Текст книги "Набат-2"

Автор книги: Александр Гера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 40 страниц)

2 – 7

Новое причастие Сыроватов принимал без сучка и задоринки. Едва он повстречался с братвой и сел в джип, отвязалось от него желание мирно купить домик и жить тихо. Особенно овладела жажда посчитаться с казаками за обиды и унижения.

– Садись за руль, – предложили ему. – Как лошадного увидишь, делай из него безголового.

Сыроватов прыгнул на сиденье и по-орлиному стал выглядывать конного. Попались сразу двое. Один из них благоразумно убрался на обочину, другой внаглянку ехал посредине широченной трассы.

– Ты его под зад не пихай, – посоветовали, – а поровняйся и сбоку лошадке по передним ножкам. Толково получается: лошадка жива, а казачок головкой на бетонку падает. Давай, Ваня?

Иван не подкачал и выполнил маневр лихо. Не снижая скорости, джип покатил дальше, лошадь поднялась, а казак сучил ногами по бетону, пока не подскочил напарник и, видать, бесполезно.

– Орел! – одобрительно заржали в джипе. – Прими на грудь, – поднесли ему стаканчик. – Соскучился, поди? – Водкой на стройке не баловали и баловать запрещали.

– Ох, святое причастие, – облизал губы Сыроватов и приложился к стаканчику. Руль бросил: одной рукой сжимал стаканчик, другой дирижировал симфонией единения пищевода и водки. Джип шел ровно.

– Оживаю, мужики! – выдохнул Сыроватов.

Схема жизни архангеловдев была проста.

В безыдейной сфере обретались бывшие воры, налетчики – рецидивисты всех мастей, которые отрабатывали вольное свое житье под крышей архангела Михаила подвигами во имя идеи очищать Россию от иноверцев, изгонять их с насиженных мест.

Куда?

А это рыцарей святой Руси не касаемо. К себе на родину. Россия для русских. А если смешанные браки? А какая разница? Полукровки вызывали большую ненависть.

Казаки на новоявленных чистильщиков смотрели до поры до времени спокойно: Россия принадлежала им. Пока архангеловцы не объявили себя истинными спасителями святой Руси и древлего благочестия. И началось. И захороводили разборки. Вновь ввели милицию, и ведомство Бехтеренко разводило враждующие стороны. Органы безопасности ничью сторону не принимали. В городах постреливали, в селах пускали красного петуха.

Куда бы завела вражда, не последуй Гречаный мудрому совету Бехтеренко назначить Сумарокова командовать органами с двумя казацкими атаманами в замах. Казакам вменялось вести себя степенно, как и положено оплоту отечества, архангеловцам – самораспуститься.

– Вот так, Ваня, подставил нас Сумароков, – жаловалась братва. – Сам карманы набил, за наш счет в люди выбился, а теперь опору свою разгоняет.

Иван сник: а не рано ли в нем голос прорезался, не вернуться ли на родной грейдер и тихо-мирно доехать на нем к садику-огородику? Не поздно еще…

– Да ты, Ваня, шибко не печалься, – успокаивала братва, понимая его состояние. – Во-первых, амнистию объявили и мы тебя вывезли законно, чтобы зря пуп мазутом не тер. А во-вторых, ты волен определяться по своему усмотрению. Только вот поведай нам кое-чего.

– Чего? – навострил уши Иван.

– Правда ли, что пацан, которого мессией кличут, где-то здесь болтается?

– А я как знать могу? – скорчил мину Сыроватов.

– Ну как же! – поочередно подбрасывала вопросы братва. – А кто тебя над землей приподнял?

– Ах этот… – вспомнил Иван.

– Он самый! В самом деле он обладает необычной силой? Не кунг-фу, айкидо, а фокусы хитрые знает?

– Истинно, – подтвердил Сыроватов. – Я тогда на этом погорел. Перемолотил бы казачков за милую душу, а малец этот надо мной злую шутку сыграл. Только я так понимаю, он сейчас здоровенным вымахал, узнать не смогу. А на что он вам? – прорезалась корысть в Сыроватове.

– Есть интерес, – подтвердила братва. – Хотим его в наши пастыри определить вместо Сумарокова.

– Тю! – разулыбался захмелевший Сыроватов. – Надо оно вам?

– Надо, Ваня, – уверенно подтвердила братва. – Знамя завсегда нужно. Иначе нас гэбисты с казаками в салазки загнут. А потом, мозгами пораскинь: на этом хлопчике и бизнес делать можно. Молитвенники издавать, свечки крутить.

– А я при чем? – сделал на лице недоумение Сыроватов. – Я в такие игры уже наигрался.

– И не тянем. Ты только опознай мессию. Он со стариком своим, монахом Парменом путешествует. Его ведь узнаешь? Мы им вот-вот на хвост сядем. Люди говорят: вот только что видели.

– Старика, пожалуй, узнаю, – сказал Иван.

– Больше ничего не требуется! – обрадовалась братва хором.

Поколесить с товарищами прежней удали Иван Сыроватов согласие дал.

Но встреча с будущим пророком складывалась не так скоро, как хотелось бы. Получалось, будто братва ловила синюю призрачную птицу. Буквально только что Пармена с отроком видели здесь, и через сутки – совсем в другом месте. Даже непонятно, какими они маршрутами двигаются, с какой целью. Позже казаки сообщили ради мирной встречи: старик преставился, а отрок с каким-то эскимосом бродит. Вот те крест, только что повстречали на другом конце города! Рванули туда и застали одни пустые наручники. При встрече оказалась и милиция, отчего она вышла мирной. А стреляли ради куражу по пустым банкам.

Пустые наручники произвели впечатление: нужный человек.

– Далеко не уйдут, – подбадривал поделыциков Сыроватов.

Прикинули маршрут.

– На Ессей двинутся, – уверенно сказал тот самый казак, который лично пленял Кронида с Оками. Говорил уверенно вовсе не из осведомленности: хотелось быстрее избавиться от нагловатых архангеловцев.

Обсудив вероятность, братва совсем было отправилась в путь, как вдруг внимание всех привлек звук.

– Никак козево летит, а, Митяй? – прислушался Сыроватов, расслышав шмелиное шуршание лопастей в тихом небе, откуда в последние времена ничего, кроме мороси, не сыпалось. – Богатые, видать, клиенты летят, на бензин де гежки водятся.

Братва переглянулась: вертолет им подошел бы сейчас в самую пору. Казаки поняли перегляд, но не спешили выказывать свое отношение. Кому клиент, кому пациент, а кому и документ везут на переезд к нормальной жизни: атамана Новокшонова ждали давно.

Услышали стрекот лопастей и Кронид с Оками.

– За нами, – утвердительно сказал Кронид. – Друг прилетел.

– Так пойдем же быстрей! – потянул его Оками. Кронид медлил. Желания возвращаться не появилось.

– Чего ж ты? – торопил Оками.

– Не успеем, – высказался Кронид.

– Тогда костер разведем, нас заметят.

На костер Кронид согласился.

Тем временем вертолет сел на центральной площади города, куда прискакали на джипах, «газиках» и, разумеется, лошадях все заинтересованные лица. Первым из вертолета вышел профессор Луцевич. Его первым узнали сидящие в джипе:

– Важная птица прилетела. Луцевич.

– Была важной, – поправил Чухрин. – Но мудрой осталась.

Все спешились и подошли к вертолету ближе.

Луцевич стоял у открытой дверцы подбоченившись и оглядывал разномастное окружение. Архангеловцы его заинтересовали больше остальных. Не робел. И чего вдруг? Далековато он забрался, слов нет, туда, где в горячих головах блуждают беспредельные понятия. Так не один же… За спиной тянули воздух мощными легкими два охранника, крупные телом. И не в этом счастье. Главное, правильно определить вводные при столь заинтересованной встрече: он мало кому нужен из дикарских побуждений, не бусы, чай, а вертолет в тайге – вещь блестящая. Польститься можно.

– Здравствуйте, Олег Викентьевич, – вежливо приветствовал Луцевича первым Сыроватов. – С прибытием!

– О, Ваня Сыроватов! – искренне обрадовался Луцевич. – Ты-то как здесь очутился? Какими ветрами?

– Перестроечными, – потупился Иван. – Я-то вас знаю, а вы меня откуда? – явно смущался он популярности.

– Из телевизии, – улыбался Луцевич. – Из «Дорожного патруля».

– Да уж, – не поверил Иван.

– Своими глазами, клянусь! Фото показали и биографию озвучили: примерный грейдерист Иван Сыроватов бросил вверенную технику и ударился в бега за три месяца до полной отсидки.

– Так амнистия! – засомневался Иван в информации, полученной от братвы. Те пока напряженно отмалчивались, следя внимательно за ходом встречи.

– Амнистия, – подтвердил Луцевич. – Но утек ты раньше срока и попал в розыск. И компания у тебя яркая, – оглядел он нахмуренных архангеловцев. – Только возвращаться надо обязательно к родному фейдеру.

– Можно подумать, вы меня исповедовать приехали, – враз погрустнел Иван, переминаясь с ноги на ногу. – А вы ведь не поп, а врач, как известно.

– Именно, Ваня, – ласково улыбался профессор. – Антропология – мать криминалистики. Поэтому без долгих прощаний садись и поехали. Нужен ты нам.

– А если он и нам нужен? – подал голос Чухрин, выступая вперед. – Чего вдруг маститый ученый интересуется терпигорцами? Вам кесарево, нам слесарево. Пусть власть его вызволяет.

– Я подойду для такой чести? – В проеме двери показался атаман Новокшонов.

– Анатолий Матвеевич! – сдернул папаху с кудрей старший казачьего патруля.

– Надень, – посоветовал Новокшонов. – Головку дождичек посечет. – Крупный и плотный телом, он придавал значимость своему среднему росту умением степенно передвигаться и модулировать голосом, чем завоевывал уважение и доверие окружающих.

– Здорово, братва! – приветствовал он архангеловцев голосом пахана и вполне достоверным.

– Привет, – нестройно ответили они. Его назначение замом к Сумарокову тасовало все карты, ссориться расхотелось, и вертолет потускнел вместе с надеждами быстро ехать, хорошо отдыхать.

– Так заберу я бывшего убивца, а ныне передового грейдериста Ваню Сыроватова? – спросил он и обратился к Ивану: – Не хлюзди, Ваня. Ты свое отмотал, приварка к сроку не будет. Зуб даю. Но Олегу Викентьевичу поможешь. И вы тоже, – вернулся он взглядом к братве. – Косточки, говорят, раскопали интересные?

– Какие еще косточки? – глядя искоса, спросил Чухрин.

– Сам хочу видеть, – ответил Новокшонов. – Искали ценное, сказывают, нашли бесценное?

Он знал, о чем спрашивал. Года два назад, когда взялись рыть Сибирь, стали попадаться в этой глухомани занятные вещи. От костей мамонта до предметов неизвестного назначения и цивилизации. Как во времена Клондайка, в Сибирь рванули искатели приключений и богатства. Архангеловцы сориентировались первыми, объявив территорию зоной своего криминального промысла. Но два года назад археологические и прочие ценности сбывались за рубеж с хорошим наваром, а теперь банка тушенки российского производства весила больше бивня мамонта. Щи из бивня не сваришь, не топор, а Европа ощутимо стала голодать, Америка засыхала и просила воды, поэтому цивилизованные граждане перестали ходить в музеи и на выставки, тратя день на очереди за бесплатным супом.

– Хотите купить? – поинтересовался на всякий случай Чухрин. – За ценой не постоим.

– Хочу в дар получить, – с иронией подчеркнул Новокшонов. – Как тот ослиный хвостик. Безвозмездно. И спорить не будем, Чухрин, вези сразу в закрома. Пора и нам историю полюбить, музеи налаживать. Летите без меня, Олег Викентьевич, за доной транспортный прилетит, груза, надо полагать, много будет.

Была у него надежда обнаружить в этих самых закромах кое-что поинтереснее косточек. Книги, например. За этим и прилетел…

Он посмотрел в небо и промолвил:

– Ну и денек сегодня выдался. Давай, Чухрин, сейчас закрома в опись внесем, а завтра, помолясь, приступим.

Он попрощался с Луцевичем, винты побежали в раскрутке, как вдруг к вертолету поспешил один из архангеловцев.

– Олег Викентьевич! Господин профессор!

Луцевич на убедительное обращение оглянулся и увидел спешащего к нему человека. Не сказать, что он был мелкий ростом, тщедушен или ущербен, он был неприметен – вот что отличало его даже от Сыроватова.

– Возьмите меня до Хатанги, я почки застудил. Пожалуйста. Я ни в чем плохом не замешан, все подтвердят.

Как показалось Луцевичу, просьба оказалась неожиданной и для его поделыциков. Он внимательно посмотрел на мешки под глазами просителя, заглянул и в глаза. Действительно, почки у парня хандрили. Не подошел климат.

– Возьми, – разрешил Новокшонов. – Это Подгорецкий. В списках без вести пропавших не значится, мокрого и грязного за ним не водится.

– Полезай, – разрешил Луцевич и первым скрылся в салоне. За стрекотом винтов Он бы не услышал, как прошипел громко Чухрин: «Ну и масть ты, Подгорецкий!»

Вертолет улетел, и собравшиеся рассосались по своим интересам. Улетевшие занялись своими. Луцевич взялся за Ивана Сыроватова.

– Скажи-ка, Ваня, только честь по чести, чтобы нам подружиться, кто из твоей компании больше других мальчонкой интересовался, который тебя в воздух поднял?

Ивана вопрос не обескуражил:

– Все помаленьку.

– А ты не спеши, – говорил Луцевич, стараясь не перекрывать голосом шум двигателя. – Чем точнее твои наблюдения, тем быстрее расстанешься с грейдером. Я позабочусь.

Иван осознал свою значимость. Получается, без него что-то не клеится у сильных мира сего.

– Вот бы не подумал, что хирург мирового класса в менты подастся, – высказался он, столкнулся со всепонимающим взглядом Луцевича и спохватился, реабилитировал себя: – Чухрин, конечно, в первую очередь, а жужжал ему о пацане… – Он стрельнул глазами в сторону охраны и сидящего там Подгорецкого. – А вот если у меня свои выводы есть, зачтется?

– Безусловно, – уверил Луцевич.

– Так вот, верховодил братвой, и Чухрин его слушался, этот самый Подгорецкий, который напросился лететь с вами.

– Даже так? – не скрыл удивления Луцевич.

– Истинно! Сам слышал, – перешел на низкий голос Иван, – как Подгорецкий настаивал на маршрутах. Чухрин в одну сторону хочет, а Подгорецкий бубнит про другую.

– А кто он такой?

– Мутный какой-то, не пойму его. Будто бы из воров, три ходки делал, а по фене не ботает, терпигорцы его не признают. Мутный и скользкий. Чухрин побаивается Подгорецкого.

– А как ты думаешь, Ваня, зачем он от компании отмежевался?

– Сложный вопрос. Так все неожиданно получилось. Я думаю, Новокшонов начнет перышки братве чистить, и основательно, а Подгорецкий загодя слинял.

– Верно мыслишь, – одобрил Луцевич. – А что именно он у Чухрина выведывал?

– Это он у меня выведывал, – самодовольно подчеркнул Иван. – Подгорецкий аккуратно, однако часто расспрашивал меня, вроде бы невзначай. А я-то мальца этого всего раз и видел…

Беседуя с Сыроватовым, Луцевич исподволь наблюдал за Подгорецким. Тому хотелось бы слышать, о чем толкуют попутчики от начала до конца, да шея не позволяла. Луцеви-чу хотелось созорничать: парень, шейные позвонки сместишь! Вместо этого он говорил негромко и придерживал Ивана.

«Где я видел эту морду? – нет-нет и озадачивался вопросом Луцевич. – А видел ведь, точно видел…»

Он слушал и не слушал бубнежку Сыроватова о превратностях судьбы, что он чист и мараться заново не желает, а сам перебирал в памяти места, где бы довелось встретиться с Подгорецким. Ничего на ум не шло, кроме расплывчатых картинок: он в Швейцарии, в госпитале сестер-кармелиток делает операцию и никак не может вспомнить по-французски термин «продольное рассечение», чтобы операционная сестра подготовила платиновые скобы, а та смотрит на него с осуждением… Да, и разговор припомнился в ординаторской, одна фраза: «Господин профессор, вы так талантливы, что можете даже черту, прости меня Господи, ангельские крылья пришить» – так съязвила операционная сестра.

«Какого рожна сестра на меня взъелась?» – никак не мог вспомнить Луцевич.

– Олег Викентьевич! – крикнули из кабины, и Луцевич переключился на день сегодняшний. – Есть контакт!

– Извини, Ваня, – сказал Луцевич и прошел к пилотам.

– Поет! – радостно доложил радист и снял наушники. – Слушайте!

Одну розетку наушников Луцевич приставил к уху и сразу различил прерывистый писк условного сигнала.

– Где он? – спросил Луцевич радиста. За него ответил командир:

– Движется на северо-восток. Засекли сразу.

Когда Гречаный отпускал Кронида под присмотром Пармена, было велено старику не снимать с шеи ладанку со встроенным туда радиомаячком. Пармену об этом сказали. Контакт прослушивался регулярно. Подзаряжаясь теплом человеческого тела, он посылал сигналы, которые раз в неделю прослушивались одной из станций слежения. Так было с год назад, пока не посчитали занятие бесполезным, и лишь Луцевич велел установить на вертолете пеленгатор.

– Летим мимо! – дал наконец команду Луцевич. Суть ясна: живы, в пределах досягаемости, а Пармен сквозь огонь и воду пройдет…

– Визуально не засекли? – спросил он для полного успокоения.

– Едва! Прошли двое в сторону бывшего спецлагеря, сейчас к часовенке подходят! – сообщил командир и указал пальцем вниз на еловый массив. – Видно?

Луцевич разглядел в просвете между высокими соснами бревенчатый сруб с крутой крышей на возвышении.

– Вижу!

– Это страдальцам ГУЛАГа бывшие зеки построили!

Луцевич кивнул молча и подумал, что Пармен специально повел Кронида к этой часовенке…

Как было уговорено, в Ессее конец их путешествию, после чего Луцевич берет на себя обязанности тиуна.

Совершенно случайно маршрут Кронида совпал с направлением на Ессей: в этом направлении его вела неодолимая тяга. Он знал причину – это душа Пармена велит разыскать книги и указывает правильный путь, она незримо витает рядом и не успокоится до тех пор, пока Кронид не исполнит повеление души старца.

«Но почему, почему? – пытался сообразить Кронид. – Почему дедушка Пармен на пути к новой столице не почувствовал, где эти книги? Или душа, только попав на тот свет, может знать точно?»

Другая проблема волновала его не меньше: он переживал за Оками, которому волей-неволей пришлось идти за Кронидом.

«Я не имею права задерживать его и не выполнить повеления дедушки», – мучился Кронид.

– Оками, – решился он, – что мне делать?

Японец выслушал объяснение Кронида и не сразу нашел нужный ответ. С одной стороны – он подчиняется Крониду, с другой – сердце болит за соплеменников.

– Ты принял решение, значит, оно важнее моего. Ты спас меня, и я обязан отплатить тебе добром.

– Мы идем на Ессей, Оками, – поспешил объяснить Кронид. – Там конец пути и там знают обо мне и дедушке Пармене.

Послышался сверлящий звук, словно невидимый бур точил ход сквозь сопку. Они подняли головы в направлении нарастающего звука, и тут из-за гряды сопок взмыл вертолет.

Проводив его глазами, они двинулись дальше, а в каждом осталось убеждение: вот вертолетом бы лучше и быстрее. Осталась и недоговоренность, когда кончается обыденность и начинается поступок.

Хоженая тропа вывела их на увал, и одновременно они увидели бревенчатый сруб с конусообразной крышей.

– Часовня, – уверенно определил Кронид. – Маленькая обитель христианского Бога.

Непонятные мысли посещали Кронида, когда он бывал в церкви. Мальчиком Пармен водил его на службы и послушать певчих, и, хотя он мало разбирался тогда в канонах православной церкви и богослужения, всякий раз ему хотелось быстрее наружу от воздуха, пропахшего ладаном. «Что так, внучек?» – спрашивал Пармен. «Христианский Бог только требует и ничего не дает», – по-взрослому отвечал Кронид. Внутри храма ему чудились угрожающие шепотки, осуждающие перешептывания невидимых святых, лики их с укором смотрели с икон и фресок, будто пришедшие собирались украсть что-то, их одергивали: «Не укради», «Не пожелай», «Не замысли». Эти нашептывания мешали ему сосредоточиться. Служба шла, пришедшие терпеливо ждали конца.

– Дедушка, а как выглядит жилище Ория? – как-то спросил он.

– Чистым, внучек, – ответил Пармен, определив состояние Кронида. – В нем обитает один праотец Орий. Раньше христовы храмы были бедны и просторны, девственная сила царила там. Позже их захламили утварью, поселили сподf вижников Иисуса, украсили сусальным золотом, словно как разбогатевший купчишка похваляется достатком и сановными заступниками. Стало тесно людям общаться напрямую с Богом, их побудили передавать свои просьбы Христу и прочим святым. Измельчали и сама вера, и помыслы. Кто денежку просит, кто исцеления от болезни, кто соседа покарать, а единения с Богом – никто…

– Боже! – воскликнул Кронид, едва переступив порог часовни.

Загаженный пол, головешки от изрубленной и сожженной двери, пустые бутылки и банки предстали перед ним. И ничего не сохранилось от святости. Ни иконы, ни лампадки. А они были… Доску с прописанным ликом Николы Угодника приспособили под сиденье, Божья Матерь заменяла стол. Доски были широкими, таких еще поискать надо, широченные кедровые стволы пошли на распилку. А в красном углу часовни сажей прописано: «Это мы боги! Рудик Писарев, 17 лет; Таня Смашная, 15 лет; Офелия Гулько, 14 лет».

Слезы навернулись на глаза Кронида.

– Не входи, – заслонил он проход перед Оками. – Дурной знак, не смотри…

Оба остались снаружи, и Кронид никак не мог выразить свои чувства. Пристыженным выглядел и Оками: краем глаза он разглядел, что там внутри.

– Давай уберем? – предложил он.

– Спасибо, Оками! – умилился Кронид, будто именно этих слов и ждал он. – Я стеснялся предложить это, я и без того задерживаю тебя, но мне так стыдно, так обидно!..

– Это будет добрый знак, – мудро рассудил Оками.

До поздней ночи они провозились с уборкой, не успев даже вскипятить чаю, и на ночлег расположились под навесом с обратной стороны часовенки.

– Вот лампадку бы затеплить, – почти мечтательно произнес Кронид, понимая безуспешность предложения.

– У меня есть немножко масла, раны смазывать. Товарищи в дорогу снабдили, – откликнулся Оками. – Подойдет?

– Боюсь, Оками, – не решился Кронид. – Но у меня от дедушки Пармена осталось кедровое масло.

– Давай попробуем? – совсем оживился Оками. – Как русские говорят: не жили хорошо, и начинать не стоит.

Лампадка возгорелась ровным теплым светом, аромат благовоний наполнил часовенку. Были добры к ним и Божья Матерь, и Никола Угодник, и сами отмытые стены излучали тепло.

Они так и не уснули. Скоротали время за разговорами и, едва забрезжил сырой рассвет, поспешили прочь, словно старания их были ничтожно малы и не смыть грех святотатства.

Впервые христово жилище не породило в Крониде смутных видений. За его спиной осталась чистота.

– Добрый знак, – повторил Оками.

К полудню они вышли к низине, удивительно зеленой среди желтой листвы и пожухлой травы. Низина притягивала взгляд и одновременно настораживала вызывающим цветом среди сырой однообразности. Кронид, приглядевшись, различил пологие холмики. Ближний от них оказался ста-рой-престарой землянкой.

– Люди никак жили? – высказал предположение Оками.

– Кажется, жили, – согласился Кронид, раздумывая, что перед ними. – Не здесь ли артель дедушки Пармена располагалась?..

Радоваться он не спешил.

– Знаешь что, Оками, – решил предложить он. – С последнего перевала я видел озеро неподалеку. Как ты считаешь, если мы наловим рыбы и запасемся в дальний путь, подвялив ее? А заодно и к месту присмотримся?

– Я согласен, – не колебался Оками. – Расчистим землянку, будет где спать и подсушиться, обувь починим…

Про себя Кронид подумал, что именно к этому месту он стремился, и сейчас не осталось желания идти дальше, пока он не убедится в своем предположении.