Текст книги "Почти вся жизнь"

Автор книги: Александр Розен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 41 страниц)

2

Через день, ровно в десять часов утра, она пришла к Рощину.

Дима открыл ей дверь, и Анне Евдокимовне стоило большого усилия ничем не выдать своего волнения.

– Как ты вырос… – сказала она Диме.

Мальчик провел ее в комнату.

– Здравствуйте, Анна Евдокимовна! Здравствуйте, Анна Евдокимовна! Здравствуйте, Анна Евдокимовна!

– Здравствуйте, ребята!..

Затем она поздоровалась с каждым учеником в отдельности.

В комнате было чуть дымно от только что протопленной печурки. На стене – большая карта Советского Союза. На буфете – грифельная доска. Дети сидели за круглым обеденным столом.

– Ну, – сказала Анна Евдокимовна, – первый урок – география. – На столе зашелестели тетради. – Повторим пройденное, – продолжала она, чувствуя, как обретает желанное спокойствие. – Дима! Расскажи, что ты знаешь об Украине.

Дима взял со стола указку и, подойдя к карте, обвел границы Украины.

– Правильно, – заметила Анна Евдокимовна.

– Украинская Советская Социалистическая Республика граничит с запада… – начал Дима, но вдруг замолчал. Через минуту, не глядя на учительницу и на товарищей, сказал: – Двадцать второго июня тысяча девятьсот сорок первого года фашисты, как разбойники, напали на нас и вторглись в Украину. Фашисты…

Он заторопился, словно боясь, что не успеет рассказать все, что знает. Маленький Рощин называл города и переправы, за которые шли долгие и упорные бои. Дети перебивали Диму, напоминали ему обо всем, что читали, о том, что рассказывали им взрослые. Анна Евдокимовна сама приняла участие в этом бурном разговоре у карты, продолжавшемся (сейчас только она проверила время) два с лишним часа.

– Перемена, – сказала Анна Евдокимовна.

– Не надо перемены, – предложил флегматичный Миша Алапин. – Сейчас спокойно, а начнут бомбить – тогда сделаем перемену.

– Хорошо, – согласилась она. – Займемся арифметикой.

После арифметики и диктовки она закрыла тетрадку, на которой рукой Рощина-старшего было написано «Классный журнал», и сказала:

– На сегодня уроки кончены.

Дети сразу же повскакали с мест и обступили свою старую учительницу. Им хотелось поговорить с ней, но они не знали, с чего начать разговор. Они видели, что Анна Евдокимовна изменилась за эти полгода. «Строже стала», – определила во время уроков Лиза Лебедева. «Не строже, а просто ей туго пришлось», – буркнул в ответ Витя Мелентьев, самый маленький мальчик, которого ребята звали Подрасти Немножко.

Витя первый прервал молчание.

– Ваш дом цел? – спросил он без обиняков.

– Цел, – ответила Анна Евдокимовна.

– У нас бомбы в соседний попали, – продолжал Витя оживленно. – Четыре по двести пятьдесят. Он ка-ак бросил первую!

– Да ты спал тогда, – спокойно заметил Миша Алапин.

– А вот и не спал!

– Спал. Ты и тонновую проспишь.

– Анна Евдокимовна! Не верьте ему. Он врет!

– Нет, Миша не врет, – сказал Дима. – Ты спишь, как сурок, Подрасти Немножко.

– Это ничего, – рассудительно вмешалась Лиза Лебедева. – Зато он не трус.

– У нас в доме нет трусов, – громко сказал Дима и взглянул на Анну Евдокимовну: какое впечатление на нее произведут эти слова.

– У меня тетя трусит, – сказала Надя Волкова, стройная девочка с бледным курносеньким личиком. – Боится, что умрет.

Анна Евдокимовна вспомнила, что мать Нади умерла за год до войны и тогда к Волковым переехала сестра отца – старая ворчливая женщина.

– А папа пишет? – спросил она девочку.

Надя покачала головой.

– Редко. Он на «пятачке».

Дети с уважением смотрели на Надю. Ее отец воевал на «пятачке»! Так назывался небольшой клочок земли на левом берегу Невы, недавно занятый нашими войсками и непрерывно обстреливаемый немцами.

Возвращаясь домой, Анна Евдокимовна думала о том, что каждый из ее учеников остался таким же, каким был раньше: Дима – способным и исполнительным, Миша – невозмутимым, Витя – упорным, Надя – приветливой, Лиза – рассудительной, но все они теперь живут жизнью взрослых людей, их прежние, особенные, детские интересы оборваны и раздавлены войной.

Придя домой, Анна Евдокимовна быстро справилась с хозяйственными делами и, придвинув к креслу маленький столик, занялась подготовкой к завтрашним урокам.

Ей пришлось работать до поздней ночи. Она чувствовала непривычную слабость: кружилась голова, ноги становились свинцовыми, строчки дрожали и вдруг, обратившись в черные змейки, куда-то исчезали. В такие минуты Анна Евдокимовна отрывалась от книги и, закрыв глаза, отдыхала пять – десять минут.

Она укоряла себя за то, что не сберегла немного еды от обеда. Было бы легче работать.

И заснуть мешала все та же гнетущая слабость.

«Надо правильно распределять еду, – думала Анна Евдокимовна. – Надо за этим следить».

Утром, перед тем как идти к Рощину, она зашла в булочную и, получив обед, спрятала небольшой кусочек в портфель. В обед она съела только второе, а суп вылила в судочек и унесла домой.

Прошло две недели, и она ни разу не нарушила установленных ею «правил еды». Но приступы слабости не прекращались. Несмотря на строгий режим, эти приступы становились все более продолжительными. Дома она часами просиживала в каком-то мучительном забытьи. Ночь проходила в смутных снах, в томительном ожидании рассвета.

Иной раз Анна Евдокимовна приходила к Рощину задолго до того, как собирались дети. Она стремилась к своей удивительной школе, как к спасительному оазису, но знала, что каждый новый вдох жизни потребует от нее новых, быть может, последних усилий.

Дети не опаздывали, приходили ровно к десяти, садились за круглый обеденный стол, и тогда самому пытливому взгляду не было доступно то усилие воли, которое каждый раз совершала Анна Евдокимовна, прежде чем начать очередной урок.

Ученики ее изменились за эти две недели. Они притихли, лица потемнели, глаза запали. И все же они никогда не жаловались…

Рощина Анна Евдокимовна видела редко. На работу он уходил вместе с женой рано утром, возвращались они уже после того, как уроки были кончены. Но всякий раз, когда Анна Евдокимовна встречалась с Рощиным, он живо интересовался ее занятиями с детьми. Слушая Анну Евдокимовну, он по своей привычке искоса поглядывал на нее, словно оценивая каждое слово.

– Блокада – это кольцо, – говорил Рощин. – Во-первых, его надо рвать. Во-вторых, внутри нельзя рассредоточиваться. Иначе кольцо сожмется.

Анна Евдокимовна слушала молча. Не хотелось уходить отсюда. Мучительны были переходы от бесстрашной и трезвой работы к темному быту.

Морозы стояли свирепые, бесснежные. Веселый и щедрый поток машин, троллейбусов и трамваев застыл, словно околдованный лютой зимой. Вагоны вмерзли в землю. Улицы были словно перекошены холодом. Анне Евдокимовне казалось, что слова Рощина, ставшие для нее драгоценными, глохнут на ледяном сквозняке.

Четырнадцать обледенелых ступенек, мохнатая от нависшего снега дверь, с трудом поворачивается ключ в заржавленном замке. И новые усилия, чтобы на самом ничтожном огне согреть суп.

Однажды Рощин сказал ей:

– Андрей Николаевич совсем плох. Понимаете, у него и раньше был туберкулез, ну а теперь… – Рощин не закончил фразу и сунул Анне Евдокимовне листок с адресом больницы.

В этот же вечер она пошла к Андрею Николаевичу. В проходной больницы старая женщина в дворницком тулупе выписала ей пропуск и сказала номер палаты. Все же она долго блуждала по длинным больничным коридорам, слабо освещенным «летучими мышами».

Дежурная сестра, положив голову на руки, спала за своим столиком. Анна Евдокимовна разбудила ее.

– Кто, кто?.. – переспросила сестра. – Да, еще жив. Вот сюда. – И Анна Евдокимовна вошла в палату.

Среди неподвижно лежавших людей она не могла найти Андрея Николаевича, но в это время к ней подошел мужчина в очках.

– Вы к Андрею Николаевичу?

– Да.

– Идемте.

Он лежал в глубине палаты. Когда Анна Евдокимовна подошла к нему, не шевельнулся. Она села на стул. Тишина в палате ничем не нарушалась. Наконец мужчина в очках спросил:

– Вас зовут Анна Евдокимовна?

– Да…

– Я о вас слышал. Обязательно приду к вам. Моя фамилия Левшин. Я замещаю Андрея Николаевича и тоже пришел его навестить. Но… – Он не докончил фразу и поправил одеяло на больном.

Анна Евдокимовна молча посидела у койки еще с полчаса, затем в коридоре разбудила дежурную сестру, отметила пропуск и вышла на улицу.

Мороз нарастал. Казалось, что он ледяным поясом туго перетянул улицы и дома. Совершенно белая луна вдруг вышла из-за облака и замерла над больничным зданием.

Анна Евдокимовна вспомнила лицо Андрея Николаевича, поразившее ее своей неподвижностью. И по пути домой, и уже в своей комнате она мысленно видела это лицо с сухой кожей и складками, собранными у глаз и рта.

Левшин отрицательно покачал головой в ответ на ее немой вопрос. Да, конечно, Андрей Николаевич умрет. У него туберкулез, и он не выживет. Анна Евдокимовна чувствовала ужас перед этим медленным угасанием, свидетелем которого только что была. Неужели и ей угрожает та же судьба?

Она отогнала от себя эту мысль. Ведь у Андрея Николаевича туберкулез. Третья стадия. А она совершенно здорова… И все же немногое отделяет ее от больничной койки…

Но утром она пойдет к Рощину и будет учить детей. Разве этого не достаточно, чтобы противостоять концу, начертанному ее испуганным воображением?

В десять утра она придет к Рощину, увидит учеников и забудет бессонную ночь. Но верно и то, что завтра после уроков она снова вернется все к тем же мыслям. И сможет ли она долго скрывать от детей эту двойную жизнь? Скоро ее тайна будет обнаружена, напряжение воли станет физически невозможным, и она, на глазах учеников, подчинится своему позорному бессилию.

На следующий день после уроков она дождалась Рощина. Он не успел еще скинуть полушубок, как Анна Евдокимовна подошла и коротко сказала:

– Больше я на занятия не приду.

Рощин испугался.

– Что с вами?

Но она, ничего не ответив, открыла дверь на лестницу. Рощин схватил ее за руку:

– Обязательно надо прийти! Разве вы не видите, что с детьми делается? Они и так как воск… Как воск!

– Больше я не приду, – повторила Анна Евдокимовна и вышла на лестницу. Спустившись вниз, она слышала, как Рощин что-то кричал, но не могла разобрать слов.

Она уже перешагнула тот рубеж, за которым измена кажется единственным верным выходом. Больше в ее жизни не будет никаких усилий. Но чем же тогда будет ее жизнь? Об этом Анна Евдокимовна еще не думала.

Она не торопясь шла домой, рассеянно глядя по сторонам. Возле булочной, вытянув вперед руки, громко рыдала девочка лет двенадцати.

Анна Евдокимовна вошла в булочную, сказала:

– На сегодня и на завтра.

Получив хлеб, она задержалась, чтобы согреться. Плачущую девочку привели в булочную. Ее спрашивали:

– Что ты плачешь?

Но она, не в силах ответить, захлебывалась слезами, и ничего нельзя было разобрать.

– Карточки потеряла?

Девочка зарыдала еще громче.

– Так и есть, – сказал какой-то бородатый мужчина, – потеряла карточки.

– А где твои родители? – спрашивали девочку.

– Мамы нет, папа на фронте. Я живу с тетей, но она ушла позавчера и больше не приходила.

Голос девочки показался Анне Евдокимовне знакомым. Она обернулась, затем подошла ближе.

– Надя… – сказала Анна Евдокимовна, только сейчас узнав свою ученицу.

Девочка сразу же перестала плакать.

– Надо написать заявление в бюро заборных книжек, что-нибудь да сделают, – сказала какая-то женщина в темном платке, порылась в карманах и, найдя бумагу и карандаш, подошла к прилавку.

– Как тебя зовут?

– Надежда Михайловна Волкова, – ответила Надя, не сводя глаз с Анны Евдокимовны.

– Так… На вот заявление. Надо бы сходить с тобой, да времени нет, опаздываю на работу. Граждане, кто может свести девочку в бюро заборных книжек? Это же рядом…

– Я могу, – сказала Анна Евдокимовна.

В бюро заборных книжек сказали, что заявление рассмотрят к завтрашнему дню.

– А сегодня ты ела что-нибудь? – спросила заведующая.

Девочка покачала головой.

– Я тебе дам талон на суп, – сказала заведующая. – Это ваша родственница? – спросила она Анну Евдокимовну.

– Нет.

– Ну, все равно. Возьмите ей суп в столовой, где вы обедаете. А чего ты так руки держишь? Замерзли? – Она быстро сняла варежки с Надиных рук. – Ну-ка, пошевели пальцами! Так. Теперь спрячь руки в карманы. Уж на суп-то я тебе дам талончик…

В столовой Анна Евдокимовна вынула из портфеля хлеб и разделила его пополам.

– Так ведь это же вам на сегодня и на завтра? – спросила Надя. – Ну, ничего. Мне, наверное, завтра выдадут карточку, я тогда возьму на завтра и послезавтра.

И она принялась за суп, отщипывая от хлеба маленькие кусочки.

– Теперь я вас до дому провожу, – сказала после обеда Надя и осторожно взяла Анну Евдокимовну под руку, словно боясь, что та может поскользнуться и упасть.

«Вот уже два дня девочка живет совершенно одна, а я об этом ничего не знаю», – думала Анна Евдокимовна…

– Почему ты мне не сказала, что тетя от тебя ушла?

– Совестно было об этом на уроках говорить, – тихо ответила Надя. – Ну вот, мы и дошли. Спасибо вам, до свидания!..

Но Анна Евдокимовна все стояла у ворот дома.

Какое-то неизъяснимое чувство притягивало ее к удалявшейся Надиной фигурке. Как будто тоненький ее след еще связывал Анну Евдокимовну с той жизнью, которую она сегодня покинула. Вот еще немного – и Надя скроется за поворотом.

– Надя! – крикнула она. – Надя! – крикнула она громче, боясь, что девочка не услышит.

Надя обернулась, подбежала к ней:

– Вам дурно, да? Я вас по лестнице провожу…

– Нет, ничего, – сказала Анна Евдокимовна и вздохнула: – Если хочешь, можешь зайти ко мне.

– Очень хочу, – сказала Надя. – А я думала, что вы не хотите.

Дома Анна Евдокимовна прилегла на постель.

– Дров у вас, конечно, нет? – спросила Надя.

– Есть еще немного…

Анна Евдокимовна заснула мгновенно. Когда она проснулась, топилась печурка. Надя сидела на табуретке и рассматривала открытки в альбоме. Анна Евдокимовна видела, как она тихонько встает, на цыпочках подходит к шкафу, кладет альбом на прежнее место и, взяв новый, на цыпочках возвращается к своему месту у печурки.

– Надя!..

– А вы спали, – сказала девочка. – Целый час спали. У вас книг как много! Хотите, я вам что-нибудь вслух почитаю? – Она взяла с полки запыленный томик в старинном переплете и, закрыв вьюшку, села поближе к Анне Евдокимовне. – Ой, да у вас тут закладка! Вы не дочитали до конца?

«Вот в толпе, которая вереницей проносится в моем воспоминании, один образ, спокойный и тихий. Он в своей невинной любви и детской прелести говорит: остановись, вспомни обо мне. Я исполню это…» – читала Надя, и Анна Евдокимовна не прерывала ее, хотя наизусть знала эти любимые строки.

Книга жила заново. Писатель был третьим здесь, желанным и необходимым.

– Ну, довольно, – сказала наконец Анна Евдокимовна. – Надо ложиться спать. Постели себе на диване.

Но когда Надя погасила коптилку, она долго еще лежала с открытыми глазами.

– Анна Евдокимовна, вы уже спите?

– Чего тебе, Надя?

– Можно мне к вам?

Она слышала, как Надя встала и, подбежав к ее постели, быстро нырнула под одеяло. Девочка всем телом прижалась к Анне Евдокимовне и, обняв за шею, сказала:

– У меня есть сухарик. Я его давно припрятала. Сейчас съедим, да? – Она быстро сунула Анне Евдокимовне половину сухарика.

– Вкусно, да? – спросила Надя. – Ну, теперь будем спать.

Встала Надя рано и разбудила Анну Евдокимовну.

– Я за карточками – узнать, – говорила она, – а потом я домой зайду. В школе мы увидимся, и в перемену я все расскажу.

– Хорошо, – сказала Анна Евдокимовна. «Надо поговорить с Рощиным», – подумала она, когда Надя ушла.

Анна Евдокимовна искала слова, которые могли бы объяснить Рощину пережитое, не находила их и боялась встречи. Она нарочно вышла из дому позднее обычного.

Еще издали Анна Евдокимовна увидела Рощина. Он стоял у ворот своего дома, размахивая руками и притопывая, чтобы согреться. Заметив Анну Евдокимовну, он быстро пошел ей навстречу.

– Так я и знал, что придете, – сказал Рощин вместо приветствия и, взглянув на часы, прибавил: – Извините, спешу.

Она взглянула на него с благодарностью.

Анна Евдокимовна уже начала урок, когда Надя вошла в класс. По веселым глазам девочки она поняла, что с карточками все благополучно. Надя, сев поодаль, знаками показывала учительнице, что карточки ей выдали, и наконец, не выдержав, вытащила карточки и разложила их у себя на коленях.

В перемену Анна Евдокимовна подозвала Надю.

– Что у тебя дома? Вернулась тетя?

Лицо девочки сразу же стало виноватым.

– Нет, не вернулась.

– Как же ты теперь жить будешь?

– Не знаю, – сказала Надя, испуганно глядя на Анну Евдокимовну.

– Возьми свои вещи и на саночках перевези ко мне. Слышишь?

– Слышу, – сказала Надя тихо. Потом вдруг бросилась Анне Евдокимовне на шею и поцеловала.

– Куриные нежности! – заметил Миша Алапин.

Сразу же после занятий Надя со всем своим незатейливым имуществом перебралась к Анне Евдокимовне. Она даже привезла ветхий кухонный столик.

– Для растопки, – объяснила девочка.

Вечером, разламывая стол, Надя сочинила целую историю о корабле, потерпевшем крушение, и о том, что она ловит теперь в бурном океане то немногое, что осталось от гордого корабля.

Но вскоре оказалось, что они не мореплаватели, а отважные полярники. Надя называла кровать и диван нартами, одеяла – спальными мешками. Она ходила по комнате со щепкой в руках, нахмурившись, смотрела на нее и поминутно сообщала:

– Пятьдесят пять ниже нуля, шестьдесят ниже нуля. Анна Евдокимовна, сейчас льдина треснет!

Но утром, когда Анна Евдокимовна собралась уходить, Надя еще лежала.

– Что с тобой, Надя? Нездоровится?

– Нет, ничего… Сейчас я встану. Спала, а не отдохнула, – призналась девочка.

Анне Евдокимовне хорошо было известно это состояние утренней беспомощности. Лицо Нади казалось совсем прозрачным. «Как воск», – вспомнила она слова Рощина.

– Сегодня ты в школу не пойдешь, – сказала она девочке.

– Ой, что вы, Анна Евдокимовна! – Надя приподнялась. – Нельзя. Идите, идите, я вас догоню.

«Они и так как воск… как воск», – вспоминала Анна Евдокимовна слова Рощина. И раньше она думала об этих словах, но только сегодня, когда Надя так настойчиво потянулась к школе, Анна Евдокимовна до конца поняла их внутренний смысл.

Рощин не только заботится об учебе, он убежден, что ежедневные занятия поддерживают самое жизнь детей. Но как же так? Ведь занятия не могут дать детям лишних калорий. Скорее наоборот. Занятия требуют от детей дополнительных усилий. Но Рощин не спец по калориям. Калории, видать, путаное дело.

После уроков Надя подошла к Анне Евдокимовне:

– Я сейчас в столовую побегу, а вы спокойно идите домой. Я все принесу.

Когда Анна Евдокимовна пришла домой, девочка еще не вернулась. Анна Евдокимовна ждала ее тревожась. Это чувство было новым, еще не изведанным в жизни. Она и раньше беспокоилась, если кто-нибудь из учеников не являлся или опаздывал на занятия. Но такое щемящее душу беспокойство возникло только теперь, когда она почувствовала неразделимость своей и Надиной судьбы.

– Вы меня, наверное, ругаете за то, что я так запоздала.

Анна Евдокимовна обняла девочку. Ей было весело слушать пустяковые новости, и когда она принялась за обед, ей было приятно следить, как Надя, высоко поднимая ложку, не спеша ест суп.

Быть может, давно заглохшее чувство дало живые ростки и запоздалое материнство проснулось, чтобы согреть и осветить зимнюю ночь? Ей казалось, что никогда в Ленинграде не было таких длинных ночей. Как будто немецкое кольцо вокруг города сжало и без того короткий январский день.

Они вставали утром в полной темноте и домой возвращались в сумерках. Анна Евдокимовна видела, как оживают дети в теплом и светлом «классе» – на квартире Рощина. Левшин, который теперь часто приходил на уроки, был доволен.

– Хорошо у вас, – искренне говорил он. – Но смотрите, придет весна, наладим школьное хозяйство и выселим вас отсюда. – По его утомленному лицу видно было, как сложно все то, о чем он говорил смеясь.

«Да, да, скорее бы весна, – думала Анна Евдокимовна. – Когда светло и тепло, все не так страшно».

– Весной станет легче, – говорил Рощин. – Это факт. Дорога через Ладогу действует? Действует. Бросим людей, выведем хозяйство из прорыва. Я хочу сказать: надо освободить паровозы ото льда, понимаете?

– Понимаю, – отвечала Анна Евдокимовна, думая, что, собственно говоря, надо им выдержать до воскресенья. В воскресенье занятий в школе не будет, и они с Надей отдохнут.

В субботу, возвращаясь домой, она сказала Наде:

– Сегодня ложимся рано, а завтра спим до какого угодно часа. Завтра я сама пойду в столовую, а тебе надо будет только сходить за хлебом.

Закончив домашние дела, они, как условились, легли рано.

– Анна Евдокимовна, а как мы с вами будем жить после войны? – спросила Надя.

– После войны? После войны хорошо будем жить – замечательно.

– Хорошо… Папа вернется… А вы будете… самая главная учительница!

– Ну-ну… – сказала Анна Евдокимовна, которой никогда не приходили в голову такие тщеславные мысли.

– Над всеми школами Ленинграда!

– Да нет же, Надя! Буду преподавать географию. Только не на квартире у товарища Рощина, а в школе.

– А я что буду делать? – не успокаивалась Надя.

– Учиться будешь.

– А потом?

– Потом выберешь специальность.

– Какую?

– Какую захочешь.

– Нет, а все-таки?

– Ну, не знаю…

– А я знаю.

– Какую же?

– Я буду учительницей, как вы.

Надя ненадолго затихла.

– Анна Евдокимовна!

– Спи, Надя…

– Нет, вы мне скажите, почему меня все зовут вашей дочкой, а вы меня так никогда не зовете и я вас мамой не зову?

Анна Евдокимовна чувствовала, как сильно бьется ее сердце. Она молчала, стараясь продлить эти счастливые минуты.

– Вы мне мама, – сказала девочка. – Сплю, сплю, – поспешно добавила она.