Текст книги "Набат-2"

Автор книги: Александр Гера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)

– Дальше, сэр, лодка все будет производить автоматически, система неумолима до самой Хатанги. Выбираемся, сэр?

– Выбираемся, Эндрю. Счастливого плавания, «Ариец»!

Команда вслед за Судских выбралась на палубу. Солнце поднялось над горизонтом, и он зажмурился от яркого света после умеренных ламп внутри субмарины. Верилось очень, что ничего страшного никогда не случится, как вечна сама жизнь.

В пяти кабельтовых от субмарины возвышалась громада ковчега, похожая на яйцо, из которого выйдет новая жизнь. Смышленые дети, умные взрослые… Дай им Бог не повторить прежних ошибок.

У самой кромки воды в борту ковчега открылся лацпорт, и в сторону субмарины заспешил катер, таща за собой вспененные усы. Он обошел субмарину, пилот выключил моторы, и по инерции катер достиг трапа. Команда быстро сошла в него, замыкал всех Судских, поторапливал. Пять минут прошло, и система «Арийца» включилась, задышала автономная жизнь подлодки.

Судских взялся за скобы трапа и ощутил приближающийся шум инверсионного двигателя.

– Спускайтесь, сэр! – позвал его коммандер Полетт, – Сейчас начнется погружение!

Судских отмахнулся. Звук нарастал, он исходил из глубин. Напрягая воображение, он обрисовал в толще воды корпус подводной лодки типа «Огайо». Такие были у Ордена. Палуба и корпус «Арийца» завибрировали, началось погружение, и в тот же самый миг от «Огайо» отделилась торпеда. Она сделала поворот вправо и помчалась к «Арийцу».

«Самонаводка! – похолодел Судских. «Ариец» не успеет…»

Эндрю, все за борт! – крикнул он и прыгнул в катер.

– Не понял, сэр?

– За борт все! – заорал Судских и стал просто вышвыривать команду прочь. Таким его не видели.

С сумасшедшим не спорят. Ходили такие слухи.

В полном одиночестве Судских запустил моторы, дал форсаж. Катер сразу выскочил на редан, как взнузданный конь, и помчался в открытый океан.

Только теперь Судских сбросил капли пота со лба и сел в водительское кресло. Время есть, пора сосредоточиться.

Бурунчик от торпедного винта показался на поверхности, и Судских заложил вираж на пересечку. Сблизился, сколько можно, и торпеда, как живая, нехотя сменила направление.

– Слава Богу!

«Ариец» набирал ход, одновременно погружаясь.

Торпеда медленно сокращала расстояние, пристроившись в кильватерную струю катера. Судских выбрал всю мощь моторов до самой заслонки. Расстояние сокращалось. «Ариец» скрылся, и Судских овладели торжество и подлинно охотничий азарт. Дело сделано, можно и развлечься с умйым животным. Как некогда на трассе с трейлером и гаишными штучками.

– Давай, голубушка, посмотрим, кто кого!

«Голубушка» неумолимо сокращала расстояние. Вот уже менее тридцати метров, различимо хищное рыло…

– Ничего, – успокаивал себя Судских. – Ты тупица…

Катер летел, едва касаясь реданом поверхности, уводя торпеду прочь от ковчега. «Арийца» ей уже не достать.

– Поиграемся!

Двадцать метров.

– Давай, давай, тетя Клепа…

Десять метров.

– Тетя Клепа, вам письма! Ах, какая радость!..

Пять метров.

– Развернула, там… оно. Фу, какая гадость!..

Пора!

Судских заложил левый вираж, и катер лег на борт, взревев моторами от натуги.

Три метра.

Торпеда чутко уловила задержку. Рыльце едва сместилось за катером. Только метр между ними. Открылся весь борт. И в следующий момент столб огня и воды рванулся вверх.

Нуль.

4 – 22

Легко промчавшись сквозь ослепительный свет и брызги по никелированному желобу, Судских вылетел прямо под ноги архангелу Михаилу. Было неловко подниматься с четверенек под осуждающим взглядом воителя.

– Наигрался? – усмешливо спросил архангел и сам себе ответил утвердительно: – Наигрался. Теперь тебя сам Господь не спасет. Иди определяйся в ярус матросовых.

– Зачем? – недоумевал Судских. – Зачем к матросовым?

– Особый ярус. Ты же у нас герой, – улавливал Судских насмешку в его голосе. – Не бойся, туда попадают хорошие люди. Непьющие, добрые и доверчивые. Ты ведь из таких? Сознайся, Судских? Из доверчивых?

– Я из нормальных, – обиделся он.

– Очень нормальный, – остановил архангел. – Потому и дурак. Ты бы лучше на амбразуру сразу кидался, когда ты господин положения, а не когда тебя величают «братья и сестры». Поздно. За одного умного всегда десять полудурков дают, добрых и доверчивых, а дураков вообще бессчетно, чтобы своими шкурами безумно устилали путь наверх тем, кто знает, что там – наверху. А там тепло и сладко, можно дурочку ломать над дураками с помощью полудурков.

Архангел явно насмехался, а Судских, набычившись, слушал. Неординарный поступок был нужен, и обида жгла его насмешками – какую-то секунду он не рассчитал.

– А про меч забыл? А про щит, даденный тебе? Вся учеба насмарку. Ушел и забылся.

Судских хорошо помнил эпизод в самолете и летящую пулю. Тогда обошлось, он был начеку, а тут только что видел тупое рыло торпеды, насмехался над ней, а торпеда тупо устремилась за ним, и теперь он не может утверждать, что он – умный, человечество спас. А торпеда тупая.

– Тупая, тупая! – подтвердил архангел. – А ты умный. Почему опять встретились. Сколько стараний на тебя ухлопано! – вживую сердился архангел Михаил. – Ты бы хоть с Луцевича пример брал, чтил его за ремесло. Всевышний залюбовался, как он тебя оба раза штопал. Вторично когда воз-вернули тебя к жизни, думали, мужик все осознал, может и миссию свою выполнить. А он? Я такой же, как все, босы ноги в росе…

– Я старался жить в ладах со своей совестью, – стал защищаться Судских, невмоготу было слушать упреки. – Я спас детей!

– Довел до лоханки и спас? Чтобы они на опустевшей планете погибли от голода и холода? Ты где раньше был?

– Я отвечу перед Всевышним.

– А Он тебя видеть не хочет. Ясно тебе? Самая страшная кара. Будь ты простым смертным, спрос невелик, а тебя отмстил Всевышний, и ты пренебрег Его волей.

– Да что же я такого сделал и не сделал? – сжал кулаки Судских и форменным образом подступился к архангелу.

– Посмотрите на него! – подбоченился архангел Михаил. – Был несмел в овчарне и слаб на псарне! А сейчас передо мною несправедливо обиженного изображаешь. Покопайся в себе, ты ведь ни одного доброго дела до конца не довел. Нет тебя, – холодно сказал архангел Михаил. – Но какой ты есть, я знаю. Видишь меня? Перед тобой архангел Михаил, да? А будь здесь мусульманин, перед ним стоял бы Мохаммед, доверенный Аллаха, перед иудеем – Моисей. Кто в кого верует, тот своего пророка и увидит. Ты – атеист, никого не должен видеть, а встретил меня. Это и есть твое естество. От христиан откололся, а живешь их мерками. Ты раздвоен. И как ты собирался поводырем стать?

– Я не собирался, – отрицал Судских.

– Смотрите на него! – закрутил головой архангел. – Вызнавал, что хотел, клялся не допустить повторения, от мерзавцев нос воротил, бывая в нижних ярусах, а вернулся, опять знался с мерзавцами. А может, ты имя Бога единого не повторял?

– Кто мерзавцы? – опять сжал кулаки Судских. – Гречаный? Луцевич? Бехтеренко?

– Не хитри! – топнул ногой архангел так, что звякнули бляшки его панциря. – Два последних тобою названных малы в помыслах, но велики делами, а первому в нижнем ярусе быть! – снова топнул ногой Михаил. – Замахнулся – бей!

– Тогда надо бить своих! – не сдержался Судских.

– А кто не дает? – сощурил глаза архангел. – Такому народ вверяется, по старым понятиям это помазанник божий, понимаешь? А народ весь божий, и губить его Всевышний не прощает. Первое законоуложение помазанника – беречь и преумножать народ, а не царя из себя корчить! Вот поэтому твой Гречаный никогда не заслужит прощения. И вообще у вас там на Земле последнее время одна мелкота в правители выбирается. Хилые, лживые, коварные!

– Уже не выбирается, – понуро отвечал Судских.

– А, познали, да? До тупика дошли? Каков поп, таков и приход. Хватит тебя наставлять. Давай жди. Нечего мне с лукавыми лясы точить. Будет тебе суд Божий!

Архангел Михаил развернулся и пошел вверх. Только теперь Судских огляделся, не понимая, где он находится. Под ногами струился лиловый дым, голубеющий выше, и где-то в самом верху оранжево проглядывал свет. Судских попытался подняться следом за Михаилом, и ничего не получилось. Ноги попадали в вату и возвращались в прежнее положение.

– Тишка! – позвал он своего ангела.

– Княже! – откликнулся тот. Судских поискал его глазами и не нашел. Непонятно даже, откуда исходил голос.

– Где ты?

– Здесь я. Только ты меня не видишь и никогда больше не увидишь. Ты в гелах, в преисподней по-вашему. Это еще хуже, чем нижние ярусы, отсюда выхода нет.

– За что же меня так! – завыл от жути Судских. – За что? За что? За что? – вертелся он на одном месте.

– За непослушание, княже, – горевал вместе с ним Тишка. – Ты сейчас вроде самоубийцы.

– Кто заступится за меня? Кто? Не виноват я! Не виновен!

– Не знаю, княже, кто заступится. Ты был не простым смертным, за это большой спрос.

– А ты – ангел мой? Ты ведь всегда неотступно за мной следовал. В чем грех мой? Заступись! Не хочу я оставаться в самоубийцах, не заслужил я! Заступись!

– Боюсь, княже. Гнева божьего боюсь. Слаб я.

– А говоришь, смелым князем был. Я хоть детей спас.

Судских долго не слышал ответа.

– Не спас ты их, Игорь свет Петрович. Все погибли. Творец начинает с чистого листа. Остаются только внесенные в «Книгу Жизни». А с этими детьми ты оставался.

– Совсем, совсем никого нет? – растерялся Судских.

– С Кронидом остались. Он веление Всевышнего выполнил.

Судских почувствовал, как расползается его оболочка и его неудержимо тянет в лиловую жижу.

– Держись, княже! Только не падай, стой! Иначе нет тебя. Держись, еще не все потеряно!

Превозмогая дикую тяжесть, Судских воздел руки над головой и закричал:

– Не виновен! Не виновен!

Не пришло ответа. Он заставил себя двигаться, как делают это, чтобы согреться на холоде. Лилово-фиолетовый туман обволакивал его, и только голубизна выше оставляла надежду, за которой виднелся оранжевый свет.

Тысячу лет, десять или долю секунды длилось его безостановочное движение, он не знал, только смертельная усталость сжимала подобно панцирю стужи. Он пробовал бежать вперед – безрезультатно, вправо, влево, вверх, вниз – все те же цвета, ничего не менялось, он колотился на месте, и нелепость существования добивала. Но остановиться – значит пропасть совсем, и Судских двигал и двигал ногами.

Лишь однажды в сутолоке мыслей промелькнула одна: любая неестественная смерть глупа и нелепа, но он давно уже за гранью жизни, и все же хотелось жить, и он двигался без остановки, как та упорная лягушка, сбивающая лапками молоко в масло. Тогда внизу появится твердь и надежда на спасение.

В какой-то момент нижние цвета поблекли, а голубизна усилилась. Чисто машинально он сделал шаг наверх и ощутил подобие ступени. Шаг, другой – и он среди голубизны. Дышать стало легче. Движение в пустоте прекратилось.

– Тишка! – с надеждой в голосе позвал Судских.

– Нет его, – раздался голос, и Судских узнал, кому он принадлежит. – Ты остался вместо ангела.

Судских поднял голову и ждал, ничего не спрашивая.

– Ты понял?

– Прости. Не понял.

– Быть тебе ангелом-искусителем, – раздался голос, и Судских принял этот приказ, лишь бы не оставаться здесь.

– Есть! Согласен!

– Тебя не спрашивают, – оборвал его голос. – Ты живешь вне времени и пространства, ты – судный ангел и жить будешь теперь моими помыслами – был ответ, и следом он провалился опять в лилово-фиолетовую жижу, она облапила его, спеленала и выбросила на кафельный пол, заляпанный слякотью следов с улицы. Из-под двери тянуло холодом.

Он приподнялся, потер ушибленную коленку и осмотрел свой белый халат – не измазался ли он, когда поскользнулся? Нет, обошлось. И поспешил за стойку. Звякнул колокольчик над дверью, в аптеку входил покупатель, и ему не стоит видеть оплошность ручниста. Уборщица не вышла на работу, и ему приходилось самому подтирать пол. И заведующей нет, и кассирши нет. Что говорить: мы в Советском Союзе.

– Здравствуйте, – надменно приветствовала его осанистая брюнетка. – Лекарство моего мужа готово?

– Доброго здоровьица! Разумеется, готово, – откликнулся он, лихорадочно вспоминая, какое именно лекарство требует дама. Рука сама потянулась к стеклянному цилиндру, крутнула его и остановила в понятном ей месте. Достала пузырек с длинным галуном рецепта. – Вот ваше лекарство. Пожалуйста, двадцать четыре копейки в кассу, – сообщил он и побежал в кабинку кассира.

– Так дорого? – возмутилась дама.

– Каломель, гражданочка, – учтиво ответил ручнист, – а без него препарат неэффективен. Препарат сделан в точности по назначению врача.

– Этот безмозглый профессор Саворский! Я говорила мужу, Блюменталь лечит дешевле и с большей пользой, Андре не согласился. Стоит человеку почувствовать легкое недомогание, медицина готова нажиться на этом, – ворчала она, добывая из кошелька копейки.

Ручнист дожидался ее, протягивая из окошечка кассы пузырек, от которого исходило лилово-фиолетовое свечение, и он волновался, что надменная дама заметит свечение и устроит скандал.

– А почему никого нет сегодня? – обвела она брезгливым взглядом помещение.

– Болеют-с все, – учтиво ответил он. – Грипп-с…

– Безобразие какое-то! Я буду жаловаться в аптекоуправление!

Ручнист только заискивающе улыбнулся, из кассы поспешил открыть перед надменной дамой дверь и, как был в халате, вышел за нею и пристроился сзади.

Она шла, отдуваясь, не замечая ручниста за спиной, а он, вжившись в образ, взял и прыгнул ей на плечи, уселся удобнее.

– Проклятый совок. Скорей бы прочь отсюда! – бормотала она, а ручнист мало того что дал ей везти себя, еще и храбро разговорился:

– То ли еще будет! Еще в Горький, где ясные зорьки, поедешь, походишь за продуктами сама!

Дама не возмутилась на эти речи, будто не слышала.

Они вошли в просторный вестибюль высотки, и возле лифта ручнист спрыгнул на пол. Дождались оба, пока грудастая домработница открыла по звонку дверь. Ручнист ущипнул домработницу за грудь, и та недоуменно уставилась на хозяйку, не замечая его. Без видимых причин дама разразилась бранью:

– Живешь на чужих харчах, получаешь деньги и вечно недовольна, вечно недовольна!

– О! Чего ж за сиську щипать?

– Какие глупости ты говоришь? Слушать противно! Сходи-ка лучше за свежим хлебом.

– Утром брали!

– Иди сейчас, – властно приказала дама, домохозяйка ойкнула, обиделась, а ручнист не стал слушать их перепалку и, мурлыкая под нос: «Ландыши, ландыши, светлого мая приве-е-т», – устремился по широкому коридору внутрь квартиры.

Он свободно ориентировался здесь, будто жил всегда. В кабинете он сел на кожаный диван с высокой спинкой и промолвил, разглядывая хозяина за широким письменным столом:

– Иди и быстренько выпей лекарство.

Хозяин с массивным костистым черепом встал и крикнул в коридор: Елена! Ты принесла мое лекарство?

– Принесла, Андрюша, сейчас, – появилась она с пузырьком и столовой ложкой в руках.

Прямо у двери он выпил из ее рук столовую ложку микстуры, поморщился и тоном избалованного ребенка сказал:

– Представляешь, как меня обидел Черников? Он сказал, что моя релятивистская теория в корне противоречит марксистско-ленинскому учению. Видите ли, Илья Франк прав, а я нет. Как тебе это нравится?

– Релятивизм, – наставительно произнесла дама, – как таковой меня интересует мало. Ты мне скажи, когда у нас будет не относительный, а настоящий «ЗИМ»?

– Леночка, скоро. – Он виновато опустил глаза. – Я такое придумал, такое… – Он зажмурился, будто съел что-то очень вкусное.

– Чертям тошно покажется! Новейший вход в невидимое, нейтронное облучение реагирует только на человеческое тепло! Представляешь, бомба, в сто тысяч раз сильнее хиросимской! Ты только взгляни, – направился он к своему столу.

– Андре, оставь эти забавы себе, я устала, – остановила она.

– Жаль, – огорчился он. – Это величайшее открытие, я – бог, понимаешь? Это невероятно, буду пробиваться прямо к Хрущеву.

Ручнист усмехнулся, слез с дивана и, подойдя к столу, взял несколько листков бумаги, густо исписанных формулами. В конце приписка: «Я всех заткнул за пояс!» Он снова усмехнулся и положил листки на стол.

– Академик, – позвал он, – иди сюда, ознакомься…

Формулы исчезли. Только приписка в конце сохранилась.

Академик взял листки в руки и долго разглядывал их.

– Что же я этим хотел сказать? – рассеянно пробормотал он. – Ах да!.. Я решил бороться с рутиной…

Он сел к столу, отодвинув книги и рукописи в сторону, взял авторучку и начал писать, проговаривая текст вслух:

– Первому секретарю ЦК компартии большевиков товарищу Хрущеву Никите Сергеевичу. Уважаемый Никита Сергеевич! В то время как весь советский народ свершает трудовые подвиги на строительстве советской родины…

– Правильно, – похвалил за спиной ручнист. – Пиши кляузы, а про бомбу забудь. Ты уже изрядно напакостил с атомной бомбой. Всевышний гневается, себя с ним сравнил! Пиши, не отвлекайся! А за твою неординарность Он решил превратить тебя из черта в ангела. Будешь ты каяться до конца лет своих и станешь великим миролюбцем!

Академик рассеянно кивнул, продолжая подбирать самые емкие слова для выражения обид на непонимание, что не дают работать великому советскому ученому, а он может сделать переворот в науке и сделать Советский Союз недосягаемым благодаря новейшей бомбе.

Ручнист вышел, с удовольствием покатался на лифте между этажами, потом запустил домохозяйку с сумками в лифт и доехал с ней до квартиры, наставительно сказав даме:

– Микстуру академику давать регулярно три раза в день. Не дай Бог соединиться черту с ангелом. Когда черт стукнет башмаком по трибуне, академик превратится в ангела.

Ручнист вышел на разогретый асфальт. С тех пор как он покинул аптеку, зима сменилась жарким летом. Хотелось пить. Он подлетел к павильону «Соки-воды», предвкушая, с каким удовольствием выпьет стаканчик-другой газировки с малиновым сиропом, но откуда ни возьмись появился лиловофиолетовый вихрь, скрутил его в кокон и увлек в голубое небо с оранжевой подпалиной.

– Газировочки бы, – жалобно попросил ручнист.

– Нет там газировочки, – произнес голос. – Не изобрели еще. Зато Зоны теперь не случится. Тебе зачтется. Справишься с новым заданием. Я подумаю, не вернуть ли тебе оболочку…

5 – 23

Прокуратор Пилат не любил выбираться из прохладной Кесарии и наезжал в Иерусалим только тогда, когда требовали этого самые неотложные дела и обязательные празднества. Приезжая в столицу Иудеи, он по обыкновению останавливался во дворце Монобаза, где его привычки знали прекрасно и любые пожелания исполнялись с полуслова. Сюда, к Понтию Пилату, совершенно скрытно доставляли самых очаровательных и малолетних иудеек, до которых он был очень охоч, и никто в городе не подозревал, сколь откровенные оргии велись под покровом темноты во дворце, где ни один светильник не вызывал любопытства и не в чем было обвинить строгого прокуратора.

В этот раз он велел приготовить для себя дворец Асмоне-ев и перенести туда из ристалища судейское кресло.

Поставщики малолетних проституток от обиды могли закусить косточку указательного пальца и оплакать потерю дохода, но коль скоро наместник Рима изменил постоянной привычке, нужно искать причину этому куда более существенную.

Неплохо познавший Иудею, Понтий Пилат с большим умыслом сменил привычный дворец на этот, расположенный на окраине верхнего города, который буквально просматривался насквозь любопытным взглядом, пронизывающим его, как камень пущенной пращи. Дворец Асмонеев возвышался над обширной площадью, а та, в свою очередь, соединялась мостом с Иерусалимским храмом. Сюда проще всего собрать практически все население города и окрестностей и в случае необходимости быстро перекрыть его войсками. Пусть огорчаются сутенеры, но для Понтия Пилата в столь ответственный момент проще забыть любимые излишества, не дать пищи досужим перетолкам.

Дело, из-за которого он оставил свое прохладное жилище на побережье, было нешуточное: возмущенный Синедрион требовал утвердить казнь некоего самозванца Иисуса Назаретянина, объявившего себя царем иудейским. Протекторат и без того лихорадили частые возмущения, недовольства, бунты следовали один за другим, притом генералы иудейской церкви искусно разжигали конфликты: они стравливали религиозные группы друг с другом, чем создавали еще больший хаос. Приход самозванца мог вылиться в подлинное восстание, а римский гарнизон повинуется плохо из-за частых стычек с мирными жителями и готов крушить все вокруг в этой взбудораженной провинции.

На прокуратора сыпались доносы в Рим, будто бы он специально сеял раздоры, и свирепый Тиверий мог в конце концов отозвать его и предать казни. В вину император мог поставить ему только одно – подрыв авторитета. А что может сплотить их против захватчиков лучше, чем появление отпрыска Давидова?

Жестокий для римлян, Тиверий не любил волнений в провинциях. Направляя Пилата в Иудею, он наставлял его: «Разумный пастух стрижет своих овец, но не сдирает кожи». А Пилат уже раздразнил иудеев тем, что использовал священный еврейский клад Корбан на постройку акведука, подающего воду в иссохший от жажды Иерусалим. Появилась вода в достатке – обвинили в нарушении клятвы Цезаря никогда не прикасаться к таинствам еврейской церкви. Еще одно серьезное обвинение – клятвопреступник…

«Подленький народец! – раздраженно думал он, вынужденный ехать в духоту перенаселенного города. – Что ни сделаешь для них, все плохо, еще и потомок Давида на мою голову!»

– Тертоний, – обратился он к своему писарю, – что слышал об этом Назаретянинс?

– Многое: проходимец почище Агриппы, – ответил Тертоний. Агриппа был на слуху и здесь, и в Риме. Промотав свое состояние, сделался нравственником. – А Назаретянин сделался нравственником, чтобы сколотить состояние. Собирает толпы голодранцев и вещает, что он истинный потомок Давида, пришедший освободить иудеев из римского плена.

– Казнить немедленно! – возмутили Пилата последние слова.

– И это правильно, – поддержал Тертоний. – Садуккеи будут довольны. Но возмутится другая часть евреев, ведомая фарисеями. Садуккеи зажрались, а фарисеи зарятся на их роскошь, спят и видят, когда явится с небес потомок Давидов и вернет Израилю прежнее величие.

– А что, этот Назаретянин в самом деле еврей и соблюдает нравственные нормы? – спросил Пилат.

– Как все, – усмехнулся Тертоний. – Не так давно блудница из нижнего квартала, всем известная Мария, раскричалась на весь город, что он спал с ней и не заплатил. Народ собрался, хотели волочь Назаретянина мытарям, а он простер над ней руку и говорит: ты святая женщина, дала приют сыну божьему, зачтется тебе – и ты станешь святой. Ушлая бабенка сообразила и кинулась ему в ноги: сын божий, сын божий! Там был по случаю соглядатай из самаритян, слышал, как эта блудница говорит ему тихо: ладно, прощаю тебе долг. Не знаю, какой ты там сын божий, но трахаешься как бог. Проходимец по всем приметам.

– Откуда он взялся на мою голову! – воскликнул Пилат недовольно, понимая, сколь сложно будет выносить ему приговор на этот раз. Так запутал нынешнее дело Назаретянин, что проще было отправить его в Рим и казнить там… Только Тиверий в любой момент может отойти к праотцам, и как посмотрит преемник на фокусы Пилата? Доносчики постараются.

– А ты удивишься, славный Пилат, – напомнил о себе Тертоний. – Когда б узнал, что самозванец-самнит из Перуджи…

Будучи самнитом, потомком славного племени, Понтий Пилат не любил, когда поминали его происхождение и родство с покоренным племенем. Но сейчас упоминание пришлось по сердцу.

– Самнит? – переспросил он.

– Более того, – продолжал велеречивый и хитроумный Тертоний, по матери он восходит к этрускам, которые поклонялись богу Арию и до сих пор считаются знатоками таинств.

– Пожалуй, велю его выпороть и выгнать из Иудеи, – сделал выбор Пилат.

– И это было бы правильно, – согласился Тертоний, – если бы Назаретянин оказался тем самым Иисусом из Перуджи.

– Что ты хочешь сказать?

– Славный Пилат, настоящего Иисуса иудеи забили кам-; нями года два назад. Первосвященникам иудейской церкви не понравились его проповеди о боге Арии, которого исповедуют ессей, самая таинственная еврейская секта, не отрицают и фарисеи бога Ария, лишь садуккеи, сплошь из правящей знати, проклинают Хрия и поклоняющихся ему.

Это садуккеи разожгли толпу и настроили забить Иисуса камнями. Но свято место пусто не бывает. Явился новый Иисус, иудей от рождения, стал приметен садуккеям, и решили они использовать его в своих интересах. Каиф-первосвященник был уверен, что лже-Иисус отвратит толпу от неповиновения, а он втерся к церкви в доверие и хитро обманул их, стал выдавать себя за истинного потомка царей иудейских. Как поступит теперь славный Пилат? – изложив все россказни, поинтересовался Тертоний. Ему надоела Иудея, и любой повод мог пригодиться для отъезда в Рим.

– Прежде всего, Тертоний, когда будешь готовить мой отчет императору, первого называй Исус, а проходимца – Иисус.

Произнес Пилат и надолго задумался. Сами боги давали ему случай укрепиться. Тиверий стар, очень скоро его место займет Гай, прозванный в народе Сапожком, и тогда многое изменится в жизни самого Понтия Пилата. Тиверий жесток, Калигула еще и сумасброден. Тиверий заключил в тюрьму Агриппу, правнука Ирода, за то, что он принародно обещал поздравить Калигулу с восшествием на трон. Агриппа, подобно Калигуле, сожительствует со своей сестрой. Родство душ…

– Он освободит Агриппу и сделает его царем иудейским, – в раздумье произнес Пилат.

– Ни за что, славный Пилат! – возразил Тертоний. – Тиверий ненавидит Агриппу.

– Постой, – поднял руку Пилат. – Я думаю. Сейчас мы имеем двух иудейских царей: одного в заточении в Риме, другого здесь, – рассуждал он вслух. Тертоний кивнул, но Пилат свой монолог продолжал без слушателей, больно опасно: «Агриппа хитрец, по воцарении он усилит Иудею и создаст множество неприятностей Риму. Значит, мне лично. А если пойти наперекор иудейским первосвященникам и садуккеям – сделать Назаретянина царем? Тогда надо действовать немедленно, послать отчет Тиверию, где обвинить Агриппу в подготовке заговора: это разброд внутренний, но не внешний. Это надо мне и Риму».

– Как считаешь, Тертоний, если подтвердить происхождение самозванца и сделать его царем? – спросил Пилат.

– Это мудро, – согласился Тертоний. Он понял прокуратора: Понтий Пилат получил союзника в лице Назаретянина и одновременно его руками уничтожает еврейскую знать, возненавидевшую Назаретянина и Пилата. Первого за поборы внутренние, второго за поборы явственные.

– Вели привести сюда этого самозванца и оставить нас наедине, – распорядился Пилат.

Тертоний попятился, и вскоре из глубины зала раздался его повелительный голос, прежде мягкий в присутствии прокуратора и такой жесткий без него.

Два центуриона ввели Назаретянина и оставили его перед Пилатом. Одетый в простую домотканину, он не выглядел иудейским царем или наследником еврейских вотчин.

Пилат вгляделся в него пристальнее и сразу понял, что видит человека особых качеств, способного долго сносить лишения ради большой цели. Таким может быть истинный наследник царских кровей и авантюрист высокого пошиба.

– Ты называешь себя потомком Давида? – спросил Пилат, принимая строгое выражение лица.

– Люди назвали меня потомком Давида, – ответил Назаретянин без страха и подобострастия. – Меня же не прельщает царство земное, но только божье.

– Так-так, – произнес Пилат, сообразуясь с ответом. Он не ошибся в смутьяне. – А если я велю тебя отпустить и буду просить Тиверия сделать тебя царем иудейским?

– Все в руках божьих, – смиренно ответствовал Назаретянин, но Пилат обратил внимание, как это было сказано. Назаретянин не прочь поторговаться.

– Так да или нет? – настаивал прокуратор. – Будешь ли ты разумным правителем?

– Отец мой, Царь небесный, обязал меня быть справедливым.

– Я уже слышал это, – выразил раздражение Пилат. Трудно сговориться с таким. Цели открывать не хочет. Хорошо… – Я оставлю тебе жизнь, – произнес прокуратор, изучая лицо Назаретянина. Оно не выражало благодарности, но интуитивно Пилат догадывался, что пленник удовлетворен.

– Только не выдавай себя за сына божьего, – неожиданно закончил Пилат.

– Если нога скажет: «Я не принадлежу телу, потому что я не рука», то неужели она потому не принадлежит телу? – ответил ему Назаретянин.

– Ты говоришь выспренно и попросту морочишь голову простолюдинам, – не поддался на диспут Пилат.

– Я говорю языком божьим, – продолжал держаться независимо Назаретянин.

– Я понял тебя, – с иронией ответил прокуратор. – По-моему, Синедрион прав, ты проходимец, и я велю казнить тебя.

– Ты не можешь сделать этого, я не в твоей власти.

– Еще как сделаю! – возмутился Пилат. – Завтра и на кресте! И посмотрю, как твой отец небесный спасает тебя.

Пилат вызвал стражу и велел увести Назаретянина.

Бесспорно, вжившийся в роль иудей держался красиво.

Пилат испытывал двойственность. Ему очень хотелось казнить Назаретянина, позлорадствовать над его скоморошьей уверенностью, но дела земные не давани сделать этого. Куда удобнее создать видимость казни и сохранить ему жизнь.

Утвердившись в решении, он вызвал сотника.

– Ты лично со своими легионерами из моей охраны будешь стеречь этого узника. Чтоб муха к нему не пролетела.

Сотник поднял руку и собирался уйти, когда прокуратор окликнул его:

– Послушай, по силам тебе сыскать человека, похожего на этого Назаретянина?

– С подобной рожей разбойника – не составит труда, – уверенно ответил сотник. – Есть несколько на примете.

– Тогда будет так, – распорядился Пилат. – Казнь я перенесу на послезавтра. А завтра ты покажешь мне замену. Ты отведешь его в узилище, а настоящего тайно перевезешь ко мне в Кесарию. Получишь когорту.

– Я понял тебя, славный Пилат, – поклонился сотник и ушел.

«Если бы ты понял меня до конца, командовать бы тебе легионом», – усмехнулся Пилат и отправился готовиться к ужину.

Он ужинал в одиночестве. Задуманное требовало спокойного отстоя, из-за чего он не пригласил разделить трапезу Бара. Тот с незапамятных времен юности был его спутником в проказах. Лихой вояка и бабник, первый участник попоек и оргий Понтия Пилата. К тому же Бар с двумя когортами расположился у Аримафеи, и посылать гонца долгое дело.

Зато в плотских утехах отказать себе было трудно.

– Тертоний, – сказал он помощнику. – Тебе не хочется сделать приятное для своего господина?

– Славный Пилат, – с готовностью отвечал Тертоний, – здесь есть уже желающая сделать тебе приятное.

– И кто же?

– Вероника, сестра заточенного Агриппы.

– Вот как? – оживился Пилат. – Как тебе удалось?

– Она сама просила о встрече.

– Веди… – согласился Пилат, хорошо понимая, что Вероника станет просить за брата.