Текст книги "Набат-2"

Автор книги: Александр Гера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

– Как вас понять? При чем тут наше правило кодировать каждого члена организации и червячная масса рядовых обитателей? – возмутился Шмойлов.

– Какой вы, право, непонятливый! – усмехнулся Судских. – Зомбируют и чужеродной культурой, которую культурой-то можно назвать с натяжкой. Как говорится в народе, если кого-то ежедневно называть свиньей, он обязательно, захрюкает. Прекратим этот разговор, зомбированных не переубеждают. Вы меня хорошо понимаете. Сейчас я хочу знать места ваших явок, баз и где находится мой сын. Буду суров, предупреждаю сразу.

– Вам его вернут целым и невредимым, – глухо ответил Шмойлов. Он не казался сломленным, он выжидал, и Судских понял нехитрую игру профессионала.

– Когда? – спросил он. – Только без перечня условий.

– Завтра.

– Так быстро вы образумились?

. – Вы понимаете сами, я далеко не рядовой член. Могу самостоятельно принимать решения.

«Морочит голову и тянет время. Зачем?» – озадачился Судских.

– И вы можете дать мне честное слово? – спросил он, решив использовать свои возможности полностью. Первый вопрос предполагал искренность, пусть и наигранную. Но жесты, мимика…

– Да, я могу дать честное слово, – исподлобья смотрел Шмойлов на Судских, смотрел осторожно.

– Так дайте!

– Честное слово, – прямо глянул Шмойлов, и Судских хватило мгновения, чтобы в короткую паузу искренности заглянуть внутрь Шмойлова. Короткого мига хватило надолго.

По едва освещенным коридорам Судских стремительно двигался к источнику света, душе Шмойлова. Пространство расширилось, и он очутился в помещении с двумя узкими окнами. Подвал. Нет электричества, только свет из зарешеченных окон. Кое-какой скарб у одной стены, у другой на полосатом матрасе лежал Севка. Спал; Руки скованы наручниками…

«Жив! Теперь наружу», – выбрался из подвала Судских.

Он очутился на аккуратно стриженном газоне перед трехэтажным особняком с вычурными башенками и эркерами, говорившими о привычке хозяина жить красиво, хотя и без знания стилей архитектуры, были бы деньги. А деньги были…

«Запоминай!» – сказал себе Судских.

Он повернул голову к высоким металлическим прутьям ограды, к будочке охранников у ворот, и в это время телефонный звонок стремительно вырвал его с закрытой территории, протащил полутемными коридорами и вернул в свой кабинет.

Скользнула презрительная усмешка по губам Шмойлова.

Судских взял трубку.

– Игорь Петрович, довольно шуток, – услышал он незнакомый голос. – Никаких соглашений не будет. Отпустите Шмойлова, и мы подумаем, как отблагодарить вас за рыцарский жест.

– Представьтесь, – нейтрально попросил Судских.

– Это вам ничего не даст, – услышал он уверенный и насмешливый голос. – Не стоит тягаться с нами даже с вашими сверхспособностями. Мы владеем миром, вам…

Судских положил трубку и вызвал охрану. Дожидаясь, он разглядывал Шмойлова, который глаз не поднимал.

Все-таки он знает теперь, где его сын! Так что можно теперь дать хорошего щелчка по носу этому шибко уверенному дяде.

– Вы проиграли, Юрий Дмитриевич. Нахальство прикрытое и неприкрытое сослужило масонам уже дважды плохую службу, а про вас и речи нет. Вы теперь и мне не нужны больше. Я знаю, где мой сын.

Вошли двое охранников.

– В наручники по рукам и ногам!

– Да на цепь сразу – и к стене, – процедил Шмойлов.

– Мания величия, – обратился к охране Судских. – Арестованный способен на самые дикие поступки, может запросто разбить голову о стену. Она ему не принадлежит. Правда, Юрий Дмитриевич? – насмешливо спросил Судских. Он выифал время, переиграл Шмойлова. – А звоночка вы ждали…

Шмойлов не ответил, головы не поднял. Его увели, и тотчас Судских вызвал Бехтеренко:

– Святослав Павлович, я не художник, не архитектор, но особнячок я тебе нарисую, а ты сличи его со своими фотографиями, какой именно я копирую.

Бехтеренко приготовился ждать.

Из-под карандаша выбегали прямые линии, полукруглые, пунктирные, группируясь в коттедж, виденный Судских.

– Примерно так. Есть похожие? – Он поднял глаза на г Бехтеренко, внимательно разглядывающего рисунок.

– Похожих два. Один трифовский, другой ястржембсовский, оба аляповатые, помпезные.

– По мозгам и жилье, – бросил Судских. – Сличай, и начинаем «Куликовскую битву». Готовность через три часа.

– Давно пора, – взбодрился Бехтеренко.

Через минуту по этажам Управления загремели колокола громкого боя. Редкий сигнал для береговых стен и означает одно: весь персонал УСИ здесь и в пунктах дислокации дивизии переходит на нулевую боеготовность.

Переодеваясь в полевую форму, Судских обдумывал еще раз, правильно ли он расценил обстановку, расположил свои силы и возможности. Операция готовилась тщательно, однако есть господин Случай, а он приходит неожиданно, и тогда, подобно этим колоколам, затрещат звонки: не имеете права! беззаконие! сталинский террор!

По предварительным наметкам аресту подлежало около двух тысяч человек. А боевики, охрана? Не испугается ли президент?

«Волков бояться, в дураках остаться», – утвердился в принятом решении Судских, факты неопровержимые, за каждым из подлежащих аресту долгий список противозаконных или противоправных действий, каждому светит лет до ста отсидки…

По прямому проводу Судских доложил президенту:

– «Куликовскую битву» начинаем.

– И начинайте, – с некоторым удивлением отозвался он. – «Добро» я вам дал, а у меня тут дела поважнее. Тут министры образования, здравоохранения, потрудней задачу решаем. Потом расскажете. Удачи.

«Однако, – усмехнулся Судских. – С нашим атаманом не приходится тужить…»

2 – 8

Небо колыхалось от сполохов, воронье не унималось дотемна, а с наступлением ночи только стоны раненых указывали путь подборным людям отыскивать еще живых воинов.

Последний день Куликовской битвы был ужасающ. Засадный полк князя Владимира Андреевича ударил напряженной тетивой и смел ордынцев к реке. Уставшие от долгой брани, они валились на бегу, не достигнув спасительной воды; наметались кучи ордынцев, где раненому оставалось мало надежд выбраться наружу. Кони преследующих увязали в скоплении тел, и жуткая сеча царила из конца в конец до самого кровавого заката.

Племяннику воеводы Боброка, Гургуте, досадливо не повезло. Дядя велел держаться у левого стремени, а конь Гургуты сразу споткнулся о павшего ордынца, и безусый Гургута не совладал с поводьями, а когда осадил жеребца, Боб-рок уже рубился шагах в тридцати и пробиться к нему не было никакой возможности. Озлившийся Гургута рубил направо и налево, не помышляя боле о дядькином наказе. Запах крови, неведомый доселе, мутил, то бодря, то опьяняя, и лихо было крушить головы и полосовать спины убегающих ордынцев, не заботясь о себе самом.

Касожья стрела настигла его, когда он наметил проход к вставшим кругом ордынцам. Они выставили копья и скрывали за ними вислоухого ханка – хороша добыча! Гургута рванулся к кругу и оглянулся недоуменно, кто же это его торкнул в правое плечо, и увидел шагах в пяти оседающее тело касога. Скатывалась отрубленная голова с касожьих плеч, валился предательский лук из руки, и непонятно было, с чего вдруг выпал меч из его длани, а конь вздыбился и небо меняется местом с землей.

Больше Гургута ни о чем не помышлял. Очнулся затемно, едва услышал голоса перекликающихся подборных людей. Помогай Бог —* сейчас дойдут и до него. Хотел крикнуть, но боль ударила в правое плечо. Хотел шевельнуться и не смог: давили тела, наваленные в беспорядке сверху, дышалось трудно и мерзко от опорка прямо в нос. Стало обидно, и Гургута беззвучно заплакал. Никто его тут не отыщет, никто не спасет. Рана-то, может, и не опасна, только позу сменить невозможно: стрела обломилась, а у касожьих стрел длинные наконечники… Эта проникала глубже и глубже в тело под лопатку, причиняя муки медленной казни.

Собрав последние силы и закусив нижнюю губу, Гургута извернулся на бок. Полыхнуло огнем по телу от правого плеча в живот, сожгло сознание, но неодолимая жажда воздуха и простора не дала ему заново провалиться в пропасть небытия. На миг явилась маманя, горестно наблюдавшая, как он высвобождает тело из-под убиенных, исчезла, подъехал следом дядька Дмитрий. Он сказал что-то племяннику, и явно грубость, как всегда: «За сиськи девок цапаешь, меч держать сподобишься, а ну руби! Меч с потягом опускай!» Не собирался он огорчать дядьку, так сеча, словно стремнина, закрутит, понесет, берегов не узнать, где левый, где правый.

Дышать стало чуток вольней, только жгло в правом предплечье и нестерпимо смердил под самым носом рязанский опорок того, видать, страдальца, который был из заслонной дружины, где все полегли к вечеру первого дня… Гургута смирился с вонью.

Он собрался заново, едва отпустило в предплечье, поднатужился, а неимоверная тяжесть над ним не сдвинулась и так пронзило остро до самого сердца, что сил на другие попытки не осталось совсем. Потащило коловоротом в воронку, и он не смог сопротивляться крутящей воде, только сжал кулаки, чтобы в нужный момент зацепиться за твердое.

Когда боль отступила, он легко, без усилий, выбрался наверх, сел прямо на мертвые тела, передохнул и стал оглядываться. По всему широкому полю мелькали светляки смоляных факелов, меж ними, бледные, летали души убиенных, тихо колебали ночной воздух всхлипывания свирелей.

– Эй! – позвал Гургута. – Эй!..

Никто не откликнулся. Видно, слаб еще его голос, не смогли легкие протолкнуть крика. Но кто-то узрел Гургуту. Приглядевшись лучше, он приметил фигуру идущего к нему, и с каждым шагом светлело пространство вокруг Гургуты.

– Эй!

– Я не «эй», – откликнулась фигура. – Привыкай не тешиться звуками.

Стало совсем светло. Пред Гургутой стоял юноша в белой до пят рубахе, в какие обрядил заезжий богомаз новых святых на иконе для дядьки Дмитрия. Ноги босы, за плечами крылышки. Право, чудно, болтается по полю…

– Ангел, что ль? – спросил Гургута с недоверием. Он как-никак витязь, а витязю не пристало с кем ни попадя общаться.

– Ангел, – со степенством ответил тот. – Пойдем, что ли?

– Больно надо, – надул безусые губы Гургута. – Посижу ишо, глядь, кто путный придет, вызволит.

– Надо кому, – ответил ангел. – Пошли со мной, тебя судный ангел дожидается, надо быть.

– А чего я такого исделал? – засомневался Гургута. – Я на правое дело вышел, как дядька велел, так и надобно…

– И те за правое. Только каждому со своей стороны левое правым кажется. Была держава, стали уделы, двести тыщ душ, почитай, положили за правоту со своей стороны, кафтан делили, пока не разорвали.

– Так ордыны же имеют дань, – сопротивлялся Гургута. – Казаки, чай. Злые, как тогда?

– Не о том речь. Глупый ты еще. Куда поводья, туда и молодья. Пошли. Твоей вины нет. Судный ангел тебя спрашивать хочет. А толково ответишь, легко вознесешься.

– Если надо, – смирился Гургута, – пойдем…

Юноша с крылышками повел его через все Куличково поле. Привольное до битвы, с сочными зеленями, оно побурело от пролитой крови, от взрыхленной копытами земли, словно припек август и сжег зелень в конце лета. Не та косьба навалилась. Вперемежку лежали в неестественных позах поляне и крымцы в кожаных доспехах, литовцы и беляне в медных наплечниках, сибирские татары в вывороченных шкурах, русичи в кольчугах, фряги в нарядных панцирях. Попадались сановитые с заносчивыми даже в смерти лицами, утомленные тысяцкие, суровые сотники, пешие без копий, конные без коней. Совсем недавно они ругались, понимая только ругань по звуку и не понимая обычных слов, хотя язык был доступный каждому, теперь дружно молчали, охраняя покоем ушедшее безумство.

Ангел вывел Гургуту к кряжистому дубу с краю рощи, где скрывался до срока засадный полк, откуда вылетел на своем жеребце Гургута навстречу пешему ангелу.

Под дубом стоял человек в воинском одеянии до того непонятного назначения и происхождения, что Гургута опешил. Судного ангела он уже нарисовал для себя с огромными крылами за спиной, чтоб летать по судам быстро, с пучком молний в руке, чтоб долго не разбираться и разить без промаха, как сам Перун, а тут и не понять, что за рогатка в руке, а ноги обуты в невероятные бахилы, словно лапти зашнурованные неумеха засновывал.

– Мир тебе, Гургута, – сказал судный.

– Мир вам, – откликнулся Гургута знакомым приветствием. Свой, получается, судный ангел, из русичей, из новгородских. Будет тогда дело, не обидит. – Что надобно, дядя? Отвечу, если смогу и боги позволят, – робко предложил он.

– Скажи, Гургута, в доме твоего дяди нет ли священных книг? Старинных и славных? Не бойся ответить посланцу Всевышнего.

– Так как же! – воспрянул духом Гургута. Это не вопрос, земляку такое сказать можно. – От деда оне! А дядька Дмитрий от самого князя Александра Невского род ведет, и я, стало быть. На Куличково поле как уходили, дядька их в холстину завернул и старцу Акиму велел доглядывать. Вернемся целы, поклон им, а не судьба коли, книги к волхву за Выксу переправят.

– Жив твой дядя остался, – сказал судный ангел. – А ты вот касожью стрелу проглядел.

– Так, – не нашелся с ответом Гургута, в глазах защемило от незаслуженной обиды. Был бы кто, а тут касогу поддался.

– Не кручинься, Гургута, – успокоил судный. – Сейчас ангел твой уведет тебя в светлое царство полегших воинов, а до того слетай с ним к мамане и вели ей книги передать князю Владимиру Андреевичу, – наказал судный, и Гургута возмутился:

– Почто так? Из рода в род передавали, сами могем сохранить, понимаем, чай, нова вера не любит древних писаний.

– Так надо, Гургута. От князя Владимира книги перейдут к сыну, их унаследует внук, а дальше попадут к первому Государю Всея Руси Василию Ивановичу. От жены его, пока не родившейся сестры твоей в третьем колене, минуя отца Василия Ивановича – Ивана Третьего. Так надо сделать.

– Вона, – удивился запутанный родственными цепочками Гургута и полюбопытствовал: – А так почто?

– Иначе опасно. Если книги останутся в вашем доме, тогда они перейдут к твоему двоюродному брату, потом к его сыну, а от него к племяннику, Ивану Шибанскому.

– Шибанские? – вовсе удивился юноша. – Я и есть Шибанский, Гургута Шибанский.

– Радуйся, – со спокойной улыбкой ответил судный ангел. – Иван Третий и есть Иван Шибанский, твой будущий потомок. Он смуту на Угре завершит.

– Ох, здорово! – возликовал Гургута. – В царские роды выйдем! – И осекся: – Так чего ж бояться-то? Оставь книги нам, княже, пособи славному роду, не ордынцы же!

Все мы из ордынцев, – заметил судный. – Только потомок твой женится на византийке Софье, а она свою веру укреплять станет и книги священные сразу уничтожит. А сделаешь, как я наставляю, тогда они попадут к сыну его Василию, потом к великому царю Ивану Грозному.

– Вон чего… – закрутило мозги Гургуте такими долгими сложностями. – А что еще надобно для вящей пользы сделать? – решил он помочь ангелу с книгами.

– Тогда скажи мне, – согласно кивнул ангел, – книги эти видел? Знаешь их по приметам?

– Знамо дело, – уверенно ответил Гургута.

– А нет ли на них приметных деталей? Защелки, скажем, из особого металла, доски заморского дерева, бумага…

Гургута помыслил и сказал:

– Есть. Мне-то их в руки брать не велено было, а дядька Дмитрий при мне вынимал их из поставца. И как он в руки первую брал, тут я напужался. Ровно в лицо жар бросило, как от каменки в бане. А дядька посмеялся. Понял, грит, Сила какая в этих писаниях? С неправой верой берясь, душу спалишь, с мякиной в голове – саму голову. Книжек пять у

< дядьки, и на каждой поверх знак стоит на досках, вот как посох монаший.

– Спасибо, Гургута, – похвалил судный ангел. – Тебе пора, и мне пора. Иди определяйся ко Всевышнему, а я просить его стану, пусть ниспошлет тебе другую жизнь в обличье воина. Хочешь лет эдак через пятьсот появиться заживо?

– Ох, княже! – возликовал Гургута.

– Не мне решать. А просить буду. Иди.

– Мир вам! – пожелал Гургута.

– Мир тебе, – вознес обе руки судный ангел и растворился перед глазами, ровно привиделся, в дымку ушел…

И закрутился фиолетовый смерчик, выгнулся в дугу на дальнем конце Куличкова поля, где сжало его каменными постройками; помчался он на юго-восток, слился с выхлопом джипа, спешащего к Можайке, к тому самому коттеджу с башенками и эркерами, куда спешил сейчас Судских.

Операция «Куликовская битва» началась. Ко всем точкам Подмосковья и на городские квартиры заранее подведены группы захвата, учтены наиболее уязвимые подходы, внезапность. По земле и с воздуха блокировка. Вариант для блокированных один: сдаться. С хозяевами проще: большинство на службе, за ленчем, на переговорах. Места схода известны: сауны, клубы, рестораны. Посторонних там не бывает. Респектабельная публика за ножи и пистолеты не хватается, уповая на защиту закона. Бехтеренко спросил, еще когда прорабатывали детали операции, не поднимется ли хай до небес? Вспомнят господа и тридцать седьмой, где их не было, и беззакония последних лет, какие они сами породили, и склонность нового президента рубить сплеча – как тут соблюсти законность?

– Не ломитесь в открытые двери, – поучал президент. – Хозяев надо забирать вежливо, с ордерами на арест до выяснения обстоятельств, а обстоятельства ищите сами в хозяйских загашниках. Мне ли вам объяснять, как керосин по проводам течет?

Бехтеренко стушевался. Тяга к подстраховке подвела. Глава страны отчитал его, как мальчишку, а он оперативник со стажем. И на кой она нужна, подстраховка? Рыжая команда арапчат творит беззаконие безбоязненно, наглость делает средством защиты, а чуть что, прощения просят: «Папа, паси, я босе не буду». А новый папа рассуждал иначе: ни за старые, ни за новые грешки прощения не предвидится.

Началась операция в два часа пополудни. Свои вступили в схватку со своими.

Особо тщательно разрабатывался план захвата трифовского гнезда. Там прятали заложника, по стечению обстоятельств – сына генерала Судских. Отец возглавлял группу захвата лично.

Со стороны это выглядело эффектно. С неба неожиданно свалился вертолет, штурмовая группа в пять секунд очутилась внутри здания, через десять прочесала его полностью. Классика.

Трое охранников внутри сопротивления не оказали.

– Игорь Петрович, – вышел наружу старший группы захвата Михаил Зверев, – никого нет.

– А подвал, что в подвале? – заволновался Судских. – Он был там, точно знаю!

– Вот я, здесь! – просунул руку сквозь решетку окна боец группы. – Чисто!

Без слов Судских прошел внутрь особняка, интуитивно нашел вход в подвальное помещение, спустился вниз. Несомненно, место знакомое. Знакомая утварь у стены, у другой полосатый матрас. Севки нет. При более тщательном осмотре нашлась пуговица, обыкновенная пуговица от рубашки сына. Не просто нашлась – обнаружилась за плинтусом. Не знак ли это?

– Что он хотел сказать? – вслух размышлял Судских, вертя пуговицу в пальцах. Фиаско пока не беспокоило. – Зачем Севка прятал пуговицу? Тщательно осмотреть каждый сантиметр. Без меня ничего в руки не брать, – сказал он, двигаясь вдоль стены.

Нашлась вторая пуговица за плинтусом, метрах в трех от первой. Это уже нечто. Через три метра еще одна. Отсчитав три метра, Судских достал четвертую. На последующих метрах ничего не нашли. Тогда по радиусу Судских обошел предполагаемый круг.

– Вот она, Игорь Петрович, – указал Зверев глазами на газовую колонку. – Под защитным листом у топки.

Под него Севка засунул пуговицу с якорем от форменной куртки. «Место якорной стоянки», – догадался Судских.

Отгибая лист, он сразу обнаружил щель. Лист прикрывал ее.

– Лаз, – тихо молвил Зверев.

– Ясно, лаз, – ответил Судских, разглядывая не пол, а колонку. Она была в рабочем состоянии, форсунки едва горели, погода стояла теплая. Сама колонка на прочном фундаменте была в рабочем состоянии, форсунки горели медленно в автоматическом режиме, трубы закреплены жестко, люфта нет.

– И как ты полагаешь, Михаил, этим ходом пользовались? – спросил Судских.

– Игорь Петрович, на щит гляньте! – отвлек их боец штурмовой группы, и Судских со Зверевым подошли к нему. – Видите, контактное реле и отдельный рубильник? Сейчас реле законтачено, а рубильник выключен. Включим?

– Включай, – велел Судских.

Рубильник включили, реле разомкнулось. И только.

– А теперь опять выключай, – догадался Судских. – По местам.

Едва пластины рубильника вошли в прорези, реле сработало, и послышался шум мотора. Колонка приподнялась на полметра вверх, плита под ней отошла в сторону.

– Выходить по одному! – скомандовал в лаз Зверев.

Ответа не последовало. Посветили в лаз фонариком. И в это время плита стала возвращаться на прежнее место.

– Рубильник! – крикнул бойцу у щита Судских, и тот быстро среагировал на команду. Шум мотора стих, плита остановилась на пол пути.

– Ладно, так спустимся, – сказал Зверев и первым спустился на ступеньки из бетона.

Следом за Михаилом в лаз отправились еще двое из его команды, за ними Судских.

Лаз был отделан на века. Стены облицованы кирпичом, пол и потолок бетонные. По всей длине лаза ни единой души. Луч фонарика упирался в стену метрах в десяти от входа.

Здесь лаз поворачивал влево под прямым углом. Осторожно высветили его продолжение. Еще метров тридцать лаза, и опять ни звука, никого.

– Миша, передай наверх, пусть обследуют участок в этом направлении.

– Обследовали, – сразу ответил Зверев. – Точно в конце хода наверху стоит трансформаторная будка за границей участка.

– Живо туда! – резко скомандовал Судских.

Пустым коридором двинулись вперед.

Через шестьдесят метров уперлись в тупик. Ни единой щелочки, глухая бетонная стена, поверху бетонная плита.

А пользовались недавно, – указал Зверев на ниточку бетонной пыли вдоль стены.

– Как же она открывалась? – размышлял Судских.

– Пожалуй, надо вспомнить полный цикл открывания заслонок хода. Скорее всего спускались в лаз, быстро проходили все расстояние, наверху плита закрывалась и открывалась здесь.

– Пробуй, – велел Судских.

Михаил побежал назад, а у Судских появилось время обдумать, почему провалилась тщательно спланированная операция. О ней знали он и Бехтеренко. Даже Воливач, даже президент деталей не знали. По телефону разговоры не велись… Кто же тогда вызнал?

Разматывая цепочку, он отметил единственный прокол: вчера поклялся жене, что завтра Севка будет дома в целости и сохранности. Открытие неприятно поразило его.

Прибежал Зверев, и через несколько секунд плита над головой стала съезжать в сторону. Отпрянули с автоматами на изготовку.

– Свои! – крикнули сверху. Два настороженных лица, два автоматных рыльца.

Им спустили лесенку. Внутри трансформаторной будки ничего не оказалось. Пустое пространство периметром три на три метра.

– Открыто было, – виновато доложили бойцы в будке.

– А раньше заперто на ключ, – пробормотал Зверев.

– А взгляните, товарищ генерал, – пригласил боец. – За дверью будки сразу начинается асфальтированная дорожка, на ней стояла машина. Место закрытое, со всех сторон неприметное. А уехала машина рано утром.

– Как узнали? – сам на себя злился Судских. Его облапошили.

– Часов с семи утра дождик пошел, к десяти кончился. Следы шин размыты…

Хотел похвалить, но только сжал зубы: они молодцы, а он, мудрый их начальник, лопух.

Кто же подвел?

Судских дал команду отъезжать. В джипе связался с Бехтеренко по мобильной рации, запросил сводку.

– Обслуга, охрана на всех точках, кое-где строительные рабочие. Оружия нет, боеприпасов нет. Рабочих взяли всех, все с паспортами, некоторые украинцы, молдаване. А у вас? – осведомился Бехтеренко.

– А у нас свет погас, – ответил Судских. – Тщательно проверь пришлых. Оперативку помнишь?

– Сделаем, Игорь Петрович, – ответил Бехтеренко. Намек шефа понятен: с месяц назад установлено просачивание в Россию боевиков-беспределыциков с Украины. При осмотре у многих обнаружены выколотые под мышками малюсенькие трезубцы.

«Стекла повыбивали в особняках – это еще что, – уныло подводил итоги Судских. – А массовые задержания без предъявления вины – это да…»

– Есть, Игорь Петрович, – снова включился Бехтеренко. – У всех отметины. Мускулистые, кстати, хлопцы. Пробовали бузить, успокоили.

«Хоть что-то», – отметил Судских.

– Понятно, Святослав Павлович. Действуй по плану. – И дал команду двигаться в обратном порядке.

Когда съезжались, было тихо, дачные места пусты. На выезде Судских насчитал восемь джипов, три микроавтобуса. Вертолет в небе… Красиво практиковались! Душил стыд.

– Игорь Петрович! – включилась рация.

– Здесь Судских.

– Поздравляем с классическими учениями.

– Кто это?

– Мышка из норки. Следующая тренировка обойдется вам раза в три дороже. Не пора ли за стол переговоров?

Он не успел сказать еще что-то, связь прервалась. Горела щека от трубки. Знатна оплеуха. Канал связи известен, план операции известен, расходов уйма, результатов ноль.

Более жгучего стыда Судских не ощущал за всю свою жизнь. Его макнули в дерьмо по самую макушку. Любимца Всевышнего. Его, судного посланника… Только теперь он вник в суть, сколь же глубоко проросли метастазы порока в структуру органов, а значит, во все сферы жизнедеятельности государства.

«Это же безнадежный раковый больной! Це эр четвертой степени!» – ужаснулся Судских.

Впервые он испугался, что возложил на себя непосильную ношу. И ни сбросить теперь, ни донести.

Оперативное совещание совместно с командирами оперативных и штурмовых групп мало радовало. Успехов практически никаких. Задержанных с трезубчиками пришлось отпустить – мало ли кому взбредет в голову украшаться наколками. Не пойман – не вор.

Осталось доложить президенту о печальном исходе операции.

Предстояло получить первую взбучку. Вообще первую.

– Игорь Петрович, – услышал он вполне миролюбивый голос в ответ. – Подготовьте записку, почему именно провалилась операция. Сделайте разумные выводы. Каяться не надо, не пойму.

Поразмыслив наедине, Судских сделал единственный вывод: УСИ столкнулось с грозным и опытным противником. Для него они – картонные солдатики. Даже не оловянные.

Просидев в кабинете до восьми вечера, Судских не дождался Ни одного возмущенного звонка. К этому времени задержанных с извинениями отпустили, никто не вздумал жаловаться. Теперь надо бы самому звонить, сделать самый крутой шаг. Можно, конечно, прибыть самому и лично доложить: обстоятельства оказались выше. Только это еще труднее.

«А, будь что будет!» – решил он, набирая номер «страшного» абонента.

– Это я…

– Чем порадуешь, Судских? – услышал он ледяной голос. Таким ледяным он еще не был. – Нечем хвастать?

– Пока порадовать не могу, – сухо ответил Судских.

– Да чего ж так? – послышалась ехидца. – По всем программам телевидения показывали, какие вы герои. И в особняки врываются, и стекла колотят, и кошек с собаками пугают. Со своими воюете? Так и скажи, я хоть кипятком ошпарю какого ни на есть смельчака. Хоть так вас привечать за налоги. Ты форменный мудак, Судских! – услышал он заключительный аккорд и рано успокоился. – Будь конкурс мудаков, ты бы и там занял второе место.

– Почему второе? – попался на удочку Судских.

– Да потому что ты полный мудак!

И отбой. И домой можно сегодня не возвращаться. Себе дороже.

Ну-с… Плохой результат – тоже результат.

Судских не стал добивать себя морально, а задумался над веселой мыслью: раздолбает непосредственный начальник – конфуз, нагоняй свыше – беда, а разнос собственной жены – это трагедия. Пожаловаться некому, снимают сразу со всех видов довольствия. И это там, где можно душу обогреть, – у домашнего очага.

Рука предательски потянулась к телефону, вторая услужливо достала визитную карточку. Была не была! Сейчас он позвонит знакомой с глазами козочки. Та, которая хотела бы заполучить старого бобра… Может, он еще не совсем козел? И бес в ребро.

Почему Всевышний создал женщину из мужского ребра?

Чего вдруг бес забирается именно в ребро?

«Господи, – взмолился Судских. – Минуй меня чаша сия! Никогда по бабам не ходил, сейчас не хочу, но тепла, борща домашнего хочется!»

Рука зависла над кнопками телефона.

И он зазвонил. Другой, оперативный. Спасительный.

– Игорь Петрович, – ненавязчиво звонил старый холостяк Бехтеренко, понимая состояние шефа. – Боеготовность продержим некоторое время?

Наваждение отступило перед долгом. Какие могут быть утехи и зализывание моральных ран, если его сын не выбрался из цепких вонючих лап?

Бехтеренко терпеливо дожидался ответа.

«Севка, Севка… Что это он со смехом рассказывал?» – припоминал Судских.

Вспомнил. Вез он его в Шереметьево, провожая во Францию, и сын травил морские байки. Как таможня мариманов наказывает порой. Заведомо получают наводку от стукачей о контрабанде на борту, делают досмотр честь по чести, ничего, разумеется, существенного не находят и уходят. А часа через два, когда ухмыляющиеся мариманы достают из тайничков контрабанду, таможня появляется снова и шерстит экипаж так, что летят пух и перья с потаенных очкуров. Одним весело, у других веселье кончается в самый неподходящий момент: когда подсчитана выгода.

– Святослав Павлович, – определился Судских, – в пять утра начинаем операцию. Это была генеральная репетиция.

Бехтеренко молчал, и Судских подумал было, что он отошел от телефона.

– Ты там еще? Святослав Павлович?

– Восхищаюсь про себя, – весело отвечал Бехтеренко.

Разведенные по местам дислокации штурмовые группы отдыхали в полной боевой готовности.

«А вот теперь я позвоню-таки своей козочке!»

Неизвестно, чья рука водила им, только говорил Судских складно. Да, и он вспоминал ее, и желание встретиться наполняло его томлением. Милостно ему – она понимает? Понимает! Завтра суббота? Еврейская пасха? Ах да, суббота. Тогда он поступит следующим образом: он поедет домой приведет себя в порядок… Жена? Конечно, женат… А менеджер позвонит ему эдак часиков в шесть утра и вызовет фирму. К чему так рано? Чтобы комар носу не подточил. Какая и самая наихитрейшая жена додумается, что муж в шесть утра намылился на блуд? Он садист? Нет, он очень аккуратный. Что они будут делать в такую рань? А он в самом деле поедет на службу и доспит в кабинете до двенадцати. Не надо? Лучше сразу, пока постель нагрета? Понял. Явится в шесть. Свежий, побритый и очень нежный…

Ну разве Всевышний сочинит такой дьявольский розыгрыш?

По законам внутренней инструкции УСИ любое знакомство его служащих с посторонними являлось предметом изучения, и Судских связался с Бехтеренко:

– Святослав Павлович, как там проверка той козочки, которая под колеса моей «Волги» чуть не попала?

– Коза и ножки рожками, – понял его Бехтеренко. – Очень интересная дамочка. Работала в аппарате Селезнева, а пришла к нему по протекции банкира Трифа. Хотите пощупать?

– Что значит – пощупать? – возмутился Судских. – Ох, извини, Святослав Павлович, ты же в переносном смысле… Или в прямом?