Текст книги "Почти вся жизнь"
Автор книги: Александр Розен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 41 страниц)
Глава пятая
Ноябрь прошел так быстро, что Ларин, перевернув листок старого, третий год служившего календаря, покачал головой:
– Что же это? Неужели весь ноябрь отмахали?
– Удивляться нечему, – отвечал Макарьев. – За месяц ни на минуту не присели. Вот времени и не увидели. Хуже, чем в бою, – прибавил он, засмеявшись.
Был первый час ночи. С рассветом начинались большие учения дивизии, подводящие итог тому, что сделано за месяц. Полк уже вышел из Кириков и расположился на местах, отведенных командованием под район учений. За ночь Ларин и Макарьев должны были побывать на всех батареях.
У штаба дивизиона стоял ездовой, с трудом сдерживая замерзших лошадей. Обойти все батареи пешком за одну ночь им бы не успеть: грязи было по колено, да и стояли они не кучно.
Баян, гнедой жеребец, как только Ларин подошел, ткнулся ему мордой в грудь. Ларин дал лошади кусок сахару.
– Не одобряю, – сказал Макарьев, легко, без помощи вскочив на своего пегого Витязя. – Не одобряю. Зря балуешь лошадь, потом – да, можно, а сейчас ему надо работать.
Макарьев до войны служил в кавалерии, понимал в лошадях и любил их.
– Ты много о себе мнишь, – сказал Ларин, нащупывая стремя ногой. – Десять лет назад тебе доверяли чистить лошадей, а ты до сих пор мнишь о себе как о лихом наезднике. – Он засмеялся и тронул лошадь.
Макарьев не понял шутки.
– Нет, – сказал он, – я был парторгом эскадрона. Тогда парторги были освобожденные. Но я изучал конное дело. Ты не знаешь кавалеристов. Если только политика, в два счета засмеют.
«Засмеют и артиллеристы, да еще как», – подумал Ларин. Он вспомнил, как Макарьев впервые пришел в полк. Батя, любивший пошутить над «приписниками», спросил:
– Разницу между пушкой и гаубицей представляете?
– Разрешите доложить?
Батя кивнул головой, и Макарьев отвечал точно и по всем правилам устава.
– Ну, ну… молодец, – сказал Батя.
В тот же день Макарьев попросил у Ларина «Правила стрельбы», работал самостоятельно, делая записи в большой кожаной тетради. Через месяц (было это уже под Невской Дубровкой) попросил:
– Дайте задачу на сострел веера.
Ларин выбрал задачу полегче. Макарьев взглянул и, не поднимая глаз, сказал:
– Можно и посложнее.
Занимался Макарьев и огневой службой. На замечание Ларина, что отдых – вещь полезная, нельзя себя сна лишать, Макарьев отвечал:
– С коммунистов-то я спрашиваю, а себя пожалею?
Больше Ларин с ним об отдыхе не разговаривал.
Ночь была темная. Лошади шли не быстро. Проехало несколько машин, обдав Ларина и Макарьева холодной грязью.
– Из штаба фронта, – сказал Ларин. – Начальство…
Свернули на узкую тропочку и сразу же услышали окрик:
– Стой! Кто идет?
– Командир дивизиона, – сказал Ларин. – А ну-ка, друг, подержи лошадь, я слезу.
– Правильный первого орудия Рудаков, – отрапортовал боец.
– Зови командира взвода, – приказал Макарьев и соскочил с лошади. Ларин услышал, как Витязь захрустел сахаром.
Осмотрели маскировку орудия. Ларин похвалил Новикова. Похвалил и вновь построенную землянку.
– Это все бойцы, – говорил Новиков. – Замечательные люди. Не боятся работы. Любят работу.
– Так, так… – соглашался Ларин.
Несмотря на то что Николай искренне хвалил своих людей, Ларин уловил в его голосе чужие нотки. Кому-то Николай подражал, рассказывая о «своих замечательных людях». А может быть, и не подражал, а просто слышал, что опытный офицер в присутствии начальства всегда хвалит своих бойцов. И Ларин мысленно улыбнулся: так не шла Николаю эта солидность.
Вошел Вашугин, попросил у Ларина разрешения обратиться к товарищу младшему лейтенанту и что-то сказал Новикову. Ларин видел, как на лице Николая появилось выражение страдания. Он видел также, что Николай борется с этим выражением, вероятно не желая показать перед Лариным свое чувство.
– Что у вас там случилось? – спросил Ларин.
Вашугин незаметно вышел. Новиков молчал.
– Для чего приходил Вашугин?
– Спрашивал, нет ли где куска материи, – ответил Новиков, но было видно, что ему очень не хочется отвечать на вопросы Ларина.
– Для чего материя? Что за загадки?
– Товарищ капитан, разрешите, я доложу вам. Это не имеет отношения к службе. У заряжающего первого орудия Родионова снарядом убило семью в Ленинграде. Он вчера получил письмо… Жена и дочь…
– И вы мне только сейчас об этом докладываете? – спросил Ларин. – Почему же вы раньше не доложили?
– Товарищ капитан… Это ужасное несчастье, но я не знал…
– Ну… Доканчивайте. Ну же! – сказал Ларин, едва сдерживая себя.
– Я не знал, что следует доложить, – сказал Новиков, со страхом глядя на Ларина. – На утро назначено учение…
– Макарьев, – громко позвал Ларин, открыв дверь.
Вошел Макарьев, и Ларин заговорил быстро, комкая слова от все возраставшего негодования.
– Вот, товарищ Макарьев, полюбуйтесь на товарища младшего лейтенанта. У него в орудийном расчете несчастье, а он с улыбочкой встречает командира дивизиона.
Новиков молчал. Он и должен был молчать, так как говорил командир дивизиона, но сейчас это еще больше раздражало Ларина.
– Здесь армия, молодой человек! – крикнул Ларин. – И вы обязаны, понимаете, обязаны делать то, что положено офицеру. Тут все ваши благие намерения к чертям! Исполнять надо. Нет, ты понимаешь, – обратился он к Макарьеву, – для него это несчастье «не имеет никакого отношения к его службе».
– Все дело в том, – сказал Макарьев, спокойно обращаясь к Новикову, – что вы отнеслись к этому несчастью, как к совершенно обычному в условиях Ленинграда. Действительно, в Ленинграде ежедневно гибнут люди. Но разве можно притерпеться к этому нам, военным? Да к тому же погибла семья вашего подчиненного. Вы об этом подумали?
– Нет, чего там, – сказал Ларин, махнув рукой. – Я наложу строгое взыскание. Явитесь к командиру батареи. – И он быстро вышел из землянки. Макарьев за ним.
– Я еще здесь побуду, – сказал Ларин. – А потом проеду по другим батареям. А ты сообщи командиру полка и замполиту.
Макарьев быстро прыгнул в седло и исчез в темноте.
– Где ваш расчет обретается? – спросил Ларин Вашугина. – Ну-ка покажите.
Они вошли в землянку, освещенную сильным карбидным фонарем. Ларин сразу же заметил бойца, ради которого он и остался на батарее. Родионов сидел на нарах и что-то писал. По тому, как другие бойцы вели себя, то есть разговаривали негромко, стараясь не мешать пишущему, Ларин понял, что это и есть Родионов. Ларин поздоровался с ним, и Родионов сказал:
– Матери пишу, товарищ капитан. В Калининскую область. Не моя мать, жены, – добавил он. – Вот написал, – он взял письмо и прочел вслух: – «Извещает ваш зять Яков Иванович Родионов, что ваша дочь Мария и внучка Лида погибли в городе Ленинграде, о чем сегодня получил известие». Не знаю, товарищ капитан, что еще написать?
«У него шок, – подумал Ларин. – Он еще не понимает, что случилось».
– Может быть, хотите съездить в Ленинград? – спросил он Родионова. – Я немедленно свяжусь с командиром полка и все устрою.
– Нет, не хочу, – сказал Родионов твердо. – Я и похоронить-то их как следует не могу. Мне соседка написала: ничего от них не осталось. У нас окна на двор, товарищ капитан, а он со двора влетел и разорвался. Нет, я лучше здесь буду. На службе легче. Вам спасибо, товарищ капитан. Вы все оставили, ко мне пришли. Я как письмо получил, так от меня младший лейтенант Новиков не отходит. Вот вы приехали, он вас встречать побежал, а то все около меня сидит, кормить меня принимался, как малого ребенка. Это, я вижу, все от сочувствия. У него, товарищ капитан, в Ленинграде своя семья: мать и сестренка. И они тоже каждый миг пострадать могут.
– Душу рвет, – сказал кто-то из дальнего угла.
– Я вот что хотел спросить, – продолжал Родионов все тем же размеренным тоном, – когда, товарищ капитан, воевать будем?
(Какое было бы счастье ответить Родионову: «Вот за тем оврагом фашисты. Вперед!»)
– Воевать мы будем скоро, – сказал Ларин. – Я не командующий фронтом и не могу объявить день. Но на этот раз мы немцев прогоним.
– Третий год пошел, все говорят – прогоним, а отогнать не можем, – сказал все тот же голос из темного угла.
Ларин хотел ответить, но Родионов перебил:
– Нет, сейчас сделаем. Я это здесь чувствую. – Он постучал кулаком по груди, и это было его первое и последнее движение за весь разговор. – Надо сделать. – Он помолчал немного. – Надо сделать квит.
Дверь в землянку отворилась, вошел Новиков. В руках у него был кусок красной материи.
– Заходите, товарищ младший лейтенант, – сказал Родионов. – Правду вам скажу, мне с вами полегче будет.
Ларин взглянул на Новикова. Тот стоял в нерешительности. Его лицо было исполнено такого желания помочь Родионову, что Ларин, забыв о своем недавнем возмущении, спросил:
– Что это у вас, товарищ Новиков, в руках?
– А мы на этой материи лозунг напишем, – вместо Новикова ответил Вашугин.
– Лозунг?
– Напишем: «Отомстим за смерть семьи заряжающего Родионова». Верно я говорю, Родионов?
– Верно, – сказал Родионов.
Простившись с Родионовым, Ларин вскочил на коня и поскакал во вторую батарею. Шел снег. Мокрые хлопья слепили глаза. Вскоре он поравнялся с группой бойцов, едва заметных в ночной осенней мути.
– С какой батареи? – крикнул Ларин, придержав Баяна.
– С «девятки».
«Не мой народ», – подумал Ларин и хотел уже снова пустить Баяна, но один из бойцов подошел вплотную и спросил:
– Товарищ командир, расположение первого дивизиона не знаете?
– На что вам первый дивизион?
– А мы с «девятки» делегатами. На митинг.
– Я командир первого дивизиона, – сказал Ларин. – Какой митинг? Вы чего-то путаете…
– Нет, мы не путаем. Нам из штаба полка сообщили, что у вас боец пострадал. Верно? Все его семейство в Ленинграде погибло?
– Да, так, – сказал Ларин.
– Так мы не путаем. Как пройти, товарищ командир дивизиона, не знаю вашего звания?
– Вам на КП приказали явиться?
– На КП.
– Держитесь за мной, – сказал Ларин и повернул коня.
На командном пункте дивизиона уже были собраны бойцы со всех батарей. Они стояли кольцом вокруг площадки, освещенной фарами двух грузовых машин. На эту световую площадку выходили ораторы. Было видно, как медленно падает снег на их фуражки и шапки и вдруг исчезает, словно растворившись в электрических лучах.
Выступал боец, который только что спрашивал у Ларина дорогу. Он говорил горячо, сильно жестикулируя.
– Горе товарища Ларионова – это наше горе, – сказал он.
Кто-то крикнул:
– Не Ларионова, а Родионова!
– Все равно, – громко крикнул выступающий, – пусть Родионова! Все равно не потерпим. У меня тоже семья в городе Ленинграде, – сказал он тихо и вошел в темный и тесный круг бойцов.
– Верно! – крикнул чей-то злой голос.
Этот ночной митинг глубоко взволновал Ларина, и он считал правильным, что командир полка разрешил митинг, не боясь, что люди устанут накануне боевых учений.
Остаток ночи Ларин провел вместе с командирами батарей. Казалось, что все уже давно выверено и налажено и что нет никаких сомнений в том, что дивизион, как только придет час, будет работать, как послушный механизм, и что больше не о чем хлопотать. Но опытный офицер знает, что самая тщательная пригнанность всех частей механизма еще недостаточна для успеха дела. Если люди будут только повторять то, чему их учили начальники, если они не дерзнут на большее, чем то, что они уже умеют, дело не будет завершено успехом.
Это «чуть большее», которое решает дело, иначе называют вдохновением. Оно появляется лишь в том случае, когда человек не только поверил идее, в нем воспитанной, но и воодушевлен ею.
Ларин это хорошо знал. Вот почему, несмотря на то, что людям была до тонкости известна задача, он продолжал разговаривать с ними или просто всматривался в их лица, словно искал в них то внутреннее волнение, которое объединяет воюющих людей, и у одного находил, а другому пытался передать частицу своего собственного.
Начинался рассвет. Видно было, как медленно поднимается солнце в мутной пелене тумана и снега. Потом вдруг снег перестал падать. Ларин обрадовался солнечному утру. Тут ему Макарьев навстречу.
– Ты будь на огневых, – крикнул Ларин, – я на НП поскачу!
На НП его ждал Богданов, Ларин посмотрел на его озабоченное лицо и вдруг улыбнулся:
– Ну что, старшина? Опять что-нибудь случилось?
Богданов зашептал:
– Противник маскирует тяжелую батарею в искусственном лесу. С переднего края наблюдаем – лес я лес, и ничего, кроме леса. Я говорю: нет, что-то мне очень странно. Я лучше без трубы посмотрю. Смотрю невооруженным глазом. Вот видите, товарищ капитан, те сосенки? – Ларин взял бинокль. – Наблюдайте тихонько. Не сосенки, а только хитрость. Понатыкали муляж. Муляж – и только, – с удовольствием повторил Богданов иностранное слово.
– Верно, – сказал Ларин. – Этот лесок не зря сделан. Видимо, он скрывает там батарею.
– Так точно, – повторил Богданов.
Ларин быстро сделал расчет и велел Семушкину передать воробьевской батарее координаты цели.
В это время Ларин заметил приближавшихся к нему людей. В одном из них он еще издали узнал командира полка – высокий Макеев никогда не сутулился, и это делало его походку несколько напряженной. Спутник Макеева в плащ-палатке не был знаком Ларину. Вся группа подошла к ларинскому блиндажу. Ларин хотел доложить командиру полка, но в это время его спутник скинул плащ-палатку, и Ларин увидел незнакомого генерала.
Ожидая, что начальство пройдет вдоль фронта, Ларин встал у входа в свой блиндаж. Генерал улыбнулся:
– Мы к вам в гости, капитан, не возражаете?
Ларин быстро уступил ему дорогу. Приятное волнение охватило его. Наблюдательный пункт командира полка, на котором будет находиться и генерал, перенесен сюда, на НП командира дивизиона!
Через несколько минут учение началось. Макеев сразу же соединился с дивизионами по телефону и по рации, которую развернули бойцы взвода управления. Генерал, сев за стереотрубу, сказал:
– Хороший обзор.
– Тут есть очень интересные вещи, товарищ генерал, – сказал Ларин. – Возьмите влево ноль-семьдесят, товарищ генерал. Видите лесок? Настоящий лесок, не правда ли? Но это искусственный лес. Я полагаю, что там противник. («Это данные Богданова, – подумал Ларин, – и надо было бы назвать его фамилию. Но, в сущности, не это сейчас важно…»)
– Так вы разгадали? – спросил генерал, не отрываясь от трубы. – Я эту ловушку сам планировал.
– Я дал команду подавить цель, – сказал Ларин как можно равнодушнее. Он чуть повернулся и сразу же встретился с взглядом командира полка. Ему показалось, что Макеев смотрит на него неодобрительно.
– Я, товарищ генерал, планировал огонь с тем расчетом… – И Ларин продолжал приготовленную фразу, все время чувствуя на себе взгляд Макеева.
– И совершенно правильно поступили, – сказал генерал, когда Ларин кончил говорить.
Ларин покраснел от этой похвалы.
– Разрешите узнать, товарищ подполковник, – обратился он к Макееву, сдерживая охватившую его веселость. – Не будет ли ваших приказаний?
– Новых приказаний в настоящее время у меня нет, – сказал Макеев.
«Сухарь, – подумал Ларин. – Впрочем, сейчас старший здесь генерал, а он мной доволен».
– Полк хорошо провел подготовку, – продолжал генерал, обращаясь к Макееву. – Можно не сомневаться в результатах, если только стрелковые подразделения не подведут.
– Слушаю, товарищ генерал, – ответил Макеев.
«Даже спасибо не сказал генералу», – мысленно продолжал Ларин осуждать Макеева.
– Смелее поддерживайте пехоту, – говорил тем временем по телефону Петунину командир полка. – На вашем фланге оба батальона имеют успех. Энергичнее поддерживайте.
В центре, который поддерживал ларинский дивизион, движение пехоты было менее эффективно.
– Огонь по лесу! – скомандовал Макеев Ларину.
– Я, товарищ подполковник, уже приказал орудиям подавить батарею, – сказал Ларин.
– Не подавить батарею, а разбить дзот, – заметил Макеев.
– Да, да, – подтвердил генерал, – я приказал маскировать в лесу дзот.
Ларин бросился к телефону, нажав рычажок, крикнул позывные первой батареи.
Линия не отвечала.
– Семушкин! – крикнул Ларин.
– На линии Семушкин, товарищ капитан, порыв ищет, – откликнулся Богданов.
– Связист, товарищ генерал, золотой человек, – объяснил Ларин, стараясь быть как можно более непринужденным и потому говоря несвойственным ему тоном. – Случайно не получил Героя.
– Центр отстает, – не слушая Ларина, сказал генерал недовольно. – Надо помочь.
– Слушаюсь, – ответил Макеев и тотчас же стал передавать приказание.
– Связистов на линию! – крикнул Ларин. «Это мне-то помогать, – думал он, – и все из-за того, что Семушкин не может найти порыв». И хотя это было совершенно обычное дело, когда один дивизион помогал другому, и хотя сам Ларин в бою не раз просил о такой помощи, он сейчас, в присутствии генерала, в момент, когда ему хотелось показать, на что способен его дивизион, считал эту помощь необыкновенно унизительной.
Он не выпускал из рук телефонную трубку. Линия все еще не работала. «Послать Богданова», – решил он, но не успел приказать. Метрах в трехстах позади НП он увидел ЗИС с пушкой на прицепе. Несколько человек быстро отцепили пушку и поволокли ее по направлению к условному переднему краю.
Ларин выскочил из блиндажика и увидел Новикова, который вместе с другими тащил пушку и что-то кричал. Какую-то долю секунды Ларин не понимал, что здесь происходит; наконец он понял, глубоко и шумно вздохнул. Если бы не присутствие генерала и командира полка, он тоже помог бы орудию Новикова стать на прямую наводку. Но теперь Ларин вместе с генералом и командиром полка лишь смотрел, как Новиков и его бойцы устанавливают орудие. Послышалась команда, и орудие ударило по замаскированному дзоту.
– После стрельбы – командира орудия ко мне, – сказал генерал Ларину. – Красиво сделано, Макеев, а? – обратился он к командиру полка.
– Полагаю, что дзот теперь разбит, – отвечал Макеев спокойно.
Лицо генерала выражало полное удовлетворение. Макеев молча смотрел на расчет, стрелявший прямой наводкой, и его рука отбивала такт на телефонном аппарате. Разжав губы он крикнул:
– Отстреляли – в укрытие!
– Сейчас центр выровняется, – сказал генерал, – что и требовалось доказать.
Когда Новиков вошел в блиндаж, генерал кивнул ему головой:
– Хорошо стреляли!
– Служу Советскому Союзу, – как-то растерянно проговорил Новиков.
– Что вас заставило принять решение стрелять прямой наводкой? – спросил Макеев.
– Перед боем получил приказ разбить замаскированную батарею противника.
– Дзот, – поправил Макеев.
– Так точно, дзот… С закрытых позиций это не удавалось, – говорил Новиков, словно в чем-то оправдываясь.
– Давно служите? – спросил генерал.
– Я… я еще не служу, – запинаясь, сказал Новиков. Лицо его густо покраснело.
На лице генерала выразилось полное недоумение. Ларин вмешался:
– Извините, товарищ генерал, это оговорка. Младший лейтенант Новиков служит в армии восемь месяцев. Шесть месяцев в школе младших лейтенантов и два месяца в нашем полку. Он хотел сказать, что еще не участвовал в боях.
Генерал покачал головой, но ничего не сказал. Ему было смешно, и Ларин видел, что он едва удерживается от смеха.
– Оговорка, которая заслуживает порицания, – сказал Макеев.
– Нет, нет, – сказал генерал, – то есть да, конечно, заслуживает порицания, но я прошу учесть, что младший лейтенант проявил инициативу в бою.
– Слушаю, товарищ генерал, – сказал командир полка.
«Противник» отступал. Пехота, поддерживаемая огнем полка, наступала стремительно. Ларин тоже шел вперед, иногда припадая к земле, и, соединяясь с командирами батарей, руководил огнем. Связь теперь работала хорошо, но Семушкин все еще не появлялся на НП, и Ларин спросил о нем Богданова.
– «Убит» наш Семушкин, – сказал Богданов. – Такая шляпа! – прибавил он раздраженно. – Шукал, шукал по полю, ну, а тут посредник.
Ларин негромко выругался.
Наконец они достигли рубежа, на котором приказано было закончить учения.
Тяжелый шар солнца снижался, трогая огнем орудия. Потом огонь по стволам медленно спустился на землю.
Генералу подали машину. Вместе с ним на разбор учений уехал Макеев.
Появилась кухня с обедом. Забренчали котелки. Обедали весело, обмениваясь впечатлениями интересного дня. Но Ларин не принимал участия в общем разговоре.
«Что же плохого случилось?» – спрашивал себя Ларин. «Ничего не случилось, – отвечал ему чей-то спокойный, хорошо натренированный голос. – Твой дивизион отлично стрелял. Там, на исходном рубеже, была, правда, заминка – этот замаскированный дзот не был вовремя разрушен. Но в этом никто, собственно, не виноват. А то, что связь была нарушена, – так ведь Семушкин был условно убит. Новиков потом все выровнял. На то и бой. Здесь не все идет гладко…»
«Почему же, почему же я не чувствую себя счастливым?»– спрашивал себя Ларин. «Потому что, – отвечал ему другой голос, – потому что ты помнишь свое поведение там, на исходных позициях, и оно тебе очень не нравится. Это поведение, разумеется, не нарушило хода учения, но оно могло все нарушить, потому что, если все люди заняты большим и сложным делом, а одни человек любуется собой и смотрит на общее дело как на выгодный для себя фон, он обязательно повредит делу, которое, как ему кажется, он очень любит».
«И этот человек – я!..» – с ужасом подумал Ларин, вспоминая, как он хотел с выгодой для себя показаться генералу.
Глубокой ночью приехал Макеев и сразу же приказал командирам дивизионов и батарей явиться к нему.
– Командующий недоволен нашей дивизией, – сказал Макеев. Морщины на его лице обозначились так резко, что, казалось, еще немного – и они проткнут щеки. – Почему мы остановились на этом рубеже и заняли оборону? Почему не преследуем противника, даем ему время опомниться? Боевая задача – гнать противника, добить его. Наступление продолжается. – И он своим «вежливым» голосом стал отдавать приказания.
Все снова пришло в движение. Но Ларин еще не отходил от Макеева, словно ожидая какого-то лично к нему относящегося приказа.
– Действуйте, Ларин, – сказал Макеев. – Все остальное выкиньте сейчас из головы. Для будущего учтите то, что было сегодня на учениях…
– Товарищ подполковник! – сказал Ларин, еще не веря, что командир полка отвечает ему на его мысли.
– Я считаю, – сказал Макеев твердо, – что военный человек должен быть честолюбивым. Но я считаю также, что бывают времена, когда этим можно пренебречь. Мелким честолюбием пренебречь, а от большого отказаться.
