Текст книги "Набат-2"

Автор книги: Александр Гера

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 40 страниц)

– Почему ты акцентируешь внимание именно на брате Трифа? – спросил Судских. Взгляд Смольникова таил усмешку с намеком.

– В Шереметьево его задержали с вылетом, когда обнаружились в его багаже рукописи и машинописные копии. По заявлению в таможенном департаменте значится, что багаж досмотрен тщательно. Ничего особенного не найдено. Скорее не искали, поскольку поступило распоряжение свыше пассажира не задерживать. Копии и рукописи исторической ценности не представляют.

– Отчего же на твоем лице такая загадочность? – с улыбкой спросил Судских.

– А тут, Игорь Петрович, начинается исторический кроссворд. Докопался до рукописей дежурный, младший инспектор шереметьевской таможни Гущин Сергей Александрович, он и поднял шумиху. В архиве таможни я нашел рапорт Гущина, что начальник смены проявил поспешность, разрешив выезд Моисея Трифа, и он берется доказать это. Месяца не прошло, и Гущина уволили за служебную халатность. Я заинтересовался фактом и нашел Гущина. Сейчас он вполне респектабельный господин. После увольнения из таможни помаялся лет пять, потом уехал на Урал, в Свердловске работал в обществе «Знание», читал лекции и в горбачевскую пору стал депутатом местной Думы. Уважением пользуется. И вот что он поведал о делах давно минувших дней. Когда взялись перетряхивать багаж Трифа, одна из рукописных папок разлетелась. Собирая листы, Гущин незаметно припрятал парочку. Сразу читать времени не было, а на другой день он подал рапорт…

Смольников, если он накопал что-то, говорил медленно, будто боясь спугнуть удачу, и Судских поторопил:

– Что он обнаружил? Где листки? Не тяни, Леонид!

– В тот день, когда его уволили со службы, случилось другое неприятное событие – сгорела его квартира.

– Так я и знал, – разочарованно произнес Судских. – Листки, разумеется, сгорели, и весь рассказ бывшего лектора так же интересен, как сообщение Руцкого об одиннадцати чемоданах компры.

– А Гущин сделал фотокопии листков и хранил их в папке, которая в день пожара была при нем вместе с рапортом, – довольно говорил Смольников, протягивая Судских две фотокопии.

Судских с усмешкой покачал головой. Смольников неисправим.

Он вчитался в текст. Был он очень плох, в некоторых местах не просматривался, к тому же первая фотокопия делалась с очень старого оригинала на древнеславянском языке:

«…И так он бысть знамя Великага князя Гюрги на византийского святого Георгия, какия места несть в самой Византии и безборода и копье в руце и Великий князь Василий Иванович гневаться мах велико и бороду велел рисовать и прозывать князя Гюрги быв Георгием Победоносцем. Тогда поспешали сниток делахи где бысть знамя на денгах где князь Великий на коне имея меч в руце. Князь Иван Васильевич учини в руце копье и оттоле прозваша денги копейныя и сниток поднаша княгине Софье и бысть значима довольна и древлие буквицы исчезаха вовсе».

– Ты прочел это, Леонид? – оторвался от текста Судских. – Понял, о чем речь?

– Просветился, Игорь Петрович, – подтвердил Смольников. – Это докладная кому-то из правителей Руси о делах при дворе. Думаю, судя по стилю, от служащего церкви иерарху, Иван Третий повелел сделать оттиск для новой монеты с Георгием Победоносцем, заменив меч на копье, убрав славянский алфавит, и поднес оттиск жене своей Софье Палеолог, племяннице последнего византийского императора Константина XI. Она была очень довольна искоренением ненавистных славянских письмен.

– Верно, Леня, – кивнул Судских и задумался, припомнив Тишку-ангела: «Бойся красавиц, княже…». Софья была красива, умна и коварна, ненавидела все славянское, ревностно вытесняла русские обычаи и письменность.

Бойся красавиц, княже…

С ее приездом в 1472 году Русь провозглашалась преемницей павшей Византии, третьим Римом.

«Чего вдруг мы должны быть продолжателями рабовладельческого государства? – часто возмущался Судских. – Не по мне молоко капитолийской волчицы!»

– А князь – мудак, – заключил Судских. – Извини, Леонид, – спохватился Судских. – Мне всегда была противна мысль, что Русь наследница Рима…

Он стал вчитываться в другую фотокопию.

Эта была из времен не столь отдаленных, читалась легко и даже очень, головы ломать не пришлось:

«… Я уже докладывал вам, Лазарь Моисеевич, что Берия подозревает меня из-за случая с этим Кацманом, а он и пальцем не пошевелил, чтобы защитить меня от несправедливости. Как же тогда наше великое дело, как можем мы бороться за великую идею? Вы обещали, что Лаврентий Павлович закроет глаза на мой случай, а меня жестоко избили при первом же допросе. Очень прошу вас замолвить словечко, я еще пригожусь вам и Лаврентию Павловичу. Умоляю, помогите вырваться отсюда! Я не выдержу!!! Что будет со всеми нами, если под пытками я вынужден буду рассказать все о нашей организации? Умоляю!!! Заступитесь!!!»

Видимо, это был второй лист доноса. Внизу оставалось место, и наискосок была надпись толстым карандашом:

«Лазарь, ты какую суку пригрел? Л.».

– Итак, – отложил фотокопию Судских, – имеем два разных доноса из разных времен на одну тему. Я думаю, брат Трифа вывозил за кордон оригиналы и копии уникального архива. Возможно, все оригиналы еще в России. Копии подготовлены для желающих поторговаться в будущем. Архив специальный, такого нет даже на Лубянке. Скорее всего архив из канцелярии Политбюро. Со временем он становится очень ценным и для многих пугающим. Так, Леонид Матвеевич? И нет ли связи братьев друг с другом?

– Согласен полностью. Что касается старшего Трифа, он безвылазно проживает под Лозанной, в деревне Экаленж, неподалеку от знаменитой виллы Агобэ, принадлежавшей Жоржу Сименону. Живет один. Раз в неделю экономка, может сожительница, выезжает в Лозанну за продуктами. Виллу охраняют пять ротвейлеров, тренированных на злобу.

– Слушай, что мне в голову пришло, – остановил его Судских. – Что здесь у нас, что за границей люди, связанные с политическим прошлым России, притаились и выжидают. Чего-то ждут или чего-то боятся. Как считаешь, Леонид?

– И ждут, и боятся. Перемен скорее всего.

– Тогда, Леонид, поищи, нет ли связи братьев более тесной, не соприкасается ли с ними Гуртовой.

– Понял, Игорь Петрович, – согласился Смольников.

– Есть у меня уверенность, что вся троица в курсе наших планов поиска библиотеки Ивана Грозного.

2 – 7

Ватага бывшего президента наворотила таких делишек походя, какие фюреру не снились в самых цветных снах вместе с «тиграми» и «пантерами». Словно в одночасье сдуревший победитель от незаслуженной победы распорядился: друзья мои, заединщики! Тяните все, что плохо лежит, грабьте недограбленное!

Ленин коммунизм видел в советской власти плюс электрификация. Отпрыск великой глупости Хрущев уповал еще и на химизацию. Поскребыш Ельцин – на приватизацию. Итого: советская власть плюс электрификация, плюс химизация, плюс приватизация – получился ноль. Если отставить в сторону красивости вождей, жаждущих попасть в историю благими намерениями, а рассматривать сугубо их устремления, все равно получится ноль, но из истинных намерений: первый сказал – грабь награбленное, второй – дури голову еще думающим, поскребыш – доворовывай, нам еще хватит, а там гори оно синим пламенем коммунизма! Аплодисменты.

Новому президенту хозяйство досталось разваленное полностью. Концы нигде не сходились с концами, точных цифр, кроме астрономической суммы внешних долгов, не водилось. За туго свитый узел неразберихи он не стал браться, а взялся сразу за саму ватагу арапчат. Те показали зубы, просчитавшись во времени, тогда президент, опираясь на казаков и авторитеты из криминального мира, принялся методично вышибать оскаленные клыки.

Дело с подпольным гаражом и таинственными боевиками получило дальнейшее развитие, когда на трассе Москва– Рязань в кромешном тумане столкнулись сразу десять автомашин. Среди них «ауди» под двумя синими маячками. Она была виновницей аварии, но водитель погиб при столкновении, и установить хозяина «ауди» гаишники не смогли. Документов при погибшем водителе не оказалось, даже захудалого удостоверения личности.

Опрос свидетелей аварии показал интересные детали. В момент столкновения рядом с водителем «ауди» сидел пассажир. Кто он, как выглядит – ничего вразумительного свидетели не сказали: туман, неразбериха, но пассажир был и скрылся в тумане.

Бехтеренко вылетел к месту происшествия на вертолете и через пятнадцать минут был у цели, а две группы захвата прибыли к точкам, отстоящим от места катастрофы вперед и назад на пятнадцать километров, блокировав шоссе. Рассуждал Бехтеренко просто: пассажир из «ауди» направлялся в Рязань либо далее, бесследно исчезнуть не мог. Стало быть, продолжит путь или вернется назад.

Гаишники мало удивились прибытию старшего офицера УСИ, всесильного ведомства нового президента. Растаскивали искореженные в аварии автомобили, составляли протоколы и на присевшую «стрекозу» поглядывали с ухмылкой: чего-то ищут, а чего – не видно. А другие вкалывают. А за что – не видно. Когда же рядом сел другой вертолет, скрывать удивления они не стали: из него вышел сам красавец Воливач с Лубянки и беспечно двинулся к другому красавцу из Ясенево.

– Привет, Святослав Павлович, – сказал он обыденно. – Подумаешь, встретились – разошлись…

– Здравствуйте, Виктор Вилорович, – озадаченно ответил Бехтеренко. Шефа Управления разведок он не ожидал увидеть. Сам он был в полевой форме, а Воливач в цивильном костюме с иголочки.

– Пассажира с «ауди» шукаешь?

Тон вопроса настраивал на один ответ: не ищи, уже найден.

– На вас вся надежда, – ответил Бехтеренко. Шутка подразумевала истину. – Поможете?

Уже помогли, – простенько похвастался Воливач. – Интересно мне очень, чем все-таки твой шеф занимается?

Бехтеренко покраснел, словно уличили его в непотребстве.

– Не кручинься, Святослав Павлович. Игорь Петрович шибко замаскировался, от прежних товарищей отгородился, а мы с год как пасем и эту «ауди», и прочие бесхозные машинки. Эту именно вели от Москвы. Хозяин почувствовал хвост, но усилий не рассчитал. Результат – авария. Видишь, как закладывается? Работали вместе, четкость была, а теперь всяк в свою дудку дует.

– Это не ко мне, Виктор Вилорович, – смотрел под ноги Бехтеренко. – Я выполняю приказ непосредственного начальства.

– Не обижайся сразу. Твоего шефа уважаю, но в оперативной работе он зеленый. Передай на словах: надо бы встретиться, чтобы дурной работы не делать. Заодно и на пассажира поглядит. Может, и одолжу его Игорю…

Воливач пожал руку Бехтеренко и пошел к своему вертолету, оставив того огорченным.

Весть о поимке пассажира с «Ауди» сразу достигла Судских, и он без промедления поехал к Воливачу. На радушный прием не надеялся, зная, как ревностно бывший шеф относится к своей вотчине, поделенной ныне на посады. Приготовился сгладить обиды, однако застал Воливача в мирном присутствии духа: шеф разведок умильно поливал и удобрял плющи в своем кабинете, которых развел множество и гордился ими законно. Они густо увивали одну стену просторного кабинета, создавая иллюзию свежести и зеленого простора. Между плющами гнездились аквариумы с подсветками, неслышно компрессоры гнали пузырьки воздуха, экзотические рыбки лупили глаза через стекла. Порой Судских казалось, что Воливач вечен, как сам политический сыск, благодаря этой одомашненной обстановке, плющам и рыбкам, уюту кабинета, где во все времена разные хозяева решали не просто дела, а людские судьбы. Здесь правил бал Ежов, плел интриги Берия, властвовал Андропов. В пору Воливача история застыла, как Везувий на фото, но кто знает, какие невидимые глазу силы бурлят в недрах и когда вулкан проснется.

Знал ли об этом Воливач?

– Игорь Петрович, ты напрасно думаешь, что Воливач стар и подземных толчков не чувствует. Иначе не сидел бы я здесь среди своих плющей, – произнес он первую фразу, едва они приятно обменялись приветствиями.

– Я так не думаю, Виктор Вилорович, – вежливо отнекивался Судских. – Я делаю свое дело, вы заняты своим.

– Ошибаешься. Новый хозяин выделил твое ведомство в ударный отряд, но корни твои здесь, среди моих плющей. Хорошо, точно? – Жестом руки он пригласил полюбоваться на сочное буйство зелени. – И это не ошибка президента разукрупнить, так сказать, могущественное ведомство. Он на твое разумение полагается вполне, как и я. Возгордиться бы мне, что Воливачу довелось перехватить таинственного диверсанта, а он без шума решил передать его Судских Игорю Петровичу, которого считает своим учеником, и учеником достойным.

– Спасибо, Виктор Вилорович, – поблагодарил Судских, оценив по достоинству благородный прием Воливача: бывший шеф не желает устраняться от активных дел. Ни прямо, ни косвенно. А они сейчас на острие поиска книг.

– И если президент поручил своему любимцу архиважное дело, – буквально читал мысли Судских Воливач, – не грех поинтересоваться, нет ли чего у бывшего шефа по этому вопросу?

– Нет ли чего у вас по этому вопросу, Виктор Вилорович? – послушно повторил с улыбкой Судских.

– Именно, – удовлетворенно кивнул Воливач и выложил на стол дискету. – Знаешь, Игорь, с каких времен ведется это дело?

Его встретил внимательный взгляд Судских.

– С 1924 года. Едва вслед за Ильичем стала удаляться на покой ленинская гвардия. А если быть предельно разумным, со времен воцарения Владимира Красное Солнышко.

– Даже так? – искренне удивился Судских, мысленно проследив цепочку причин от названной даты до времен древности. – Масонство на Руси и в России?

– Умничка, Игорь, – подтвердил Воливач. – Не стану расписывать всяческие всячины, забирай пассажира с «ауди» и работай сам. В будущем не забывай навещать папашу Воливача. Плющи – растение своеобразное, они могут до удушья довести. Забудешь про учителя, а он… того, – с веселым прищуром глаз говорил Воливач, хотя за шуткой скрывалась не познанная Судским правда: Воливач просто так, без умысла, ничего не говорил. Но лирическое отступление кончилось, и он закончил обычными словами: – Мы с тобой всегда ладили, надо бы и впредь не ходить разными путями, все они ведут к одному храму.

– Спасибо, – постарался сказать как можно прочувствованнее Судских. – Непременно учту.

– Тогда бери пассажира, эту дискету и еще один подарок, – сказал он, развернувшись к сейфу в стене. Достал папку с грифом «Для служебного пользования» и вручил ее Судских. – Это кое-какие сведения по библиотеке Ивана Грозного.

– Вам и это ведомо? – откровенно спросил Судских.

– Грош цена была бы мне, не знай я этого и многого другого, – слегка раздраженно произнес Воливач. – Сыск не разделяет события и людей на хорошие и плохие, ему до всего есть дело. И до праведного Фомы Неверующего, и до неожиданного отключения света в районе Таганки. След библиотеки потерялся после ухода Ивана Грозного из кремлевских палат. При втором Ильиче мне было поручено самим Андроповым курировать поиск. Пять самых древних книг путешествовали с места на место сначала с волхвами, которые оберегали их от киевского князя Владимира и увезли в Псков, потом в Великий Новгород через князя Александра Невского, и самое непонятное, попали они к Мамаю, а после его убийства в Сарае опять очутились у русичей в Костроме. И я не совсем уверен, что Мамая устранили как главаря Орды. Тут, по-моему, книжки эти сыграли не последнюю роль.

– Почему непонятно? – поспешил Судских с разъяснениями. – В те времена Кострома была столицей княжества Дмитрия Донского, откуда он начинал поход на Куликовскую битву, а Куликово поле было на месте нынешней Москвы.

Несколько секунд Воливач выдержал паузу.

– Я эту версию слышал, – заговорил он. – Только согласиться с ней не могу. Выходит, тогда и татаро-монгольского ига не существовало? Не было и двухсот лет рабства?

– Придется согласиться. Не было рабства. Его навязали русским позже в служебном порядке. Суть в том, что раньше, до пятого-шестого веков, все пространство нынешней Украины, России и Белоруссии – от причерноморских степей и псковских болот до Байкала, до устья Ангары – принадлежало империи ариев. С возникновением Киевской Руси начался период обособления отдельных княжеств, хотя номинально они оставались данниками прежней империи. Обособились западные и южные русичи, возвеличился Новгород, отмежевался Псков, и только за нынешней Волгой оставалась часть прежней империи, которая именовалась Ордой. Ближние к ней княжества исправно платили ей дань, как говорится, за «крышу» и даже поставляли в Орду воинов, многие князья-русичи, отпрыски известных фамилий, проходили в Орде своеобразную стажировку. Дальние княжества платить дань перестали, и в конце концов Чингисхан решил исправить оплошность «ближних», а следом внук его Батый исправил вольность «дальних». Эти события получили в дальнейшем освещении истории Руси название, «татаро-монгольское иго», хотя на самом деле татаро-монголов в природе не водилось, а было государство казаков-ариев.

– Как не водилось? – привстал Воливач с кресла. – Я, по-твоему, потомок татарина?

– Так и не водилось, – спокойно отвечал Судских. – И вы не татарин, и все мы – потомки ариев. Клянусь, я сам всего месяц назад узнал это от Смольникова, он убедил меня на фактах. И Москвы не водилось до Куликовской битвы. Лишь после стояния на Угре Дмитрий Донской приступил к закладке каменного Кремля году эдак в 1385-м.

– Так все же, ты хочешь сказать, что все мы от татаро-монголов? – настаивал Воливач как истый хохол, не терпящий посягательства на весь род с оселедцами.

– Я-то по этому поводу не переживаю, – усмехнулся Судских. – Были еще и скифы, от которых также прослеживаются наши корни, и мы не родились в галстуках и с водительскими правами. Были когда-то и мы дикарями Монголия – крайний восточный остаток некогда великой казацкой империи Мегалион, великий то есть. Так сказано в архивных записях, не наших, подредактированных, а зарубежных, которые оказались более правдивыми и беспристрастными. Единственно справедливый вопрос: кому надо было переиначивать российскую историю? Романовы. Чтобы трехсотлетнюю предыдущую историю объявить чужеземным игом, а себя – освободителями, божьими помазанниками на веки вечные.

– Это скабрезное утверждение, – серьезно сказал Воливач. – От него шибко попахивает панславизмом.

– Термин, введенный русофобами, – парировал Судских. – Когда мы пытаемся говорить о нашем былом величии, это вызывает раздражение тех, кому приятней видеть нас по сию пору в лаптях. И согласитесь, Виктор Вилорович, духовность дает народу не сказочка о новых листочках на нашем засыхающем древе истории, а корпи этого древа.

– Тогда почему были великими, а стали нищими? Почему так отстали от глупых, но богатых? Ни гордости, ни денег. Почему? – настаивал Воливач.

– От широты собственной души, оставшейся в наследство. Едем быстро, запрягаем медленно. Всего вдоволь, богатства немерено, баранов несчитано.

– Тут ты прав, – поддержал Воливач. – Тут я согласен без оговорок. Сосали богатства из немереных недр, а как пригляделись конкретно, давно уже двадцать первый палец сосем. Ладно, разговор длинный, пусть твой Смольников и меня убедит. Я бы хотел изменить свои взгляды, тоже хочу быть гордым и богатым…

Судских интуитивно почувствовал, что Воливач хотел с ним поделиться какими-то сокровенными тайнами, от которых многое могло измениться в корне, но Воливач не пустил его к корням своей души и вернулся к линии прежнего разговора:

– Скажем, в пятничку к вечеру пусть подъедет с выкладками и подлинными фактами. А сейчас вернемся к Костроме. Определенно книги обнаружились в Москве в 1387 году и оставались после принадлежностью великих князей московских. Кроме, – уточнил Воливач, – пяти древнейших. А после ухода Ивана Грозного с трона в 1553 году исчезли совсем.

– Ага! – воскликнул Судских. – Так вы согласны, что Василий Блаженный и царь Иван Грозный одно и то же лицо?

– А зачем тут спорить? В нашем архиве от Берии сохранились прелюбопытные бумажки в особом отделе в папках с грифом «Вранье во благо». Сейчас многого не упомню, но кое-что осело в памяти. В честь какого события Иван Грозный отстроил храм? В честь взятия Казани. Зодчих Барму и Постника ослепил, чтобы нигде больше не возвели храма такой красоты. Тогда почему храм назвали в честь юродивого? Был такой знаменитый на всю Русь. Не жирно ли, понимаешь, для самого речистого полусумасшедшего? А истина в том, что Иван Грозный попал под сильнейшее влияние священника Сильвестра с семнадцати лет. В 1553 году молодой царь Иван сильно захворал, и Сильвестр сказал ему: покайся, уверуй в прежних богов, уйди из мирской тщеты, тогда быть тебе здорову. Грозный так и поступил, после чего появился на Москве юродивый-правдолюбец по кличке Блаженный. С гирями на шее босиком по снегу ходил, от чугунного креста на груди гнулся, власть бояр и воевод обличал гневно. Мощи его хоронили при огромном стечении народа. Понимаешь?

Судских закивал часто, а про себя подумал: «Ведомо сие, Виктор Вилорович, славно, что и ты взялся за тайны подмен российской истории, где кроется наше возрождение. Вот тут мы вместе с тобой».

– А почему его Василием называли? – спросил, изображая интерес, Судских.

– Василевсами, базилевсами в Византии царей величали. Понял, да? – с удовольствием просвещал Судских Воливач, и тот искренне слушал.

– И обнаружились книги эти в доме воеводы Скопина-Шуйского.

– Кого? – не поверил своим ушам Судских.

– Скопина-Шуйского, – молвил Воливач, удивленный бурной реакцией Судских. – Воевода был такой. К слову, сказать, его на трон прочили. Жена Шуйского отравила, родственница Захарьиных-Романовых. Эти дорожку в царские палаты давно торили, а Шуйскйе у них кусочничали, и молодой смелый воевода был у них бельмом на глазу, его в народе шибко любили.

– А за это огромное спасибо, Виктор Вилорович! – с подъемом поблагодарил Судских, и Воливач воззрился на него с недоумением: с чего вдруг расщедрился Судских?

«Бойся красавиц, княже», – опять всплыли слова Тишки-ангела.

Воливач и Судских поднялись со своих мест одновременно.

– Так действуй, Игорь Петрович, – напутствовал Воливач. – Я распоряжусь перевезти пассажира с «ауди» к тебе.

– Может, я сам повезу его? – спросил Судских.

– Не стоит рисковать, – ответил Воливач. – Давай все делать по инструкции.

По дороге в Ясенево Судских перебирал в памяти дела давно минувших дней, хотел даже закрыть глаза и нырнуть в те времена, но крепко держали дела настоящего, сбивая мысли в колею обыденного, из которой выбраться трудно.

Резкий тормоз заставил его забыть и прошлое, и настоящее. Сиюминутным чуть не оказался наезд на пешехода.

– Раззява! – ругнулся водитель.

– А ты? – понял ситуацию Судских: «Волга» тронулась на зеленый от пешеходной дорожки, а спешащий пешеход чуть не угодил под колеса. Водитель выскочил из машины, охранник оглянулся вопросительно на Судских.

Пешеходом оказалась девушка. Водитель отряхивал ей легкое пальто, попутно выговаривая за неосмотрительность. Судских вышел из машины.

– Как же вы так неаккуратно? – подхватил он девушку за локоть с другой стороны.

– А у вас глаз нет? – разозленно отвечала она. – Совсем разъездились…

Водитель се не задел, она, испугавшись, споткнулась на пешеходной «зебре». Модное весеннее пальто цвета беж испачкалось, Зеваки собрались быстро, уже поплыли слухи, обрастая досужими подробностями, будто бы коммерческий босс даванул телку, и она теперь непременно получит с него стоящий сармак, тыщ пять зеленого – это уж непременно… За что? – спорили другие. Он ее даже не задел, машина в метре тормознула, на помаду давать не стоит. За что? – возмущались первые. Пусть не катается где ни попадя, морда буржуйская! А еще за то, что у него бабки водятся, а он телке охоту испортил на старых козлов!

Ситуация… Судских решился. Стоять здесь объясняться смысла нет. Девушка – вблизи она оказалась молодой женщиной лет тридцати, маленький рост делал ее почти подростком – была явно расстроена испорченным видом.

– Давайте я вас подвезу, стоит ли тут зевак дразнить. Куда вам?

– А пальто? В таком уже никуда не надо. – Она заплакала, и Судских увлек ее в машину. Расстроенные чувства сделали ее покорной.

– Так куда вам? – снова спросил Судских уже в салоне.

Женщина всхлипывала.

– Отвезите, пожалуйста, домой, – сказала она удрученно.

– Тогда сначала в любой универмаг по вашему вкусу, где вы подберете себе достойную замену, – решил Судских.

Она разулыбалась сквозь слезы.

– Вы настоящий джентльмен.

– Положение обязывает, – хмыкнул Судских.

– Спасибо вам. Меня Любой зовут, а вас?

– Виктором Петровичем, – брякнул Судских. – Так в магазин?

– Я согласна, Виктор Петрович, – счастливо ответила она.

«Еще бы, – согласился и Судских, пересчитывая в уме наличность. – На пальтецо хватит, а на свои нужды нет».

– Останови, Аркадий, – сказал он водителю, доставая портмоне. – Отвезешь даму, желание исполнишь и возвращайся в контору.

Водитель кивнул понимающе, принимая портмоне.

– А вы? – испуганно округлила глаза Любаша.

– Мы почти приехали, у меня тут рядом деловая встреча, – приоткрыл дверцу Судских, собираясь выходить.

– Нет! – запротестовала она. – Я должна отблагодарить вас!

– Как-нибудь потом, – отбояривался Судских.

– И опять нет, – уцепилась за его рукав Любаша. – Я приличная женщина, но вы поставили меня в затруднительное положение своим рыцарством, в наши дни такое не часто встретишь. Вот вам моя визитка, обязательно позвоните. Прямо по домашнему телефону, – надписала она еще один номер на обороте визитной карточки. – Даете мне слово, что позвоните?

– Непременно! – заверил Судских.

Пересев в машину сопровождения, он прочитал: Насонова Любовь Борисовна, отдел референтов-переводчиков. И выше: Государственная Дума.

«Милая встреча, – опять хмыкнул Судских. – Недурна собой и недурно устроилась. Да, весна на дворе… И бес в ребро!»

Скрывать не хотелось от себя: Любаша ему понравилась. Он нахмурился фривольным мыслям и заставил себя выбросить из головы глупости. В Ясенево везут интересную птицу. Даст Бог, она доставит его к сыну…

«А Любаша очень даже мила…»

«Подарок» Воливача имел неприметную и вместе с тем запоминающуюся внешность. Одень его в рядовую одежонку – унылый мастер с конвейера АЗЛК, где зарплату не платят полгода, приодень в мундир – генерал в расцвете лет и сил. Рост средний, крутые залысины, думающие глаза, резко очерченный рот. Одежда – кожаная куртка, брюки, расширенные книзу от шлиц. Руки за спиной в наручниках.

«Боец, – понял Судских. – Чтобы ноги двигались для удара».

Тем не менее назвать его рядовым исполнителем Судских не решался. «Подарок» тянул лет на сорок. В таком возрасте бойцов списывают в тираж или они заводят собственное дело.

– Имя, фамилия, отчество?

– Хотел бы вначале освободиться от браслетов, – вполне ровным тоном сказал задержанный.

– Будем джентльменами, – согласился Судских и снял оковы.

Напряженность его мускулов он ощутил интуитивно.

– Джентльменами, – напомнил Судских.

– А если мне и здесь места для занятий хватит? – вопросом ответил задержанный. – Судских Игорь Петрович. Высокая птица.

«Тогда сначала подрежем тебе крылья», – смерил взглядом задержанного Судских. Прошел к столу и вперился в смельчака. Тот схватился за виски и опустил голову.

– Понял, все понял. Не надо, – сказал он поспешно. – Шмойлов Юрий Дмитриевич, 1953 года рождения, директор ресторана «Аркадия».

– А точнее? Зомби ресторанами не командуют.

– Не надо, генерал, – попросил Шмойлов тихо. – Вы прекрасно понимаете, кто я и что я. Раскручивать меня бесполезно. На мне информация заканчивается. Даже ваше умение воздействовать на психику не поможет. Вы верно сказали: я зомбирован. Моя жизнь закончится, едва развяжется мой язык.

Судских согласно кивнул.

– Где мой сын, Юрий Дмитриевич?

– Ищите, – пожал плечами Шмойлов.

– Договорились, – согласился Судских и вперил глаза в глаза Шмойлова. Он сопротивлялся, его лицо искажали гримасы боли, поединок взглядов напоминал схватку борцов арм-реслинга. Шмойлов закрыл глаза, и все равно искаженное лицо выдавало нестерпимую боль от пронизывающего, кинжального взгляда Судских.

– Сдаюсь, – хлопнул обеими ладонями по столу Шмойлов, выдохнул глубоко. – Это нечестно.

– Что вы говорите? – наигранно-удивленно спросил Судских. – Мальчишку держать в заложниках – это в порядке вещей, отца шантажировать – благородный прием, а забираться преступнику в подкорку – это негуманно. Не ожидали попасть ко мне на борцовский ковер?

– Я не имею права отвечать на ваши вопросы, – глухо промолвил Шмойлов.

– А я не имею права не знать правду, – жестко возразил Судских. – Психотропными препаратами я не пользуюсь, значит, гуманность соблюдена. А читать ваши потаенные мысли – тут вы мне не указчик. Если насилия избежать невозможно, расслабьтесь и получите удовольствие. Слышали совет для попавшихся?

– Но я же сразу погибну!

– А вы будьте паинькой! Это во-первых. А во-вторых, по законам вашей организации расколовшихся списывают.

– Нет, не списывают, если я не поддамся, – настаивал Шмойлов. – Мы живы, пока молчим.

– Кстати, исповедоваться вы уже начали. А про молчание вы интересно трактуете. Молча всю страну подмяли и недоуменно вопрошаете: что же мы плохого сделали? Когда-то и я был сторонником интернациональной политики. Все мирно уживаются друг с другом, каждый верит своему Богу, везде божья благодать. Только не получается пока, Юрий Дмитриевич, слишком свежи раны самого Иисуса Христа и нанесенные его учением. Кажется, что плохого, если Россией руководит швед, китаец или житель солнечного Израиля?

– Русичи когда-то самостоятельно призвали Рюриковичей, – возразил Шмойлов.

– Старая сказочка, дающая право утверждать молву о второсортице русских, – жестко ответил Судских. – Рюрики были варягами, но никак не норвежцами. Варяги – от слова «варяжить», нападать. Позже подобным образом стали называть жителей Скандинавии. Это была в древности западная ветвь славян. И не спорьте со мной, мне доводилось бывать и тысячу лет назад на земле, и на много лет вперед. Белые пятна в истории в наше время стираются успешно благодаря виртуальным возможностям. Лучше ответьте мне на поставленный вопрос: что плохого, если вашей страной станет управлять китаец или Китайцев?

– Вам виднее, – уклонился от ответа Шмойлов.

– Верно, – кивнул Судских. – Потому что я – русский. А китаец этого не видит и всюду станет вживлять китайскую философию, свой образ жизни и мышления. Что плохого – спросите вы? А то, что думающих русских китаец постарается сделать духовными кастратами, а упрямцев, которым ближе изба, а не фанза, кастрируют натурально либо заставят пользоваться презервативами, чтобы не рассуждал и себе подобных не плодил. Хорошая мысль? Презерватив на голову – и все китайцы. В принципе любой завоеватель ничего плохого не желает побежденным. Одних вырезал, чтобы хлеба всем хватало по карточкам, других крова лишил, чтобы не размякали от лени, третьих солдатам на потеху отдал, чтобы солдаты повеселели, а в целом – поработил, сделал людьми второго сорта и лучшие земли заселил своими китайцами. Так вот, Юрий Дмитриевич, я не желаю быть второсортным и никто из моих соплеменников не желает, кроме подобных вам зомби.