Текст книги "Почти вся жизнь"
Автор книги: Александр Розен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 41 страниц)
Мы расстались поздно вечером. Диму подобрала попутная машина, а я поспешил в редакцию нашей дивизионной газеты.
Была чудесная теплая ночь, а в шалаше было сумрачно и сыро. Я вышел, сел на пенек и закурил, закрывая огонь рукавом (за этим у нас строго следили). Я курил и сочинял свою будущую повесть. Кончится война, и я засяду за работу. Кое-что я тогда записал, и эти листочки каким-то чудом сохранились. Не раз потом я открывал папку, на которой написано: «Маркиз. Заготовки», не раз задумывался, не продолжить ли старую работу, но, так ничего и не решив, снова закрывал папку.
В конце августа случай снова свел меня с Маркизом. Это было где-то между Павловском и Пушкином. Бои шли совсем близко от этих ленинградских пригородов. Уж не помню, куда шла полуторка, в кузове которой я устроился. Мы еле продирались по шоссе, и в это время я заметил, что по обочине, по направлению к Ленинграду, идут красноармейцы с собаками на поводках. Это была длинная цепочка, замечательно сохранявшая строй. Шли чепрачные овчарки, седые лайки, коричневые доберманы. Мне показалось, что мелькнул черный бок Маркиза. Я постучал по крыше кабинки.
– В чем дело? – недовольно спросил меня артиллерийский лейтенант, сидевший рядом с водителем.
И в ту же минуту послышалась команда:
– Воздух!
Наша машина круто остановилась, все попрыгали вниз, водитель и сопровождающий лейтенант тоже выскочили. Низко над нами сделал круг немецкий самолет, был виден летчик в шлеме, внимательно разглядывающий дорогу. Забили зенитки.
Мы уже лежали в кювете, по привычке закрыв голову руками и стараясь как можно теснее прижаться к земле. Красноармейцы со своими собаками тоже лежали в кювете, только красавица колли сорвалась с поводка и с невероятной скоростью бежала по полю по направлению к горевшему сараю. Самолет сделал еще один круг над нами, и еще один, забираясь под облака, мы отлично знали, что теперь будет. И в ту же минуту дико завыла раненая колли. Я не услышал взрыва, только этот дикий вой, на который сразу же ответили все собаки. Потом я услышал короткий выстрел, все стихло, только со страшной силой били наши зенитки. И почти сразу же последовала команда:
– По машинам!
Все-таки я увидел Олега Михайлова.
– Куда следуете?
– В Сосновку. Где был питомник-школа, знаете? У Поклонной горы.
– А где Илья Александрович?
– Впереди колонны, на своей «эмочке»…
Но прошло еще больше месяца, прежде чем я попал в Сосновку. Я думаю, это было двадцатого, может быть, двадцать первого сентября – дни для Ленинграда самые критические. Немецкие танки дошли до Пишмаша, фабрики пишущих машин, то есть фактически до городской черты, наша артиллерия уже стояла в Шереметевском парке.
После всего, что я видел, Сосновка показалась мне необычайно тихим и каким-то странно мирным уголком. Был теплый день, повсюду падал легкий желтый лист, и это тихое шуршание листьев напоминало то, с чем было покончено.
Ключарева я не нашел. Мне сказали, что он почти все время на Средней Рогатке. Что он там делает? В те дни Средняя Рогатка была самым танкоопасным направлением…
С Олегом Михайловым мы коротко поговорили, и, как всегда в таких случаях, разговор перескакивал с одного на другое. За этот месяц Олег сильно переменился. Тогда это был мальчишка чуть постарше Димы, сейчас мы вели разговор на равных.
Я спросил, что делает Ключарев на Средней Рогатке, но Олег ответил довольно туманно:
– Самое время подошло… На Маркиза не хотите взглянуть?
– Хочу, конечно. Привык он к вам?
– Что вы, я для него сейчас хозяин, помнит, как вместе в кювете лежали.
Когда Маркиз был маленьким, только что прозревшим щенком, он впервые в жизни увидел лягушку и ужасно перепугался. Дима взял маленького Маркиза на руки и сказал:
«Не бойся, маленький, это лягушка, она сама тебя боится». А в следующий раз Маркиз сам облаял лягушку, и та быстро ускакала. Он взглянул на Диму: «Ну как?» – «Отлично, – сказал Дима. – Ты смелая собака».
И Маркиз успокоился, у него перестало колотиться сердце, а Диму он полюбил еще сильнее. Собаки умеют помнить добро.
Теперь, по дороге в Сосновку, беда была большей, чем встреча с противной лягушкой. Маркиз навсегда запомнил, как он лежал в грязной вонючей канаве, укрываясь от какой-то страшной беды, падавшей сверху, запомнил и дикий вой раненой колли, но сильнее всего была память о доброй тяжести хозяйского тела, укрывшего Маркиза в страшную минуту.
– Не бойся, Маркиз, – говорил новый хозяин. – Ничего не бойся.
И Маркиз научился не бояться грохота сверху и грохота с земли, – ничего не страшно, когда рядом с тобой такой замечательный хозяин. А то, что у Маркиза хозяин лучше, чем у всех других собак, в этом сомнений нет. Странно только, что на новом месте хозяин стал каким-то недовольным и мрачным.
На новом месте началась новая, очень интересная учеба. Сначала пришел какой-то человек и что-то объяснял хозяину, и хозяин несколько раз тяжело вздыхал, а потом они вместе стали приспосабливать на спину Маркизу не очень тяжелый вьючок. Маркизу было неудобно с этим вьючком, но он старался, как всегда, держаться гордо и независимо, и человек, который прилаживал вьючок, засмеялся и сказал:
– Надо же, аристократ какой!
Но скоро Маркиз привык и даже радовался, когда на него надевали вьючок, потому что вслед за этим начинались занятия, которые он полюбил.
От него требовалось вот что: спокойно сидеть в глубоком и сухом ровике вместе с хозяином и ждать, когда появится машина, которую люди называют танк. Машина большая, грохочущая и почти всегда в едком дыму, но плохого от нее не бывает.
Машина еще далеко, ее даже не видно, только слышно, а хозяин уже шепчет: «Маркиз, танк! Танк! Танк! Танк, Маркиз! – И все громче и громче: – Танк! Танк!»
Но ничего не происходит, пока машина не подходит близко. Вот теперь, когда она близко, хозяин отпускает тебя с поводка, и ты выпрыгиваешь из ровика и стремглав летишь прямо под танк. Но само собой разумеется, бросаться надо не под ходовую часть, а посередине и проползти под машиной, пусть она там скрежещет, как ей угодно. Это ее дело. А твое дело проползти под машиной: на той стороне тебя ждет человек, и у него есть для тебя что-нибудь вкусное: то ли кусочек мяса, то ли что другое.
Маркиз обожал орехи, и как-то раз, когда он выполнил задание, перед ним открылся мешочек с этими восхитительно хрустящими штучками.
И других собак баловали, но попадались собаки ленивые, другие упрямились, злились; попадались и безнадежные трусы. Они боялись шума и треска, такие собаки просто поджимали хвост, и никакими силами их нельзя было вытащить из ровика. Таких собак Маркиз презирал.
В общем же Маркизу нравилась его новая жизнь. Беда была только в том, что хозяин невеселый. Ласкает собаку, а сам отворачивается. Никогда еще люди не были так добры с Маркизом, как сейчас. Но во всем чувствовалась какая-то тревога. Маркиз улавливал ее в каждой улыбке, и в каждом ласковом слове, и в каждом отданном приказании. А вечером, перед сном, когда собак выводили на прогулку, люди смотрели вверх на небо, там среди звезд медленно пробирались красные огоньки. От этих огоньков что-то отделялось и с отвратительным шелестом падало вниз. Дрожала земля, слышались удары грома, небо становилось дымным.
Маркиза приучали к шуму. Он должен был выполнять любую команду, не обращая внимания ни на пушечные выстрелы, ни на автоматные очереди, ни на сирену, ни на отвратительный шелест в воздухе. Но похоже, что люди относились ко всему этому куда более нервно. Собак они учили выдержке, а у самих нервы шалили.
День, когда я был в Сосновке, был последним днем учебы Маркиза. Приехал Ключарев и сразу дал задание группе вожатых подготовиться к отъезду.
– Еще вчера я бы вам уделил минутку, – сказал мне Ключарев. – А то поехали вместе?
Маркиз любил сборы. Снова, как в Гатчине, снимают палатки, запаковывают вещи, – удивительно, как это у людей при любых обстоятельствах накапливаются вещи.
На этот раз уезжали не все. Только несколько вожатых с собаками. И как раз эти собаки были добрыми знакомыми Маркиза: злой доберман, с которым дружбу вести было небезопасно, зато очень интересно, две молодые овчарки и еще несколько знакомых собак; все радовались, по-видимому не один Маркиз любил перемены, это свойственно всем собакам, а может быть, и вообще всему живому.
Ехали на большой машине, краем города, и, пока ехали, несколько раз завывала сирена, которую Маркиз раньше не переносил и к которой сейчас был совершенно равнодушен.
Но иногда что-то заставляло людей останавливать машину и вместе с собаками прятаться под арки домов. Сюда бежали женщины с детьми, и Маркиз видел, что они здорово перепуганы. Одни так и оставались стоять под аркой дома, другие поспешно спускались куда-то вниз. Маркизу было интересно узнать, что там такое, и он был рад, когда хозяин вместе с ним спустился. Оказалось, что там так же, как и всюду у людей. Есть кровати, и столы, и стулья, и очень много маленьких детей, которым хотелось поиграть с Маркизом; но хозяин этого не позволил. А какая-то женщина сердито закричала на Маркиза, хотя он ни в чем не был виноват. Маркиза это не обидело: женщины и дети – это особые люди, им надо все прощать.
И пока они ехали по городу, сирена завывала много раз, а потом, за городом, сирены уже не было слышно.
На Средней Рогатке все было иначе, чем в Гатчине или в Сосновке. Здесь почти не было домов, только кое-где маленькие домики, в которых никто не жил. Все жили под землей. И Олег с Маркизом, и другие вожатые со своими собаками.
Маркиза здесь приняли очень хорошо. Когда на следующее утро он шел по ходу сообщения, он повсюду видел веселые лица, люди что-то кричали ему, и это несомненно были слова одобрения.
Потом траншея стала совсем узкой, идти было трудно, отовсюду что-то сыпалось, земля совсем раскисла, но, когда Маркиз остановился, чтобы отряхнуться, хозяин сказал:
– Вперед, Маркиз, вперед… – и прибавил с упреком: – Вот уж действительно маркиз.
Наконец они устроились в небольшой нише, вырытой в том же узком окопчике, хозяин надел на спину Маркиза знакомый вьючок, и Маркиз обрадовался: сейчас выйдет танк, и Маркиз получит свое законное лакомство.
Впереди была небольшая полянка, а за полянкой лес, откуда слышался грохот и был виден огонь. Действительно, показался танк, и Маркиз с нетерпением ждал момента, когда хозяин спустит его с поводка, чтобы броситься под танк, позади которого стоит человек с кусочком мяса или с чем-то еще очень вкусным. Но хозяин не спускал его с поводка. У Маркиза шерсть встала дыбом, а хозяин только вложил какую-то штуку во вьючок, но все ждал и ждал, просто непонятно было, чего он еще ждет. В это время что-то грохнуло совсем рядом с ними, и танк сразу весь, от гусеницы до башни, покрылся пламенем.
Маркиз с упреком взглянул на хозяина: вот что значит вовремя не спустить собаку с поводка. Но хозяин только вытер рукавом пот и сказал: «Вот какая история, дурачок!» – что было по крайней мере несправедливо. По-видимому, хозяин это осознал, потому что неожиданно поцеловал Маркиза прямо в нос. Не часто перепадает такая бурная ласка.
А вечером они ушли из этой холодной траншей, а на их место пришел другой вожатый с злым доберманом, который только покосился на Маркиза и даже спокойной ночи не пожелал.
Впервые Маркиз спал в одном помещении с хозяином. Это была совсем маленькая землянка, и Маркиз стеснялся: все-таки человек – это человек, а собака – это собака. Он лег в ногах у хозяина, но потом почувствовал, что ноги у хозяина ледяные. Конечно, в той нише было здорово прохладно. И Маркиз лег прямо на ноги хозяина и довольно быстро согрел их своим теплом.
3На следующий день я вернулся в Ленинград. Немного поспал и пошел в редакцию.
– Тебя тут какой-то мальчик спрашивал…
– Мальчик?
– Да самый обыкновенный рыжик. Мы ему сказали, что у тебя вольное расписание…
Но я в тот день плохо воспринимал шутки. Димка? Неужели он?
Вечером мы увиделись. Он пришел в редакцию, мы нашли не очень шумную комнату, сели на старинный диванчик, доставшийся нам от какого-то ведомства, и я, чтобы хоть как-то потянуть время, стал расспрашивать, как случилось, что он не успел эвакуироваться. Ответы были заранее мне известны: было назначено такое-то число, один из дней последней декады августа, но пока пути из Ленинграда нет. Все было так, как я и ожидал. Обычная судьба и обычные дела, которыми занимались все ленинградские мальчишки: тушили зажигалки, помогали старикам спускаться в бомбоубежище. Я слушал его и все боялся, что он заговорит о Маркизе. И не знал, что мне на это отвечать. Неожиданно он сказал:
– А Маркиз теперь истребитель танков…
– Да, Дима. Но это отнюдь не означает… – Хуже нет говорить такие пустые слова.
– Что вы, я не к тому… Я понимаю. Я бы сам пошел в истребители.
– Справимся, Димка, – сказал я.
– Я тоже так думаю.
Мы еще немного посидели, потом он сказал:
– Я вас прошу, если что узнаете о Маркизе, скажите мне. Дайте честное слово.
Но я на Средней Рогатке больше не бывал и с Ключаревым встретился только в начале марта. За это время у меня, да, наверное, и не только у меня, выработалось правило расспрашивать о друзьях только в случае крайней необходимости. А бывало и так, что встретишься с человеком, а он не узнает тебя. Да и ты слишком долго ищешь знакомые черты.
Ключарев мало изменился за эти полгода. Он, конечно, ужасно похудел; высокий и грузный, он выглядел теперь хрупким, как подросток, и даже показался мне меньше ростом. Но это был все тот же Ключарев, такой же неутомимый, как и раньше.
Он сразу же сказал мне, что Олег Михайлов и Маркиз живы и в строю. Обоих немного поцарапало. Как раз дело было под Новый год, Олега в мякоть руки, а Маркиза осколок мины «приласкал» по передней лапе.
– А вообще, – сказал Ключарев, – что самое замечательное? Ни разу не пришлось прибегнуть к нашим истребителям танков. А это значит, что с конца сентября немецкие танки ни разу не подходили на столь близкое расстояние. Уже не могли подойти. К этому времени противотанковый заслон был достаточно мощным. Противотанковая артиллерия и противотанковые ружья заменили гранаты и бутылки с термитной смесью. – И он стал развивать свои новые планы: собак надо тренировать на розыск мин – это будут незаменимые помощники саперов.
После этого разговора я решил разыскать Димку. Хорошие вести – лучшие врачи. День был солнечный, мороз еще держался, но уже было легче дышать, чувствовалась весна. Я довольно быстро прошел ледяную пустыню по Садовой, но на проспекте Майорова стало тяжелее, уборка города еще не началась, и приходилось пробираться на уровне вторых этажей.
Дом, в котором жил Димка, был цел, только во дворе внутренний флигель медленно тлел, и, наверное, уже не первый день. Он был черный, как головешка, и совершенно пустой, все из него давно вывалилось.
От этого флигеля в уцелевшем доме было чадно и дымно, как на пожаре, но лестница была вполне крепкой, и я, немного отдыхая на площадках, поднялся на шестой этаж. Позвонил, постучал – безответно, вошел и сразу понял, что здесь никто не живет. Квартира была целой, и все вещи стояли на своих местах, только страшно закопченные. И холоднее здесь было, чем на улице, а в углах жил грибок. Я открыл шкаф. Все на месте. И платья, и Димкин выходной костюм…
Я постучался к соседям, потом стал спускаться с этажа на этаж, стучал, звонил – по-прежнему безответно, и наконец в самом низу увидел дощечку: «Управдом Шишкин».
– Управдом вчера умер, – сказала мне какая-то женщина, до самых глаз замотанная в закопченные тряпки.
– Может, кто из дворников остался?
– Нет, никого. Вам что нужно, скажите. Я управдомова жена. Вы кого ищете?
– В шестнадцатой квартире, – сказал я, – жил мальчик с мамой и бабушкой…
– Уваровы, что ли?
– Да, да, Уваровы.
– Если за вещами, забирайте, все цело.
– Нет, я не за вещами.
Она покачала головой:
– Еще в январе…
И хотя я в ту зиму потерял много близких людей, эта утрата была особенно трудной. И на душе было так пусто, как в Димкиной квартире: все вещи на своих местах, а хозяина уже нет.
И еще одно угнетало меня. Ведь буквально только что, после разговора с Ключаревым, я снова мечтал о своей повести. А Димы уже не было в живых. И мне казалось, что этим я как-то оскорбил его память. И каждый раз потом, когда я вспоминал свою неоконченную работу, передо мной вставала управдомова жена, до самых глаз закутанная в какие-то тряпки.
Прошло три года. Был июль сорок четвертого. Только что закончились бои на Карельском перешейке. Гвардейский корпус, к которому меня прикомандировали, был накануне отправки на другой фронт. Настроение хорошее, купались, загорали и, несмотря на строжайшие приказы, глушили толом рыбу в озере.
Однажды, возвращаясь домой, я заблудился в лесу и вдруг услышал резкий голос:
– Ваши документы!
Сначала я подумал, что кто-нибудь дурачится, но это был пограничный патруль, настоящий пограничный патруль, какого я уже не видел с довоенных времен, Оказывается, я нахожусь не на фронте, а в пограничном районе. Пока старший сержант проверял мои документы, я увидел другого пограничника с собакой.
– Маркиз!..
Все это было так невероятно, что если бы в эту минуту мне сказали, что я ошибся, я бы не стал спорить: мало ли на свете овчарок с черными пятнами на боках и клочком желтой шерсти на груди. Но это был Маркиз. Он, конечно, не узнал меня, только как-то весь подобрался, услышав свою кличку, и взглянул на проводника.
– Знакомы? – удивленно улыбаясь, спросил меня старший сержант.
Домой я не пошел, а отправился вместе с пограничниками на заставу, как уже именовали небольшой бревенчатый домик и при нем турник и кольца. Впрочем, вольеры для собак были уже срублены.
Маркиз расстался с Олегом Михайловым месяц назад. Они уже снова жили в Сосновке, и, как в старые добрые времена, хозяин приносил аппетитно пахнущий бачок, только теперь у хозяина приятно позвякивали на груди какие-то блестящие штучки. Иногда к вечеру приходил и сам Ключарев, хозяин приносил табуретку, Ключарев садился, устало вытирал пот большим клетчатым платком и спрашивал Маркиза:
– Ну, что будем делать дальше? Будем дальше лодырничать? А может быть, подарим тебя какому-нибудь ответработнику или заслуженной артистке?
– Что вы, товарищ полковник, – говорил хозяин. – Эта собака еще послужит!
Но все это – и разговоры о лодырничестве, и угрозы отдать артистке – было несерьезно. Маркиз это понимал и только делал вид, что обижен: отойдет в дальний угол, ляжет и начнет скулить.
В начале июля в Сосновку приехали какие-то незнакомые люди, одетые почти так же, как хозяин, и как Ключарев и как все, с кем Маркизу приходилось иметь дело за последнее время. Ключарев целый день ходил с ними и показывал собак. «Имеет два ранения, но работает отлично». «Не могу рекомендовать: эмфизема легких». Когда очередь дошла до Маркиза, тот так мрачно взглянул на гостей, что один из них расхохотался:
– Ну и зверь! Это ж гроза всех нарушителей! А способен он переквалифицироваться? Знаете, какая у нас служба на границе?
Граница… Слово показалось Маркизу знакомым, но теперь оно вызывало какие-то смутные воспоминания. Чем-то это слово пахло, каким-то дивным солнечным днем, каким-то по-особенному хрустящим снегом, каким-то мальчиком, который вдруг исчез, а Маркиз разыскивал его в безумной тревоге и страхе, что вдруг он не найдет след. «След, Маркиз, след!»
Маркиз шевельнул левым ухом. Когда посторонние ушли, хозяин ласково сказал:
– Расстаемся, Маркиз, это точно.
На следующий день снова пришли вчерашние гости. Олег вывел Маркиза из вольера. Пришел Ключарев.
– До свидания, Маркиз!
Незнакомый человек взял поводок из рук хозяина, но все по-прежнему молча стояли и смотрели на Маркиза. Наступил тот момент, когда он имеет право дать волю самым бурным чувствам. Собака имеет право негодовать, рваться, злобно рычать и даже завыть: уходит хозяин! Мой хозяин! Лучший в мире хозяин! С этим примириться нельзя.
Но Маркиз молчал и только еще один раз взглянул на Олега и один раз на Ключарева. Потом он послушно пошел к выходу и послушно залез в машину. Какие-то голопузые мальчишки что-то обсуждали меж собой, показывая пальцем на большую овчарку. А Маркиз стоял в машине, высоко держа голову, и надменно смотрел на них.
И вечером, когда они приехали на новое место, Маркиз не рычал и не выл и не обращал внимания на своих соседей, хотя тем, по-видимому, было что рассказать.
Но спал он плохо. То он видел самого себя – маленький щенок на залитой солнцем поляне, – то слышал детский голос, что-то приказывающий, а что – во сне не разберешь, то видел горящий танк, несущийся ему навстречу, – танк горит, но мчится, и есть надежда, что хозяин спустит тебя с поводка, а рядом кто-то страшно кричит. Как страшно умеют кричать люди…
А утром началась учеба. Маркизу дали понюхать какой-то платок, он нанюхался и пошел по следу, но то ли от волнения, то ли оттого, что собака все забыла, первое занятие было неудачным, след не был проработан. Никаких обидных для себя слов Маркиз не услышал, но он знал, что у него ничего не вышло, и очень страдал. И на следующий день он не сумел проработать след, и на третий тоже. И начальник заставы сказал с сожалением:
– Придется списывать.
Но Володя Примаков, проводник Маркиза, молодой паренек из Вологды, отращивающий себе гвардейские усы, взмолился, и Маркизу устроили учебный день.
Он очень старался. Он шел и шел на запах, не давая ему исчезнуть, он ненавидел этот запах и искал.
– След, Маркиз, след!
И вдруг этот запах оказался совсем близко. Какой-то человек в ватнике с длинными толстыми рукавами, едва Маркиз учуял его, побежал. Но нет, такого не бывает, собаки бегают быстрей. И хотя этот человек был очень хитрый и петлял, но Маркиз все летел и летел за ним и наконец, спружинив тело, бросился и стал терзать ватник. А сзади бежал Володя Примаков и кричал не команду, а простые человеческие слова:
– Молодец, Маркиз, молодец!
Но Маркиз продолжал терзать ватник. Это он был виноват в трехдневных унижениях Маркиза, и не только в этом, но и во многих других бедах, и в том, что уже никогда не повторится лужайка с мальчиком-хозяином, и в том, что они мерзли и голодали вместе с Олегом Михайловым в траншейной нише, и в том, что у него в лапе сидит кусочек железа.
Его еле оторвали от солдата, который играл роль нарушителя, и проводник, докладывая начальнику заставы, сказал:
– Ну злющий, черт, с таким не пропадешь!
Да, в этот день и Маркиз точно так же оценивал события. С ним не пропадешь. Он знает, как надо поступать с врагами и как с друзьями. На это дело у него собачий нюх.
Я ушел с заставы поздно вечером. Володя взялся меня проводить. Маркиз спал. Мы постояли немного около него, и я заметил, что он несколько раз вздрогнул во сне.
– Неспокойно спит, – сказал мне Володя. – А надо бы ночь хорошо отдыхать. Сон для собаки первое дело…
Больше я не видел Маркиза. Знаю только, что он еще долго служил на границе, и у него было большое потомство.
1967
