Текст книги "Почти вся жизнь"
Автор книги: Александр Розен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 41 страниц)
Крупенин прочел Валино заявление и поморщился: он не любил, когда из его отдела уходили люди, к тому же специалисты, да еще молодые, да еще без всяких, видимо, к тому оснований.
«По семейным обстоятельствам» – было сказано в заявлении. Какие там у нее семейные обстоятельства? Обиделась и ничего больше. А он-то считал ее неглупой девушкой.
– Месяц отпуска вам хватит? – спросил Валю Крупенин.
– Мне отпуск не полагается, да я и не устала, – ответила Валя. – Я…
– Хорошо, хорошо, – сказал Крупенин, – разберемся.
Дней десять он избегал всяких разговоров на эту тему, а при встречах с Валей отшучивался: «На критику не обижаются, пора бы запомнить», «Ничего, ничего, рассосется…»
Но Валя продолжала настаивать, и Крупенин сказал:
– Приходите завтра к трем, поговорим.
Но весь следующий день он пробыл на строительстве котельной, и о Вале вспомнил только к вечеру.
– Вызовите Рожкову на утро, – сказал он секретарше и снова, без всякого злого умысла, опоздал. Разговор с Валей ему пришлось начать с извинений.
– Я ко всему этому давно привыкла, – хмуро сказала Валя.
– Ну, вот видите, у вас претензии, – заметил Крупенин, – а вы пишете «по семейным обстоятельствам».
– Я пишу так, как есть на самом деле. Муж работает в Ленинграде, а я здесь…
– Об этом надо было раньше подумать. Вы ведь не вчера замуж вышли?
Валя почувствовала, что покраснела:
– Нет…
– Что это вы так со мной разговариваете? – недовольно спросил Крупенин. – «Да», «нет»… Что вы против меня имеете? Не понравилось, что я вас на людях критиковал? Грубовато? Мы, строители, вообще народ грубоватый…
– Вы меня не критиковали, – сказала Валя все так же хмуро. – Я вас критиковала.
Крупенин хмыкнул:
– Значит, это не вы, а я нетерпим к критике?
– У нас с вами разные точки зрения: вы считаете, что зеленое строительство имеет серьезные успехи, а я считаю, что почти ничего не сделано.
– Вы, кажется, член партии?
– Нет…
– И не комсомолка?
– Нет…
– Так, так… Я вам должен со всей решительностью сказать, что ваша точка зрения политически ошибочна.
– Политически?!
– Конечно. Кричать на всех перекрестках: «ничего нет», «ничего не сделано»… Кому это выгодно? Вы об этом подумайте. Что же касается вашего заявления… – Он сделал паузу, и Валя почувствовала, как по ее спине пробежал неприятный холодок.
«Он меня не отпустит, – подумала Валя. – Что же мне тогда делать?»
– Что же касается вашего заявления… – повторил Крупенин, и Валя подумала: «А что, если он меня отпустит, что тогда?»
– Прежде всего, – сказал Крупенин, – вы напишите все поподробней. Относительно мужа и так далее, надо вам все уточнить.
Валя пришла домой взволнованная разговором, а главное тем, что решения все еще нет. Хуже всего неопределенность. Борис ее успокоил:
– Твой Крупенин – личность не очень сложная. Просто он не хочет, чтобы твой уход стал козырем против него.
– А я бы этого очень хотела…
– «Уймитесь, волнения страсти…» В тот момент, когда ты сядешь в поезд, ты об этом Крупенине начисто забудешь. А раз так, то «кесарю – кесарево», – напиши заявление с точным перечислением всех семейных бед и обид.
«Как у него все ясно и просто, – думала Валя о Борисе. – Вот бы мне так». Она вспомнила, как ждала ответа Крупенина и боялась и того и другого решения. Борису она об этом не рассказала, заранее зная, что он скажет на это: «Психоложество», «Достоевщина» или что-нибудь в этом духе.
«Действительно, какая-то чертовщина…» – думала Валя. Весь вечер она трудилась над заявлением, и все-таки у нее ничего не получилось.
– Хоть бы помог! – взмолилась она наконец.
– «Все тот же сон…» – пропел Борис, – бедному киночернецу не дают отдохнуть после трудов праведных. «Подай костыль». Что у тебя там не ладится?
Валя подала ему целую груду мелко исписанных бумажек. Борис прочел и покачал головой:
– Леди Гамлет зеленого строительства! Нет, дорогая супруга, решительно ничего не годится!..
Борис трудился добросовестно. Валя сидела на низенькой табуретке и внимательно смотрела на его нахмуренное лицо.
– Милый… милый… хороший мой, – тихо говорила Валя, так тихо, чтобы Борис не мог услышать. – И знает больше, чем я, и лучше меня, а без затей… И эту морщинку тоже люблю, и вот эту тоже…
– Ну вот, все, – сказал Борис, – читаю: «Прошу освободить меня» с такого-то числа от такой-то должности, как она там называется, – перехожу к сути дела: «Я замужем, перед моим отъездом на стройку у меня были основания полагать…» Полагать – это слово, которое крупенины очень любят… «полагать, что мой муж будет часто приезжать сюда по служебным делам. Однако…» Однако – слово тоже любимое… «Однако в связи с тем, что мой муж перешел на стационарную работу, такие приезды совершенно невозможны. Между тем… Между тем я люблю своего мужа, хочу нормальной совместной жизни, а в будущем и ребенка…»
Но Валя не дала ему закончить. Она вырвала у неге, из рук заявление и разорвала.
– Ты что, сдурела? – спросил Борис. – Слушай, Валентина, мне это совсем не нравится.
– Как же ты можешь, – говорила Валя взволнованно. – Как же ты мог самое наше дорогое… и о ребенке… Крупенину… чтобы читал и ухмылялся…
– Что за ерунда, – сказал Борис. – Крупенин, Крупенин… Да кто тебе Крупенин? Самый обыкновенный чинуша, которому другой чинуша может сказать когда-нибудь: почему это вы отпустили молодого, способного, подающего надежды специалиста?
– И ты, хочешь, чтобы они читали о том, что я… что ты…
– Психоложество, – сказал Борис, махнув рукой, – и вообще, делай как хочешь.
Он надел пыльник, шляпу с сеткой от комаров и ушел, сердито буркнув: «Буду в, гостинице».
Валя весь вечер провела одна. Хотела пойти к Лене, раздумала. Лена сразу догадается, что между ними что-то произошло. А признаться в этом Вале не хотелось. И потом, ей было неприятно, что Борис пообещал посмотреть Ленины ясли и так до сих пор и не собрался. Валя несколько раз напоминала ему о его обещании.
– Там есть специальная комната для ползунков. Ну, в общем, они еще не умеют ходить, а только ползают…
– Тысячу и один раз мы уже это снимали, – ответил ей Борис, – и врача твоего, и диетсестру. Все известно…
Это дело, конечно, Бориса – снимать или не снимать, а вот зайти к Лене надо было.
«Нужно нам поговорить, – думала Валя. – Обязательно нужно поговорить. Может быть, поспорим, поссоримся, но это не страшно».
Но тут Валя вспомнила своих старых знакомых по Ленинграду – Геню и Мусю Макаровых, и как Борис постоянно над ними подтрунивал, и именно за то, что они постоянно спорили друг с другом. Борис сочинил и препотешно разыгрывал целую пьеску.
– На сцене некоторое время совершенно темно, – рассказывал Борис, – слышен сильный звук поцелуя. Голос: «Мой друг, ты меня любишь?» Женский голос: «Обожаю»! Мужской голос: «Ты видела в Акдраме „Синее море“»? Женский голос: «Видела, мой дорогой». Мужской голос: «Тебе нравится, моя обожаемая?» Женский голос: «Нет, мне совсем не нравится». Мужской голос: «Тебе не нравится этот сверкающий шедевр?» Слышен сильный звук падающей мебели.
Валя, улыбаясь, вспомнила, как мило дурачился Борис и как это нравилось ей. Смешной он все-таки, Борис. Вот Валя не умеет так легко и просто шутить. «Какая-то я тяжеловесная», – думала она о себе.
Борис пришел, когда уже совсем стемнело. Не зажигая света, он взял стул и сел рядом с Валей.
– Послушай, Валюшка… Я был не прав. – В темноте он нашел ее руку. – Побранились, и будет. А в общем-то я говорил с нашим администратором. Он у нас законник. И он говорит, что ни к чему все эти подробности. Указать факты – и обязаны отпустить…
– Хорошо, хорошо, – быстро сказала Валя, боясь, что он снова заговорит о заявлении и они поссорятся. – Ну, как ты? Отдохнул немного?
– Да состряпали маленькую пулечку и разошлись. – Борис засмеялся. – Еще немного – и придет густой провинциальный быток. Ну, скоро конец, материал отправляем с оказией в студию, там проявят, и в понедельник уже обратно. Хотим показать здешнему начальству до монтажа. Мы иногда это практикуем. Будет там и для тебя сюрприз.
Валя погладила его руку.
– Знаешь, кого я вспомнила? Мусю и Геню…
– А! «Некоторое время на сцене совершенно темно…» И что же?
– Да нет… Так, ничего… Просто не хочу ни о чем разговаривать… А за то, что я разревелась, ты больше не сердишься?
– Конечно нет, – сказал Борис великодушно. – Ты только не разревись, когда будешь разговаривать с Круп… Ну, хорошо, хорошо, молчу…
4Крупенин отдал наконец Вале заявление с надписью: «Согласен. В приказ». Подписано заявление было еще неделю назад, и Валя подумала: «Зря я эту неделю переживала…»
Сунув копию в свой портфель, Крупенин спросил по-доброму:
– Ну что? Скорей на телеграф? Молнируете: «Лечу крыльях любви»? Хоть бы спасибо сказала! Что за молодежь такая!
– Спасибо, товарищ Крупенин.
– Что за молодежь, что за молодежь, – смеясь, повторил Крупенин. – А еще неделя пройдет, и вообще забудете, как этот товарищ Крупенин выглядит. Что, не верно я говорю? Дескать, был такой откомхозовский деятель, во главу угла, так сказать, санузлы ставил, резеде предпочитал. Ну, ладно, ладно, я вам больше не начальство, нечего меня глазами сверлить. Что я, разницу не понимаю? Я в Ленинграде в сороковом году девять месяцев прожил. Идешь по Невскому и чувствуешь себя этаким лордом-милордом. И все наше здешнее житьишко-бытьишко, с «Медного всадника» если взглянуть, так, попросту сказать, микрожизнь. У меня оттуда недавно шурин приехал. Говорит, там такое кафе на Невском, белые медведи из фарфора, и теде, и тепе… Верно?
– Да, есть…
– Завидую, ей-богу, завидую, – сказал Крупенин, И Валя подумала, что впервые Крупенин разговаривает с ней с такой искренней доброжелательностью.
Они вместе вышли из управления. Крупенин предложил:
– Садитесь в машину, подвезу. Вам куда?
– В клуб…
– В клуб? И я туда же. На просмотр киножурнала? – Он взглянул на часы. – Давайте тогда поторопимся. Давай, давай, Леша, – сказал он шоферу, – опаздываем.
В машине Крупенин, сидя рядом с шофером и полуобернувшись к Вале, продолжал разговор все в том же бойком, неслужебном тоне:
– Этот, как его… ну, по-ихнему, кинооператор… уговорил меня, – дескать, надо посмотреть, проверить на знающих людях, а то еще может конфуз получиться. Ох, не люблю я эту шатию-братию.
– Вот как? – вырвалось у Вали.
– Прилипчивы очень. Прошу, пожалуйста, и нежданно-негаданно твоя физиономия с экрана улыбается.
– Я не понимаю, как так можно говорить? – возмутилась Валя. – Ведь это же искусство!
– Э-эх, куда хватили, – сказал Крупенин… – Искусство! Это ж кино не художественное…
Валя пожала плечами, отвечать было некогда – машина подъехала к клубу. Когда она вошла в зал, там уже погасили свет и спустили шторы на окнах.
– Внимание, товарищи, сейчас начинаем, – сказал голос Бориса. – Одну минуточку.
– Неполадки в пробирной палатке, – заметил Крупенин, вертясь во все стороны и стараясь разглядеть, кто еще есть в зале…
– Несколько предварительных слов, товарищи, – продолжал голос Бориса. – Мы показываем материал а условиях несколько необычных. Материал не смонтирован, нет звука. Я буду за диктора, чтобы у вас сложилось впечатление о тексте к изображению.
«И как это я могла столько заботиться о себе, о своих делах, – думала Валя, прислушиваясь к чуть взволнованному голосу Бориса. – Сколько надо пережить, – перечувствовать, пока он снимает, и потом, пока в студии проявляют материал, и в этом зале…»
– Начали, – сказал Борис. – На строительстве мощной гидроэлектрической станции развернулись работы по выемке грунта из котлована…
Строительство было снято общими планами с каких-то дальних точек и, по-видимому, сверху, и поначалу Валя не узнала знакомых мест.
Медленно развертывалась грандиозная панорама. Огромные машины казались крохотными, люди были едва видны.
Но вот из общей массы машин выделилась одна. Двадцатиметровая стрела понесла зубчатый ковш прямо в зрительный зал, ковш вздрогнул, врезался в землю и начал наполняться землей…
– Сильно! – сказал кто-то в дальнем углу зала.
Действительно, впечатление было большое. С огромной высоты падал черный поток земли. Земляной холм становился все выше и выше…
Наконец Валя узнала место, где снимал Борис. Это был Птичий остров, и Валя не раз там бывала. Там строилась дамба, а вокруг нее, по генплану, должно было расположиться зеленое кольцо. И как только Валя узнала этот Птичий остров, все вокруг стало домашней, теплей и даже машины стали казаться меньше. Ужасно приятно было узнавать знакомые места.
Пристань…
Пароход идет по новому каналу…
Река перекрыта перемычкой… По насыпи, бесконечной вереницей движутся самосвалы…
Быть может, впервые – за все время Валиной работы на стройке она ощутила, как дорог ей здесь каждый уголок.
Земснаряд… Багерская… Электропульт… Машинное отделение… Фреза рыхлит грунт под водой…
Никогда еще Вале не удавалось даже мысленно охватить так все строительство. Киноаппарат соединял части в одно неразрывное целое, подчеркивал плавное, отбрасывал мелочи…
В сравнении с тем делом, которое сейчас на ее глазах делали все эти экскаваторщики, скреперисты, механики, багеры, электрики, дизелисты, сварщики, в сравнении с их делом ее, Валино, дело представлялось ей совсем небольшим и даже ничтожным. Глядя на экран, Валя спрашивала себя: не был ли в чем-то прав Крупенин? Не много ли возомнила она о своей специальности? Нет, не деревья и не цветы решают здесь…
– Ежедневно со всех концов страны, – негромко говорил Борис, – на стройку поступает новая техника.
Эшелон с универсальными тракторами… Из кабины выглядывает водитель, улыбается…
– С каждым днем благоустраивается город, в котором живут строители.
Универмаг… Красивые ткани… Школа… Девочка отвечает урок… Больница… Кабинет физиотерапии…
– Строители хотят жить не только удобно и культурно, но и красиво…
Бульвар…
Валя даже вздрогнула от неожиданности. И как красиво снято! Яркий солнечный день. Солнечные пятна скользят по стволам деревьев. Переливаются по земле, кажется, что бульвар очень длинен.
– Приятно провести здесь часок-другой после работы…
Бульвар… На скамейке сидит женщина, у ног ее играет смешной малыш… Малыш хочет сорвать цветок с грядки, мать его останавливает…
– В новом городе большое значение придают зеленому строительству, – сказал Борис.
Валя даже не узнала знакомый бульвар, в таком неожиданном ракурсе взял его киноаппарат…
Разные уголки того же бульвара.
Те же грядки табака, высаженные Валей…
– Все больше и больше бульваров, садов и парков появляется в городе, – продолжал Борис.
В разные стороны расходятся зеленые ниточки.
Деревья с бульвара переместились к зданию гостиницы.
Рядом со школой грядки табака.
Цветы и деревья заполнили весь экран.
Валя, широко раскрыв глаза, смотрела на экран. Откуда появились эти незнакомые ей бульвары? Каким образом возникли новые грядки-двойники?
Или, может быть, это по неизвестным ей кинематографическим законам, и называется «искусством оператора»?
Но Вале было решительно все равно, как это называется. Ей было мучительно стыдно. Лучше было бы не смотреть, а встать и уйти, но что-то притягивало ее к этим лживым деревьям и фальшивым грядкам, какой-то внутренний голос приказывал смотреть до конца. И только когда дали свет, она отвернулась от экрана и опустила голову. Ей казалось, что все в зале смотрят сейчас только на нее.
– Прошу вас, товарищи, высказывайтесь, – сказал Борис. – Ваши замечания для нас будут очень ценными.
«Что теперь будет?» – подумала Валя.
Первым выступил начальник управления механизации Воротов, внушительных размеров мужчина лет сорока, чернобородый, краснощекий, зимой и летом ходивший в черной косоворотке и высоких болотных сапогах. Он сказал, что в кино редко бывает, нет времени, и что поэтому критик он никакой, но картина ему понравилась: что хорошо, то хорошо. Здорово техника заснята, убедительно. Есть, конечно, замечания, и Воротов по листочку прочел, какие машины, по его мнению, надо еще доснять.
Затем говорил инженер из отдела основных сооружений Александр Емельянович Евгеньев, которому Валя симпатизировала с первого дня ее жизни на стройке, молодой, в очках, с очень интеллигентным лицом. Он тоже сказал, что в кино бывает редко, но тут же прибавил, что эта картина – большое дело. Неплохо бы наглядно показать, как растет плотина. Нельзя ли использовать мультисъемку? А в общем хорошо, правильно…
Все выступавшие дружно хвалили работу Бориса и сошлись на том, что хорошо было бы продолжить съемку, на что Борис заметил, что метраж есть метраж…
Валя уже больше не пряталась, а прямо смотрела на выступавших. «Как же так? – думала Валя. – Почему же они молчат о той части картины, о которой нельзя молчать? Потому молчат, – отвечала себе она, разглядывая черную бороду Воротова, – что совсем не считают важной эту часть фильма или, вернее сказать, эту часть жизни…» И снова мелькнула неприятная мысль: «А может быть, Крупенин в чем-то был прав?»
Крупенин сидел почти рядом с нею, она взглянула на него и по выражению его лица поняла, что пропустила начало нового выступления и что это новое выступление для нее важно. Выступал человек со смуглым и очень приметным лицом: на левой его щеке было большое родимое пятно, но Валя никак не могла вспомнить, где и когда она его встречала.
– Ничего подобного у нас нет, – говорил в это время выступавший, – я вообще не понимаю, откуда товарищ кинооператор взял столько зелени? Нет ее у нас…
– То есть как это нет? – крикнул Крупенин с места. – Картина документальная!
– Товарищу Крупенину нравится – оно и понятно, – продолжал смуглый, – ведь, судя по картине, получается, что наше ЖКО работает хорошо и строители его работой довольны. А у нас один бульвар! При наших возможностях, при нашей технике пора бы уже перестать им гордиться.
– Правильно! – сказал кто-то в дальнем углу зала.
– Это же документ! – снова крикнул Крупенин.
Краснощекий Воротов громко захохотал:
– Заело Крупенина! А надо бы прислушаться! Верно ведь человек говорит.
– А у них в ЖКО одни только завтраки… – слышала Валя реплики с разных концов зала. – «Город-сад» – это все завтраки… А на самом деле негде воздухом подышать!
Валя теперь не смотрела больше ни на Бориса, ни на Воротова, ни на Крупенина, лицо ее горело, она испытывала чувство бойца, долгое время воевавшего один на один и вдруг получившего неожиданную и верную подмогу.
– Слушай, Крупенин! – крикнул Воротов. – У тебя же в отделе работник по озеленению имеется. Фамилии не помню, хорошенькая такая девушка, беленькая… Надо бы ее расшевелить.
Еще мгновение – и Валя бы встала, но Крупенин как будто уловил Валино движение и опередил ее.
– Была девушка, да вся вышла, – сказал он громко и зло, порылся в портфеле, вынул какую-то бумажку и щелкнул по ней пальцами. – Сбежала от нас девушка, теперь не остановишь!..
5Валя шла быстро. Определенной цели у нее не было, хотелось лишь уйти как можно дальше. Ни о чем определенном она не думала и только ощущала внутри себя какую-то странную давящую пустоту. Иногда, как на экране, мелькало перед ней лицо Крупенина. Из всего того, что было на просмотре, сильнее всего она запомнила лицо Крупенина в тот момент, когда он вынул из портфеля ее заявление. Они сидели почти рядом, и Крупенин не мог не заметить, что Валя ушла. Кажется, он даже что-то сказал ей: «Желаю здравствовать!» или «Будьте здоровы», – он всегда подчеркивал, что не любит путать личные отношения с деловыми.
Валя быстро прошла несколько улиц, бульвар и вышла к обрыву. Здесь кончался город строителей, внизу была река, пристань, у причала стоял пароходик, полный людей. За рекой опускалось солнце, и все предметы выступали необыкновенно отчетливо, словно хотели в последний раз перед закатом напомнить о себе. Вправо, на перемычке, был виден каждый камень. Влево, на землечерпалке, обозначились влажные: железные звенья.
«Может быть, вернуться?» – думала Валя. «Привет! Привет!» – скажет Крупенин, увидев ее, но Валя ничего ему не ответит и попросит слова. Она скажет все о Крупенине, покажет его, каков он на самом деле. Она расскажет, как он отказывал ей в технике и в рабочих. И о «вагоне кислорода». Пусть все знают цену этому бумажному человеку. Крупенин будет ее перебивать, но она «на реплики не отвечает», и Крупенин все ниже и ниже опускает голову. Схватив бороду в кулак, тихо слушает ее Воротов, внимательно и печально смотрит Александр Емельянович Евгеньев. Борис поначалу недовольно морщится, но потом и он увлекается Валиным выступлением.
Но так ли? В самом ли деле опустит свою бритую голову товарищ Крупенин? Всего вернее, что он просто пожмет плечами и спросит: «А почему вы об этом в заявлении не написали? При чем тут муж?» А Воротов громко захохочет и крикнет: «Слушай, Крупенин, отпустил бы ты и меня к жене!» И всем станет весело, а Борис негромко скажет своим товарищам: «Кончилась война Белой и Алой розы, аминь!»
Пока Валя стояла на обрыве, солнце ушло за горизонт. Два облачка с разных концов подошли к этому месту и словно закрыли занавес. Все потемнело. Пароходик погудел и взял влево, чтобы попасть в канал, а Валя опустилась с обрыва и пошла вправо, к перемычке.
На другом берегу реки, который почему-то назывался Птичьим островом, тихо работали землеройные машины. Они стояли в самой глубине скошенного поля, и по жнивью равномерно, как маятники, бродили тени от стрел и ковшей. После шумного зала и громких споров тишина стройки была особенно приятна Вале. Она перешла каменную насыпь и пошла в глубь «острова». Совсем стемнело. На дальней машине зажгли фары, им ответили огни на других. Минута, другая, и все вспыхнуло. В тишине был слышен только негромкий голос диспетчера:
– Эша сорок. Эша сорок… Кудрявцев… Кудрявцев… Вас вызывает начальник участка!
Валя остановилась, вздохнула и села на большой холодный камень, обхватив руками колени.
Хорошо. Она уедет. Уедет, не сказав больше ни единого слова в свою защиту. Пройдет месяц, другой, может быть полгода. Будет уже зима. Ранним утром звонок. Она открывает дверь. Почтальон. Заказное письмо. Обратный адрес: «Поселок Гидростроя». Она расписывается в получении, вскрывает конверт. Всего несколько слов: «Вы были правы. Крупенин снят с работы. Он полностью признал свою вину перед вами». Тихое зимнее утро. За окном идет снег, и дворники мягко сгребают его в уютные сугробы…
А может быть, и этого не будет? Письмо придет от Лены Постниковой: «Дорогая Валя! У нас здесь все в порядке, только сынишка Евгеньева (ты его знаешь, он в старшей группе) заболел коклюшем, так что карантин. Приезжали артисты из театра имени А. С. Пушкина. Я чуть с ума не сошла от радости, когда увидела Борисова, Толубеева и Меркурьева…» За окном идет снег, в нетопленной передней холодно.
Валя поджала ноги, спасаясь от росы. Вдруг она услышала жужжание фонарика. Желтое пятнышко уткнулось в нее. Валя рукой защитилась от света и увидела смуглое лицо с большим родимым пятном на левой щеке. И в ту же минуту Валя вспомнила, где она видела этого человека: здесь, на Птичьем острове. Фамилия его Грачев, он работает механиком на участке. Они даже познакомились, и Валя рассказывала ему об озеленении будущей дамбы.
– Добрый вечер! – сказал Грачев, держа фонарик на весу и с удивлением разглядывая Валю.
– Добрый вечер! – поспешно ответила Валя. – Что, просмотр кончился? – спросила она с нарочитым равнодушием.
– Кончился. – Грачев опустил фонарик. Желтое пятнышко покорно легло у его ног. – А вы разве…
– Нет, я была, – сказала Валя громко и даже с некоторым вызовом, – и слышала, как Крупенин сказал, что я бежала со стройки… Что же он еще обо мне говорил?
– Да что ж тут еще говорить? Каждый человек ищет где ему лучше. Тем более причина уважительная – муж. Это каждый понимает. Вас проводить куда? – спросил Грачев. – Темно…
– Спасибо. Нет… Я сама… Мне недалеко…
– Так, так… Тогда до свидания – Грачев подхватил фонарик и зашагал в сторону машин. Валя сосредоточенно следила, как все слабее и слабее становился свет фонарика.
– Товарищ Грачев! – крикнула Валя. – Товарищ Грачев! – И словно боясь, что он может ее не услышать, побежала вслед за ним. Но Грачев сразу же повернул ей навстречу.
– Что случилось?..
– Я… Мне надо сказать вам… Я вам очень благодарна.
– Мне? – искренне удивился Грачев.
– Вы так хорошо, так верно сказали о Крупенине. Я не хочу, чтобы вы думали… Ну, словом, это неправда, что я там написала в заявлении. Это не из-за мужа. Это все из-за Крупенина. Я больше не могла с ним работать. Вы сами знаете, какой это человек… Черствый, бездушный, самовлюбленный… За что его только держат здесь?
– За что здесь Крупенина держат? – переспросил Валю Грачев. – Что вы, честное слово, такое говорите!
– Я проработала с ним несколько месяцев…
– Ну вот видите, несколько месяцев, – перебил ее Грачев. – А мы его, осенью три года будет, как знаем. Вместе сюда на ровное место пришли. Начальник строительства, главный инженер, энергетик Степан Степанович, нас, рабочих, человек двадцать… И Крупенин. Вот я его с какого времени знаю. Он там у нас и за начтранспорта был, и за снабженца… Вроде как в армии – помпохоз. Должность, знаете, незавидная.
– Я что-то не понимаю, вы же сами час назад говорили…
– Говорил и сейчас скажу. Да разве с ним можно иначе? Это, знаете, какой экземпляр? В огне не горит и в воде не тонет… Легко сказать: самовлюбленность. А кто баню выстроил? Крупенин. Кто воду в верхние этажи подал? Крупенин. А гостиница? А мебель чешская? Это, знаете, будешь здесь самовлюбленным. А мы его по этой, по его самовлюбленности да против шерстки… Взять хоть с этим озеленением…
– Да не нужно Крупенину озеленение… – сказала Валя. – Он же мне ни одного рабочего не дал, ни одной машины.
– А вы их у Крупенина просили?
– Конечно, просила.
– А он не давал?
– Не давал.
– А вы опять просили?
– Боже мой, конечно, просила. Каждый день.
Грачев рассмеялся:
– Да кто же у Крупенина просит? Он таких людей не уважает. Начальника механизации Воротова знаете? Вот кто купец. К нему идти. Неужели бы он вам трактора не дал? Такой девушке? Для такого дела? А вы бы Крупенину: есть трактор, с котельной для меня не снимайте, не надо… Людей нет? К нам бы, к рабочим, пришли. Давайте, товарищи, воскресник. Я бы лично не пошел, это я вам прямо говорю, а жена бы пошла… Санузлы строить – нет, не пошла бы, а цветочки сажать… Да она и так все время с цветами возится. У нас в комнате целое дерево выросло. Какая-то роза…
– Китайская роза, – тихо подсказала Валя.
– Ну, вот то-то и оно… Китайская… Да вас Крупенин тогда ни к какому бы мужу не отпустил. Это ж такой экземпляр! – повторил Грачев полюбившееся ему словцо и осветил фонариком часы: – Девятый час, и мне пора, да и вам лучше домой: ноги застудите, роса здесь вредная. Вот и туман с реки поднялся.
И в самом деле, пока они разговаривали, туман быстро распространился. Воздух стал сырым. Запахло землей. Влажные огни экскаваторов казались теперь очень далекими. Валя быстро добежала до перемычки, а по камням пошла медленно, боясь поскользнуться. Длинное тело реки было сплошь укрыто туманом, похожим на серую вату.
«Он разговаривал со мной как с девчонкой, он просто смеялся надо мной, – думала Валя, – противоречил себе на каждом шагу: то у него Крупенин – ветеран стройки, то какой-то „экземпляр“, с которым надо разговаривать чуть ли не с дубинкой в руках. Ладно. Не первый раз приходится стукаться лбом. Хотела поговорить с человеком. Не вышло. Да и я хороша. Надо же было вести себя так глупо. Стояла и слушала, руки по швам, вместо того чтобы спорить, доказывать»… Вот прийти к товарищу Грачеву этак через полгода и спросить его: «Ну, кто был прав? Крупенин?..» – «А что Крупенин? – скажет Грачев. – Крупенин – какой он есть, такой он и есть, а дело-то все-таки сдвинулось». – «Так разве об этом был наш спор?» – «Конечно, об этом. Совсем не о Крупенине. Только о вас…» – «Вот как вы, значит, думаете? – скажет Валя, борясь с желанием встать в струнку перед Грачевым. – Значит, вы думаете, что я…» – «Ну, а ваше заявление об уходе? – спросит Грачев. – Вот видите, я же говорил… Что? И отпуска не дает? Во вкус, значит, вошел… Узнаю, узнаю Крупенина!»
А если Крупенин все-таки напишет на моем заявлении: «Согласен. В приказ»? – спрашивала себя Валя.
И она уже слышала насмешливый голос Воротова: «Не по-хозяйски поступаешь, Крупенин», и представляла себе, как Александр Емельянович Евгеньев, которому она симпатизировала с первого дня своей жизни на стройке, скажет спокойно, но веско: «Товарищ Крупенин допустил серьезную ошибку». Вмешается начальник строительства…
И никто тогда не посмеет сказать ей так, как только что сказал Грачев: «Человек ищет где лучше. К тому же причина уважительная – муж».
«А как же Борис? – подумала Валя. – Боря, Боря, родной мой, ласковый, нетерпеливый, бездомный… Меня не отпускают отсюда. Я очень нужна здесь…»
Валя так прочно задумалась, что не расслышала, как ее окликнула какая-то девушка.
– Вы не знаете, товарищ, где здесь помещается жилищно-коммунальный отдел? – повторила девушка, догоняя Валю.
– ЖКО? Прямо по бульвару третий квартал направо.
– Большое спасибо. Вам тоже прямо? Фу, как я устала… – сказала девушка, снова догоняя Валю. В руках у нее был большой чемодан. Он казался особенно большим, потому что сама девушка была необычайно миниатюрна. Да и не только чемодан, но и все вещи – шляпа, сумка, планшетка на ремне, фотоаппарат в кожаном футляре – были ей велики. – Да вот еще и боты тяжелые, – пожаловалась она, с завистью взглянув на Валины сандалии.
– Ничего, ничего, – сказала Валя рассеянно. – Вечер очень холодный, на реке туман.
– Да. А здесь светло. Фонари, как в настоящем городе. И гостиница очень хорошая. Ведь это же стройка… – сказала она, сильно акцентируя на слове «стройка». – И вдруг чешская мебель и все такое. Только вот места не дают без записки ЖКО.
– На практику приехали? – спросила Валя все так же рассеянно.
– Почему на практику? Совсем не на практику, а работать. Я инженер, – сказала она, сильно акцентируя на слове «инженер». – Инженер по зеленому строительству.
Валя остановилась. Что-то острое больно кольнуло ее.
– Инженер по зеленому строительству? Вы?
– Я… – ответила девушка, не понимая Валиного тона. – Михалева Тамара, – представилась она, довольно ловко просунув руку через все свои ремни. – Чему вы удивляетесь? Я уже больше месяца как кончила институт. Хотела в аспирантуру, ну, а неделю назад пришла телеграмма, запрос начальника вашего ЖКО товарища Крупенина. Это верно, что мне повезло… Я и не мечтала попасть на такую стройку… И сразу на самостоятельную работу! Просто человек, который работал здесь до меня, выбыл по семенным обстоятельствам…
