Текст книги "Набат-2"

Автор книги: Александр Гера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 40 страниц)

Стали играть в гляделки, но по-взрослому. У пацанов мамкины зыркалки, темные и настойчивые. В четыре глаза они быстро справились с папаней.

– А что, чеграши, – спросил он, проиграв этот поединок. – Вы бы не прочь уехать на маленький остров и пожить там в свое удовольствие?

– Я согласен, – по-взрослому ответил старший. – А Карлушку я уговорю. Он согласен.

Судских рассмеялся. Железная логика сильного.

– А мама?

– Мама ждет третьего братика, – вставил младший. – Ей надо на курорт. В Москве очень сыро.

Судских развел руками.

– В этом доме все знают раньше папани. Тогда уж скажите мне, куда мы собираемся ехать?

– А это знаешь только ты, – ответил Петька.

Маленький дипломат развеял сомнения отца окончательно.

– Принимается, – кивнул Судских. – А день отъезда мы с маманей согласуем.

«Но почему друг Алька помалкивает?» – вспомнил Судских про Луцевича. Пошалив с малышами вволю, он отправил их вниз и позвонил ему.

– А Олега Викентьевича нет, – ответил знакомый и непривычный для холостяцкой квартиры женский голос. – Это вы, Игорь Петрович?

– Я, – недоуменно подтвердил Судских.

– А это Женя Сичкина! – радостно сообщила она. – Сестричку свою помните?

– Как не помнить! – обрадовался Судских.

– Скоро стану Луцевич, – с гордостью сообщила она.

«Так, – отметил Судских. – Старые блудливые козлы образумились в конце концов и спешно обзаводятся потомством».

– И когда намечается сей важный день? – осведомился он.

– Олег Викентьевич вернется из Хатанги послезавтра. Это будет в четверг, а в субботу свадьба. Вы не думайте, Игорь Петрович, Олег Викентьевич вам первому подписал приглашение, вы получите его с нарочным. Вы его дружка.

Судских не успел умилиться, его удивило другое:

– А зачем он поехал в Хатангу? Если, конечно, это не секрет. – Как Судских и Момот, Луцевич оказался вне игр окружения Гречаного, занимался сугубо хирургической практикой, да и то редко. Собственную клинику Луцевич открывать не стал, а в прочие его не допускал нынешний министр здравоохранения Толмачев. Примитивный сюжет, как в со-¹ ветском кино.

– Это не секрет, – ответила Женя. – Он поехал разыскивать Пармена и Кронида. Их все забыли. Вот и поехал.

Легкий укольчик напомнил Судских о Крониде. Как-то он совсем потерялся во взрослых играх, безразличен всем. И он сам забыл божьего человека, сына погибшей Марьи. Совсем еще ребенок с поводырем бродит по России…

«Что ж это происходит со всеми нами? – с укоризной размышлял Судских. – Строили-строили светлый храм, а божества внутри не оказалось. Вправе ли я сам был, помогая разрушать христианство? Но Бог велел мне. Или это произошло в моих сумбурных видениях и все абсолютно не так?»

Сказано в Библии: «…ибо мудрость мира сего есть безумие перед Богом, как написано: «Уловят мудрых в лукавстве их».

Но кем? «…истребите все места, где народы, которыми вы овладеете, служили богам своим, на высоких холмах и горах, и всяким ветвистым деревом».

Всевышний и сказал:

«…блажен, кто разобьет младенцев твоих о камни».

Кто сказал? Кто услышал божий глас. Кто свершил? Тот же князь Владимир. Прежняя религия сама утверждалась на веки вечные. Отрицание отрицанием.

«И это жизнь? – пришел к жалкому заключению Судских. – Ну не так все, не так!»

Но как?

Еще с год назад они с Лаймой любили прогуливаться по ночным улицам Москвы. Все спокойно, никто не безобразит. Приятно… Зашли в ночное кафе выпить по чашечке капуччино. В кафе музыка, веселье и сплошь молодежь развлекается. Упитанные, при деньгах, откровенные в чувствах.

В кофе им отказали. «Это молодежное кафе, поищите себе другое, стариковское», – сказал кельнер. «Почему я не могу выпить кофе здесь?» – возмутился Судских. Подошли два симпатичных парня. «Дядя, – сказал один, – забирай тетю и уходи». «И желательно прыжками», – добавил второй. Судских разозлился. Сжал кулаки, набычился. Оборвалась музыка, отшатнулись смельчаки. Молодежь насторожилась, полукругом окружив Судских и Лайму.

«Вот за это мы вас и не любим. Вы все можете и в любой момент готовы помешать нам жить так, как нам хочется», – выразил общее мнение подросток в очках. «Живите, – ответил Судских. – Только на подобную жизнь зарабатывайте сами». Заулюлюкали разом, засвистели. Подросток в очках остановил всех: «А зачем вы нас рожали? Кто просил? Нас не спрашивали, поэтому не загоняйте в клетки сейчас. Кстати, наши развлечения безвинны, с презервативами и контрацептивами, а от ваших – мы». Заржали, заулюлюкали, и под злорадные насмешки Судских и Лайма покинули кафе.

– Наши не вырастут такими, – уверенно сказала она, сглаживая неприятное впечатление.

– Не уверен, – зло возразил он. – Мы их учим ходить, а куда идти, они сами выбирают и в обход наших наставлений. Можно подумать, мы очень слушали своих родителей.

– Ты за себя скажи, – возражала и Лайма, но мягче. – Ты волю своей матери выполнил, и ей за тебя краснеть нечего.

– Нечего, – согласился он. – Она случайно не заходила в кафе, где мы развлекались с одногодками. Первую рюмку вина я не за семейным столом выпил…

– Но хамить взрослому человеку ты бы не стал.

– В наше время дружинников хватало останавливать музыку, брюки распарывать, стричь наголо. И нам всегда грозили партийные дядьки выгнать, лишить, заставить. Они во все вмешивались, как мы сейчас в кафе.

– Выходит, не ходить?

– Так, я думаю, умнее, – согласился Судских. – Где ж оно, стариковское кафе? Поищем?

Обыскались. Нашли клуб ветеранов Афгана. Вход по пропускам. Подсказали ехать на Бронную. Там платный вход, чашечек эдак двадцать кофе эквивалент. В развлекательный центр не пошли, шумно, в ночной ресторан – дорого. С тем и домой вернулись.

– Видишь как? – резюмировал Судских. – Старшее поколение любит запреты, окружает жизнь знаменитым «не пущать!», а молодые за это не пущают их в свою жизнь. Логика поколений.

А жизнь показывала не лучшие свои места. Год назад исчез под водой шпиль Петропавловки. Город оставили загодя, вывезли мало-мальски ценное, только что они без Исаакия, без петровских перспектив? Дьявольская неукротимость Петра повелевать наперекор природе и выйти к морю свершилась. Море послушным псом само приползло к Москве. Радуйся, Государыня рыбка.

Гречаный повелел отстроить в Сибири столицу, точную копию Петрограда. Может, оно и разумно: денег хватает, рабочих рук – с избытком, полмира кормится у разбогатевшей тетки России. Полмира и осталось. Австралия выпарилась, Америка запарилась, утопла Европа, Азию потрясывает, как с глубокого похмелья, одна Россия, не торопясь, перебирается в Сибирь. Откуда вышли, туда и пришли. Церковь растерянна, кликушествует, а никто не слышит, сплошная свобода нравов и атеизм. Вот такие чудеса отвалил Господь Руси, подарочек. А вокруг то слезы обездоленных, то угрозы обделенных, то угри прокаженных. А в России – ничего. Крутят комедии по телику, кушают шашлык, детишки в школах учатся, на переменках трахаются, взрослые в течение рабочего дня занимаются обучением и траханьем одновременно, а над всем этим царит двуглавый орел, прилетевший из Византии, и никому дела нет, что двуглавость – не державность, а дебильность и вырождение.

Отсидевшись в утомительных размышлениях, Судских спустился вниз пошарить съестного. Время позднее, все улеглись. Разжился кое-чем, и вполне вкусным, пивком запил. Теперь и спать можно.

«Умный я из себя весь такой, пожрать и выпить тоже не дурак», – снисходительно подумал о себе Судских.

– Вот и рыцарь мой явился, – встретила его мягкой улыбкой Лайма. – Постель согрета, ваше величество, – откинула она одеяло.

– И кто же нас собирается посетить? – дольше скромного задержал взгляд он на рубашке Лаймы.

– Богатырь, конечно, третий по счету, – в тон ему ответила жена, потянулась к нему. – Чего не сделаешь ради царя-батюшки.

– Точно сын, уверена?

– Точно, точно, – засмеялась она. – Мне на роду написано иметь троицу богатырей.

Судских подумал и спросил:

– Как ты смотришь на переезд в другое место, где потеплей?

– И куда же? Мальчишки что-то про остров говорили…

– Разве дядя Жора не посвятил в свои планы племянницу для обработки родственника?

– Нет, Игорек, – беспечно ответила она, и Судских понял: правдиво.

– Георгий предложил перебраться на чудесный островок среди Тихого океана. Там он Центр климатологии достраивает.

– Мимо острова Буяна в царство славного Салтана, – процитировала она.

– Папа, решай сам. Надо, поеду.

– А не жалко от России отрываться?

– Жалко. Только мы с тобой давно па россиян не похожи. Не копаем картошку, сено не косим, яблоки не рвем. Сели на самолет – тут тебе и Канары, сели на другой – у черта на куличках. Так какая разница, где жить? Командировка. Вот если ты скажешь в деревню ехать, тогда меня от земли не оторвешь, на остров не заманишь. Без деревни все мы какие-то командированные в жизни.

– Так поехали в деревню!

– Поехали. Да ты не усидишь. А потому решай сам. Я тебе жена, а не Катька-депутатша. Жить хочу, а не глупостями заниматься. Ну, хватит разговоров? – глянула она на мужа снисходительно. – Ты бы лучше притомил меня, пока можно… Облюлюкал. Так оно доходчивей…

Ночью пришел Тишка-ангел. Давно не виделись, и Судских обрадовался ему:

– Здорово, Тишка!

– Здрав буде, княже. В дорогу собрался?

– Раздумываю.

– Негоже тебе, Игорь свет Петрович. Ты здесь нужен и сирым, и сильным. Всевышний сердится.

Сразу стало жаль, что не увидит он райского островка. Теплое море, фрукты, интересное дело, семья рядом, детишки здоровы. Сплошные удовольствия и покой.

– А если поехать, поработать и потом вернуться? Я ведь не ради одних удовольствий еду.

– Тебе решать.

– Говорят все так. А Всевышний что? Я и Кронида заберу.

– Этого Всевышний тебе не позволит. Сам можешь. Без благословения. Только…

– Что только? – не успел Судских остановить Тишку. Он вдруг растворился во сне.

– Тишка! Куда ты?

Нет ответа.

2 – 6

Пить отвар Пармен отказался.

– Незачем это, внучек. Душа не принимает снадобий, отлетать собирается, – сказал он Крониду и закрыл глаза.

Кронид постоял возле ложа с кружкой пахучего настоя, да так и присел на краешек у ног Пармена.

Старик угасал. Юноше казалось, сам ужас, бесплотный, но властный, терзает тело поводыря, стремясь овладеть его душой. Кронид стискивал зубы, опасаясь не совладать с рыданиями. Оками сидел в углу вагончика на корточках и переживал не меньше Кронида. Как ни худосочен и стар был их поводырь, но до этого дня, когда он отказался вставать, от него исходила уверенность, передаваясь им, и предчувствие осиротелости уже царапало, сердце.

«Отказаться от жизни добровольно может лишь тот, кто не видит больше смысла в ней», – по-взрослому думал Кронид.

Столько пережить испытаний и разочароваться у самой цели. Сколько примеров из жизни ожесточали сердца и души или опустошали их, давая отрицательный пример тем, кто пытался обрести крылья и взлететь.

Для Пармена жизнь кончилась. Он не разыскал книг. Труден был путь к месту, куда стремился Пармен. Одних перевалов не счесть, речушек, заломов на тропах, но путь этот радовал. Пармен приближался к родным местам.

Весь запас пищи из сухарей, муки, соли и чая на привалах чудесным образом превращался в скатерть-самобранку.

Для Кронида не составляло труда испечь на раскаленном камне лепешку, из таежных злаков найти замену луку, чесноку наловить шустрых хариусов на самодельный крючок с искусственной мушкой. Он подучил Оками выискивать съедобные корешки, собирать орехи, тем и питались, чем одаривала природа, ни разу не подняв руки на земную живность. Так учил Пармен, так они поступали.

На привате всякий раз, готовясь к ночлегу, Пармен повторял, как молитву: вот придем на место, я вам чудо из чудес покажу. Они верили, не спрашивая заранее.

Чем ближе они подходили к этим местам, тем больше печалился Пармен, распознавая дурные приметы. Все реже попадались хариус и ленок, реже пересвистывались птицы, воздух приобретал чуждые тайге запахи, все чаще встречались следы постоянного присутствия человека. «Ничего, – сам себя успокаивал Пармен. – Вот доберемся, и конец нашим испытаниям. По цивилизации соскучился, внучек?» Кронид всегда отвечал: «Нет, дедушка, мне с вами здесь лучше». Пармен спрашивал и Оками, не пал ли тот духом, и он уверял односложно: «Дай дзебу» – сойдет, мол, нормально.

К последнему ночлегу они вышли затемно. Развели костер, попили чаю с сухарями, раскатали спальные мешки и уснули сразу, приученные дорогой не экономить на сне.

Кронид проснулся от бормотаний Пармена. Едва рассвело, моросило. Старик смотрел на восток и приговаривал что-то, прикрывая ладонью рот.

– Что там, дедушка Пармен? – насторожился Кронид.

Он выполз из спальника и взглянул туда же.

От места их ночлега лучом расходилась низина, и в дальней ее стороне слоился сиреневый туман.

– Чему вы напугались, дедушка Пармен? – снова спросил Кронид.

– Пока ничему, – ответил старик, но по голосу Кронид понял: случилось.

Выбрался из спальника Оками, подошел к ним. Они с Парменом ночевали вместе, третьего спальника не было, и Пармен вставал первым.

– Оками, – обратился к японцу старик, – скажи, почему такой туман? Цвет такой необычный…

– О-о!.. – не то насторожился японец, не то удивился вопросу. – Раньше в Токио перед наступлением смога появлялся такой. А еще, еще…

Ему страшно хотелось высказаться, разрешиться от тайны, какую нес он от самой встречи со старейшиной японского землячества. Одними губами Оками промолвил:

– Он готов лететь.

– Куда ему лететь? – по-своему истолковал Пармен.

– Большая вода будет, – пояснил свои слова Оками.

– Большая беда будет, – ответил Пармен и велел собираться.

Он повел их не к низине, а верхом к перевалу. Путь занял полдня. Было теплее обычного. Даже морось сыпала теплая. И это в середине февраля. Вообще в этом году они не встретили снега, и Пармен решил вести Кронида без зимовки. Когда присоединился Оками, старик поспешал: без них японец в Москве никго – и все равно двигались они медленно, делая изрядный крюк. Оками помалкивал.

Перевал открылся безлесной площадкой. Пармен, идущий первым, сразу поспешил к ее краю и застыл с разведенными в стороны руками. Переглянувшись, к нему подошли Оками и Кронид.

Увиденное их не испугало. Красиво отстроенный город ровным прямоугольником, расчерченным на клетки широкими улицами, лежал под ними. Его красота могла только угадываться, как в детской книжке «Раскрась сам». Именно таким его увидели Кронид и Оками, мысленно добавив яркие цвета.

– Дедушка Пармен, что же вы? – успокаивал Кронид. – Это новая столица России, ее отстроили по распоряжению президента. Вы разве не знали?

– Не знал я, не знал! – сокрушался, чуть не плача, Пармен. – Там гнездовье было родовое, там все мое богатство осталось! Где его искать теперь?

Кронид и Оками не расспрашивали огорченного старика и, когда он заспешил вниз, без слов заспешили за ним.

На окраине города Пармен умерил шаги, стал оглядываться по сторонам, что-то выискивая.

– Так… Нет, правее… Нет, вот так…

Город казался вымершим. Стояли они то ли у начала города, то ли у его конца. Собираются оживлять его люди или уже бросили на произвол судьбы? Не горел свет в окнах, не раздавался привычный шум толчеи в городских улицах, даже мощные ветряки энергостанций на окрестных высотах едва крутили пропеллерами, как бы экономя усилия до лучших времен. Нежилой угрюмый массив, похожий больше на кладбище. Серый, бесцветный и безгласый.

– Здесь располагалось наше гнездовье, – промолвил наконец Пармен, указав пальцем на угол десятиэтажки.

Как обычно, после строителей остались кучи невывезенного мусора. Одна, громадная, из битого кирпича, обрывков оберточной бумаги, обломков строительного дерева, пустых полиэтиленовых бочонков, возвышалась как раз на указанном месте. Скорее всего бульдозер подрыл землю, куда свалили мусор.

– Надо поискать, – тяжело переведя дух, сказал Пармен. – Вдруг повезет…

– А что искать-то, дедушка? – недоумевал Кронид. Он был готов перевернуть всю кучу, лишь бы не кручинился наставник.

– Книги, внучек, – ответил Пармен. – Тут лабаз стоял, где запасы хранились, чтобы зверье таежное не растаскивало, а под лабазом потаенная молельня была со священными знаками прародителя Ория и книги священные там хранились. Их из рода в род передавали. Случалась беда, первым делом спасали книги, не считаясь ни с чем. Им столько лет! Дохристовы книги. И письмена дохристовы. От них пошла истина по белу свету о Боге едином.

– Их могли унести с собой, – возразил Оками, поняв, о чем идет речь. – Ушли ведь люди.

– Если бы так, – сокрушенно отвечал Пармен, – Только всех выгнали из дому среди ночи и подожгли его. Увели неведомо куда. Наш род всегда крамольным считался, крепко держался он за древлее благочестие. При киевском Владимире началось гонение, при царе Алексее продолжалось, Петр, тот вообще издевался над староверами, а уж нехристи-коммуняки измывались больше других. Посмотри, Крони-душка, вдруг отыщется что…

– Обязательно, дедушка Пармен, – кивнули одновременно Кронид и Оками, направляясь к самой куче.

– Здесь искать?

– Левее примите, – направлял старик, и оба отошли левее. – Точно. Тут лабаз стоял.

– Как вы так точно запомнили? – участливо спросил Оками.

– Точно запомнил, – подтвердил старик. – С порога лабаза можно было видеть щель меж крутых сопок. Пять шагов в любую сторону – и щель исчезала. Обожди, Оками, пусть Кронид…

Пармен с надеждой наблюдал, как отрок его, вытянув перед собой руки с растопыренными пальцами, медленно ходил по кругу, расхаживая его в спираль. Потом он вернулся в центр и замер, чуть шевеля кончиками пальцев.

– Нету, дедушка, – промолвил наконец Кронид и опустил голову. В потухшее лицо старика он боялся смотреть.

Пармен близоруко огляделся. Неподалеку от крайней к ним десятиэтажки стоял вагончик, в каком обитали обычно строительные рабочие. Пармен дотащился кое-как до приставного крылечка и сел. Все вокруг потеряло для него смысл.

– Нету, детушки, сил никаких…

Заночевали в вагончике, еле уговорив старика перебраться внутрь. От строителей остались лежаки, стол и «буржуйка».

И вот третий день Пармен лежал недвижимо. Кронид и Оками поочередно дежурили подле старика, дожидаясь его решения.

В дежурство Кронида, пока напарник промышлял съестное, старик заговорил:

– Кронидушка, я отойду сейчас. Упокойте меня на вер-ховине. Нехорошо получилось. Намаял тебя, японцу наобещал – и не сбылось.

– Дедушка Пармен, не говорите так, – сжалось сердце Кронида. – Я найду книги, обязательно найду!

– Дай Бог, – выдохнул Пармен. – На-ка вот, прими заступу, – снял он с шеи ладанку и передал Крониду. – Носи не снимая. Упокоишь меня, возвращайся к Судских. Наклонись. Я завещаю тебе святая святых…

Пармен прошептал в ухо отроку три слова, хранимых им по завещанию последнего патриарха. Каждое состояло из шести букв, и Кронид повторил их одними губами.

Имеющий ум да сочтет их.

Пармен коснулся руки отрока, широко открытыми глазами глянул в его лицо и медленно опустил веки. Так же медленно рука опустилась на грудь. Последним был выдох.

Аминь.

Слеза юноши упала под ноги и с тихим звоном разбилась.

Аминь.

Кронид опустился на колени у ложа усопшего и не стал сдерживать рыданий. Он навсегда расставался в этом мире с единственным любимым человеком, впервые горько плакал.

Он родился в грустный день смерти своей матери, грустные годы сопровождали его в этом мире недомолвок и больших тайн, трагедий и катастроф, но рядом оставались искренние люди, передавая его с рук на руки. Одного из них, может быть, самого лучшего поводыря, сейчас не стало.

Отрочество закончилось, оборвалась мелодия мечтаний.

Снаружи послышались возбужденные голоса. Тщательно вытерев слезы, Кронид вышел из вагончика.

Двое конных казаков, громко переговариваясь и матерясь, направлялись к вагончику, поочередно подталкивая рукоятками нагаек между лошадиными крупами перепуганного Оками.

– Мир вам, – поклонился Кронид с крылечка вагончика.

– Ишо один! – казаки соскочили с лошадей. – Щас покажем и тебе мир. Какого хрена ошиваетесь тута?

– Мы путники, у нас есть разрешение, – спокойно, не выразив беспокойства, ответил Кронид.

– Како тако разрешение? – ощерился один со смоляными усами и подтолкнул Оками ближе к вагончику.

– С нами дедушка Пармен, оно у него.

– А кто имущество разрешил трогать? – продолжал возмущаться казак и, отодвинув Кронида в сторону, вошел в вагончик. Крикнул оттуда; – Захар, покойник здеся…

Второй казак зыркнул глазами на Кронида и заспешил внутрь.

– Стоять мне!

– Что случилось, Оками? – спросил Кронид. В его присутствии японец немного успокоился и ответил:

– Я хотел наловить рыбы, а казаки на обратном пути поймали меня, обозвали поганым тунгусом и требовали указать шайку сообщников. Ругались, будто бы мы били стекла в домах…

Один за другим появились казаки, не тая злорадства в глазах.

– Шо, мозгляки, замочили старика?

– Это дедушка Пармен, – насупился Кронид. – Его сам президент знает. Не смейте говорить плохое.

– Глядь, Захар, он еще права качает! А ну топайте на пост, там будет вам президент по полной мерке!

– Сначала надо упокоить дедушку, – с трудом выговорил Кронид.

– Щас я тебе упокою! – ответил казак и замахнулся нагайкой. Рука зависла без удара. Казак удивился. – А никак ведуны, а? Христа признаешь? Отвечай!

– Мы уважаем всех, но признаем праотца Ория, – без страха ответил Кронид.

– Христопродавцы! – прошипел казак, но ударить не решился. – Шкуру живьем сыму!

Кронид молчал. Лицо Оками съежилось от страха.

Казаки взобрались на лошадей и погнали обоих скитальцев меж лошадиных крупов.

Откуда-то издалека раздался выстрел, следом целая очередь.

Казаки без удали переглянулись:

– Не иначе архангелы?

– Твою мать! – ругнулся другой. – Поспешаем на пост!

– А этих куда?

Казак достал наручники.

– Прицепи их, Захар, к поручню, пусть пока поскучают, – скомандовал он.

Захар подтолкнул обоих к металлической ограде у многоэтажки, приковал одной парой наручников и крикнул на прощание:

– Не рыпаться мне!

Ускакали они быстро. Едва конский топ смолк, Кронид без особых усилий высвободился из своего стального кольца. Оками выпучил глаза, настолько чудесным казалось ему освобождение товарища: ладонь Кронида свернулась в трубочку и выскользнула из металла. Обеими руками он захватил ладонь Оками, сжал запястье, и вот уже рука его на свободе.

– Ой, какой… – сглотнул от возбуждения слюну Оками. – Как это получилось? Нет, ты колдун…

– Да просто это. Если с детства приучать тело повиноваться, тогда можно заставить и предметы слушать тебя, и живые существа.

– Почему же ты разрешил казакам обижать нас?

– Дедушка Пармен запретил использовать силу против людей.

– И убивать станут – нельзя?

– Только защищаться. Нужно загодя предупреждать нападение. Казаки собрались побить нас, я не дал. А когда бьют, уже поздно, значит, я не упредил удар и все мои способности уйдут на их отражение. Нельзя подпускать зло предельно близко. Давай, Оками, поторопимся, – кратко закончил Кронид. Он не любил говорит^ о своих необычных способностях.

Молча они уложили сухонькое тело Пармена поверх спального мешка и понесли его вверх по склону.

– Дедушка Пармен говорил, что несколько тысячелетий назад сюда пришли сторонники ведической веры, чтобы дождаться собратьев из космоса. Это они заложили городок Ессей в память о единоверцах, которые не хотели подмены истинного Бога на Христа, – решился высказаться Кронид.

– Ессей? – переспросил Оками. – Туда уже трассу ведут.

– Ессей были единственными среди иудеев, которые не приняли Пятикнижия Моисеева, а десять заповедей он взял из «Тишайшего свода». Иудеи истребляли их, тогда они ушли за Балканы и осели на Руси. На беду хазары приняли иудаизм и стали истреблять ессеев. Русины не могли их защитить, своих бед хватало, тогда ессей ушли за Урал в Сибирь. Дедушка Пармен говорил, что в священных книгах, которые они унесли с собой, сказано, куда и когда прилетят собратья из космоса.

– Тунгусский метеорит, – понимающе кивнул Оками. – Скажи, Кронид, ты такой сильный, умный и совсем молодой, но почему ты так просто живешь? Ты бы мог прямо сейчас добиться успеха. Построить дом, заняться наукой, бизнесом, везде тебе будет сопутствовать успех, а ты избрал жизнь паломника, – не спеша подбирал слова Оками, путая русские с японскими. Поступки Кронида часто сбивали его с толку. – Зачем тебе напрасно тратить молодые годы на утопические идеи?

Кронид улыбнулся, прежде чем ответить:

– А смогли бы жить люди без веры? Возможно, ты веришь в богиню солнца, свою Аматерасу или Каммон, может, нет, но память твоя сохраняет ее образ и ты не позволишь осквернять ее.

– Как осквернять? – не понял Оками.

– Допустим, кто-то плюнул на статую богини, вошел в ее храм, не снимая обуви?

– Но это просто некрасиво! Я, конечно, буду возмущен.

– Вот видишь, духовное начало живет в тебе. Свинья выразит неудовольствие, если у нее отнять корыто, а кто туда плюет, ей безразлично. Сейчас идет смена воззрений, чтобы люди объединились перед грядущими испытаниями. Кому-то надо идти к ним, помочь понять сущность объединительной веры. А такой может быть только та вера, которая не запятнала себя.

– Никому это не надо, – с тоской промолвил Оками. – Вы стали жить богато, а зла прибавилось, люди стали сыты, а дети не уважают старших, по телевидению с утра до вечера показывают непристойности, и никого это не волнует. Почему так?

– Были не готовы к сытости. Объелись. Президент Гречаный допустил большую ошибку, и дедушка Пармен говорил ему об этом, предостерегал: нельзя укреплять новую веру, одновременно уничтожая коренную. Получится разброд. Так и получилось. Так было и с реформаторами в конце прошлого века. Смешали в кучу политику, веру, экономику и сознание, решили одним махом перестроить все. В мудрой Библии, заимствованной из ведических книг, хорошо сказано; «Не паши на воле и осле вместе. Не надевай одежды, сделанной из разных веществ, из шерсти и льна вместе».

– Это так, – согласился Оками. – Помню, студентами в Васэда, мы посмеивались над Горбачевым и Ельциным, столько глупостей они творили с самым умным видом. Однажды перед нами выступал известный политик, расписывал прелести перестройки, с помощью которой Россия быстро преодолеет трудности и обгонит Японию. Мы были молодыми скептиками и на веру его слова не принимали. Кто-то из наших умников спросил: а хватит ли у русских умных политиков? «Ну как же! – возмутился русский. – У нас сплошь и рядом умники!» Тогда другой студент, знавший русский и, возможно, очень хорошо Библию, процитировал: «У кого раздавлены ятра или отрезан детородный член, тот не может войти в общество Господне», – смущаясь, произнес Оками. – Ты понял?

– Нет, это нехорошо он сказал, – смутился и Кронид.

– А никто сразу не понял, приняли за бестактность. Мы его потом спросили, что он имел в виду. Он ответил: у русских нет и пока не предвидится умных политиков, они бездуховные импотенты. Поэтому Япония может не бояться русской экспансии. Несмотря на трагедию японцев, Россия по-прежнему не готова поучать других. И ты готовишься вразумлять тех, кто почти забыл таблицу умножения и – с другой стороны – ушел в мир виртуальных величин?

– Я хочу сделать это, – упрямо сказал Кронид.

Впервые Оками нападал, затрагивая основу его воззрений.

– Мне жаль тебя. Не так это делается. Мы сложные существа и живем по сложным законам бытия. Тебе одному не под силу такая задача. Даже Христос сначала оброс учениками, создал, так сказать, апостольский штаб. Позже создавался пантеон героев и мучеников христовой веры. Россия немыслима без Андреевского флага и двуглавого орла, а ты пытаешься посягать на святыни.

– Ошибаешься, Оками, – непреклонно возразил Кронид. – Ты прав, что Андрей Первозванный христов ученик, но флаг-то ведический и означает он посадочные линии космодрома. Орел действительно византийский, но и он заимствован из ведических книг – так обозначали Орион до того, как погибли две звезды в его изголовье. Основатели христианства были достаточно мудры и хитры^ заимствуя Символы. Проще всего смешать старое и новое, чтобы попрать хулящего. Вот так, на ровном месте, появляются сложные и усложненные правила, которые удобны правителям. Я не могу жить прежними законами, мои позволяют заглянуть дальше. Будут и у меня ученики, мы с дедушкой не зря прошли всю Россию, встречая верующих и неверующих. И я не уговариваю тебя стать ведистом – это избирает твоя совесть. Но ты ел со мной хлеб, слушал мои слова, видел мой образ жизни, тебе и сравнивать с другими, – закончил он, подымаясь. – Пойдем дальше, Оками, упокоим дедушку Пармена и станем ждать встречи с другом.

– С каким другом? – был доволен сменой темы Оками.

– Раз дедушки Пармена не стало, нас должны хватиться.

– Ты так думаешь или знаешь? – не поверил Оками. – Кому мы нужны…

– Нужны, – упрямо ответил Кронид. – Я знаю.

Последние шаги привели их на перевал. Кронид присмотрел место с краю площадки, где деревья закрывали город внизу и открывался вид на горный массив. Пусть дедушка Пармен смотрит на чистые места, где человек еще не похозяйничал.

– Как же мы схороним его? – недоумевал Оками. – Почва каменистая, а у нас ни лома, ни лопаты.

– Прощаемся, Оками, остальное Всевышний сделает… Они перенесли Пармена к валуну, невесть каким ветром занесенному сюда. Тело осталось лежать на спальном мешке.

– Оставим так. Прощайся и отойди. Не смотри сюда… Когда Кронид позвал Оками, ничего не изменилось, лишь спальный мешок лежал поодаль, свернутый в трубочку. Оками смотрел на Кронида с ужасом.

– Не бойся. Я упокоил дедушку, как он научил меня. Ты можешь не верить, но в искусстве проходить сквозь препятствие ничего таинственного нет. Надо сосредоточиться, тогда твердь расступится – обычная проходимость одной среды через другую, более слабую. Я просил Всевышнего, и он упокоил дедушку в твердь. Его душа еще с нами, не отлетела ввысь, и он помогал мне.

Страх Оками стал благоговейным. За таким идти можно.

– Что ты делаешь? – спросил он, приметив, как Кронид что-то делает с землей, где отчетливо проступали контуры человека.

– Я посадил здесь три сосновых семечка, – ответил Кронид и поднял глаза. В них стояли обычные земные слезы.

Стало накрапывать.