Текст книги "Почти вся жизнь"
Автор книги: Александр Розен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 41 страниц)
– Выбывший человек – это я и есть, – спокойно сказала Валя. – Будем знакомы. Рожкова Валя… Идемте-ка вместе. Я вас провожу, да заодно и с товарищем Крупениным познакомлю.
6Было уже около десяти часов вечера, когда они вышли из ЖКО.
– Найдете дорогу в гостиницу? – спросила Валя.
– Да, да, конечно. Спасибо вам большое, – устало сказала Тамара.
Валя взглянула на нее:
– А ну, давайте ваш чемоданчик…
– Что вы… Нет… Вы и так…
– Давайте, давайте, без разговоров.
С того момента, как они встретились, Валя почувствовала какое-то странное спокойствие. Спокойно познакомила Тамару с Крупениным, спокойно с ним разговаривала…
Валя заметила, что Крупенину Тамара не понравилась. Пока она снимала с себя сумку, планшетку, фотоаппарат, пальто, боты, Крупенин недовольно смотрел на своего нового работника. А Тамара, как нарочно, запуталась в ремнях. Через десять минут, когда Тамара начала одеваться, Крупенин выразительно покачал головой. В течение этих десяти минут Крупенин подчеркнуто приветливо обращался к Вале. «Валентина Ивановна все вам у нас покажет», «Валентина Ивановна введет вас в курс дела», «По этим вопросам Валентина Ивановна у нас полная хозяйка», – говорил он Тамаре.
И как будто сравнивал высокую, сильную Валю, в светлом платье, свободно открывающем темные от загара плечи и руки, и бледненькую Тамару, с ее громоздким чемоданом. Освободившись от ремней, Тамара заявила, что желает как можно скорее ознакомиться с генеральным планом города, на что Крупенин сказал, что за этим дело не станет. Навалившись грудью на стол, он перелистал Тамарины документы. Когда он дошел до голубой бумажки, Тамара вся вытянулась. Это была характеристика Михалевой Тамары за подписью директора института. Крупенин, ковыряя спичкой в зубах, невнимательно прочел голубую бумажку и своим быстрым размашистым почерком написал на Тамарином заявлении: «Отдел кадров. Оформить». И, подумав, поставил сегодняшнее число…
– Всегда он такой? – робко спросила Тамара.
– Крупенин? – Валя взглянула на ее усталое лицо. – Нет, не всегда. Настроение у него сегодня, конечно, неважное. Сегодня нам крепко досталось. Хозяйство большое, а на ЖКО, как всегда, все шишки валятся. Вам направо, Тамара, – сказала Валя, останавливаясь у своего дома. – До гостиницы двести метров.
Тамара взяла свой чемодан и все так же робко спросила:
– Вы когда уезжаете? Не завтра, нет?
– Нет, не завтра. Вы не беспокойтесь, я вас со всеми здесь познакомлю. Сходим вместе к начальнику механизации, он вам очень пригодится. И с другими людьми познакомлю. До завтра, – сказала Валя, чувствуя, что у нее больше не хватает сил для этого разговора.
– Я так на вас надеюсь! – Тамара приподнялась и, не выпуская чемодана из рук, порывисто обняла Валю. – Слушайте, хотите я вам до завтра дам «Избранное» Щипачева? Мне перед отъездом подарили…
Но в это время сверху послышался голос Бориса: «Валя! Валюша!» – и они быстро попрощались.
Валя не успела подняться по лестнице, как Борис сбежал вниз.
– Куда ж ты делась? Десять часов… Я так беспокоился… Я видел, как ты сбежала с просмотра. Ну и свинья же этот Крупенин. Какова бестактность! Ну прямо памятник бестактности. Продрогла, синяя вся, – сказал Борис, отогревая Валины руки в своих теплых руках. – Сейчас согреешься. Все уже собрались, только тебя ждем. Выпьешь рюмку вина и согреешься…
– Какое вино? Почему гости? Ты позвал гостей? – спросила Валя.
– Ты, я, Лена, Симочка, наших двое – вот и вся честная компания.
– Ничего не понимаю… Сегодня?..
– Ну, а когда же? Отметить-то сегодняшний день все равно надо. Киношники – те же мастеровые, кончил работать, шабаш, – весело сказал Борис и, понизив голос, добавил: – Я бы тоже с удовольствием побыл с тобой вдвоем. Ну, да заодно: и картину обмоем, и отвальная…
Первое, что бросилось Вале в глаза, был накрытый свежей скатертью стол и на нем две нераскупоренные бутылки шампанского. Рядом стояла еще бутылка, белая, похожая на молочную. Вокруг лежали свертки, виднелся копченый хвостик какой-то рыбки.
Все были одеты по-праздничному. Лена – в шелковом платье, с белыми тесемочками на груди вместо банта; Симочка, яркая брюнетка, – в черной плиссированной юбке и белой блузке с длинным рукавом «кимоно»; Борис – в новом спортивном костюме, который очень ему шел. Администратор киногруппы Яков Львович (Валя не помнила его фамилии), пожилой мужчина, седой, всегда чисто выбритый, оделся по-вечернему, в темно-синий строгий двубортный костюм. И только ассистент Бориса Гриша, узкоплечий молодой человек с тонкими черными усиками, был как всегда, в своей неизменной ковбойке….
– Я бы на месте Бориса Борисовича допросила бы тебя! – крикнула Симочка. – У Бориса Борисовича просто ангельский характер…
– Она совсем замерзла, – серьезно сказал Борис.
Лена, укоризненно покачав головой, начала расставлять тарелки, а Гриша занялся шампанским.
Всем уже давно наскучило ждать Валю, и сейчас было не до расспросов. Только Яков Львович подошел к Вале, все еще стоявшей посередине комнаты. Всем своим долголетним житейским опытом и хорошо натренированным чутьем он чувствовал, что с ней происходит что-то неладное.
– Валя, ты будешь нам помогать или нет? – крикнула Симочка. – Меня пригласили в гости, и я не желаю открывать шпроты.
Валя ничего не ответила, а Яков Львович сказал:
– Вы должны нас извинить, мне надо поговорить с Валентиной Ивановной. – И увел Валю на диванчик, который они с Леной купили в первый день открытия гидростроевского универмага. Там Яков Львович сразу же стал рассказывать Вале о совершеннейших пустяках, о том, как ездил на гастроли в Ташкент с каким-то гипнотизером, кажется это было в тридцатых годах… Валя плохо улавливала смысл рассказа, но была благодарна Якову Львовичу. «Надо, надо привести себя в чувство, – думала она, – в конце концов, кому какое дело до моих переживаний. Люди собрались в гости после большого рабочего дня, и завтра им тоже с утра на работу. Это только я могу завтра спать до любого часа».
– Валя! Яков Львович! – нетерпеливо крикнула Симочка.
– Идем, идем! – откликнулся Яков Львович и церемонно подвел Валю к столу. Гриша встал в сторонку, держа бутылку шампанского на изготовке, как солдат винтовку.
– От-куп-рить! – скомандовала Симочка.
Раздался веселый выстрел. Пока Гриша наливал вино, Симочка волновалась: «За что пьем, за что пьем?»
– За Валю и за Бориса, за кого же еще! – сказала Лена. – Валюта, ты… Ну, словом, чтобы там, в нашем Ленинграде, все было бы хорошо. – Она быстро чокнулась с Борисом и Валей, а за ней потянулись и другие.
– И на кого ты нас оставляешь! – смеясь, сказала Симочка.
Яков Львович провозгласил новый тост:
– За Леночку и за Симочку!
– Нет, нет, – запротестовала Лена. – Сейчас за вашу картину. Мне ужасно жаль, что я ее не повидала. Но у меня один мальчик заболел ангиной, а это…
– Очень, очень опасно! – подхватила Симочка. – Борис Борисович, но мы ведь теперь скоро увидим вашу картину?
– Да, теперь скоро, – заверил Борис. – Кое-что придется доделать, но, в общем, осталось пустяки. К сожалению, придется выбросить все то, что я снимал с особым рвением: Валин бульвар, Валины цветы… Ваше здешнее начальство запротестовало. А жаль, кадрики были хорошие…
– Начальство не протестовало, – сказала Валя. – Выступали простые рабочие. И ты сам знаешь, что…
– Извини меня, Валюша, – перебил ее Борис, – но это самое настоящее местничество. Пять ли бульваров я снимал, или пять раз один бульвар, никакого зрителя за пределами стройки это не интересует. Сюжет очень актуален, и решено политически правильно.
«Политически правильно, политически правильно… Где-то я уже слышала, – думала Валя. – Кажется, Крупенин…»
– Все равно, – упрямо сказала она – ты снял то, чего еще нет. Есть только бульвар, а ты…
– Супруги, не ссорьтесь, – крикнула Симочка. – От-куп-рить! – снова скомандовала она Грише.
– Никто не ссорится, – примирительно заметил Борис. – Просто жены всегда воспринимают события несколько мелодраматично. – Все понятно: со стороны очень противно слушать, когда клюют твоего благоверного. Но ты, Валюта, не огорчайся. Всех клюют. И не только нашего брата. И Александрова клюют, и Герасимова…
– Даже Пырьева! – подал голос молчаливый Гриша.
«Клюют… Благоверного… Как это нехорошо…» – подумала Валя.
– Что у вас там не ладится с бутылкой? – спросила Симочка Гришу.
– Пробка сломалась…
Лена поспешила на помощь. Вдвоем они кое-как вытащили пробку. Все с грустью смотрели, как Гриша разливал тихое шампанское.
– Ты, Валя, заноза, – сказала Симочка. – Взяла и испортила человеку настроение. Не слушайте ее, Борис Борисович, Валя – заноза.
– Нет, Симочка, нет, – возразил Борис. – Валя права. Если говорить откровенно, именно такая жена и нужна творческому человеку. Чтобы не «ах, ах, как это миленько», а чтобы понимала, что есть вещи, а что – ширпотреб. Подожди, Валюша, дай срок. Будем делать настоящие вещи. Я уже и тут кое-что высмотрел. На этом самом Птичьем острове. Ночь. Костер. Экскаваторщики сидят вокруг и лопают картошку в мундире. Для художественного фильма находка! Но не для документального. В документальных картинах полагается варить пюре на электроплитке. Как Яков Львович, верно?
«Зачем он это говорит? – подумала Валя. – Зачем?.. Ведь это пошлость…»
Лена тихонько подошла к ней:
– Ты что такая бледная? Нездоровится? Простудилась?
– Да, наверное, – ответила Валя, в самом деле чувствуя озноб.
– И что за манера ходить раздетой, – сказала Лена, накинув на Валины плечи платок. – Самое вредное здесь – это резкая перемена температуры: днем жарко, вечером – холодно…
В платке Вале стало теплее, но озноб еще больше усилился. Все тело как будто покалывало булавочками.
– Вы не настоящий хроникер, – сказал Яков Львович Борису. – Настоящий хроникер – это фанатик. Возьмите, например…
– Товарищи, да что же это такое, – жалобно воскликнула Симочка, – все о делах и о делах. Давайте хоть споем… Гриша выручай…
– Спеть? – серьезно переспросил Гриша. – А какую песню?
– Господи, да что угодно!
Гриша нахмурился и вдруг, откинувшись на спинку стула, негромко начал песню. Голосок у него был маленький, но очень приятный и все с удовольствием подтянули ему. Это была старая, всем известная песня, которая почему-то называлась «студенческой», хотя в ней ни слова о студентах не говорилось. А может быть, потому так назвали песню, что говорилось в ней о дальних дорогах, не чуждых смелым людям, о верности своему призванию, да будет оно вечным, и о первой любви, нечаянной и неосторожной… Здесь все хорошо помнили и слова, и мотив, и даже Яков Львович, который никогда ни в каком вузе не учился, а только давным-давно кончил семь классов коммерческого училища, подпевал верно и чисто. Но Валя заметила, что он все время поглядывал на нее. «Как будто чего-то боится… и сторожит», – подумала Валя и еще плотнее закуталась в платок.
– Вот вы говорите, я не фанатик, – сказал Борис и чокнулся с Яковом Львовичем. – Не угадали. Нет, не угадали. Просто я хочу делать настоящие вещи.
– Да кто же вам мешает? – засмеялся Яков Львович. – На доброе здоровье.
– Кто мешает? – переспросил Борис. – А вот вы представьте себе, что я уже снял этот самый Птичий остров, и ночь, и костер, и экскаваторщиков вокруг костра, и котелок с картошкой в мундире…
– Вполне можно доснять! – деловито заметил Гриша.
– Да, вы думаете? А на просмотре выступит товарищ Грачев и заявит, что все это неправда и что по халатности замнач по снабжению, какого-нибудь товарища Курочкина, картошку до сих пор не завезли на базу…
– Это пошло, – неожиданно сказала Валя. – Да, да, это пошло, – повторила она громче. Она сразу же увидела встревоженные лица друзей, но у нее уже не было сил сдерживать себя. Лицо ее покрылось красными пятнами, она встала и отодвинула стул, как будто снимая последний мешавший ей барьер. – Ты не смеешь о Грачеве… Он правильно говорил… Ты не смеешь…
Все вскочили со своих мест. Борис подбежал к Вале. Его энергичное лицо было растерянным.
– Дайте же ей воды, – громко сказал Яков Львович.
– Валя, Валюша, – говорил Борис, наливая воду в стакан и стараясь успокоить жену. – Успокойся, пожалуйста. Грачев, Крупенин – все это уже в прошлом. Старая инерция, ничего больше. Сядешь в поезд и все забудешь…
Валя взяла из его рук стакан, почувствовала зубами скользкое стекло и отвратительный вкус теплой воды.
– З-забуду, – сказала она с трудом, но все еще стараясь доказать, что может говорить внятно. – Н-нет, н-не з-забуду… – Стакан стал вдруг невыносимо тяжелым, затем все разом сдвинулось: стакан, бутылки, Борис, стол, диванчик. Лиловое пятно, стоявшее на месте Якова Львовича, быстро уплыло в дверь. Потом был какой-то перерыв, Валя вздохнула, увидела испуганное лицо Бориса и услышала голос Лены.
– Пульс хорошо наполняется, – говорила Лена неестественно бодрым голосом и, по-видимому, кому-то подражая. – Ничего особенного, товарищи… гриппозное состояние плюс небольшое нервное возбуждение. Нужен покой. Борис Борисович, выключите, пожалуйста, верхний свет. Так… Симочка, сбегаешь в аптеку, разбудишь Мерлушкину и скажешь, что я велела… Сейчас я все напишу. Как ты себя чувствуешь, Валюша?
– Хорошо, – сказала Валя, чувствуя во всем теле приятную одурманивающую слабость.
– Идите, идите, товарищи, – говорит Лена, – все будет в полном порядке. Грелочка готова? Нет, нет, к ногам, пожалуйста.
«Хорошо, – думала Валя. – Хорошо вот так… ничего не надо и тихо… Хорошо, тихо…»
Валя проснулась в пятом часу утра. Было еще темно, но уже чуть светлело. У открытого окна, спиной к Вале, стоял Борис и курил. Дым от папиросы вился за окном крупными серыми кольцами.
В острой предрассветной тишине слышен был дробный звук поезда. Казалось, что где-то далеко-далеко катают горох по лотку.
Валя хотела позвать Бориса, но задремала, а когда снова проснулась, Борис стоял все так же у окна, очень прямой, в смятом пиджаке.
– Боря! – позвала Валя.
Борис быстро обернулся, бросил папиросу на улицу и, мягко ступая, подошел к Валиной постели. Она взглянула на его растерянное лицо, и ей стало жаль его.
– Сядь… Сядь… – сказала Валя и взяла его за руку, стараясь поближе разглядеть его незнакомое лицо.
– Ради бога, лежи спокойно, – сказал Борис. – Ты можешь повредить себе.
– Сядь, сядь, – упрямо повторила Валя. – Боря, пойми…
– Валя, умоляю тебя, не надо сейчас ни о чем…
– Нет, нет, ты не виноват. Я сама… Пойми…
Чувствуя, что ее снова начинает знобить, и боясь, что это им помешает, она заговорила быстро, стремясь сказать все, что ей пришлось пережить вчера. Борис не понимал ее. Встреча с Грачевым, Тамара, которой надо помочь, Крупенин, Воротов, Евгеньев – все эти люди были далеки ему. Но главное он понял. Главное для него было в том, что из-за всего этого он мог потерять Валину любовь.
– Ты меня понимаешь? – устало спросила Валя.
– Да, – сказал Борис. – Да, понимаю. Валя! – сказал он с отчаянием. – Я люблю тебя. Я все сделаю, как ты захочешь.
– Нельзя, Боря. Я же тебе все сказала…
– Нет, можно, – сказал Борис. Выражение энергии снова появилось на его лице. – Мы еще поборемся, – добавил он, словно угрожая кому-то.
Когда Валя заснула, Борис тихо встал, снова подошел к окну и закурил. Валя спала беспокойно. Просыпаясь, она видела прямую фигуру Бориса, стоявшего у окна. Дым от папиросы странно менялся: серый, голубой, золотистый и снова серый.
7Станция Лиственная расположена в двадцати километрах от стройки. Раньше она называлась просто платформой, скорый поезд на ней не останавливался. Теперь от Лиственной проведена железнодорожная ветка для строительных грузов, станция включена в расписание, автобус ежедневно привозит сюда пассажиров к скорому поезду и забирает вновь прибывших в гидростроевский поселок.
В тот вечер, когда киногруппа уезжала в Ленинград, под станционным навесом собралось человек двадцать. Среди них выделялся своими внушительными размерами Воротов, одетый, как всегда, в черную косоворотку и высокие болотные сапоги. Он что-то записывал в свой блокнот, недовольно поглядывая на шумную компанию рабочих-отпускников, видимо уже успевших хорошо провести первый день отдыха. Возле будки с водами стояли Яков Львович и Лена и пили лимонад.
– В детстве я очень любила лимонад, – рассказывала Лена. – Мама давала мне деньги на школьные завтраки, а я экономила. Особенно мне нравилась крем-сода…
– Да… Освежает… – рассеянно заметил Яков Львович.
Подбежал Гриша, запыхавшийся и взволнованный:
– Поезд стоит всего три минуты… Аппаратура очень громоздкая… Не видали Бориса Борисовича?
– Не суетитесь, Гриша, – сказал Яков Львович. – Все подготовлено. И шеф ваш – вот он здесь. – Яков Львович показал в конец платформы. – Не гоните картину, дайте людям попрощаться.
Гриша убежал, а Яков Львович разлил лимонад по стаканам и, покачав головой, сказал:
– Старайтесь, Леночка, как можно дольше не выходить замуж.
– Почему такой вывод? – засмеялась Лена. – И как это «стараться»? Смешной вы…
– Скажите лучше не смешной, а старый. Да, да, да… Не машите рукой. Я и сказал вам это как старый человек. Смотрите, сколько страданий приносит эта штука.
– А вы разве не женаты? – спросила Лена.
– Я? Конечно, женат. Милая! У меня уже внук…
– Ну, вот видите, а другим что советуете? А по-моему, разве нельзя договориться? Я, когда выйду замуж, обо всем договорюсь с самого начала.
Но Яков Львович снова покачал головой:
– Хотите застраховаться на все случаи жизни? За подписью и печатью?
– Если люди любят друг друга, – горячо возразила Лена, – не надо никаких печатей. Да вот вам и пример, – кивнула она в сторону Бориса и Вали.
– А сколько обоим пришлось вытерпеть? – не сдавался Яков Львович. – А сколько еще впереди? Хватило бы только силенок…
– Как вы можете так говорить, неужели же вы не верите!
– Нет, я верю, – серьезно сказал Яков Львович. – Только и характер мой стариковский: верю и сомневаюсь… сомневаюсь и верю. Ну, вот и наши молодожены. – Яков Львович расплатился за лимонад и, подхватив Лену под руку, пошел навстречу Борису и Вале.
– Пять минут осталось, – озабоченно сказал Борис. – Где Гриша?
– Бегает, суетится, как всегда. Боится что-нибудь забыть.
– Борис Борисович, Симочка просила вам передать, что у нее дежурство, – сказала Лена, – она очень хотела вас проводить. Большой привет!..
– И вы ей кланяйтесь, пожалуйста, – сказал Борис, улыбаясь и, видимо, представляя себе яркую, веселую Симочку.
– Валя, смотри, Воротов, – шепнула Лена.
Но Воротов уже увидел их и быстро подошел:
– Привет, привет товарищам кинематографистам! И озеленители здесь? – спросил он, здороваясь с Валей. – Очень приятно. Куда едете? В Москву? В Ленинград?
– Нет, я не еду, – ответила Валя, сильно покраснев, – я…
– То есть как не едете? – снова загремел Воротов. – А что вы здесь собственно делаете? Позвольте, позвольте… Да я же своими глазами нового работника у Крупенина видел… Щупленькая такая брюнеточка…
– У Валентины Ивановны изменились обстоятельства, – вежливо вступился Яков Львович, но Валя перебила его:
– Тамара Владимировна Михалева тоже работает инженером по озеленению. Нам полагается два специалиста…
– Все ясно, – сказал Воротов, громко захохотав. – Крупенин не отпустил. И теперь у него вместо одного работника два. Вот дьявольский мужик!..
– Попрошу, граждане, от путей подальше, – сказал дежурный по станции. – Граждане… Попрошу вас…
Послышался грохот приближающегося поезда. На платформе сразу же стало тихо. Показались огни паровоза, исчезли за поворотом и снова показались. Мелькнула ковбойская рубашка Гриши. Яков Львович, морщась от света, взял Лену за руку и увел ее под навес.
– Валя… – сказал Борис.
– Да, Боря, я здесь…
Воротов удивленно взглянул на них, хотел что-то сказать, но нахмурился и тоже отошел в сторону.
А они все стояли на самом краю платформы, освещенные близкими паровозными огнями, и говорили друг другу какие-то быстрые прощальные слова о том, что они скоро встретятся и уже никогда больше не расстанутся, как будто только сейчас, в последнюю минуту, поняв, что и в самом деле не могут жить друг без друга.
Когда Борис уже стоял на площадке вагона, Валя подумала, что не сказала ему чего-то самого важного, но поезд уже тронулся. Валя шла рядом до конца платформы, махала рукой, улыбалась и думала: «Береги себя. Не выходи на коротких остановках. Отдохни. Не думай обо мне. Я пришлю тебе посылку в Ленинград. Ты любишь поздние яблоки. Я скоро тебе пришлю…»
– Гриша! – крикнула Лена. – Наши фотокарточки не забудьте! Мы будем ждать…
Домой Валя и Лена возвращались в пустом автобусе. Сначала они смотрели в окно, в ту сторону, куда ушел поезд, но там ничего не было видно, кроме нескольких случайных искр. Тогда они сели рядом, прижавшись друг к другу. Они вспоминали, как в первый раз ехали по этой темной дороге и все ждали, когда покажутся первые огни. Вале казалось, что с тех пор прошла целая вечность, хотя на самом деле прошло всего только несколько месяцев.
1953
