Текст книги "Набат-2"

Автор книги: Александр Гера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц)

3 – 14

С лазурным пологом неба соперничало изумрудное покрывало воды, безмятежная идиллия царила в природе, солнце не плавило кожу, а щедро поливало ее ласковым теплом: первозданная тишина дополняла гармонию мира. И райская благодать была бы воочию райской, не торчи чертовыми рожками из глади вод пять рубок подлодок, не лежи крокодилами три эсминца и штабной корабль «Кронид». Флот маленький* но реальный и кусачий.

Эскадра принадлежала Момоту и охраняла остров, где находился Центр исследований Момота.

Остров окружало кольцо рифов, и новичку он казался издали миражом в пустыне с его тремя лесистыми горами и желтизной широких песчаных пляжей, всего лишь оптическим обманом в пустыне океана – до того он был хорош в своей райской первозданное.

Три горы симметричным треугольником скрывали от глаз внутреннюю долину, зеленую и просторную, с посадками ржи и пшеницы, овощами и фруктовыми деревьями. Там же располагались комплексы Центра. Все скроено компактно и прочно, сообразно характеру Георгия Момота с двойным дном: подземные кладовые напичканы едой и топливом, водой и оружием. Антенны разнообразных форм говорили о связи со всем миром и перехвате связей всего мира. Здесь готовились к уединенной жизни и даже к потопу был готов хозяин острова, мог спокойно дожидаться голубя с оливковой ветвью в клюве на прекрасном непотопляемом ковчеге из лучших сталей, с современнейшим навигационным оборудованием.

Это и был самый настоящий ковчег, отстроенный ко второму пришествию воды.

Деньги России очень удачно поработали здесь по созданию коммунизма на отдельно взятой территории, еще и вернулись к Момоту с прибылью. Впрочем, ничего удивительного: такие райские островки создавали все российские вожди исключительно для себя, с надежной охраной, устойчивым климатом и запасом самых необходимых вещей. Вот только растраченные на это средства не вернулись. К Ленину – произведения искусства и церковная утварь, к Сталину – люди, легшие костьми под Норильском и на Колыме, к Брежневу – нефть, утекшая на чужие войны, к Ельцину – сама российская земля. Вождей вечных нет, как нет и земли вечной: от материков остались острова и островки, от людей – каннибалы и импотенты. Никто больше не хотел строить, а ломать было нечего – люди со страхом дожидались потопа, ежедневно помечая на мерных рейках приближение воды, думая при этом: повеситься или побарахтаться еще?

Не так мрачно. Та ще Канада не сгинела, Сибирь, Индия и деревенька Неелово. И княжество Монако уцелело. Островок Георгия Момота, который принадлежал только ему: отделившись от России, считался независимым государством. Хоть Момотянисй назови, хоть как, только завоевать его чужим было неспособно.

Когда Цыглеев прозрачно намекнул Момоту, что не грех было бы наладить на островке отдых для изнуренных сплошными ливнями трудящихся, то бишь самого Цыглеева и ближайшего окружения, Момот ответил: нет, батенька, Центр закрытый и посторонним здесь делать нечего. Какой же я посторонний? – возмутился Цыглеев. Я премьер-министр великой державы! Захочу и совсем заберу остров под свою юрисдикцию. Это составная часть России! Так уж и заберете, уважаемый премьер непонятно чего? А хотелки хватит? Да я вас туда-сюда! – обозлился Цыглеев, а Момот спокойно обозначил позиции: сюда у вас солярки не хватит доехать. Здесь тепло и яблоки, и про дым отечества не надо говорить, вы нас сами выперли. А будете еще употреблять обидные слова по космической связи, отключим се совсем. Для правдивости слов Момот на час блокировал спутники связи, и Цыглеев угомонился. Хотел перехватить Бехтеренко, чтобы шантажировать Момота, но прозевал бывшего спецназовца и министра, а тот в Хатанге сел на подводную лодку и был таков. Как в воду канул. Именно так все и было. Святая правда.

Итак, с лазурным пологом неба соперничало изумрудное покрывало воды, безмятежная идиллия царила в природе, а вблизи острова всплывал шестой атомоход и на самом острове готовились торжественно встречать генерала Бехтеренко, доставившего островитянам бесценный дар, «Славную книгу».

– Нашего ареопага прибыло! – обнимал его Момот. – С долгожданным прибытием, Святослав Павлович.

– Слава, дорогой, как я рад тебя видеть! – вторым обнимал Бехтеренко Судских, а следом развел руки для объятий Луцевич:

– Я счастлив!

– Тамура-сан? – застыл он перед очередным желающим обняться. – Вот уж чего не ожидал, так не ожидал. Здравствуй!.. – Обнялись, отстранились для лучшего обозрева. – Но было же сообщение о вашей гибели!

– Ход, дорогой друг. Всего лишь ход. Зато не искали. Тут много неожиданностей, – скромно посулил японец.

Вагончик подвесной дороги увез островных вождей в долину и замер у красивого белоснежного здания. Оно сегментом занимало одну сторону долины, с другой размещалось абсолютно похожее, как две половинки сливы.

– Тут мы живем и трудимся, – указал на него Момот. – Твои апартаменты на двадцатом этаже.

– А гам, – указал Луцевич на противоположное здание, – учатся те, кому надо учиться.

– И что там? – поинтересовался Бехтеренко.

– О, Слава, там главная цитадель будущего мира, – счастливо ответил Судских.

– Лаборатории?

– В какой-то мере, – пояснил Луцевич. – Школа, детский сад, колледжи. Кстати, ты не женат?

– Времени не хватало, Олег Викентьевич, – застеснялся вопроса Бехтеренко.

– Это, брат, ты зря. Каждой твари по парс, прости прямоту библейского наказа.

– Женим безо всякого, – вмешался Момот. – По законам нашей республики каждый гражданин обязан быть женатым.

– И Тамура-сан женился? – не поверил Бехтеренко.

Тамура развел руками: увы.

– Мы ему такую японочку нашли! – подхватил Луцевич. – Персик! Так что выбирай себе невесту.

– Староват я, – совсем застыдился Бехтеренко.

– Лишь бы не импотент, – подчеркнул Судских, и Бехтеренко обиделся:

– Понял. Не подведу.

Меняя тему, он спросил:

– Здесь только русские?

– Все, Слава, – отвечал Судских. – Въезд никому не запрещен, однако отбор тщательный. Проверка способностей на детекторе.

– И главная, – вмешался Момот, – на исключительность. Любой кандидат обязан доказать свою состоятельность в знаниях, в физическом развитии, способности создать для потомков полезное.

– Я вам не подойду, – погрустнел Бехтеренко.

– Кто это сказал? – подошел ближе Тамура. – Ты привез величайшую книгу, свою миссию перед потомками ты выполнил сполна.

– И ты из нашей команды, – подчеркнул Момот. – Автоматически входишь в Совет старейшин острова.

– Когда женится, – ухмыльнулся Луцевич. – Как, думаешь, гормональную профилактику надо проводить?

– Да ну вас, – покраснел Бехтеренко.

Испытывая к друзьям теплые чувства, он не мог избавиться от впечатления, что на острове существуют жесткие правила и похож он больше на инкубатор. Прекрасный фасад, прекрасные условия, как для кроликов. Грусть по залитой дождями России пробивалась с самого донышка на поверхность.

«Чего это я раскис? – одернул себя Бехтеренко. – Меня приняли чуть ли не с королевскими почестями, а я сопли распустил. Давай, солдат, становись в строй и меньше о себе думай».

Он постарался отогнать от себя меланхолию.

– На всей планете отыскался уголок, где можно подсушить и погреть косточки, – с веселостью сказал Бехтеренко.

– Еще один есть, – ответил Момот, и по интонации голоса Бехтеренко понял, что еще один остров Момота не устраивает. – В Атлантике масоны обосновались, проявились-таки воочию. Негде прятаться, голову морочить некому. Живут по законам монашеского братства, воспитание в духе аскетизма и непримиримости к проявлению дружеских чувств к остальным живущим. Сатанисты, одним словом. Орден, подобно нам, создал на острове средства защиты и нападения. Схватку за обладание «Славной книгой» мы у них выиграли, но это не победа.

– Основное боище пока впереди, – подсказал Судских. – Так просто не разойтись, миром не поладим. Наши эсминцы и атомные субмарины лет пять протянут, самолеты и вертолеты того меньше, поэтому долго ждать не придется. Топлива не хватает, – пояснил он. – А подводные атомоходы, их и наши, попадая в зону защиты, выходят из строя. Понял, Слава, куда нас дядя Триф завлек? Помнишь, с чего началось? С невинных забав – был Христос или нет?.. Раньше бы знать, куда забредем.

– Не пора ли к столу? – прервал Судских Момот. – Соловья баснями не кормят.

– А поят хорошим вином, – подсказал Луцевич, и Бехтеренко, взглянув на него, отметил сизые подпалины на щеках.

«Эге, – закралась мысль, – а не запивает ли наш славный профессор? Этого еще не хватало».

Луцевич перехватил взгляд и шепнул на ухо:

– Слава, не так все мрачно.

За столом разговор невольно соскользнул на прежнюю тему. Поднимая тост за Бехтеренко, Момот первым напомнил о ней:

– Благодаря тебе, дорогой Святослав Павлович, мы получили нужнейшую лоцию жизни. Вместе с расшифровками Библии, моим скромным вкладом, заслугами Игоря Судских, Олега Луцевича и Хисао Тамуры мы получили возможность справиться с будущим. Но не с настоящим. Орден присутствия соперников не потерпит. Надо бьггь начеку, чтобы уничтожить масонство раз и навсегда.

– А такое у них есть? – задал вопрос Бехтеренко и под взглядом присутствующих выложил перед собой золотник. – Маленькая нейтронная бомба, – обвел он всех торжествующим взглядом. – У Подгорецкого изъял.

К монете не прикасались, но осмотрели внимательно.

– Наверняка, Слава, – обескуражил Судских. – Если диверсанта снабдили такой, в арсеналах Ордена есть штучки похлеще.

Бехтеренко приуныл. Будто рассказал непристойный анекдот.

– Понимаешь, Святослав, у них и у нас подобные штучки водятся, но есть и средства подавления. Здесь создана точная копия установки из Арзамаса-2. У них не хуже. Между нами воинствующий нейтралитет. Пока, – уточнил Момот. – Кто вырвется вперед, тому и ставить точку.

Выпили наконец за здоровье пятого члена Совета старейшин, и Луцевич попробовал сменить тему:

– Слава, что нового о Парме не и Крониде?

– Ничего, – опустил голову Бехтеренко. – Пармен умер, это точно, казаки видели, а Кронид исчез. Ради поиска Кронида я задержался с отъездом. Всю низину просветили, землянку нашли, а там никого. Выполз. И как сквозь землю.

– Как сквозь землю, – эхом откликнулся Судских. – А следы книг? Их должно быть шесть. Пять книг и шестой свиток «Тишайший свод». Опись делал отец Воливача, как значилось по архивной документации. Названий никто не знал – кто мог знать в ГУЛАГе древнсславянский? – но описание книг было. Из-за смерти Сталина о них забыли, а позже лет пятьдесят всс разведки мира пытались разыскать эти книги. Помнишь Мойзсса Дейла? – Бехтеренко кивнул. – Мойзсс Дейл каким-то путем вычислил нахождение книг в Сибири и отправился туда инкогнито. Его нашли мертвым в тайге, неподалеку от нынешней Орианы. Замерз. А направление держал верное. Я думаю, Кронид унес их с собой.

– Но куда? – спросил Бехтеренко. – Подгорецкий забрал у него датчик, и следы оборвались.

– Дай Бог ему выжить, – вздохнул Судских. Его вина за исчезновение Кронида была самой ощутимой. – Это на нашей совести.

«Где ж вы раньше были? – вертелся на кончике языка вопрос у Бехтеренко. – Убежище отгрохали, а о людях забыли».

Опередил Луцевич. А может быть, избавил от вопроса:

– Гречаный сюда не собирается?

– Не желает, – отчетливо произнес Бехтеренко. Обидный вопрос вылился в откровенный ответ. – Поделил с Новокшоновым границу и круто разбирается со всеми налетчиками на казацкие станицы. Никого не щадит. За одного обиженного станичника сжигает все поселение обидчиков. Всех.

– Вот и конец идиллии о духовном возрождении России, – огорченно промолвил Судских.

– Еще нет, – возразил Момот. – Придется начинать с нуля.

– Жора, – повернул к нему голову Судских. – Сколько можно начинать с нуля? Всякий раз мы надеемся, что новая жизнь будет идеальной, дети умны, а жены верны.

– Не по мне такие вопросы, Игорь, – холодно ответил Момот. – Я свою миссию выполнил. У русских издревле самоистязание выше ответственности. Хоть сейчас не разводи мокроту. Ты ничего не придумал и ничего не сделал, так не мешай мне делать.

– Друзья, – остановил назревающую перепалку Луцевич, – все мы одинаково виноваты в происходящем. Поменьше слез за праздничным столом и побольше отваги в бранный час.

– За это стоит выпить по полной, – поддержал Бехтеренко. Луцевич ему подмигнул.

– Верно, – присоединился молчавший до этого Тамура. – Не будем рвать постромки на прямой дороге.

«А Тамура преуспел в русском, – отметил Бехтеренко. – Человек со стороны видит больше и лучше. Вот бы кому ввериться».

На другой день, отоспавшись всласть, Бехтеренко отправился побродить по острову. Судских принес ему ворох летней одежды и визитку, которую прищепил на клапан карманчика рубашки апаш, а в карманчик вложил миниатюрный радиотелефон.

– Проход разрешен везде, Слава. Тут твой дом, где ты старший, – напутствовал он.

В белых шортах и рубашке с короткими рукавами Бехтеренко первое время чувствовал себя неловко, стесненно, словно голый. После российских непрерывных ливней, когда одежда мгновенно набухала от влаги, было непривычно даже прикасаться к своему телу: а вдруг обжечься можно?

Он по прямой направился к противоположному зданию, где слышались детские голоса. Это не был гомон, привычный для игровых площадок, а стройное пение без аккомпанемента.

Первая встречная девчушка поздоровалась с ним и независимо отправилась дальше.

– Как тебя зовут? – окликнул ее Бехтеренко.

Она развернулась и подошла к нему.

– Меня зовут Джуди, я дочь коммандера Эндрю Полетта и Сары Берстайн. Мой папа старший офицер атомохода «Ариец», а мама оператор внешней защиты, – очень обстоятельно ответила она, и Бехтеренко умилился.

«Да ей от силы три годика! – поразился он. – Ну и воспитание!»

А Джуди продолжала отвечать:

– Мне три с половиной года, я учусь в приготовительном классе первой ступени.

– И чему же ты обучаешься? – спросил Бехтеренко с улыбкой, которая стерлась, едва девочка заговорила:

– Я обучаюсь дыхательной гимнастике, логическому мышлению и языкам. Сейчас я свободно говорю на испанском, английском, русском, а к моменту поступления в первый класс должна освоить китайский и хинди.

«Ни хрена себе! – чуть не произнес вслух от возбуждения Бехтеренко. – Да у них одни вундеркинды здесь собраны?»

– К школе второй ступени я должна говорить на десяти языках, – добила его девчушка.

– Зачем так много? – нашелся с вопросом Бехтеренко.

– Это не много. Норма к совершеннолетию – двадцать языков. Семь основных и тринадцать по выбору. Они понадобятся тогда, когда мы вернемся на родину.

– Где ж ты родилась?

– Здесь. А папа с мамой из Соединенных Штатов. Папа англосакс, а мама еврейка.

– А в какого Бога ты веруешь?

– В Бога не веруют. Он во мне. Если я умница, мой Бог добр и справедлив. Религии не существует вообще.

Дитенок в самом деле был толковым.

– Ты умница! – похвалил он, и девочка просияла от удовольствия, присела в книксене.

– Я так благодарна вам, Святослав Павлович! Я могу занести вашу похвалу в свой послужной дневник?

– Да заноси куда хочешь, но откуда ты знаешь мое имя?

– О вашем прибытии сообщила вчера служба оповещения острова, а на вашей пластиковой карточке указаны все данные.

«Мы чужие в этом молодом лесу, – вспомнил чьи-то стихи Бехтеренко. – Это что ж е ними будет лет эдак через двадцать?»

– Если у вас нет ко мне больше вопросов и просьб, я могу идти играть в мяч? – угадала Джуди его замешательство.

– Конечно, деточка!

– Я Джуди Полетт и взрослый человек, – поклонилась девчушка с серьезным видом и пошла своим путем.

Смотрел ей вслед Бехтеренко с открытым ртом. Он закрыл его, когда увидел идущих навстречу двух юношей лет по пятнадцати. Ловить ворон члену Совета старейшин как-то неловко.

– Подскажите, как пройти к школе первой ступени? – спросил он первое пришедшее на ум.

Один из них, постарше, мельком глянул на визитку Бехтеренко и, кивнув, ответил:

– Охотно, Святослав Павлович. Это просто. Школа первой ступени располагается на втором этаже, у каждого учебного зала портреты выдающихся представителей данной науки, которую здесь изучают. Отвечал вам Сергей Стахов, ученик школы второй ступени. Мне двенадцать лет.

«Господи, как же я найду выдающихся деятелей? Дай бог Ломоносова узнать или Джоуля-Ленца!» – ужаснулся Бехтеренко, пропустив мимо ушей, кто родители Сергея.

– А Ломоносов у какого класса? – спросил он.

– У зала, – вежливо поправил юноша. – Это энциклопедист и мыслитель. Его портрет висит у зала философии. Готов сопровождать вас, – четко кивнул Сергей.

– А тебе никуда не надо?

– Надо. Но я обязан выполнить любое поручение старшего, потом отработать потраченное время.

– Спасибо, дружок! – решительно запротестовал Бехтеренко. – И блеснул осведомленностью: – Можешь занести благодарность в свой послужной дневник.

– Благодарю вас, Святослав Павлович. Нам баллы выставляют за дело, а младшим за воспитанность.

«Такие дела, дядя Слава, – почесал затылок Бехтеренко. В школу идти как-то расхотелось. – Еще за дурака примут. Осталось только невесту подыскать: не хочу учиться, а хочу жениться».

Он свернул на боковую дорожку влево и вышел к спортивной площадке, где девушки парами играли в бадминтон. При его появлении они игры не прервали, но трое наблюдающих поклонились ему учтиво.

«Хороши девки, – оценил стройные ноги и высокие груди Бехтеренко. – Но не мои».

– Почему вы так считаете? – ответила одна из наблюдающих остолбеневшему Бехтеренко. – Каждая из нас готова составить вам компанию для отдыха или пару на всю жизнь.

«Подбери челюсти!» – сам себе приказал Бехтеренко.

– Если вы читаете мои мысли, – собрался он с духом, – что остается мне?

– Бьггь мужчиной, – без рисовки ответила она. – Меня зовут Хелена Кажешкова, я чешка, мне двадцать лет, я не замужем. Здесь я тружусь преподавателем сенсорики в колледже.

– Вы мне лучше вот что объясните, – попросил Бехтеренко, и девушка наклонила к нему голову. – Дети отвечают как по писаному, а почему взрослые так не могут?

– Святослав Павлович, – с улыбкой отвечала Хелена, – нормы языка должны быть одинаковы для всех. Это организует мыслительный процесс в нужном направлении. Вы пока не знакомы с моторикой нашего обучения, но привыкнете. Вы готовы сделать меня избранницей? – спросила она неожиданно, и Бехтеренко опешил:

– Это как?

– Очень просто. Я помогу вам быстрее привыкнуть к укладу нашей жизни, и мне пора рожать детей.

У Бехтеренко шарики зашли за ролики. Подобной откровенности он не ожидал. Как во сне он попрощался с Хеленой.

«И кажется, пообещал ей встретиться с ней вечером. Мама моя, куда я попал? – пытался разобраться в себе Бехтеренко. – Бардак не бардак, ГУЛАГ не ГУЛАГ. Ничего не понимаю! А может, откровенность лучше условностей? Ничего не соображу!»

Его размышления прервал мышиный писк радиотелефона:

– Слава, – узнал он голос Судских, – подойди в башню. Это тридцатый этаж, тебя встретят.

– Иду, – по-солдатски ответил Бехтеренко. Это понятно.

На тридцатом этаже в обе стороны открывались безбрежные океанские дали, овевал свежий ветерок. Хотелось постоять, но провожатый вел его в стеклянную башню торопливым шагом. Внутри Бехтеренко ожидал весь ареопаг.

– Святослав, – обратился к нему Момот. – Тут заклятые друзья наши хотят с тобой перемолвиться. Магистр Ордена Бьяченце Молли.

– На какой предмет? – уточнил Бехтеренко.

– Магистр хотел бы удостовериться, что ты жив, здоров и букварь жизни привез. Нам не верят.

3 – 15

Бьяченце Молли порядком разгневала телефонная беседа с соперниками. Книга, которая была уже в руках, попала к чужим, и еще горше – бесславно погиб верный рыцарь Ордена.

Прежде масонство, покрытое плащом таинства, с кинжалом под полой, с атомной ракетой под плоскостью, везде распростерло свою власть, и каждый, облеченный доверием ложи, мог не опасаться за свое настоящее, будущее и прошлое. Одному было что прятать в прошлом, и ложа укрывала эти прегрешения, другой рвался в будущее, и ему предоставляли белого коня под царским чепраком, третьи прозорливо угадывали будущее, тогда их вели по коридору тайны сильных мира сего, проверяя суровостью и неприхотливостью, – первая примета мудрого.

Таким был Подгорецкий, рыцарь Ордена Черной Печали.

Глупые, глупые людишки, понапридумывали историй о мистических обрядах масонов, о жестоких казнях и тайных убийствах. От зависти все, от невозможности умерить чрево и пройти коридором мудрых, дабы попасть в среду избранных. Как брать туда из толпы умствующих, если он ни талантом, ни умом не блещет? Зачем Ордену балласт? Здесь каждый на своем месте, движение шестеренок поднимает избранных по ступеням, и остановить механизм никому не дано. Здесь обязательства низших перед старшими и круговая порука: один за всех, и все за одного. И никаких тайн, одна посвященность.

Подгорецкий пожертвовал младыми годами, отдал их на восхождение по ступеням Ордена, презирая здоровье и уют, но подошло время утвердиться на верхней площадке храма Вечных, как вдруг случай унес его жизнь, сдул с последней ступени.

И горше было, и пуще разливалась желчь оттого, что утрачена, и пожалуй, навсегда, «Книга Судеб», желанная и недосягаемая. А «Славная книга»? А «Книга Жизни»? «Мать зеркал»? «Елимох»? «Тишайший свод»?

Вооруженные самой современной техникой, программисты Ордена могли обсчитать любую, самую запутанную ситуацию, правильно расположить силы, чтобы не перевернуть земной шар. Орден имел точку опоры и никогда ею не пользовался. И мегабайты памяти не могли дать того наслаждения, какое открывалось строчкой из «Матери зеркал».

Кто сказал, что масоны – дьяволисты? Кем был Христос, если появился Антихрист? Глупые людишки: разве дать им возможность жить по велению сердца и освобождаться от пут – дьяволизм?

«Как быть, как быть?»

Почти одновременно с соперниками они высчитали срок окончания ливневых дождей.

«Что же дальше, что дальше?»

В ближайшие дни ему на стол положат график изменения уровней мировых вод, но как же теперь не в его пользу изменится скорость принятия решений!

«Что же делать, что же делать?»

Бьяченце Молли вышел на террасу верхнего этажа громадной обители Ордена. Похожая на корабль, она и была кораблем, ковчегом участи, готовым в любую минуту всплыть над бездной и устремиться туда, где явится голубка с оливковой ветвью прощения, знаком окончания гнева Творца. В этом он перехитрил Момота. С вершины площадки он часто любовался, как слуги Ордена взращивали на полях острова сочные плоды и тучную пшеницу, пасли скот и стригли овец, – идиллическая картина братства и взаимопонимания. А вечерами магистр любил слушать песнопения братии, которые добирались до потаенных уголков его души.

Краем глаза он отметил появление на террасе своего верного помощника отца Игнасио. В горькую минуту своей жизни, когда разрослась в его груди жаба, он не оставил своего предназначения – быть тенью магистра. Бьяченце Молли усыновил его в младенчестве, едва темечко новорожденного указало на выдающиеся способности.

– Игнасио! – позвал магистр, и помощник приблизился за спиной. – Как бы ты поступил, Игнасио? – просил совета магистр у посвященного помощника.

– Я думаю, великий магистр, следует возобновить поиски юнца, отмеченного знаком Всевышнего. Он жив. Наш рыцарь допустил промашку, понадеявшись на тяжесть сырой земли. Для выученика великосхимника Пармена труда не составило выбраться наружу. Жив он. И тайну познал. Книга была раскрыта на середине, а святая святых располагается в первой части древних книг таинства. Найдем Кронида, узнаем искомое.

– Узнать тайну от ученика Пармена? – спросил магистр. – Сомневаюсь, Игнасио.

– Надо найти мальца, – терпеливо повторил Игнасио. – Полагаю, он ищет тех, кому можно доверить ведическое таинство.

– Не пора ли Дронову действовать? – просил совета магистр.

– Он вступил на последний пролет и готов принять рыцарский сан. Однако сыроват. Сложен для рыцарских доспехов.

– Нет там других, Игнасио! Ах, зачем Подгорецкий снял датчик у мальца!

– За это и поплатился.

– Не жалеешь? – искоса поглядел на помощника Бьяченце Молли: Игнасио был дядей Подгорецкого.

– Нет, великий магистр. Я вычеркнул его из памяти. Одна ошибка порождает другую. Не ошибись он с ладанкой, к нему не подкрался бы коварный Бехтеренко.

– Ты прав, – удовлетворенно кивнул магистр. – Передайте Дронову нашу волю, пусть действует.

Дронов получил известие под утро. Привыкший часов до трех ночи заниматься делами, он как раз собирался улечься в постель. От Бехтеренко он знал, что Кронид не погиб и блуждает нынче по водам и весям России неприкаянно. Искать его на просторах – что иголку в стогу сена. Однако вместе с ним блуждают по некогда могучей державе другие нищие и обездоленные, толпой и в одиночку. Везде им вода и бескормица, они умирают в пути, их убивают банды молодчиков. От них можно узнать о Крониде.

«Вокруг столицы ему блуждать нет смысла, – размышлял Дронов, вырабатывая план. – Тут он никому не нужен, заступники далеко, и единственным приютом Крониду могут быть сподвижники по ведической вере, старообрядцы».

Разложив на столе карту, Дронов нарисовал окружность вокруг Орианы с радиусом километров двести. Дальше Кронид не дошел.

«Куда он двинется? На север? Нет смысла. На юг? Нечего там делать. На восток? На восток… Не пойдет он туда. Пойдет он в общину ведистов. Где у нас ведисты? – подсел он к компьютеру. – Ясно: ближайшая к нему крупная община поклонников Ория была в Беломорье. При затоплении ушла за Северные Увалы к горе Денежкин Камень. Нелюдимы, чужих в общину не пускают, единоверцев определяют по тайным знакам», – припомнил Дронов по прежним сводкам.

«Если я прав с маршрутом, быть мне под солнцем. Ошибусь, и здесь мне не бывать. Жизнь маетная».

Ливни кончились, но в воздухе держалась водная взвесь. От сырости обрушились сразу два здания. Обещанное просветление не наступало. Цыглеев рвал и метал, и до того он был смешон без власти, без верных друзей, молодых, как он, глупых, каждый по-своему. Многие забросили службу, кололись по-черному, сходили с ума, оголодавши. Кто похитрее, разворовывали провиант.

Дронов подумывал дать деру к казакам, но Орден держал его здесь, и он мок вместе со всеми, разглядывая изъеденные грибком ступни.

Когда-то он опрометчиво поверил в могущество Ордена. Хотелось быстрее к вершинам власти. Его не обманули. Но до чего тяжела шапка Мономаха!

Путешествие за Урал улыбалось ему кисло, но уму отчаянно хотелось в рыцари Ордена, и через день он вышел из города к Ульдыкскому перевалу. Сухая и плотная одежда вселяла уверенность, сверхпрочные сапожки, запасы-припасы составляли одну компанию, идущую к лучшей доле. Оно и лучше в пути, чем мокнуть на месте. Человеки приспособились и к хлябям небесным: у нечастых новорожденных не зарастали жаберки. Впрочем, у молодых хозяев России, изнуренных наркотиками и гнусным питанием, пора рождаться дракончикам. Эволюция вела к земноводным. Дронов к земноводным и рептилиям не хотел.

С вершины перевала он попрощался с новой столицей, на которую возлагал большие надежды последний президент Гречаный. Молодым всегда хотелось порулить самостоятельно, быстрее вырваться на простор. Вырвались. Но поздновато.

«А кто бы их выпустил, – размышлял идущий Дронов, – будь в сиськах России-матери молочко? Прощайте, товарищи, с Богом».

И так был велик гнев Господень, что стал он одну сторону планеты поджаривать, а другую топить. Гнев этот копился со времен расщепления ядра, до расщепления единой тайны в Армагеддоне-2. Доигрался, человечек.

«Права Церковь, по жопе надо каждому давать, кто выше крыши нашей бани забирается. А розги надо брать фасонные, чтобы после каждого хлопка заповедь на заднице проявлялась: не убий, не укради. Что там еще? В тайны ядра не лезь, на самолетах не летай. Вот, забыл: не пи́сай против ветра!»

Сыро в точиле Господнем и пакостно.

Отрешившись от грустных мыслей, Дронов кинул взгляд на город-неудачник и успел поймать момент, когда осела и расползлась резиденция премьер-министра, последнего правительства России.

«Наверное, с обитателями», – беспристрастно подумал он.

И будет удивительно дальним потомкам найти останки предков целехонькими и невредимыми и гадать долго, что же произошло во времена доисторические, какая сила запечатала для них посылку?

Никакая. Элементарная глупость и наглая самоуверенность, что нам нет преград ни в море… а суши практически нет. Есть преграды, еще какие. Ибо на винтовой лестнице ДНК есть запретная двадцать четвертая ступень.

Аминь.

«Вовремя я смылся», – похвалил себя Дронов и начал спускаться с перевала.

Занятый скользкой тропой, он сразу не сообразил, почему легче дышится, а ноги увереннее находят прочное место.

Ливень прекратился! Дождя нет, и морось исчезла!

Он поднял голову к низкому небу. Ветер рвал облака в клочья, они стремительно разлетались, словно чья-то остервенелая рука спешила добраться до глубин небес. Наконец стали проявляться просветы голубого, и ликующая радуга навела мост на пути Дронова. Он обернулся, боясь, что его лишат долгожданной радости, и, как только что, успев увидеть оседающее здание резиденции премьера, глаза ухватили в последний момент узенькую радужку-змейку, оранжевую с голубовато-лиловым.

«Это еще к чему? – недоумевал он, протирая глаза. Змейка не появилась больше, чистое небо искрилось светом, и солнце съедало посторонние цвета. – Почудилось?»

Пусть будет – почудилось. Да здравствует солнце!

Из необходимых в пути предметов Дронов взял основной для нынешних времен – складной подвесной моторчик и резиновую лодку. Моторчик работал на сухом газе. Передвигаясь подобным образом, он перехватит Кронида в середине пути. Кронид не экипирован соответственно премудростям цивилизации.

В пути ему мало попадалось живности. Редкие птицы, отвыкшие радоваться солнцу. Истосковавшимися голосами они выкликали свою пару и долго прислушивались, отчего симфония жизни звучала слабо, отдельными инструментами. На земле в обилии прыгали лягушки, ползали ящерки. Редкий случай, когда пробегала мышь. Ей Дронов радовался как родной.

Речками, протоками, каналами и морями он двигался-на запад и с удовольствием ступал на просохшую землю для ночлега. Костер вспыхивал яркий, потрескивал, не чадил, изжаренная рыба не отдавала сыростью. Спать на лапнике было приятно, и, просыпаясь поутру, он ощущал приток сил в теле и готов был идти дальше.

На второй месяц пути он обратил внимание, что становится по ночам теплее, а днем жарко, и солнце царило в небе непрестанно, хотя был ноябрь и хотелось осеннего дождичка. Изредка ночами доносился до него приглушенный грохот, будто бы отдаленные грозы ярились где-то, но молний не появлялось, лишь во сне его укачивало вдруг. Он просыпался, прислушивался. Ничего. Опять почудилось.