Текст книги "Почти вся жизнь"
Автор книги: Александр Розен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 41 страниц)
В амбулатории он получил номерок, дождался своей очереди, и, войдя в комнату врача, положил на стол свою справку.
– Вы для себя продлеваете или для родственника? – спросила женщина-врач.
– Для себя, – сказал Иван Николаевич. – Только я не продлеваю. Я… Выпишите меня на работу.
Женщина-врач сделала какие-то пометки в большой разлинованной книге и на справке. Иван Николаевич сел на стул. То ли от долгого ожидания, то ли от чего другого, он впервые за этот месяц почувствовал сердечную слабость.
– Печать поставите рядом в комнате, – сказала женщина-врач.
Иван Николаевич поставил печать в соседней комнате и вышел из амбулатории.
Приоткрыв подшлемник, он не спеша шел домой. Он думал о появившемся на его месте другом человеке. Этот другой человек хорошо колол дрова, и в столовой он не разлил супа, а сейчас отметился на работу. Этому другому человеку, появившемуся на месте Ивана Николаевича, предстоит служить в почтовом отделении и разговаривать в столовой с товарищем Счастливченко о сохранении энергии в блокаду.
Дома Иван Николаевич растопил печурку и стал поджидать жену.
– Не сердись, Ванечка, я опоздала, – сказала жена, снимая пальто. – Меня и Зою – ты ведь знаешь Зою? – просил задержаться заведующий. Верно, неудобно было отказываться? Ты побрился, Ванечка? Я очень рада. По радио говорили: обязательно надо бриться, это очень полезно. Сейчас я согрею нам суп. Сегодня суп из сухого картофеля.
Иван Николаевич посмотрел на жену. Впервые за это время он увидел, как она похудела. Ноги стали совсем тонюсенькие, лицо заострилось. Он подошел к жене, взял ее за руки, заглянул в глаза. Глаза были те же, что и раньше, как много лет назад, когда она еще не была женою Ивана Николаевича, а он ухаживал за нею.
Ему показалось невозможным, чтобы другой человек так заглянул ей в глаза, как он это сделал сейчас, и он подумал, что, может быть, он и не умирал, а другой человек, появившийся в Новый год или накануне его, умер в тот момент, когда Иван Николаевич исполнил просьбу жены и слабыми еще руками расколол доски. Иван Николаевич ткнулся головой в плечо жены и заплакал.
– Ваня, Ваня, – испуганно сказала жена. – Что ты, Ванечка? Ты болен. Ляг. Я сейчас дам тебе супа.
– Нет, я здоров… – сказал Иван Николаевич. – Я не знаю почему, но я здоров.
– Но ты плачешь, Ванечка. Что-нибудь случилось?
– Я больше не плачу, – сказал Иван Николаевич. – Знаешь что, ты посиди, а я накрою на стол.
Иван Николаевич вынул из комода чистую простыню, накрыл ею стол и поставил графинчик с полученным к Новому году вином. Затем он поставил на стол две рюмки и разлил вино.
– С Новым годом! – сказал Иван Николаевич.
– С Новым годом, Ванечка! – ответила жена.
Был уже март тысяча девятьсот сорок второго года.
1942
Дорога в Ленинград
Рано утром Левкин получил наряд на перевозку дров.
– Поедешь на склад, потом в детдом, – сказал заведующий гаражом.
– А бензин? – спросил Левкин. – Больше чем на пятнадцать километров не хватит. До склада восемь километров, и со склада на Кировский – семь. А с Кировского до гаража как буду добираться?
– Нет больше горючего, – сказал заведующий гаражом и вздохнул. – Если хочешь знать, так в этом детдоме нет ни одного полена. Тебе понятно?
– Агитатор, – заметил Левкин раздраженно. – Мне понятно, что бензину не хватит.
После этого разговора Левкин съел весь свой суточный паек хлеба, запил кипятком и поехал на склад.
Он наотрез отказался грузить дрова. Длинные доски грузил складской бухгалтер, человек пожилой. Грузил долго.
– Ну, хватит волынки, – заметил Левкин. – Больше досок машина не возьмет.
– Так ведь наряд на детдом, – ответил бухгалтер. – Они там уже мебелью топят…
Начинало темнеть, когда Левкин привез дрова в детдом. Он постучал в дверь. Вышла закутанная в платок женщина. Она даже не посмотрела на Левкина.
– Дрова… – Ее почерневшие губы вдруг улыбнулись неожиданно мягко. – Вот хорошо!
– Только, гражданочка, давайте поскорее. Как тут у вас с рабсилой?
– С рабсилой? Какая же у нас рабсила?
– Так я и знал, – сказал Левкин. – Прикажете шоферу за грузчика встать?
– Нет, нет, что вы! – воскликнула женщина и посмотрела на дрова так, словно боялась, что их сейчас увезут.
Она приоткрыла дверь, и Левкин слышал, как она крикнула:
– Дети, ребята, дрова привезли!
Сразу же выбежали дети, тоже закутанные в платки. Видны только глаза.
– Можно брать дрова? – спросил Левкина мальчик лет десяти.
Мальчик уже взялся за доску, ребята стали ему помогать.
– Не мешайтесь под ногами, – сказал Левкин резко. Он отогнал ребят, выгрузил доски и внес их в дом.
– Большое спасибо, – сказала женщина.
Левкин помолчал с минуту.
– Детей-то кормите?
– Кормим, – отвечала женщина, не глядя на Левкина.
– Так, так… Ну, будьте здоровы!
Сев в машину, Левкин обнаружил, что бензин стоит на нуле. И думать было нечего добраться до гаража. Кое-как он доехал до колонки, в будке увидел мастера.
Заправочный мастер сидел за столом, положив голову на руки. Он спал. Левкин разбудил его.
– Горючего не хватило!
– Нету бензина, – сказал заправочный мастер.
– Мне только до гаража. Видишь, какой случай…
– Нету горючего, нету.
– Да ведь до гаража должен я добраться… Как, по-твоему, солдату положено свое оружие бросать?
Заправочный мастер взглянул на Левкина исподлобья.
– Агитатор! – сказал он сердито. – Граммов четыреста тебе хватит?
– Давай, черт с тобой, – отвечал Левкин в сердцах.
Всю дорогу он придумывал, как покрепче выругать завгара за ужасный день, оскорбить его, но, придя в гараж, сказал коротко:
– Бензин стоит на нуле.
– Нет горючего, – вздохнул заведующий гаражом. – Я, Левкин, это знаю.
Та же судьба была и у товарищей Левкина – машины стояли в гараже и на улице, и снег покрывал их.
Дома Левкина ожидала новая неприятность. Перестало гореть электричество. В полной темноте он на ощупь нашел постель и лег.
Левкин был не из робкого десятка. Он любил свою профессию и считал, что шофер не может быть трусом. Не было еще бомбежки, которая заставила бы Левкина бросить машину.
Но сейчас – сейчас дело другое. Темно и холодно, И нечего есть. Да, это положение следовало серьезно обдумать.
В дверь постучали.
– Кто здесь? – крикнул Левкин.
– Это я, Колечкин!..
– Кто?
Человек вошел в комнату, пожужжал фонариком.
– Здравствуй, Левкин. Что, хвораешь? Не узнаешь? Забыл Колечкина?
Евгений Павлович Колечкин работал агентом в «Нарпите». Он получал триста рублей в месяц, но считал, что эта ставка создана не для него, всю жизнь занимавшегося разными комбинациями. Он не обращал внимании ни на снисходительный тон шоферов, ни на то, что его называли «жуком». Он считал себя умным человеком.
– Узнал, – сказал Левкин вяло. – Садись.
– Ну, как жизнь? – спросил Колечкин. – Что? Совсем ослаб?
Левкин ничего не ответил.
– Жаль, – продолжал Колечкин. – Я ведь к тебе не зря пришел. По делу. Есть тут одна работенка.
– Какая работа, – сказал Левкин. – Бензину нет.
– Вот еще! – воскликнул Колечкин.
– Что? Факт!..
– На другой стороне есть все, – сказал Колечкин.
Левкин не понял его, и Евгений Павлович объяснил. Надо ехать на другую сторону Ладожского озера. Там есть все. Ну, в общем, все, в чем нуждается человек.
– Лепишь? – спросил Левкин недоверчиво.
– Дорога проложена по Ладожскому озеру. Конечно, небезопасно, – прибавил Колечкин многозначительно. – Но…
– Бомбежки я не боюсь, – перебил его Левкин.
– Эх, Левкин, – сказал Колечкин. – Одно только – побыть за кольцом – и то удача. Представляешь себе? Настоящий шницель… Левкин, хочешь шницель?
– Хочу.
– И пива?
– Да, да… – сказал Левкин. Он вдруг засмеялся. Он увидел себя в теплом помещении, сидящим за уютным столиком и пьющим пиво.
– Все будет в порядке. Накладные здесь. – Колечкин хлопнул себя по карману. – Задумался?
– Надо поговорить с начальством.
На следующий день Левкин рассказал заведующему гаражом о предложении «Нарпита».
– Давай, Левкин, давай, – сказал заведующий гаражом. – Очень нужное дело. Я слышал про эту дорогу. – Он протянул Левкину руку. Рука была тонкая, сухая, горячая. Лицо желтое, припухшее у глаз.
«Неужели и у меня такое же?» – беспокойно подумал Левкин.
Он сутки отогревал машину и очищал ее от снега. Затем наполнил бак нарпитовским бензином. Колечкин сел рядом. Машина тронулась и вскоре попала в колонну.
Ехать было не трудно. До Ладожского озера Левкин отлично знал дорогу. Это были дачные места. До войны он часто ездил сюда летом, когда работал на легковой. Конечно, все эти места изменились. На верандах с разноцветными стеклами размещались штабы, в погребах вместо крынок с молоком стояли снаряды, а на крокетных площадках были врыты тяжелые орудия. Надо всем этим стоял густой и тяжелый морозный пар. Вероятно, от этого острого, бесснежного холода есть хотелось еще больше.
Невыносимо хотелось есть.
Но Левкина успокаивала мысль о том, что все это скоро кончится и на другом берегу Ладожского озера хватит еды. Там всего хватит, чтобы поддержать жизнь Левкина.
Его даже не раздражал Колечкин, который, сидя в углу кабины, беспрестанно что-то жевал.
Машина вышла на Ладожское озеро, и Колечкин сказал:
– Начинается самое главное.
– Понимаю, – ответил Левкин.
С того момента, как Левкин согласился на эту поездку, он не переставая думал о дороге через озеро. Многое пришлось испытать ему за свою длинную шоферскую жизнь, но дорога через озеро… В памяти – головокружительные виражи на Кавказе и мучительные бураны в каракумских песках. Да, кое-что было пережито. Но дорога через озеро… Ледяные горы, сквозь которые надо прорваться на ту сторону…
Проверка документов. Регулировщик флажком указывает путь. Новый регулировщик. Машина идет по твердому настилу хорошо утрамбованного снега. Ледовый блиндаж – бензозаправочная. И еще один ледовый блиндаж – красный крест медпомощи. Ледовый блиндаж с навесом. Левкин замечает под навесом машину. Нет сомнений: два красноармейца меняют скаты. Регулировщик.
Сквозь треугольник, образованный «дворником» на ветровом стекле, Левкин видит широкую ленту дороги, словно вырывающуюся из ледового плена. Он не только видит ее – он чувствует дорогу, покорную его машине.
Евгений Павлович, как только выехали на озеро, весь как-то согнулся и даже перестал жевать. Он молча смотрел на Левкина. Вернее, на руки Левкина, уверенно лежавшие на баранке руля, смотрел робко – так, словно ожидал от них какого-то чуда.
И, лишь миновав озеро, Колечкин выпрямился и довольно засмеялся.
– Ну ты и счастливчик!
– Почему счастливчик?
– Без бомбежки доехали!
– Вот что!.. – сказал Левкин. – Так ведь для шофера главное – дорога, а вы меня зря самым главным – дорогой через лед – пугали.
Левкин остановил машину, вылез. За ним выскочил Евгений Павлович.
Давно уже Левкин не видел поездов. Даже разбитой, полусожженной станции они придавали необычайно мирный, обжитой вид.
– Держи бумаги, – сказал Евгений Павлович строго. – Будешь грузиться. Я тут неподалеку. – Он сунул накладные Левкину и быстро исчез.
Левкин попрыгал по снегу, размял затекшие ноги. Он увидел людей, бегущих к нему.
– За грузом, товарищ? – крикнул один из них, здоровенный мужчина в бараньем тулупе.
– Ну да, – ответил Левкин.
– Мы вас ждем, – сказал человек в тулупе.
– Меня?
– Ну да, вас. То есть каждую машину. Давайте скорее грузиться.
– Давайте, – отвечал Левкин. – Только…
– Об этом говорить не приходится. Вот в этом бараке столовая.
Вскоре Левкин понял, что он далеко не первый ленинградский шофер, обедающий в этой походной столовой. Понял по особому вниманию, с которым ему подали дымящиеся щи, огромный кусок мяса и хлеб. Хлеб, который ему, ленинградскому шоферу, разрешалось здесь есть, не соблюдая установленных норм.
Человек в тулупе сидел напротив Левкина, положив большие руки на свежий сруб стола. Левкин чувствовал, что человеку в тулупе более всего хочется поговорить, но он сдерживает себя, чтобы дать Левкину спокойно поесть.
Когда они вышли из барака, машина была почти нагружена.
– Ну, как в Ленинграде? – спросил наконец человек в тулупе.
– В Ленинграде? – переспросил Левкин. – В Ленинграде как в Ленинграде…
– Вот это верно! – воскликнул человек в тулупе, неожиданно чему-то обрадовавшись.
Левкин посмотрел на него с удивлением.
– Ведь мы здесь тоже работаем, – сказал человек в тулупе, словно оправдываясь.
– Ну ясно, работаете, – сказал Левкин.
– Ей-богу, мы здесь ночи не спим. Как в песне поется: эшелон за эшелоном. Послушайте меня: вот Никитин, – он показал на одного из грузчиков, – пятые сутки без отдыха, и Любимов тоже вместе с ним…
Левкин взглянул на грузчиков, потом на человека в тулупе. У всех лица были очень утомленные. Глаза воспалены, не то от мороза, не то от бессонницы.
– Конечно, у нас столовая хорошая, – сказал человек в тулупе. – Но вот еще десять, пятнадцать, двадцать таких эшелонов, и вы увидите, что в Ленинграде станет легче. Верно?
– Верно, верно, – согласился Левкин. Так он еще никогда не думал о дороге через Ладогу.
Он приехал сюда по своему личному делу, приехал спасти себя. В самом деле, он не представлял себе ни вереницы эшелонов, ни караванов машин…
– Еще ящичек, – сказал человек в тулупе. – Ведь можно его сюда приспособить? Тут всего-то килограммов пятьдесят.
– А что? – спросил Левкин. – По-моему, всё. Норма.
– Так ведь всего-то лишних пятьдесят килограммов. Товарищ шофер, не откажите в просьбе: возьмите.
– Чего он вам дался, этот ящик? – спросил Левкин. – Погрузите на другую машину.
– Не выход, – сказал человек в тулупе, – все равно он и на другую машину сверх нормы пойдет.
Левкин не понял:
– Это как же?
– Да так. Негосударственное имущество. Мы этот ящик в вагоне обнаружили. Видите – надпись? «В Ленинград». От кого – неизвестно. В Ленинграде будет видно, куда вы его приспособите. Так, что ли? – спросил он, потирая руки.
– Продукты?
– Шоколад, масло, консервы.
– Сейчас я напишу расписку, – сказал Левкин.
– Какая может быть расписка! Мы-то ведь без расписок брали. – Человек в тулупе улыбнулся.
Улыбка была ясная и спокойная. Она словно освобождала Левкина от вопросов, невольно мучивших его.
– Выражаю вам благодарность, – продолжал он. – Сердце горит, как подумаешь… Шутка сказать – через Ладогу… Спасаете Ленинград, ни на что не взирая.
Подъехала новая колонна грузовиков. Левкин увидел бегущего Колечкина. Евгений Павлович махал Левкину руками. Рот его был набит едой. Подбежав к Левкину, Колечкин проглотил еду и быстро спросил:
– Погрузился?
– Готов, – отвечал Левкин.
– Ну, едем, едем, – сказал Колечкин.
– Вот мотор разогреем, тогда и поедем.
Колечкин сел в кабину и затих. Левкин взялся за руль.
– Едем? – через некоторое время спросил Колечкин, открывая глаза.
Над Ладогой было темно. Черная ночь стояла над озером, и только снег освещал дорогу. Левкин вел машину с отчаянной скоростью.
Вдруг забили зенитки. Дорога вспыхнула. Колечкин закричал:
– Бомбят! Бомбят! Немцы!
Левкин не отвечал. Невдалеке шлепнулась бомба.
– Зажигательные или фугасные? Левкин!..
Левкин молчал. Он так крепко сжал руль, как будто от этого могла увеличиться скорость машины.
– Быстрее, Левкин, быстрее. Ну что же ты!
Еще раз шлепнулась бомба.
– Бомбят, Левкин… Быстрее…
Свист. Бомба. Сноп света.
– Стой! – закричал Колечкин. – Стой! Куда же ты едешь? Стой! Они там бомбят.
– Помолчи, – сказал Левкин коротко. – Куда попадет, не угадаешь, надо озеро миновать.
– Господи, – бормотал Колечкин, – это ж невозможно… Останови машину. Стоп! – Он вдруг схватил Левкина за руку. – Я приказываю! Слышишь? – Он пытался переставить непонятные ему рычаги.
Левкин оттолкнул его. Колечкин схватил Левкина за руку, и Левкин подумал, что Колечкин может его укусить. Он с силой прижал его к стенке кабины. Колечкин завизжал. Вдруг вышла луна, и ее лучи смешались с пламенем снарядов и бомб. Снег потемнел.
– Боишься? – спросил Левкин сквозь зубы.
Неожиданно сильный толчок вырвал руль из рук Левкина. Разом треснули стекла в кабине. На мгновение стало совсем темно. Машина резко свернула вправо, но Левкин успел лечь на руль. Машина стала, Левкин выскочил. Кузов был изрешечен осколками – наплевать! Но почему заглох мотор? Он поднял капот.
– Ну, – сказал Левкин визжащему Колечкину. – Вылезай! У меня инструменты под сиденьем.
Колечкин выскочил в открытую дверцу.
– Может быть, лучше под машину?
– Может быть…
Немцы еще сбрасывали бомбы на лед, и Колечкин заполз под кузов. Левкин работал. Чтобы разобраться в аварии, ему пришлось снять рукавицы. Он торопился, потому что мороз мог лишить гибкости его пальцы.
Мимо Левкина проносились машины. Их было много. Каждая везла не менее тысячи пятисот килограммов муки, мяса, шоколада, консервов, крупы.
Ему было обидно, что его машина еще не в строю, но он старался работать спокойно.
Немцев отогнали. Левкин еще с полчаса добивался правильной подачи горючего и, только поверив в совершенную готовность полуторки идти с любой угодной ему скоростью, закрыл капот.
Колечкин уже сидел в кабине.
– Ну как? Едем? – спросил он Левкина.
Левкин согнал его с места. Уложил инструменты в сиденье, затем сказал: «Садись!»
Колечкин снова сел в машину и закрыл глаза. Левкин позавидовал ему – хотелось спать.
Спать было нельзя. Он уже был в колонне машин и вместе с ними с отчаянной скоростью мчался в Ленинград. Но мысли были медленные, сонные.
Вспоминал он грузчиков на станции и их подарок, ящик в пятьдесят килограммов от неизвестного адресата. Вспоминал он заведующего гаражом, его болезненное лицо и его слова о том, что эта дорога – большое дело. Конечно, столько машин бросить на дорогу – это большое дело.
Когда озеро осталось позади, Колечкин оживился:
– Теперь до Ленинграда остались пустяки. Надо договориться. Перед тем как ехать на базу, заедем к тебе. Кое-что отгрузим. Не обижу. Разделим пополам. О накладных не беспокойся, я тебе дам другие.
Левкин ничего ему не ответил. Он неясно понимал, что будет делать Евгений Павлович с накладными. Он только представил себе, как Колечкин с его помощью вносит ящик с продовольствием в холодную темную комнату, как осторожно вырывает гвозди, трещит крышка, и вот наконец еда – шоколад, масло, консервы.
КПП. Проверка документов. Дачные места, веранды с разноцветными стеклами. Крокетные площадки… Охта, мосты, Смольный…
Ленинград открывался им не спеша, в холодном прозрачном рассвете.
Дрема прошла. Было только очень холодно, и сотни маленьких острых булавок покалывали тело.
Левкин вдруг услышал голос рядом.
– Куда же ты едешь? – кричал Колечкин. – Забыл, где твой дом?
Левкин, не отвечая, вел машину. Он подумал, что Колечкин снова может уцепиться за руль, и, ведя левой рукой машину, правой придерживал Евгения Павловича.
Так они подъехали к базе.
– Куда же ты приехал, идиот? Да не держи ты меня. Куда приехал?
К машине бежали люди. Левкин вышел из кабины. Колечкин за ним.
Какой-то седенький старикашка обнимал Левкина, другие обнимали Колечкина. Колечкин вырвался из объятий сослуживцев. Он тихо сказал шоферу:
– Давай обратно в кабину! Не сходи с ума…
Левкин устало покачал головой.
Он следил за тем, чтобы Колечкин не притронулся к ящикам, чтобы грузчики приняли их по весу.
– По накладным норма, а по весу на пятьдесят килограммов больше, – предупредил Левкин.
– Подарок?
– Подарок.
– Ловко! – закричал Колечкин. – Знаем, какие могут быть сейчас подарочки.
– Пошел ты… – спокойно сказал ему Левкин.
Через четверть часа он подъехал к детдому на Кировском. На его стук вышла закутанная в платок женщина. Она с удивлением посмотрела на Левкина, державшего в руках тяжелый ящик.
– Не узнали?
Женщина покачала головой.
– С Большой земли – вам. – Он поставил ящик на пол. – Шоколад, масло, консервы. – Женщина молчала, и Левкин спросил: – Что с вами?
– Нет, ничего, прошло, – вздохнула женщина. – Большое вам спасибо. Сейчас напишу расписку.
– Какая может быть расписка? – сказал Левкин сердито. – Я-то ведь без расписки брал…
В гараж Левкин не заехал. Бензину было достаточно для нового рейса.
1942
Фрам
Фрам был из породы сибирских лаек. Он был очень красивым и еще совсем молодым. Стрельниковы купили его на выставке кровного собаководства.
В семье давно уже было решено купить собаку. Но судьбу Фрама решила Танюша. Увидев на выставке Фрама, она так восторженно завизжала, что щенок тявкнул в ответ. Все вокруг засмеялись. Стрельниковы, внимательно рассмотрев Фрама и его родословную, купили его.
Вряд ли Фрам понимал, как хорошо прожил он полтора года у Стрельниковых. Для того чтобы это оценить, Фраму надо было бы испытать что-нибудь другое. Ничего в своей жизни не испытав, Фрам был уверен, что такова жизнь: человеческая ласка и забота, вкусная еда, мирный сон на подстилке, веселые прогулки. Фрам вырос, грудь его окрепла, мускулы налились силой, он стал умной и доброй собакой. Стрельниковы очень его любили.
Началась война. Размеренная и счастливая жизнь Фрама была нарушена. Хозяин уехал, остались хозяйка и Танюша. Фрам часами лежал на холодном полу в бомбоубежище, вдали от своей удобной подстилки. Иной раз, когда он взбегал по лестнице, ему казалось, что ступеньки уходят из-под ног.
Потом жизнь совсем испортилась. Фрама стали скверно кормить. Он никогда не был попрошайкой, вел себя спокойно, когда семья обедала; он не был жаден. Но поневоле приходится скулить, когда тарелка пуста.
Фрам много дремал, утомленный однообразием жизни, полумраком в квартире и скудным питанием. Однажды, проснувшись, он услышал такую глухую тишину, что испугался. Никого не было дома. Он ждал час, другой, прождал день, ночь и еще день. Дверь на лестницу была открыта, но Фрам терпеливо ждал своих хозяев. Он не знал, что решение переехать в Парголово к тетке, у которой был запас картошки, принято уже давно. Танюша плакала, ей было жаль Фрама, но мать только головой качала: «В такое время думать о собаке!..»
На третий день вынужденного своего одиночества Фрам выбежал из дому.
На улице было великолепно. Сияющий морозный день – дух захватывало от белизны земли, от голубизны неба. Фрам, радуясь всепроникающему свету, быстро побежал по улице, но он добежал только до угла. То, что он увидел, заставило его остановиться.
Фрам увидел необыкновенно высокого мужчину. Мужчина был очень худ, и это, вероятно, делало его таким высоким. У него были длинные беспокойные руки. Но больше всего поразило Фрама лицо этого мужчины или, вернее сказать, огромная рыжая борода вместо лица. Не было видно глаз.
Фрам стоял в нерешительности. Рыжая борода и длинные беспокойные руки приближались к нему. Фрам неподвижно глядел на незнакомца. Мужчина заслонил собой солнце. Рыжая его борода потемнела.
Фрам испугался. Он бросился назад, инстинктом понимая, что ему угрожает. Он бежал, сам не зная куда, лишь бы убежать подальше. Ему казалось, что борода гонится за ним. Но это было не так. Когда Фрам обернулся, страшный человек медленно брел за ним, вытянув длинные руки.
Фрам пробежал улицу, снова свернул и свернул еще раз. Сердце его бешено колотилось. Он боялся новых встреч с людьми и залез в разбомбленный дом. Здесь он отдышался.
Если бы не было этого лютого года, Фрам, наверное, смог бы просуществовать. Он бы стал бродячей собакой. Выискивая еду, он болтался бы по дворам, по рынкам, его видели бы у мясных лавок. Но мясные лавки хранили только разноцветные муляжи, и собака была обречена на гибель.
Фраму хотелось есть, но понять, что он никогда не получит еду, он не мог. Ему снилась еда, и это еще больше убеждало Фрама, что еда существует и, значит, он ее получит.
Ему снилось тепло: печурка, дрова трещат, это от них бывает тепло. Тепло существует. И это значит, что он найдет его.
Днем он скрывался. Когда темнело, выходил из разбомбленного дома, уверенный, что получит еду и сможет согреться. Так прошло трое суток. Фрам был еще жив.
С наступлением темноты он, как всегда, вышел на улицу и наткнулся на человека. Фрам заворчал и ощерился. Эти развалины были его домом, здесь нечего было делать посторонним. Не Фрам, а человек должен был уйти отсюда, и Фрам зарычал сильнее.
– Чего же ты сердишься? – спросил человек.
Фрам, не понимая, что говорит человек, услышал в его голосе доброту. Возможно, что этот человек бросит ему кусочек мяса или даст хлеба.
Но этого человек не сделал. Он только повторил:
– Что ж мне с тобой делать? – И пожал плечами. – Ну, пошли…
Фрам осторожно вошел в дом человека. Забившись в угол, он наблюдал, как человек открывает вьюшки, кладет дрова в печурку, чиркает спичкой. Человек подозвал собаку, взял за ошейник и прочел вслух надпись, вырезанную на ошейнике, – «Фрам».
– Фрам, – сказал человек. – Не возражаю.
Затем человек улыбнулся и сказал:
– Моя фамилия Алешин. Есть еще имя и отчество – Андрей Федорович.
Фрам лег у печки. Все это напоминало приятные сны. Напоминало это и Стрельниковых.
– Не знаю, что мне с тобой делать, – опять сказал новый хозяин. – Я сам голоден как собака.
С этими словами он вынул из кармана небольшой ломоть хлеба и бросил половину Фраму. Фрам поймал кусок. От куска остро пахло едой. Повизгивая, он съел хлеб. Съев, почувствовал, что изнывает от голода.
Новый хозяин согрел на печурке суп, затем быстро начал есть, но не доел и отдал остаток собаке. Фрам, снова повизгивая, вылакал остаток. Есть хотелось по-прежнему.
– Ну черт с тобой, – сказал Андрей Федорович, – больше у меня ничего нет.
Он подождал, пока потухла печурка, закрыл вьюшки и лег на постель, бормоча:
– Ну времена, ну времечко…
Вскоре он уснул.
Фрам не спал, но он был доволен, что рядом спит человек и что можно слушать его дыхание.
Утром Андрей Федорович проснулся, удивленно посмотрел на Фрама.
– М-да… История… Что ж, ладно, живи здесь, иси, – почему-то прибавил он. И дальше стал говорить с Фрамом на каком-то совершенно ломаном языке: – Я ушел, ты сидишь здесь… Мне далеко ходить. Завод, да… ух, далеко. Трамвай – нет.
Наконец он запер дверь и ушел.
Вернулся Андрей Федорович к вечеру. Он принес с собой мешок, а в нем были кости. Он дал их Фраму. Глядя на то, как Фрам возится с ними, Алешин удивлялся: трижды вываренные кости, неужели они способны доставить такое огромное удовольствие?
Но больше Андрей Федорович не пожимал плечами и не спрашивал: «Что мне с тобой делать?» На следующий день он встал рано и сразу же начал что-то мастерить.
Несколько раз он обращался к собаке с одной и той же фразой:
– Так-то, друг, довольно, значит, даром хлеб есть.
В полдень он вывел Фрама на улицу и стал приспосабливать непонятные собаке вещи.
Андрей Федорович вынес из дома санки, велел Фраму стать впереди них. Не прошло и часу, как Фрам был впряжен.
– Так-с, – сказал Андрей Федорович и сел в сани. – Поехали.
Фрам не понимал, чего хочет новый хозяин. Тогда Алешин вылез из саней, взял Фрама за ошейник и пошел вместе с ним вперед. За Андреем Федоровичем и Фрамом двинулись сани.
– Попробуем, – сказал Андрей Федорович. Он снова влез в сани и опять сказал: – Поехали!
Фрам сделал шаг вперед, шаг вперед сделали сани с сидящим на них Андреем Федоровичем. Еще шаг вперед, быстрее, быстрее, быстрее!..
Они проехали квартал. Андрей Федорович был в веселом настроении. Он щелкал кнутом, кричал: «Но-о!» – затем стал учить Фрама поворачивать влево и вправо.
– Даровитая собака, – сказал Андрей Федорович, после того как они вернулись домой.
Вечер прошел отлично. Фрам грыз кости. Алешин незлобно жаловался на жизнь. Потом вдруг спросил Фрама:
– Не подведешь? А то срам, срам будет. Вот какие дела, глупая ты собака…
В понедельник утром Андрей Федорович вытащил сани на улицу, позвал Фрама, молча впряг его.
Было серое туманное утро. Веяло холодом от домов, коченевших по ночам. Фрам, помня воскресный урок, бежал, понукаемый Андреем Федоровичем.
Послушно поворачивая то влево, то вправо, он бежал долго и стал уставать. Он очень устал и был доволен, когда Андрей Федорович остановил его возле каких-то высоких ворот. Несколько человек, видимо, поджидали Алешина: они бурно приветствовали его появление, при этом они смеялись, гладили Фрама, а затем Фрам прошел в открытые для него ворота.
Еду он получил немедленно. Это были очень вкусные, не более чем один раз вываренные кости. Однако еду ему принес не сам Алешин, а другой человек. Принес, бросил Фраму и сказал:
– Ей-богу, я тебя на паек посажу. Не хуже лошади…
– Не хуже, – сказал Алешин.
– Здорово! Вы теперь, Андрей Федорович, не так будете уставать. Приветствую!
– Слушаю, товарищ начальник, – сказал Алешин.
– Да что там «слушаю», мне директор завода указал: потеряешь, говорит, такого мастера, как Алешин, – другого не сыщешь…
Ежедневно Фрам отвозил Алешина на завод и привозил домой. Пока шла работа, Фрама выпрягали из саней и он лежал возле станка, которым управлял Андрей Федорович.
Но Андрей Федорович не только управлял станком: он ходил по цеху, вмешиваясь в работу других людей и станков, при этом он очень горячился, жестикулировал и даже язвил. Фрам прекрасно видел, что его хозяин пользуется всеобщим уважением.
И к Фраму относились хорошо, хвалили его, и каждый раз, когда собака глодала пустые кости, люди не могли скрыть улыбок.
– Паек! – говорили они ласково.
Все-таки Фрам очень уставал, но хозяин его уставал еще больше. Вообще говоря, все очень уставали. Люди еле волочили ноги, а с едой становилось все труднее и труднее.
Как-то вечером, дома, Андрей Федорович сказал не то Фраму, не то самому себе:
– Подохнем, а? Или не подохнем?
Фрам спал тревожно. Он несколько раз вставал, подходил к постели и мордой дотрагивался до спящего хозяина. Утром, как всегда, хозяин проснулся. Ничего не поев, сказал:
– Едем, едем… Работа не ждет.
Фрам отлично понимал, что хозяин пересиливает себя. Ему следовало остаться дома, затопить печурку и полежать, но он все-таки велел Фраму везти его на завод.
В цехе Фрам ходил за хозяином, беспокоясь за него. Предчувствие несчастья томило собаку.
Фрам так и не увез Андрея Федоровича домой. Лицо хозяина вдруг покрылось красными пятнами. Спина и руки стали потными. Он пошатнулся, его поддержали, а потом отвели в комнату начальника.
– Сошел… – сказал кто-то из рабочих.
Фрам не отходил от хозяина, заглядывал ему в лицо. Лицо стало совсем маленьким. Иногда хозяин приоткрывал правый глаз. Глаз был чужой, тусклый.
– Надо немедленно в больницу, – сказал начальник цеха, – но нет транспорта…
– Фрам… – тихо сказал хозяин.
– А, верно – Фрам!
Рабочие впрягли Фрама в сани. Они вынесли носилки, поставили их на сани и осторожно положили на носилки Андрея Федоровича. Рядом, держа вожжи, шел приятель Андрея Федоровича, мастер Рогачев. Фрам двинул сани.
Он тянул сани, наклонив морду, почти касаясь мордой снега, и только через час скорбное шествие достигло больницы. Хозяина унесли.
