жадный, факсом перегоню.

– Что ж ты Кронида не спас? Не понял разве, не от мира сего мальчишка?

– Что ж вы нас бросили? Разве не поняли, что мы от мира сего, дети ваши? – последовал встречный вопрос. Жестокий, но правильный. – Не будем ссориться. Последняя ставка, шарик бежит по рулетке, я всем желаю выиграть. Если упрекнете, стариков с довольствия снял, это не ко мне. Детей все плодили, пусть кормят. Старики нас с долгами оставили, о нас не думали.

– Вова, а где твои родители? – спросил Момот, явно желая выглядеть лучше, и налетел на крепкий удар.

– Интересный вопрос, Георгий Георгиевич, – оживился Цыглеев. – Мы с Викой детдомовские. Дед с бабкой по зову партии бросились в Чернобыль эвакуаторов спасать, врачами были. Долго не мучились на нищенское пособие, маме тогда едва шестнадцать исполнилось…

– Я Чернобыль не строил, – грустно сказал Момот.

– Все вы его строили на нашу голову, все вы суки. Только я не о том, вы о родителях моих спрашивали. Так они за Ельцина пошли к телецентру в девяносто третьем. Никто не отозвался, а нас в детдом забрали.

– Да пошли ты его в жопу! – появилась, поевши, Вика. – Еще спрашивать будет, козел несчастный!

– Дай договорить, – стал неуступчивым Цыглеев. – Ельцина помните, Георгий Георгиевич? Сейчас его основательно забыли, дерьмо мужик. А я очень его помню. В девяносто седьмом он моду взял по радио выступать. В тот раз говорил он о детской беспризорности. Нас, малолеток, собирали в красной комнате послушать, как отец родной о нас печется. А на следующий день, в лютый мороз, нас на улицу вытряхнули, сильные такие в вязаных шапочках. Отдали детдом под коммерческую структуру – публичный дом открыли. И знаете, как мы с Викой выжили? Это интересно…

Он не успел рассказать, а Момот спросить – подскочила Вика, вырвала микрофон у Цыглеева:

– Сама расскажу! Слушай, козел. Меня, десятилетнюю, на трех вокзалах пузатый один снял и на хату повез. А туг жена его! Козла пристрелила, а меня пожалела. Стали мы втроем поживать и добра наживать. Святочный рассказик, да? Да не так вышло: кормилицу нашу раскрутили и дали пятнашку по справедливости, нас с Вовкой тоже по справедливости опять в детдом. Только Вовчик уже грамотный стал. Расхерачил защиту американских ракет. Надо было и нашу заодно. Тогда его Гуртовой присмотрел, царство ему небесное, и министром сделал. И чтоб вы все там сдохли!

Она бросила микрофон и ушла. Цыглеев поднял его:

– Вы слушаете, Георгий Георгиевич?

– Все слышали, – промолвил Момот. – Будет вам лодка с экипажем, давайте к нам.

– Какие мы добрые стали! И экипаж сразу нашелся! А вы не думали, что по России таких историй через одну? Поэтому не совеститесь. Мы уж как-нибудь сами.

– Жди, – сухо ответил Момот и прервал связь.

Из тех, к кому относился укор полностью, в рубке находился Судских. Был важным чином в те времена и мог многое сделать. Мог же отстоять беженцев? Отстоял, не убоявшись. Сейчас, с высоты прожитых лет, стало понятным, как поступать. Даже не от возмущения вопить, а за автомат браться, силой отстранять от власти кучку мерзавцев. Да, может быть, только что это дало бы? Ничего ровным счетом. Подмога не подошла. Загубили молодежь на корню, чего же теперь спрашивать с них…

Из прежней жизни вспомнился один эпизод: мокрая и снежная осень девяносто седьмого, матч «Спартака» со швейцарцами. Те проиграли, но придрались к размерам ворот, заставили платить контрибуцию, отлучали «Спартак» от участия в турнире, но переигровка состоялась. Показали им козу по российской слякоти…

Эх, с каким упоением болела за «Спартак» вся Россия! Это был прорыв в забытое измерение к величию России. Вот где надо было сплотить русичей, надавать козлам по рогам… А милиция после матча изрядно помолотила дубинками по разгоряченным головам. У одних – праздник, у других – приказ: не допустить массового ликования. Выпустили пар в свисток, паровоз остановился. А потом и вспоминать не хочется. До того мерзко от лжи и бессилия!

– Брось, Игорь, – понял его состояние Луцевич.

Ему успокаивать проще, к верхушке не относился, клятву Гиппократа отрабатывал честно, а стали давить за исключительность, взял и уехал. И Момот уехал по соображениям безопасности, ему рот зажали в пору Чернобыля. Один он – был, знал, мог. А послушно выпытывал у непослушных скабрезности, вынюхивал непотребство одних по заданию других да хилого монашка ловил. Спас, как же… Только монашек жить по лжи не захотел, на асфальт бросился. Мило он прожил жизнь, мило.

– Черт бы побрал! – по-своему сокрушался Момот. – Когда молод – крыльев нет, стар – лететь некуда. Что это за блядская теория у нашей жизни?

– Не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься, – вставил свое слово и Бехтеренко. – Я считаю, следует на дрейф переходить. Опасно дальше.

Вполне отрезвляющий довод. Все повернулись к стеклам рубки не сговариваясь. Вода уже затопила весь остров, верхушки трех гор торчали кучками земли на поверхности океана. Разговор с Цыглеевым остался далеко за ними. У них самих теперь до тысячи детей, маленьких человеков, перед ними хоть не осрамиться.

– Не хотелось дрейфовать, но пора, – сказал Момот. Неприятный осадок от разговора все еще мешал, но сейчас исчезнет последняя твердь, за которой неведомое.

Момот присел к пульту и нажал нужную клавишу. Остекленная рубка стала медленно опускаться под палубу, прозрачные стены превратились в окна-бойницы, и сама рубка превратилась в прозаичный командный пункт, не радовала уже простором и светом, сигнальные лампочки и глазки расцветили пульт предупреждающе. Земная жизнь кончилась.

– Начали, – сказал Момот в микрофон. Потом вынул дистанционник и нажал красную кнопку.

Глухо ухнуло под водой, торкнуло ударной волной в корпус, и вода поглотила все три горки. Безбрежный океан предстал перед ними во всей своей величавости. Один на один с ним скорлупка, в ней цыплята с инкубатора Господня.

– По-моему, наш капитан разбудил царя морского, – промолвил немногословный Тамура, и сразу все ощутили подрагивание палубы под ногами. – Началось…

– Вот это номер! – покрутил головой Момот. – А ведь уложились тютелька в тютельку. Спасибо Цыглееву.

– Это Бехтеренко спасибо, – поправил Судских. Момот согласился кивком. Приложил руку к сердцу: спасибо, Слава.

– Внимание, друзья мои, – не торопясь говорил он в микрофон. – Смещение поверхности началось. Отнеситесь к этому спокойно. Наш дом-корабль прочен, запасов хватает, и, едва стихия войдет в норму, нам предстоит вернуться на землю. Счастливого плавания, братья и сестры…

Момот вставил микрофон в гнездо и спросил присутствующих:

– Я правильно напутствовал?

– Вполне, – за всех ответил Луцевич. – Как Сталин.

– Спущусь к себе, – сказал Судских. После разговора Момота с Цыглеевым все еще не отпускало. Хотелось побыть в одиночестве или там, где тебе не помешают.

– Давай, Игорь, – кивнул Момот. – Твоя командирская вахта только с утра.

– И я, пожалуй, – присоединился Луцевич.

– Давайте все, – предложил Момот.

Чуть задержался Бехтеренко.

– Командир, ты не забыл отправить Цыглееву атомоход?

– Святослав Павлович, будь спокоен, – с некоторым раздражением заверил Момот. – Сказал – сделаю.

Ушел и Бехтеренко. Момот остался один в рубке, но казалось ему, остались все, еще и Цыглеев незримо присутствует.

– Как будто Момот во всем виноват, – пробурчал он глухо. – Момот вовремя о Чернобыле предупредил. Момот о путче в России загодя узнал, Момот заранее ковчег построил, а все едино – Момот виноват…

Ковчег почти не двигался на глади океана.

В просторной каюте Судских встретил вопрошающий взгляд Лаймы. Не тревожный, но участливый.

– Что ты на меня так смотришь?

– Началось?

– Об этом мы сто раз до этого говорили, – с неохотой ответил Судских.

– Да, конечно, – согласилась она. – Самый первый разговор состоялся еще в аэропорту Тюмени. Я спросила тогда, что будет с нашим сыном? Теперь их трое, Игорь, вопрос тот же. Я переживаю, какая-то тревожная обстановка.

– Не тревожная, – отвернулся к иллюминаторам Судских. – Обычная обстановка, корабль в походе, и никто не задает лишних вопросов, все на своих местах.

– Мужики-мужики, – вздохнула она. – Усложняете вы жизнь, свою и чужую. И чужую особенно.

Судских смотрел в большое окно их каюты. К нему так и не привился морской термин «иллюминатор». Все окна на прочих палубах выходили внутрь. С другой стороны был гладкий, как яичная скорлупа, борт.

Он увидел в других окнах женские лица, мужские, детские мордашки, всех волновало событие, но ничего, кроме неба над головой и других окон, они не видели. Можно пользоваться внутренними лифтами и совсем не выходить на палубы. А сколько отсиживаться взаперти? Пока этого никто не знал.

– А когда купаться? – спросил младший. Двое старших приучены вопросов не задавать.

Ах да… Последнее земное развлечение осталось. На нижней палубе находился большой бассейн. Пока он не заполнялся водой, на то будет распоряжение Момота.

– Накупаемся еще, – нехотя ответил отец.

– Идите к себе, – скомандовала мать. – Посмотрите кино, поиграйте все вместе.

Дети послушно удалились, и Лайма взялась за мужа:

– Что-то не так, Игорь?

– Все нормально, – заставил он себя улыбнуться и, более того, посмотреть ей в глаза. – Абсолютно нормально.

Они не держали тайн друг от друга, не лукавили, так повелось с первого дня знакомства, но ему до смерти не хотелось сейчас перебирать подробности разговора Момота и Цыглеева, снова ощутить стыд. Беспокоила и угроза Цыглеева нарушить космическую связь – мало ли что придет в голову обиженному мальчишке?

– Черт! – вспомнил он. – Мы же не взялись готовить лодку к переходу!

4 – 21

Покойно думается в полутьме ходовой рубки. Истина, знакомая всем штурманам. Открытое море не штормит, судно идет на гирорулевом по прокладке, не надо выверять курс по маякам, бегая на открытый мостик к пеленгатору, а лунная дорожка на воде будит меланхолические мысли.

Момот не был моряком, но именно ночные вахты были ему в радость. Нет никого, глазки приборов и датчиков сообщают о полной исправности механизмов, тихо и полумрак, самое время предаться спокойным размышлениям.

Перед собой он никогда не отчитывался, хорошо он поступил или плохо. Каждый человек имеет право думать таким образом и поступать по собственному разумению, только не каждый был Момотом, который мог заявить: я необычен, я – бог. Закончится эта встряска, люди вернутся на землю и возблагодарят своего спасителя. И никаких богов, достаточно одного Момота, Георгия Победоносца.

Послушание, повиновение, понимание.

ДвОе суток назад неприятно задело упорство Судских. В кои-то времена он проявил характер: пока субмарина для Цыглеева не будет оснащена путевой автоматикой, он отказывается повиноваться и следовать капитанским приказам.

Бунт на корабле хуже пожара.

Пришлось идти на попятный. И не потому, что Судских член Совета старейшин, а его жена – племянница Момота: снова вышел на связь Цыглеев и на этот раз угрожал откровенно.

В голове Момота зашевелились планы мести, однако, привыкший глубоко прятать свое подлинное естество, он дал слово Цыглееву в трехдневный срок отправить субмарину. Он и раньше не собирался саботировать отправку – что же сам Вова не подсказал сразу о начале подвижки земли с опережением?

– За двое суток! – нажал Цыглеев. – Это не каприз, Георгий Георгиевич. Учитывая переход вашей субмарины в Хатангу, мы успеваем спастись без спешки.

– Где же вы раньше были? – раздражала Момота напористость бывшего премьера страны.

– Георгий Георгиевич, если разбираться по совести, в бедах России следует винить вас в первую очередь.

В Хатанге был день, в океане ночь, в ходовой рубке никого, и Момот сделал для себя послабление, решил позубатиться с Цыглссвым на всю катушку.

– Опрометчиво! – угрожающе прозвучал голос Момота.

– Не горячитесь, Георгий Георгиевич, – осадил Цыглеев. – Я не ваш нукер и никогда таковым не стану. В будущей жизни места нам двоим разойтись хватит, а ваша цивилизация не подходит для меня. Вы злой гений.

– И в каком зле вы меня обвиняете? – стал холодновежливым Момот. – Я бы хотел услышать.

– Пожалуйста. Факты не в вашу пользу. Георгий Момот подтолкнул Илью Трифа развенчать христианство, лишив тем самым основ духовности Россию. Георгий Момот возвысил до ясновидящих обычную дурочку Нину Мотвийчук, а она подтолкнула Ельцина пойти на рискованный шаг, обстрелять танками Белый дом. Это погубило зачатки демократии в стране и дало возможность коммунистам опять прийти к власти. Само собой, Россия безнадежно откатывалась в каменный век. Дальше: Георгий Момот, отец микросенсорики, подсунул свое новорожденное чадо людям, не предупредив их, что оно прожорливо, дебильно и сожрет их с потрохами. И последнее: Георгий Момот развалил мировую финансовую систему, ничего не дав взамен. Это явилось последним шагом к глобальной катастрофе. Все эти шаги были тщательно анализированы потому, что Георгий Момот вынашивал планы стать единственным и неповторимым. То есть прижизненным Богом. Он первым узнал о грядущей катастрофе, подготовился, и даже масоны ему неровня. Зато его способный ученик Вова Цыглеев напихает Мрмоту палки в колеса. Так как, Георгий Георгиевич, поедем в рай разными телегами?

Момот выслушал Цыглеева без признаков злости, наоборот, восхитился его прозорливости. Мало кто знал настоящего Момота, а много – только умненький Вовчик. Догадываться одно, а знать – другое. Прозорливость ученика начинается с познания натуры учителя, тогда станет понятным учение.

Везет же дуракам! С его прозорливостью просить всего лишь подводную лодку!

– Я восхищен тобою, – ответил Момот. – Клянусь, атомоход уйдет к тебе через двое суток. Если не секрет, куда намерен двигаться?

– В колыбель всех цивилизаций, Георгий Георгиевич!

– В Африку? – насторожился Момот: Африку он планировал для себя. Этот материк просохнет первым.

– Нет, учитель! – засмеялся Цыглеев. – Евреи считают только себя ариями. Поэтому им так не повезло в прежней жизни. Там будет сухо, не спорю, как в памперсах, только младенец опять не успеет найти большую ложку.

– Ты нашел?

– Нам не надо. Мы сразу начнем со второго этапа цивилизации. Минуя каменный век и железный. Тогда не попадем в тупики атомного века. Согласны?

Он хорошо понял Цыглеева. А ему и в Африке будет хорошо. В разных измерениях им не столкнуться…

Справа по борту видны отличительные огни атомохода «Ариец». Там кипит работа. Руководит Судских. К утру, заверяет он, атомоход будет готов к переходу.

Как можно доверительнее Момот запрашивает Судских:

– Управитесь, Игорек?

– Все нормально, – почти сразу отвечает Судских. – Основную работу закончили, и я тут со своими мэнээсами кое-что от себя монтирую мальчишкам. Блок коррекции памяти.

Момот сдержал негодование.

– Хвалю…

Что надо человеку от жизни? Одному свеколки под майонезом хватает, другая личность только на прислужницу золотую рыбку согласна. Одному раз подбитый глаз служит хорошим предупреждающим сигналом впредь кулаками не размахивать, другой личную обиду превращает в глобальную политику, становится мерзавцем для всех времен и народов. Если такой выходит в фюреры – это фарс, если в серые кардиналы – это трагедия.

Георгий Момот был человеком обидчивым.

– Послушай, Игнасио, – обратился Бьяченце Молли к своему верному помощнику, прослушав радиоперехват разговора Момота и Цыглеева. – Нас меньше всего интересует, получит свою консервную банку Цыглеев или нет. Зато очень настораживает его пренебрежение к Ордену. «И даже масоны ему неровня». Как это понимать?

Игнасио поклоном поблагодарил за приглашение порассуждать и начал издалека:

– Более светлого ума, чем у Цыглеева, мы пока не встречали, и нам следует подумать о его привлечении к заботам Ордена и нашей славной миссии. Он не тщеславен, как Момот, и заполучить Цыглеева для Ордена просто.

Вступительная часть весьма понравилась магистру. Мир повис на волоске, а Игнасио рассуждает о будущем.

– Цыглеев не хуже нас и Момота знал о критических точках, спасительных местах и мог не хуже нашего построить ковчег, но ограничился вначале авианосцем, заменив его позже на обычную подводную лодку.

– Продолжай, Игнасио, – похвалил магистр. И здесь он не усмотрел разногласий с помощником: критические точки катаклизмов сравнимы с подобными в напряженном стекле. Можно бить молотком, молотом, кувалдой такое и не разбить, а легкий удар молоточка часовщика в нужное место превращает сверхпрочное стекло в осколки. Вот это место – Око беды – спасительно в такую пору.

– Все мы по отдельности эти точки нашли. И только Цыглеев изыскал погрешность в наших расчетах. В чем ошибка? Я полагаю, искать ошибку надо в вершине магического треугольника, где пребывает сейчас Кронид. Видимо, он изменил что-то в своих планах, и произошло смещение. Данные он почерпнул из священных книг. У нас их нет. Узнав точку смещения, мы обезопасим себя, – закончил Игнасио и поклонился.

Магистр чуть наклонил голову, будто провожал отголосок умного слова, ждал, когда оно совсем затихнет.

– Ты прав, Игнасио, – промолвил наконец магистр. – Вели подготовить связь. Я буду говорить с синьором Цыглеевым. Только не открытой связью, сканируй.

– Как можно, – выпучил глаза помощник. – Это синьору Момоту уже все нипочем!

О чем будет говорить с Цыглеевым, Бьяченце Молли еще не решил. Он всегда надеялся на экспромт. Едва цветовая гамма голоса становилась понятной, он сразу подстраивался к ней.

Вернулся Игнасио и жестом руки указал на аппарат связи. Магистр неторопливо сиял телефонную трубку.

– Синьор Цыглеев?

– О, это знаменитый магистр Ордена масонов господин Бьяченце Молли? – с нескрываемым восхищением спросил Цыглеев. – Хотя вы и бес, но уважаю вас очень.

– Что вы, синьор Цыглеев, это вы бес, это я преклоняюсь перед вами, – скромно отдал пальму первенства Бьяченце Молли. – О масонах говорят столько плохого, а мы всего лишь боремся с уродливой системой бытия, стараемся вернуть заслуженные привилегии простым людям. В будущем вас ждет титул магистра Ордена, и я лично вручу вам регалии магистра.

– Зачем столько жемчужного бисера, синьор Молли? – со смешком в голосе ответил Цыглеев. – Говорите проще, для чего вам понадобился школяр Вова Цыглеев?

– Это вам крайне надо, – вкрадчиво произнес магистр. – А у меня есть. Я могу сейчас же послать к вам свой атомоход, полностью снаряженный, который на трое суток раньше будет у вас в Хатанге, чем обещанный Момотом.

– Это занятно, – понял Цыглеев предмет беседы. – Только мне чужие не нужны.

– Команда приведет субмарину, а дальше воля Всевышнего и синьора Цыглеева.

– Понял вас, – с малой задержкой ответил Цыглеев. Многим казалось, что он беспечен, неэкономен и не умеет торговаться. – И сколько это стоит?

– Совсем ничего, синьор Цыглеев. Назовите всего лишь вектор смещения Ока беды в вершине треугольника. Планета велика, и мы больше никогда не встретимся, если вы не пожелаете прийти к нам, где вас всегда будут ждать почести.

– Кто вам сказал, монсеньор, что оно сместится?

– Нам кажется, что оно сместится, – сказал и затаил дыхание великий магистр.

– Вектор тут ни при чем. Каплевидный эффект. Верхняя точка осталась в прежнем положении, а нижние сместились, – убил напрочь магистра Цыглеев.

– Так помогите нам! – взмокли руки у магистра. Вот куда завела оплошность Подгорсцкого и глупость Дронова.

– Зачем? Ради консервной банки? К тому же вы не убедили меня в добрых началах масонства. Вы уж, монсеньор, найдите что-нибудь аппетитное и положите в эту консервную банку. Тогда наш торг станет привлекательным для меня.

– Что вы хотите? – передохнул Бьяченце Молли. Он правильно подстроился к цветовой гамме голоса Цыглеева.

– А всего ничего, – беспечно ответил Цыглеев. – Символические размеры масонского мастерка, наугольника, циркуля и молотка. Только и всего. Тогда наша сделка получится.

– Но это тайна тайн! – ужаснулся Бьяченце Молли. – Боюсь, это невозможно, – сказал магистр. Выдать священную тайну братства – все равно что разрушить его фундамент.

– Как хотите, – не очень переживал Цыглеев не в пример Бьяченце Молли. – Я ведь сам докопаюсь…

После разговора магистр некоторое время находился в оцепенении, и помощник терпеливо ждал. Когда он заговорил, в его голосе потухли все краски.

– Игнасио, мы не можем платить такую цену, не можем поставить братство в положение рабов. Какое время понадобится для полного и детального уточнения расчетов?

Игнасио понял ход его мыслей.

– Великий магистр, за неделю мы составим сводные данные, другая неделя потребуется на составление таблиц…

– Не успеваем, – оборвал его магистр. – У нас только один выход: сделать господина Цыглеева сговорчивым. Пойти на любые затраты и жертвы, но опередить Момота.

– Вы правы, великий магистр. Нужно немедленно помешать выходу субмарины к Цыглееву.

– Я думал об этом. Ее можно перехватить на пути?

– Рискованно. Притом неизвестно, чем станет защищаться подводная лодка. Но остановить ее можно, – сказал Игнасио и поклонился, давая понять, что лишь величие ума великого магистра дает возможность остальным думать в унисон, не опережая хода его великой мысли.

– Говори, – разрешил магистр.

Игнасио поклонился и начал:

– Защитный пояс охватывает только ковчег Момота и не спасает прочие корабли в надводном положении.

– Именно! – подхватил идею Бьяченце Молли и превратил в свою. – Кто сейчас патрулирует ковчег Момота?

– Ударный атомоход коммодора Тиммсона.

– Связь!

Через пять секунд Бьяченце Молли держал микрофон в руках:

– Коммодор, примите задание.

– Великий магистр, я готов.

– Самонаводящей торпедой уничтожьте субмарину «Ариец». Не дайте ей уйти под воду.

– Будет исполнено, великий магистр!

Коммодору не дадут шанса уйти живым, понимал Бьяченце Молли, но цель оправдывает средства, и Тиммсон знает это. Во имя благой цели каждый член Ордена готов отдать свою жизнь.

Теперь он станет хозяином положения, и Цыглееву предстоит поступиться принципами.

– Ах, Игнасио! – вернулось хорошее настроение к магистру. – Побеждает все же человек, а не бездушный электронный разум. В наши дни были упоительные часы, когда яблоки пахли яблоками, запах женщины пробуждал в мужчине силу. Мы добивались и добиваемся естества вещей, а Церковь требует смирения. Мы хотим для всех без исключения свободы, равенства, братства, а Церковь – рабства, лицемерно называя его божьим. Мы победим, Игнасио, ибо нет для человека лучшей доли!

Еще бы Игнасио вступил с ним в спор… Хотя очень хорошо сознавал, каким образом свобода и равенство сочетаются в братстве Ордена. Связующий цемент крепок, стена, отстроенная каменщиками, прочна…

В Атлантике наступали сумерки, в Тихом океане пробуждалась жизнь. Старший команды электронщиков доложил Судских об окончании монтажных работ, сверка произведена, и можно запускать реактор.

– Георгий, – вышел на связь с ковчегом Судских, – высылай за нами катер. Мы уложились даже чуть раньше.

– Прекрасно, Игорек! Возвращайтесь…

В центральном посту, куда поднялся Судских, коммандер Полетт кивнул ему: автоматическая система вошла в режим, реактор запущен, пятиминутная готовность.