Текст книги "Набат-2"

Автор книги: Александр Гера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 40 страниц)

– Наконец и для меня работа нашлась, – удовлетворенно сказал Бехтеренко.

– Истомился молодожен, – обронил Луцевич.

Бехтеренко не обиделся. Семейная жизнь много чего отнимала. Во всяком случае, перекроила сутки на лично свои и общественно полезные.

– Друзья, – зацепил тему Луцевич, – вы думаете, потоп начался из-за каких-то глобальных происшествий? Ошибаетесь. Господь внял мужским мольбам защитить их от женского посягательства на мужские свободы и решил наказать сразу всех. Мужиков, чтобы не очень доверялись женским обещаниям, а женщин, чтобы, шепча на ухо, не выдували у мужчин последние мозги.

Ему жизнь всегда была со смешинкой. Он бы и в самоволку махнул – бежать некуда.

– Внимание, – вернул всех в рубку голос Момота. – Поступление воды началось…

В мире как будто ничего не изменилось, только исчезли белые бурунчики в барьерных рифах вокруг острова. Вчера их плюмажи украшали океанский пейзаж, сегодня поверхность стала мертвенно однообразной.

– Это что такое? – никто не понял в первый момент, откуда появилась темная туча, стремительно приближаясь к ним. Радары не засекли опасности, и на тучу это нечто походило мало. Момот чуть было не нажал кнопку аварийной тревоги. Остановил Бехтеренко:

– Птицы…

В самом деле, громадная стая пичуг с гомоном стала устраиваться на всех выступах зданий, билась в остеклённые стены рубки, густо покрывая палубы белым пометом.

– Воробьи, – узнал Судских. – Сермяжные российские воробьи.

Птицы принесли хлопот больше, чем печали. В России они селились везде. Бились за скворечники, за чердаки высоток, за голубиный корм в скверах. Их нещадно убивали на плантациях подсолнухов, гречихи, гоняли с вишневых садов и за настоящих птиц воробьев никто не принимал. Жидята. А ведь если извести их, исчезнет еще один волосок на скрипичном смычке, погибнет, приближая симфонию жизни к какофонии звуков.

– Да это бедствие! – возмутился Момот, показывая на стекло. Переборки зданий, переходы и выступы стали устойчиво серыми.

– Пусть живут, потеснимся, – сказал добродушный Бехтеренко.

– Святослав, ты первым взвоешь через день, когда эти птички-невелички загадят и забьют все. Вот первый результат, – указал он на сетку локатора дальнего кругового обзора. – А теперь взгляни на индикатор, – позвал он Бехтеренко к экрану локатора. Крупинки плотно вспыхивали по всему экрану, точки кораблей на рейде словно запорошило снегом. – Немедленно травить, изгонять нещадно, чтобы к утру ни одной не осталось!

– Это жестоко, Георгий, – сказал Тамура. – Им некуда податься, и дети нас не поймут.

– Не поймут? – начал злиться Момот. – А когда семь лет назад в Китае воробьи сожрали весь урожай и великая держава стала нищенкой и вымерла – тогда ты жалел птичек или детей? А в Библии четко сказано, какую напасть послал на Землю Господь с пятым ангелом. Это воробьи-мутанты,! они для нас опаснее сейчас, чем тридцатибалльный шторм, будь такой. Эти твари проникают во все вентиляционные системы, во все шахты, мы все задохнемся и ослепнем, и первыми дети. А каково детям ходить по палубам и давить птиц? На детскую психику это не повлияет?

– Что ж, будем думать, – вздохнул Судских.

– Немедленно уничтожать! – задохнулся от гнева Момот. Отойдя несколько от приступа злости, он добавил: – Детей на это время с палуб увести в закрытые зоны. Всю программу продумать до пяти вечера и с восьми приступить к уничтожению. И запомните, друзья мои, самое основное: мы на корабле, я ваш капитан, подчинение беспрекословное. В демократию поиграем на берегу.

Только теперь до всех дошло, какая предстоит жизнь и какая работа для начала. А с каким сердцем уничтожить ищущих приюта?

– Не надо уничтожать, – сказал в напряженной тишине Тамура. – Есть другой способ.

– Какой? – хмуро спросил Момот.

– Ультразвук. К утру установка начнет работать, и птицы улетят…

– Вот ведь, господин капитан, дело какое, – не удержался, чтобы не съязвить, Луцевич. – Есть три способа ведения капитанских дел: правильный, неправильный и военный. За Хироси остался способ правильный…

– Веселый ты парень, Олег, – медленно отходил Момот. – Диктатуру шьешь?

– Нет, это я к слову, – дурачился Луцевич. – Я судовой медик, мое дело – сторона. Но в лазарете я капитан. Велю задницу оголить, эполеты не помогут капитанские. Ваши то есть…

– Намек понял, – заставил себя согласиться Момот.

Утром, по мановению ультразвуковой палочки, стая взмыла с ужасающим тревожным гомоном и стала носиться темным крылом тревоги над островом. Корабли на рейде, сам остров ее не привлекали, им хотелось только на белые утесы зданий. Единоборство продолжалось до заката солнца, и почти все жители ковчега с болью в сердце следили за битвой бездушного ультразвука и отчаянием птиц. Бездушие победило.

Финал был неожиданным. Едва солнце коснулось горизонта, стая взмыла высоко вверх и спикировала темным хвостом кометы беды прямо в океан за рифами. Раненые не смогли улететь с утра и остались на палубах. Двоих, еще тепленьких, Бехтеренко принес к Хелене. Она молча открыла дверцу кухонного шкафчика. Там сидели два нахохленных воробышка.

– Божье повеление о всякой твари по паре мы исполнили, – грустно улыбнулся Бехтеренко.

4 – 19

Со всем необходимым обозом, с домашней скотиной и скарбом, со стариками и бабами, с пожитками и детишками казаки перебирались на новые земли. Никогда еще они не забирались так высоко. Хаживали по Сибири, приумножая державе земли, а казне прибыль, добрались до восточных границ, оседая там в рубежных дозорах, где в великих сечах окропили землю кровушкой и не отдали уже никому. Теперь вот довелось подниматься в Предуралье, где лошадей-то не видели коренные жители. Дон и Кубань давно поглотили моря, не удержались на суше забайкальские, уссурийские, терские и единой ватагой двинулись на север, к устью Печоры. Там, после затяжных и безрезультатных стычек с кавказцами, решено создать казацкую республику и жить, как повелось исстари, своим умом и казацким кругом.

Властей как таковых не было. Держава источилась до островов, а руководить островами из центра даже чукчи не умели. В Ориане правил удельным князьком Цыглеев, удел ему не подчинялся, гуляли все, пили, кололись и, прости Господи, где мочились, там и спать ложились с напрочь непотребными девками, что для казака хуже змеюки в шароварах.

Верхом, где на плотах, где телегами, шла и шла казацкая вольница в неутомимом стремлении к оседлой жизни. Казаки выбор сделали, теперь им на пути не становись. Они покорно принимали наказ по охране державных границ, заботились вместо милиции, заменяли вертухаев на строительстве дорог и городов, ложились костьми, изживая архан-геловцев, и вдруг стали не нужными никому: пора создавать свою собственную, независимую казацкую державу.

Они бы ни за что не покинули Кавказ и предгорья, отваевав себе там земли ровно столько, сколько необходимо для жилья, но старики упорно говорили, что затрясет очень скоро Кавказ и лучше не испытывать природу, а уйти к старым камням, обкатанным ветрами и временем. На том присягнули атаманам и вслед за разведчиками потянулись вверх.

Походом руководили Новокшонов и Бурмистров, проверенные казацким степенством атаманы. Один в авангарде десятиметровой колонны, другой в арьергарде. В голове бились летучие отряды с супостатами, мешающими двигаться вперед, в хвосте отбивались от шаек и бродячих банд из цыглеевского охвостья. Умные, коварные – молодым везде у нас дорога. Почет им оказывали казацкими шашками, невзирая на сопливость и наркотическое упорство. Случались встречи серьезнее, с националами, которым выжить хотелось не меньше, а поживиться у казаков было чем. Как-то в середине похода навалились басурманы, и трое суток бились с ними за два чугунных котла, каждый литров на сто. Одних перебьют, другие наседают с окрестных земель. Тогда Новокшонов рассвирепел, велел расчехлить «свирели» да как дал-дал по ближайшим селениям залп… Котлы, кстати, в суматохе ночных стычек раскололи. Там и бросили.

На условия похода не сетовали, детвора не орала, бабы не жаловались. Зато казаки отыгрывались нещадно на попавших под горячую руку чужаках за хмурую свою терпеливость. В плен не брали. Атаманы не перечили. Отступ.

Гречаный давно недужил, его везли на телеге. Верховным он давно не считался, но казаки – не иваны, родства не помнящие, везли с собой и свадебные фотографии в рамочках, и прадедовы шашки с георгиями, и прапрабабкины ухваты с прялками. Везли и Гречаного, хотя молчаливо приписывали ему все казацкие беды. В походе его навещали Новокшонов с Бурмистровым поочередно. Не слезая с коней, интересовались здоровьем и, хлестнув плетью коня, скакали прочь, будто животина провинилась перед ними за Гречаного и за весь этот вселенский переезд в незнаемые места.

За Волгой налетели татары, еще и горстка башкир напросилась. Под Бурмистровым сразили коня. В отместку повелел он сжечь все поселения на двадцать верст по берегу. И две «свирели» кинул в огонь. Вдоль обоза проходил на свое место зло, выискивая, на ком бы еще отыграться за боевого друга-коня.

– Что там? – окликнул его с телеги Гречаный.

– Что? Это, дорогой ты наш атаман Семен Артемович, последствия твоей примиренческой политики, – жестко выговаривал Бурмистров. – Гаечки и болтики ослабли, а я их веревочками подвязывать не стану. Некогда. Ты лежи, лежи, – закончил он и двинулся было дальше, а Гречаный от слабости не распознал в голосе Ивана динамит и погромче ответил:

– Спасибо!

Бурмистров вернулся, посеревший от дыма изнутри организма:

– Это тебе спасибо за то, что Россию просрал и нам заступиться не дал. А нам теперь твои грехи отмаливать, твои дыры заштопывать долго. Было бы где голову приклонить. В отступ идем – понял ты?

– Зачем же коришь меня за стихию? – как мог, приподнялся на локте Гречаный.

– Нет, Артемыч, это не стихия, это божий гнев. А кто с Богом шуточки затевал? Кто ведические начала исповедовал? Вот на тебя божья кара и пала. А с тебя – на всех нас.

– Не можешь ты гнобить меня, – из последних сил защищался Гречаный. Закашлялся, посинел, и не дал ему договорить Бурмистров:

– Еще как могу, Семен Артемыч. Ты крайний. А попадись мне твои дружки-островитяне, другой бы промеж нас разговор состоялся. А то уведомляют они: поостерегись, брат Ваня, землетрясения грядут. Да я без их науки сучьей доподлинно знаю по дедовским рецептам, где какая погода вертеться будет, где земля потрескается от встряски. Учат они меня, учат! Наставники сраные!..

– Не обижайся на него, батюшка, – пожалела с соседней телеги старуха. – Коня у него забили. Великое это дело, конь родной в походе. Тебе что? Лежи и лежи. А у него подлинное горе.

Не смог пережить прилюдного позора Гречаный, инфаркт приключился с ним немедленно. Засуетились бабы над ним, заохали. Сразу вернулся Бурмистров, подскакал Новокшонов, зычно вызвал войскового медика. Колонна встала, а к телеге Гречаного подогнали санитарную повозку. Переложили туда, запустили аварийный генератор, и медики колдовали над Гречаным часов пять, а колонна стояла. Заночевали там же, не расположившись толком лагерем, но сообщения о здоровье Гречаного ждали обязательно.

Уже небо вызвездило, когда старший медик сообщил: Гречаный оклемался. Бурмистров лично влез в санитарную повозку и удостоверился, что двигаться дальше Гречаный сможет.

– Я ж, Артемыч, говорил; лежи, не напрягайся. Мы на тебя зла не держим, а клятую жизнь свою возненавидели. За что нам такая напасть? Царям служили верой-правдой, евреи стали нас изводить, справились, сохранили заслуги свои и род казацкий. Тебя вывели на верха, подчинялись, как отцу родному, а теперь только этот стан на колесах и остался…

Он бы и слезой глаз промочил, не иссохни его последние слезы под Саранском, где потерял он сразу и жену, и малолетнего сына. После того и озверел к инородцам…

– Превозмогай, в общем. Выздоравливай. Дух в нас жив, быть потому казацкому роду-плсмсни.

На четвертый месяц пути от Волги казацкий стан вышел к Северным увалам, где настоянный на травах воздух манил казака на лирику, а лошадей к игрищам.

Разведчики доложили, что в трех днях пути расположилась крупная община староверов, обстроилась прочно, скот, луговины и пашни имеются. Это уже будущие соседи, с которыми лучше сразу договориться жить мирно.

Через два перехода повстречали заслон. Спешились, ожидая, всем видом давая понять, что воевать не намерены.

Из-за добротно уложенного завала на тропу вышли трое справных мужиков и одетые именно в армейскую походную робу. Казаки позавидовали, но вида не подали. Оружия у охранников не видно, и казаки приободрились. Место угрюмое, теснина, кряжистые низкорослые деревья в расщелинах. Казаков было пять, шестым с ними выехал Новокшонов, не дай Бог, поскандалят казаки, долго потом улаживать спор…

– Мир вам, – первыми поздоровались наблюдатели.

– Да пребудет и с вами Господь наш, – ответил Новокшонов. – Потолковать приехали за нужду, за землю.

– А Господь ваш, надо полагать, Христос? – спросил один, видимо, за старшего.

– Истинно, – подтвердил Новокшонов и перекрестился. – Мы сами христово воинство.

– Тогда вам не след ступать на эти земли, – сурово резюмировал мужик.

– Зачем же сразу так, Сергей Алексеевич? – подошел ближе Новокшонов. – Чай, разберемся.

– Откуда ведомо вам мое мирское имя? – глядя исподлобья, спросил мужик.

– В миру и встречались. Новокшонов я, Анатолий Матвеевич, а вы – Толмачев. Правильно?

Толмачеву разговор не нравился.

– Что ж вы сами выехали к нам, едва дозоры засекли движение? – легонько напирал Новокшонов и даже лещика подпустил: – Чай, не в малых чинах и здесь обретаетесь? Видимо, хотелось потолковать непременно?

– Хотелось не хотелось, а разговор не состоится. Поворачивайте на запад, там ищите свободной земли.

– Чем не угодили? – сдержался Новокшонов. – На ваши земли ступать не собираемся, не посягаем, а по соседству хотелось бы осесть. Всегда договориться можно, и не вороги мы вам, а братья-славяне, наоборот, от посягательств обороним, оружие имеется. Казаки ведь мы, чего там!..

Толмачев раздумывал, двое других угрюмо молчали. Новокшонов казацким чутьем своим отметил эту нерешительность Толмачева, который и прежде быстрым умом не славился:

– Надо, одним словом, со старшиной вашим потолковать. За ним последнее слово. Как скажет, так и поступим.

– Пусть с нами пойдет один, – решил наконец задачу Толмачев. Пыжился, конечно, изображая фигуру. – Только без оружия.

– Я и пойду, – согласился Новокшонов. Отдал им свою шашку, карабин-автомат, нагайку сунул за голенище сапога.

Его повели часто хоженной тропой через долгий увал, а когда тропа зазмеилась вниз, Новокшонову открылось большое поселение в тихой долине. Большая часть его расположилась на противоположном склоне, а низина отдана посадкам. С позиции военного, строилось оно грамотно. С той стороны гладких подходов не было, а с этой нападавших могли обнаружить загодя и подготовиться. Про себя Новокшонов усмехнулся: зачем вести лазутчика в стан, да еще старшего воителя?

Едва подумал, как споткнулся, и, не поддержи его за руку один из сопровождавших, катился бы он вниз по склону, оставляя красные лампасы на камушках и кусточках. Новокшонов поблагодарил и столкнулся взглядом с выручившим мужиком. Глаз у того был лукавый, лицо молодое, а борода плохо скрывала живость натуры.

«А местечко это особенное», – насторожился Новокшонов и хохмы ради спросил:

– Не ты ль пособил?

– Какая разница? – ответил мужик, ухмыляясь. – Не упал ведь?

Слышал Новокшонов раньше о штучках ведистов, как двигают они по воздуху предметы, как чужую волю сковывают, не прикасаясь к человеку. Слышать слышан, слухом земля полнится, теперь довелось прочувствовать, ничего постороннего не увидеть, разве что на физиономии провожатого разглядеть. И в мыслях, оказывается, нельзя подвох прятать…

– Правильно, брат, – кивнул провожатый без ухмылки.

Его привели к бревенчатому дому на противоположной стороне долины с обширной верандой. Посредине стояло полукресло. Из двери в дом вышел юноша и сел в него, сказав перед этим:

– Мир вам.

– И вам того же, – поостерегся Новокшонов, разглядывая юношу без вызова.

У юноши были спокойные глаза, но глаза взрослого человека, повидавшего много. Хорошее телосложение и уверенная поступь. Новокшонову он понравился сразу, осталось подружиться.

– Не Кронид ли? – спросил он.

– Кронид, – улыбнулся юноша. – Назовитесь и вы?

– Новокшонов, атаман, Анатолий Матвеевич.

– Казаки хотели бы поселиться рядом?

– Хотели бы, – ответно улыбнулся Новокшонов. – Мира. хотим и отстоять поможем.

– Нет ли среди вас Семена Артемовича Гречаного? – спросил Кронид, и Новокшонов опешил:

– Как же… С нами он. Наслышаны?

– Более чем. Как его здоровье?

Новокшонов ответил смущенно. Стыдновато было:

– Хворает.

– Хочу видеть его. И помочь.

– Так в чем дело? Поехали.

Юноша позвал кого-то и попросил подготовить коня.

До перевала шли пеше, юноша вел коня в поводу. Конь был хорош, с прекрасной сбруей, какую подают княжеским особам. Когда поравнялись с казацким разъездом, юноша взялся за луку седла. Новокшонов нарочно помедлил, чтобы понаблюдать, как он управится с ездкой. Казаку достаточно увидеть начало, сразу понятно, кто перед ним. Юноша вскочил в седло умело, по осанке его Новокшонов определил: учили его потомственные казачки, норов у всадника донской. Поладят они…

– Где это вы обучились ездке? – поинтересовался Новокшонов. – Такому сызмальства учат.

– Сызмальства и приучили, – ответил Кронид, стараясь ехать вровень с Новокшоновым. – Я ведь мальчонкой с матерью Семена Артемовича жил, у казаков многому научился.

Вот так удача! – возликовал про себя Новокшонов. Казацкий выученик едет с ним. Поладят они!

– Только вот у меня маленький вопрос имеется, – пересилив себя, спросил Новокшонов. – Я вот повстречал в дозоре вашем знакомого человека. Толмачев такой. Как это он к вам попал? Верует, не иначе?

– Не нравится? – угадал вопрос юноша. – И нам не нравится. Но детей наших учить надо грамоте, а других пока нет. Он и вызвался. Приняли в общину.

– Вот те раз, – опешил Новокшонов. – Он ведь у Цыглеева Минздравом командовал! Пока не сбежал.

– Мы приняли его в беде и выгнать не можем. Хлеб он отрабатывает, ведет себя достойно.

– Так любой затесаться может, – разочарованно сказал Новокшонов. – Еще предаст…

– Может, – согласился юноша. – Только у нас от глубины проступка и наказание. Пусть живет.

– Воля ваша, – пришлось согласиться Новокшонову. – А нам позволение селиться рядом будет?

– А разве есть Россия без казаков? – посмотрел на него Кронид. – Нам такие соседи очень нужны.

– Дай Бог вам здоровья! – заломил папаху Новокшонов. – Камень с души упал!

Юноша только усмехнулся.

Едва прибыли, Новокшонов ничего не сказал на призывно-вопросительный взгляд Бурмистрова, а прямиком направился к телеге Гречаного. Юношу подвели к самому изголовью.

– Здравствуйте, дядя Сеня.

– Кронидушка, мальчик мой! – брызнули слезы из глаз Гречаного. Ничего не спросил, откуда он здесь, как появился, просто смотрел на него и радовался. Ладонь свою положил на руку Кронида и молча улыбался. – Вот мне и легче стало…

– Я его сразу признал, – прошептал Новокшонову Бурмистров.

– Цыц! – прошипел Новокшонов и толкнул его в бок. – Тут жизнь наша решается.

– Дядя Сеня, казаки хотели бы поселиться рядом с нашей общиной. Если хотят жить обособленно – быть тому, если душа в душу с нами, надо всдичсскую веру принимать.

– Пусть кругом решают, – устало ответил Гречаный. – Мне уже безразлично, какой вере принадлежать.

Весть тотчас облетела стан от телеги к телеге, от казака к казаку и, как откатная волна, вернулась обратно.

– Надо ли так ставить вопрос? – выспрашивал Новокшонов. – Нельзя ли веру иметь каждый свою, а жить дружно?

– Надо, – выпрямился Кронид. – Наступают времена очень трудных испытаний, и разобщенность усугубит страдания.

– Вступайте в христову веру, и дело с концом! – вставил Бурмистров.

Кронид ответил твердо:

– Здесь мы живем. Великий Орий охраняет нас. Если чтимый Иисус способен на подобное! первым приму христианство. Готовы ли доказать силу своего Господа?

Казаки – народ горячий. Спор, единоборство, к теще не ходи, дай размяться. Но как?

– Кто знает силу казацкого спаса? – спросил Кронид.

Из толпы выступил один, средних лет, с лицом пытливым.

– А еще?

– Многих недостает, паря, издалече идем, – ответил вышедший казак. – Давай потягаемся. На пулю аль на шашку?

– Вам выбирать. Как хотите, – предложил Кронид.

– На пулю! – рубанул воздух рукой отчаянно.

Бурмистров перезарядил карабин.

– Штаны свежие, Епифан?

– Ожидай, – не обиделся казак. – Под пупок бери.

Грохнул выстрел. Казак переломился, но устоял под одобрительный гул зрителей. Через ворот рубахи казак добыл пулю.

– Тепленькая ишо, – предъявил он ее зрителям. – Становись ты, – кивнул он Крониду.

– Только сбоку пали, чтоб в сторону не ушла.

– А прямо? Слабо? – торжествовал казак.

– Прямо пуля вернется, – тихо ответил Кронид. – Вреда не хочу никому. Целься с того места, пуля пойдет в одинокое дерево.

Грохнул второй выстрел. Пуля вжикнула о кору дерева, сколов щепку. Казак кинулся к нему.

– Да вже… – оценил он фокус.

– А пуля у меня, – сказал Кронид и раскрыл ладонь. – У нас из десяти девять обученных. Казацкий спас от ариев, и сами они издревле поклонялись ведическим богам.

– А долго учиться-то? – обступили его со всех сторон.

– Быстро. Если в сердце прародитель Орий.

– Общежитие прямо! – загомонили вокруг. – Один входи, другой выходи. Как молиться? Истуканам, что ль?

– Мы творим молитву только в благодарение. Никогда ничего не просим. Он всегда с нами.

– Ты все же скажи, мил Человек, – протиснулся к нему старик. – Чем тебе не мил Христос? Сиволапов я, бывший писарь Войска Донского, верующий. Каково мне под старость лет обличье менять?

– Не надо, дедушка. Верьте в Христа, только помните, что над ним отец его небесный Орий. Он заступник.

Загомонили вокруг не осуждающе, не радостно, будто торговались в базарный день.

– Люди! – перекричал всех Кронид и в наступившей тишине обратился ко всем обычным голосом: – Мы никого не принуждаем, не заставляем приносить себя в жертву культу. Вас так долго вели по ложному пути, заставляя чтить чужих богов и кормить ненасытных служителей. Не будь их, ваша вера в Иисуса Христа могла быть чистой. Наша община сильна не оружием и стращанием, а от знания святая святых, которую прятали патриархи. Мы отдали тайну общине. Решайте.

– А вот как мусульманин захочет секрет познать, в стан проникнет? – истомился кто-то в сомнениях.

– Верующий мусульманин не посмеет, неверующий не познает. Это не секрет. Это познание истины.

– На зомбирование похоже, – тихо буркнул Бурмистров Новокшонову и получил от него чувствительный тычок под ребро, но Кронид услышал. Ответил не таясь:

– Зомби служат корыстным целям одного человека или группе. Нами исполняется только приказ свыше. От прародителя Ория.

– А почто попы таились, если приказ только свыше?

– А кто их тогда кормить станет! – под общий хохот ответил Новокшонов. – И чего ты, Ваня, таким стойким христианином стал? Помню, по куреням разъезжал, ведическую веру нахваливал.

– Я знания возил, а не опиум народный, – насупился Бурмистров.

– Верно, – заступился за него Кронид. – Религия – подавление знаний, вера – познание истины знаний. Думайте, казаки. Селитесь где нравится, об остальном думайте, – закончил он, вышел из круга к телеге Гречаного. – Дядя Сеня? – позвал он.

Гречаный лежал с закрытыми глазами и умиротворенным лицом. Хоть один камень с души снят. Умирать легче.

– Дядь Сеня, – повторил Кронид тревожно.

– Не бойся, – открыл глаза Гречаный. – Я живучий. Теперь совсем живучий. Хорошо ты сказал. Не торопись теперь. Казаки – народ благодарный…

– А вы за себя не волнуйтесь, – с теплом молвил Кронид. – Я всегда рядом буду.

Попрощались, и Кронид пошел к своему коню. Прямо в ноги ему выскочил шустрый мальчонка лет пяти.

– Кто будешь, ретивый такой? – придержал его Кронид.

– Пересвет я, праправнучек сиволаповский. А назвали меня в честь казака такого, он иго татарское побивал.

Вокруг засмеялись. Правильно: если смелый, значит, казак…

– Мир вам! – поднял руки над собой Кронид. – Селитесь!