Текст книги "Набат-2"

Автор книги: Александр Гера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 40 страниц)

– Сегодня дел полно, а завтра приеду пораньше.

Отговорка принята, прощались без ругани.

«А с Любашей надо разобраться. Страстями тут не пахнет, меня, старого козла, вряд ли уже кто полюбит. А интерес к моей персоне выяснить необходимо».

Он позвонил Любаше, и она с радостью ждала его приезда. Еще бы: крупную рыбу не торопясь берут.

Любаша умела быть приятным собеседником. Судских пришлось оживить свои знания в искусстве, литературе, живописи, а она, тонко понимая их ограниченность, не заостряла внимания на его провалах. Милая болтовня. Внешне выглядит красиво, а внутренне Судских был недоволен собой. Его жена, выпускница иняза, в молодости была завзятой театралкой, прилично рисовала и даже выставлялась, в рассуждениях об искусстве давала ему сто очков вперед. Постепенно это стало причиной их отчуждения. За годы совместной жизни он поднаторел, многое узнал, вычитал, чему способствовали Григорий Лаптев и книгочей Смольников. Сейчас, в разговоре с Любашей, ему нельзя проигрывать, упустить приоритет. Иначе, понимал он, упустив поводья беседы, соперник станет навязывать свою точку зрения, станет исподволь помыкать им.

«А куда это я наладился? – осадил себя Судских. – Жениться на Любаше я не собираюсь, любовницу заводить не хочу, а выяснить у нее необходимое смогу без тонких знаний. Так ради чего огород городить?»

Свое присутствие здесь он понимал однозначно: у Любаши к нему интерес шкурный. Знает она, кто он, или нет, принимая за преуспевающего бизнесмена, он ей нужен самцом. Шкурка с отливом – еще лучше. А он здесь не ради тела выше колена…

До него уже добрались. В интеллектуальном бою он проигрывал по очкам, в драчке, где сражаются без перчаток, вообще голяком, женщины не спешат выкладывать опыт, если хотят заполучить спутника жизни надолго. Этакого спарринг-партнера. И мужички выкладываются вовсю. Вот, мол, я царь и лев и самый-самый на земле.

– А ты еще очень ничего, славный воин, – сказала она, приподнявшись на локте и разглядывая его. – Очень даже…

Взгляд ее был пристальным, так она еще не смотрела на него. Прежде она глаза прикрывала, изображая овечку или восхищенную козу. Теперь Судских встретил взгляд львицы. Он воспользовался сиюминутной слабостью Любаши и проник в ее подкорку.

В полумраке по наклонному коридору он спускался глубже и глубже. Замедленный стук сердца утомленного человека, расслабленность, полное насыщение, все открыто.

За первым же поворотом он увидел свою жену. Та грозила пальцем, но не ему, а хозяйке этих полутемных ходов. Судских прошел мимо, как нашкодивший кот, только обратил внимание, что жена одета в платье, какое было на ней в день их первого знакомства. Молодая, красавица, с пышной косой… В косу он влюбился сразу. Едва он минул свою молоденькую жену, нос к носу столкнулся с мужчиной средних лет и явно иностранцем. Еще дальше он приметил пожилого человека, лысого, в очках, с беспомощно разведенными руками. Рядом с ним – чем-то сразу настораживающий чело-бек с непонятным предметом в руке. Пистолет не пистолет… Темнота наползала, и проход стал вдруг стремительно сужаться: Любаша обнаружила его, надо быстро выходить.

Их взгляды опять встретились, только сейчас у обоих они стали виноватыми, как бывает, когда оба узнают постыдную тайну, которую знать не очень хотелось.

– Ты хочешь уйти? – опередила она его вопросом.

– Да, – ответил Судских и отвел глаза. – Мне надо доделать дела в офисе. Я выкроил для тебя время.

– И больше не вернешься, – без тени вопроса сказала она.

– Давай не зарекаться? Не накручивай себя.

– Я знаю. Во мне только что сломалось что-то. Буквально в доли секунды.

Часы показывали половину первого ночи.

Через час он был дома.

Его ждали. Сын с радостью, жена с немым вопросом. Жены чувствуют приход и предчувствуют уход. Особенно те, кто старше своих мужей, а она и была старше на три года. Он успокоил ее взглядом невинного младенца, а она угадала в нем особый к ней интерес. И выразил желание поесть чего-нибудь. Сын составил компанию, и они дружно отужинали все вместе в поздний час.

В спальне светлое небо над семейным очагом стала быстро затягивать ревнивая туча. Не дожидаясь громовых разрядов, Судских поспешил с вопросом:

– Слушай, ты откуда знаешь Любовь Сладковскую?

От изумления она забыла слова упрека.

– Любку? Сладковскую? А почему ты спрашиваешь? – тотчас насторожилась она: крадется вор…

– Решается вопрос, – приготовленно отвечал он, – с приемом Сладковской к нам на службу.

– Гос-с-поди! Вы там с ума посходили! Любку Сладковскую в органы? Как при Ельцине: одних бездарей и проституток берут. На этой сучке клейма негде ставить. С ранних лет блядством занималась!

– Дело не в ее моральных качествах, а в знании языка.

– Кто тебе сказал? – зашлась нервным смехом жена. – Да она по три захода один зачет сдавала! А на экзаменах только этим делом выезжала. Господи, кто ее только не пользовал!

– Обожди, – нахмурился Судских. – Ты не про ту говоришь.

– Любка? Маленького росточка? Козочка? Родинка на шее?

Пришлось подтвердить.

– Господи! Да мы вместе иняз окончили, один курс! Она сейчас в группе переводчиков Думы?

«Но возраст!» – чуть не ляпнул Судских. Тогда историю с приемом на службу в УСИ пришлось бы повторить в ином ключе.

– Все сходится, – подтвердил Судских.

– И такую аферистку брать в органы? Она кое-как иняз окончила, выскочила замуж за иностранца, за шведа. Я, между прочим, познакомила. Уехала Любка в Швецию и через год вернулась. Девчонки с нашего курса говорили, он ее со своим другом застукал. Тут уж не обессудь, девонька, – развод и девичья фамилия. И где она потом только не работала – отовсюду гнали. Тупица еще та. Но аферистка высшей пробы, устраиваться умела. То в одно министерство, то в другое, а потерялась она лет пять назад и объявилась сразу в Думе. В первом созыве депутатом была, потом пристроилась в группу переводчиков. В Думе все проститутки, – уточнила она. – Девчонки наши рассказывали: пластику сделала, подтянула кожу везде, встретишь, не узнаешь. Под пятьдесят, а козочку изображает.

«Так, Игорь Петрович, – выговаривал сам себе Судских. – Это еще уметь надо пятидесятилетнюю бабу за девицу принять. Вы не просто козел, а суперкозел! На силиконовых сиськах резвился! Вот это отмочил так отмочил…»

Из мрачных мыслей его вывел задумчивый голос жены:

– А не рассердись я на него, быть бы мне фрау Густавссон и жила бы я сейчас безбедно и счастливо.

– Можешь заново попробовать, – оскорбился он.

– Я однолюбка, Судских, – не оскорбилась она. – Не думала, что из талантливого философа получится бездарный генерал.

– Почему это я бездарный? – нахмурился Судских.

– Такую аферистку проглядел! Не бездарность ли? – хохотала она с явным удовольствием.

Срочно требовался уводящий в сторону вопрос, иначе грозы не миновать. Еще и Любаша тут…

– А почему с такими скромными возможностями она неплохо устраивалась? По блату?

Жена принялась сразу осваивать новую тему:

– Папины друзья тянули наверняка. Папаня у нее был какой-то мутный. Никто не знал, чем он занимается, а Любка не делилась. Я его всего раз видела. На пятом курсе он пригласил нас с Любкой на вечер в шведское посольство. Маленький, плешивый, незавидный мужичонка. Подъехал на кремлевской «Чайке» с женой. Жена – писаная красавица, а он рядом с ней квазимодо какой-то. Отчество у него, помню, дурацкое было – Менделеевич. И глаза хорошо запомнила: острые, как у шизиков. Вот на том вечере я с Улафом и познакомилась… А Любка отбила, – созналась она.

Утром Судских затребовал ориентировку на Сладковского Михаила Менделеевича. Ответ пришел краткий: «Сладковский Михаил Менделеевич. 1917 года рождения. С 1937 года работал в аппарате Совнаркома. С 1950-го в аппарате Президиума Верховного Совета». Ни где работал, ни с кем работал, где крестился, женился – ничего нет. Умер два года назад. А ведь запрос Судских подавал в архив КГБ, где все про всех. С чего вдруг нет сведений?

3 – 14

Судских не напоминал Гуртовому о себе недели две. Луна пошла на убыль, и он разыскал его.

– Я держу слово, Леонид Олегович. Пора.

– А я думал, это была шутка, – удивился звонку Гуртовой. – Всего лишь обмен моей свободы на некую услугу. Меня ведь невозможно излечить, я консультировался.

– Вот как? Когда я давал вам слово, я был уверен в обратном. Собирайтесь, завтра едем.

При всей запущенности его болезни уверенность Судских была твердой. Примеры отсутствовали, но Судских видел Гуртового другими глазами – он видел его молекулярный портрет, и та часть молекул, которая отказалась служить организму, требовала восстановления. Только и всего. Чудес не бывает, но бывают чудаки с иным зрением.

Судских привез Гуртового на Сорокапятку под надзор Аркаши Левицкого, к целебному родничку.

– Морковный сок, свекольный, родниковая вода, массаж, прогулки на свежем воздухе. Все, – выложил Судских.

– Вы шутите, Игорь Петрович, – не поверил Гуртовой, считая, что его попросту заманили в ловушку. – Зачем?

Хотите пари? Через месяц ни один врач ничего не обнаружит!

– Полцарства! – поддался его уверенности Гуртовой. – Но на чем строится ваша уверенность? Вы знахарь?

– На простоте лечения. У вас идет распад костного мозга. Средств регенерации ткани современной медицине не известно, а древней – да. Слушайтесь Аркадия беспрекословно. И верьте мне.

Морковь морковью, но Левицкий владел искусством китайского массажа древней философской школы, когда весь процесс лечения сводится к будированию кровеносных путей В этом Судских доверял Левицкому, а в целебные качества родничка верил свято.

Перед отъездом он спросил Гуртового:

– Вам не доводилось слышать фамилию Сладковский? Михаил Менделеевич?

Гуртовой вопросу не удивился, вилять не стал.

– Отчего же? Вполне. Если вас интересует его дочь – это другое дело. Протеже в группу переводчиков составил ей я. Ей вменялось познакомиться с вами во что бы то ни стало.

– И все же отец интересует больше, – настаивал Судских.

– Кремлевский астролог, – сжато ответил Гуртовой. – Личность малоизвестная. Знаю только, он умер в один день с Кагановичем.

– Есть определенная связь?

– Возможно, – поджал губы Гуртовой. – Подробнее давайте поговорим об этом через месяц. Я хочу соблюсти условия нашего договора. Пока не время.

Ответ исчерпывающий. Раскрываться ран] ше времени Гуртовой не хотел, в исход лечения верил мало, торопиться незачем.

Но теперь было с чего начинать!

Выяснение личности Сладковекого Судских возложил на Бехтеренко, себе же отвел участок более интимный – через Любашу. Может быть, она не знает, чем занимался ее отец, но вехи жизни знала вполне.

Они созвонились. Любаша страшно обрадовалась ему.

– Я совсем не надеялась больше увидеть тебя! ли – Почему? Я вроде на юного ловеласа не похож, – возразил Судских с усмешкой.

– Влюбленную женщину не обманешь. Тебе искренне хочется видеть меня? Или…

– Очень, Любаша, – остановил ее Судских. – Как, скажем, сегодня? Ты располагаешь временем?

– Давай завтра? Я сегодня не совсем здорова. А завтра я тебя такими вкусными штучками накормлю! – промурлыкала она, и Судских не стал настораживать Любашу настойчивостью.

Что некоторое время занимало его мысли, так это разность оценок личности Любаши. Жена считала ее потаскушкой, аферисткой и в грош не ставила. Женская логика при оценке соперниц. Он же знал ее как человека, понимающего искусство, начитанную, умеющую создать уют и найти путь к сердцу мужчины. Так-то оно так, но его сударыня зрила в корень: не связывайся – сучка, и делиться тобою с ней не собираюсь – все мое.

К его удивлению, позвонил Бехтеренко и сообщил, что по Сладковскому он отработал. Часа не прошло!

– Как ты так быстро умудрился, а, Святослав Павлович? – не скрывал удивления Судских.

– Сам удивляюсь. Из двух разных половинок один зипун сшил. Сладковский непосредственно участвовал в поиске библиотеки царя Грозного по личному распоряжению Берии. Кстати, Смольников подтвердил: в семнадцатом веке книги находились в Выксунском женском монастыре.

– Выксинском, может? – поправил Судских.

– Именно Выксунский, – настаивал Бехтеренко. – Хотя грамотнее говорить, как вы сказали. Это от Петра Первого пошло. Он затеял в Выксе металлургический завод ставить, и «выксинский» ему не понравилось. Выксить на старом жаргоне – врать без оглядки. И в точку. Более бессовестных вралей, чем в Выксе, по всей Руси нет. Видно, определенные факторы местности сказываются. Водичка там с большим содержанием железа, на психику давит, так Гриша Лаптев сказал. Вот так царь Петр хотел хоть чуточку изменить характер ее жителей, – со смехом рассказывал Бехтеренко. – Заводчик Першин клялся Петру поставить завод к следующей осени и обманул. Еще раз клятву дал на кресте и опять обманул. Третьей клятвы Петр не дождался. Умер. Но женский монастырь частично разгромил, отдавая его земли заводу. Дело в том, что в этот монастырь Романовы заключили мать царевича Дмитрия, а Петр, как и все Романовы, люто ненавидел все, связанное с их восхождением к власти. Богатый монастырь захирел, монашек большей частью развезли по другим обителям, тогда и книги исчезли. Смольников установил дальнейшую судьбу игуменьи монастыря. Она скончалась в тоске на Рязанщине.

– Почему в тоске? – зацепился за неординарное сравнение Судских. Хотелось расшифровки.

– А на это есть подлинный синодальный документ. За хранение непотребных книг игуменью Параскеву от Церкви отлучить, пытать нещадно, куда эти книги делись. Параскева тайны не открыла. Их дальнейший след обнаружился случайно, тут нам Виктор Вилорович помог. В архивных документах нашли донесение уполномоченного ОГПУ по Рязанской области о том, что дом купца первой гильдии Боголепова в Сарае, где умерла Параскева, снесен в 1878 году и при сносе обнаружен тайник с древними книгами, которые отдали на изучение некоему Петухову Л.Д. Видимо, ему грамотешки не хватало, и он повез книги в Москву. Так писали «Губернские ведомости». В Москве Петухов остановился в доме госпожи Тумовой, а дом этот сгорел в одночасье на второй день по приезде Петухова – так похихикивала газета, намекая на невезенье Петухова. Скорей всего Петухова в Рязани недолюбливали за гонор. Но книги он спас. На пожаре простудился и вскоре умер. Госпожа Тумова обвинила в пожаре Петухова – курил в комнатах – и книги забрала себе в качестве компенсации за ущерб и продала за сто рублей шведу Эрику Густавссону.

– Кому? – резануло слух Судских.

– Густавссону. Знакомое имя?

– Очень знакомое. Продолжай, Святослав Павлович, – навострил уши Судских.

– Эрик Густавссон постоянно проживал в Москве и слыл знатоком российских древностей, даже не польстился на высокую должность в Петербурге. Умер он накануне первой русской революции. Его сын, Свен Густавссон, собирался выехать в Швецию сразу после смерти отца, но по каким-то причинам дотянул до Октябрьского переворота. Есть даже документ о разногласиях с российской таможней: часть багажа, предназначенного к вывозу в Швецию, запрещена в 1905 году. В том числе книги.

– Ты думаешь, те самые? – спросил Судских.

– На сто процентов. Свен Густавссон, умирая в 1923 году, завещал эти книги, которые оставались в Москве, своему сыну Адольфу. Об этом в ГПУ знали и, когда Адольф Густавссон прибыл в Россию в качестве инженера фирмы «Сименс– Шукерт», за ним установили плотное наблюдение, но безрезультатно. Никаких книг он не разыскивал и уехал обратно в Швецию после крупного процесса по делу «Метро-Викерс», а в 1959 году появился его сын Якоб. Вот он-то интерес к книгам проявил и попал в поле зрения КГБ.

– А дети у него были?

– Двое. Сын Улаф, который работал при посольстве Швеции, и дочь. Она в Россию не выезжала. Что интересно, Михаил Сладковский работником МГБ и КГБ никогда не числился, но результатами поиска книг интересовался в первую очередь. Отчеты попадали ему в Президиум Верховного Совета. Есть расписки в получении документов, – завершил рассказ Бехтеренко.

– Обожди-ка, Святослав Павлович, – попросил Судских. – По другим сведениям в отправке книг на «Саломее» в 1928 году участвовал Сунгоркин. Адольф Густавссон выехал назад в Швецию в том же году и книг не вывозил, а сын его возобновил поиск в 1959 году, и это были те самые книги, которые интересуют нас. Его сын Улаф, судя по некоторым данным, поиск продолжил. Он познакомился с дочерью Сладковского, женился на ней, увез в Швецию, но через год развелся с ней. Видать, Любовь Сладковская о книгах ничего не знала. Давай подведем итог. А: книги могли вывезти на «Саломее». Б: возможно, вывезли не те книги.

– Подождем сообщений от Бурмистрова, – мудро рассудил Бехтеренко. – Ждем сообщений со дня на день. О самом Сладковском интересно узнать?

– Еще как. Слушаю внимательно, – ответил Судских, отметив про себя, что Бехтеренко ни одним словом не упомянул о его знакомстве с дочерью Сладковского.

– Прежде всего это родственник Лазаря Кагановича.

– Для начала весело, – усмехнулся Судских.

– Точно так, Игорь Петрович. Их было несколько, таких родичей, кого он просил сменить фамилию. Писатель Пистер – Пинхос Менделеевич Каганович. Моисей Менделеевич, стай-ший Сомовым. Пистер и Сомов были репрессированы в 1949 году и умерли на Колыме, оба в 1950 году, а Моисей Менделеевич, он же Михаил Сладковский, благополучно пережил родственников. В аппарате Совнаркома он работал протоколистом до 1931 года, а в 1938 году возглавил специальный архив. Знаете, кто протежировал ему? Кто высоко взлетел в том году?

– Берия? – догадался Судских.

– Именно! Он же поспособствовал его переводу в аппарат Президиума Верховного Совета и готовился сменить Георгадзе. Однако в это время его отношения со Сталиным разладились, и Сладковскому пришлось довольствоваться местом референта-архивариуса. Но все равно и тут много интересных деталей. Оклад Сладковского был выше оклада любого министра, он разъезжал на «Чайке», имел правительственную дачу. Сладковский был единственным из мелкой сошки, кто раз в три месяца посещал кабинет и дачу Сталина. А если Сталин уезжал отдыхать на юг, туда обязательно выезжал Сладковский.

– Тут я немного приподниму завесу тайны, – сказал Судских. – Сладковский считался астрологом Кремля. В те времена это не афишировали, но прогнозы учитывались. Только скажи мне, каким боком он касался розыска книг?

– Никаким. Видимо, распоряжение Берии было устным.

– А в масонской ложе он состоял?

– Сложный вопрос, – затруднился Бехтеренко. – Мы почти ничего не знаем о масонах тех лет. Спецархив КГБ исчез по личному приказу Берии в 1953 году. Известно, в частности, что Берия предлагал Хрущеву этот архив в обмен на жизнь. Никиту он не заинтересовал, его масонские тайны не пугали, боялся он другого архива. Уж он точно в масонах не состоял.

«Теперь дело за Любашей, – отчетливо решил Судских. – Она обязательно устранит просветы в биографии папаши».

Двумя днями позже ему пришлось спешно выезжать на Сорокапятку: Любаша Сладковская отравилась газом в своей квартире, как раз в день их намеченного свидания, и Гуртового пора было побеспокоить по причине смертей, с тех пор как УСИ занялось поиском книг Ивана Грозного. Вежливо нечего ждать.

Гуртового он нашел в прекрасном расположении духа. Лечение Судских ему нравилось. Кожа на лице посвежела, Тусклый взгляд посветлел, даже кадык уменьшился, и он заметно поправился.

– Я рад за вас, – выслушал его восторженный отчет Судских. – Но приехал с плохими вестями. Любовь Сладковскую нашли в собственной квартире мертвой. Уверен, смерть насильственная.

– Игорь Петрович, даю честное слово, что не имею к этому никакого отношения! – рьяно защищался Гуртовой.

– Кто же тогда мог быть причастным?

– Указанный в записке, – спокойно выдержал пристальный взгляд Судских Гуртовой. – Но мы с вами условились затевать все разговоры спустя месяц. Будьте джентльменом, Игорь Петрович. Даже смерть близкого вам человека не может его расстроить.

Последнее покоробило Судских, но Гуртовой был прав. Он сразу обозначил имя главного масона, чему Судских не хотел верить…

Президент не досаждал ему в первый год. Ненастойчиво интересовался поиском книг, деятельность УСИ контролировал в обычном порядке на рядовых совещаниях. За год он преуспел на своем посту, положение в стране менялось к лучшему, и все это без надрывных заявлений типа: «…Нынешнее поколение людей будет жить при коммунизме!» Или оголтелого вранья, каким славились предыдущие властители. Чересчур скучно шла его перестройка. Без скандальных разоблачений отдельных лиц, без заказных убийств, уличных разборок криминальных группировок. Россия, привыкшая к сумятице, скучала, и не особенно ее растормошили «Куликовская битва» или неожиданные смерти людей малознакомых. Разве что президент пообещал вести беспощадную борьбу с наркотиками и что-то там вскользь о выпячивании секс-меньшинств, порнографии… Сказал и сказал. А скандалов нет. И как-то незаметно поменялся журналистский корпус.

Крикливые разоблачители ушли. Или их ушли? Никто не заметил. Среди управляющих банков появились Ивановы. Без взрывов и взрыдов началась в обратном порядке национализация крупных объектов промышленности. Ну и что? Ах как ожидали от нового президента топорной работы! Чтоб кровавые щепки по сторонам! И ничего. Скука. Оставались только дороги и дураки, а в остальном скука и неизвестность.

С чем не мог согласиться Судских, так это с кажущейся тишиной. За чертой взгляда обывателя кипело и клокотало, шла тайная война со сторонниками прежних порядков, когда можно рвать Россию на части, высасывать последние соки и ни за что не отвечать. Война была безжалостной, чьи-то руки рвали нити, которые связывали прошлое и настоящее, без чего нет будущего.

После таинственной смерти Любаши произошли неприметные, но интересные события: согласованы сроки приезда Хироси Тамуры и выдворен из России как персона нон грата Мойзес Дейл. Ему инкриминировали участие в наркоторговле.

Судских удивился. Мойзес Дейл работал аккуратно и никак не мог скомпрометировать себя и свою организацию. Брали его люди Воливача, и деталей задержания Судских не знал.

– Виктор Вилорович, – связался он с Воливачом. – Ничего не понимаю, Мойзес Дейл опытный разведчик, как это произошло?

– Дейл тоже ничего не понимает, но факты изобличающие.

– Нахаловка?

– Она самая, – подтвердил Воливач. – Хватит с ним чикаться. Можно доказать его причастность к нашим масонам, но этого к делу не пришьешь, публике неинтересно. А наркотики оживляют интерес обывателей. Достойная огласка.

– Не совсем приличная.

– Не до приличий, Игорь. Готовилось покушение на президента, тебя, меня, а это не туфта, – нажал голосом Воливач. – Это доказано. Руководил операцией Мойзес Дейл. Ниточки он дергал, хотя прямых улик нет. Попутно убирались те, к кому мы подбирали ключики. Кстати, Гуртовой исчез.

– Он не исчез, – возразил Судских. – Он у меня.

– А почему я не знаю? – повысил голос Воливач.

– Поймите меня правильно, Виктор Вилорович, но ставка высока. До поры до времени решил о Гуртовом не говорить вам.

– С огнем играешь, Игорь. Гуртовой живет без принципов.

– Пока живет, – весомо сказал Судских, и Воливач промолчал.

– Ладно, – сказал он после паузы. – Гляди, чтоб не переиграл тебя. Небось посулил ему долгую жизнь, – умудрился вычислить Судских Воливач.

– Посулил, – не стал отнекиваться Судских.

– А с книжками прогресс есть? Встречался недавно с президентом, его патриарх теребит. В Церкви скандал назревает, хотят владыку сместить и жить по старинке, а дедка против.

– Двигаемся, – уклончиво ответил Судских и вернулся к Дейлу: – Вы правы, кто-то рвет веревочки.

– Осознал? – посмеялся Воливач. – А теперь посмотрим, есть другой резидент или нет. Игорь Петрович, – переключился и он, – к тебе, слышал, японский сейсмолог едет?

– Едет. Сегодня встречаем, – кратко ответил Судских.

– А с чем едет? Он года два добивался встречи именно с тобой. Я, грешным делом, даже позавидовал.

– Не стоит, Виктор Вилорович. Причины пока и мне не известны. Выложит, поделюсь, – пообещал Судских.

Судских лично выехал встречать Тамуру. Сразу договорились, японец будет жить в одном из загородных особняков УСИ. Тамура с радостью согласился.

– Очень хорошо, – ответил он. – Мой визит очень и очень особый.

По пути из аэропорта о серьезном не говорили. Судских предложил Тамуре отдохнуть с дороги, а с утра встречаться.

– Нет, нет! – энергично запротестовал японец. – Сразу!

– Почему такая спешка, Тамура-сан?

– Едва я начну, вы сразу поймете. Это очень важно. Много времени упущено зря, и в вашей стране ситуация вышла из-под контроля.

– Так мрачно, Тамура-сан? – спросил Судских, внимательно глядя на японца.

– Еще мрачнее, чем вы думаете, – с тоской ответил японец. – У вас есть ас-программист? Я бы не хотел, чтобы некоторые сведения ушли дальше вас, – подчеркнул он.

– Есть, – подтвердил Судских. – И очень опытный. Скажите, а почему именно мне вы решили довериться?

Японец, прежде чем вымолвить слово, поклонился глубоко.

– Я не мистик, но, будучи на Тибете, спросил у Далай-ламы, кому я могу довериться. Он ответил: человеку, кто пережил две смерти – физическую и духовную. Составленный гороскоп показал, что таких людей на земле только двое.

Один из них вы. Линии энергетических полей привели к вам. Два года я потратил, чтобы найти вас и не вызвать подозрений у могущественных сил зла. Думаю, мне удалось это. И давайте не откладывать разговор. Я бодр и готов выполнить мою миссию.

Судских раздумывал над словами Тамуры и вовсе не о тщательной секретности визита: какой катаклизм выпал из его внимания? Японец по-своему истолковал его молчание.

– Господин Судских, – решил он чуть шире пояснить спешность своего визита. – Катаклизмы, чтобы максимально точно определить эпицентры, надо обсчитывать тщательно. Я разработал собственную систему обсчетов и пошел дальше обычных подземных извержений. Тогда мне открылось неведомое прежде.

Он замолчал, и Судских не задавал вопросов.

– В Ясенево, – велел Судских. Он посмотрел на часы. Почти шесть. И взял в руки мобильный телефон. – Григорий, на месте?

– Собираюсь уходить, Игорь Петрович, – откликнулся Лаптев. – Есть проблемы?

– Задержись, Гриша. К нам едет ревизор.

– Не пугайте, Игорь Петрович, – засмеялся Лаптев.

– Шучу, – успокоил Судских. – Жди меня.

В Ясенево он предложил Тамуре освежиться, привести себя в порядок и перекусить с дороги.

– Десять минут, и я готов, – заверил Тамура с поклоном.

Судских вызвал Лаптева и ввел его в курс дела. Григорий удивления не выказал и дожидался Тамуру вполне спокойно.

Японец вышел из комнаты отдыха Судских раньше отпущенного срока. Выбритый, посвежевший, с вороненым блеском сырых волос. От еды он отказался.

– Я готов работать.

– Пойдемте, – пригласил его Судских в лабораторию Лаптева.

Знакомство состоялось. Как водится, каждый старался найти в другом точки соприкосновения уровней знаний. Ягоды одного поля быстро находят их. Первым делом Тамура придирчиво оглядел технику и остался ею доволен.

– Не ожидал, – восхитился он, и Гриша зарделся от похвалы. Сама лаборатория была предметом его гордости.

– А я вообще задачи пятого уровня сложности обсчитываю на 286-х счетах, – отвечал он небрежно, и Тамура правильно понял: перед ним настоящий специалист, если не суперас.

– Сначала немного теории, – не стал зря тратить время Тамура. – Более двадцати веков назад Пифагор сказал: «Дайте мне точку опоры, и я переверну земной шар». Перевод искажен, люди тогда мыслили абстрактными величинами. Смысл слов иной: «Мне нужна абсолютная величина, и я смогу составить точную картину развития планеты». Его сподвижники-пифагореицы создали прекрасную математическую школу, где математику увязали с философией. Язык чисел самый точный, язык философии подвижен во времени. И задача Пифагора в поисках абсолютной точки отсчета стала походить на стрельбу по движущейся мишени. Сам Пифагор свою главную задачу не успел решить, его убили, но теорию высоких чисел он заложил. Согласно этой теории можно соединить время и пространство. Рассчитать точный гороскоп каждого человека, прогноз погоды и события. Но до сих пор абсолютной точки отсчета нет. Это похоже на постройку корабля. Его корпус собирают отдельными частями на плазе в полную величину. Тому, кому удастся составить единую формулу постройки судна, человечество обязано поставить памятник из золота в полную величину. Увы, ее пока нет.

Судских слушал внимательно. Гриша только делал вид. Ему вполне доступны и не такие вещи. Пока Тамура его не привлекал, Гриша не находил сути рассуждений.!

– Одним словом, абсолютности пока нет ни в физике, ни в философии, ни в прочих науках, которые мы называем точными. Почему? Изменена точка отсчета времени. Мы привыкли считать даты от Рождества Христова, фиктивный нуль изменил наши представления о времени, хотя, например, христианская церковь соблюдает хронологию с древнейших времен. Путаница есть и тут. По церковным календарям 2000 год равен 7508 году, а по тибетским сейчас 9227-й. Путаницу создали христиане. Якобы. Но подсказали ее левиты царя Соломона, о чем сказано в книге толкования Талмуда, «Мидрашим». Казалось бы, что особенного? Оказалось – очень. Изменилась философия – движитель жизни, прекратилось гармоничное развитие человечества, появились избранные народы, что в корне дико и нелепо, и самое главное – нарушилась музыка человеческой души. Не случайно музыкальный строй, благозвучие, называется пифагорейским строем, а Пифагор, согласно математическим расчетам, доказал возможность переселения человеческих душ. Церковь во все времена жестоко преследовала подобные рассуждения. Человечество превращали в скотов, чтобы управлять им было удобнее избранным.

Теперь уже и Гриша слушал Тамуру внимательно.

– К таким выводам Пифагор пришел не сам. Задолго до него древние обладали исключительными знаниями в математике. Сейчас только осколки знаний напоминают об исчезнувшей цивилизации. Кто, например, построил египетские пирамиды, кто рассчитал висячие сады Семирамиды или кто подсказал Сталину ставить мавзолей в точке золотого сечения, где он и его приближенные могли без устали выстаивать часами?

Я пришел к выводу, что абсолютная точка отсчета существует и некоторым людям известна. Самое удивительное, что рассчитывается она не цифрами, а словами, поскольку материю трудно просчитать с точностью. Когда мы говорим единица чего-то, все равно эта цифра приближенная, а буква, если ее зашифровать цифрой, числом, она всегда точна – один есть один. Это и есть абсолютная точность. А теперь давайте перейдем к практике…

Тамура достал из карманчика легкой рубашки-апаш дискету и вручил ее Судских. Он передал ее Лаптеву, а тот равнодушно зарядил блестящий диск в компьютер и приготовился к дальнейшему. Что-то ему не нравилось, но что, он скрывал за равнодушием. Судских взглянул на него неодобрительно. Ревнует…