Текст книги "Почти вся жизнь"
Автор книги: Александр Розен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 26 (всего у книги 41 страниц)
Галя вернулась из отпуска
В детстве я был болен костным туберкулезом и больше трех лет пролежал в специальном санатории. Это на берегу моря, в ста километрах от Н. Невысокие дюны, лес. Для здоровья место отличное. Стойкая зима, непыльное лето. И только осенью здесь нехорошо. В конце августа падает первый легкий лист, налетает северный ветер, становится тревожно и шумно. По ночам в пустынных дюнах непрерывно гудит море, и трудно поверить, что где-то есть другой берег и другое море и что там горячий песок, купальщики, а на набережной цветут роскошные и нежные цветы.
Мы много читали о южных странах. Мозамбик, Занзибар, Гваделупа… Но в тот август больше всего интересовал нас Кавказ, Черное море, Сочи. В Сочи отдыхала Галя Борисова, наша пионервожатая.
В санаторной библиотеке нашлась затрепанная книжечка «Курорты Кавказа»; из нее мы узнали среднесуточную температуру, адреса молочных буфетов и цены на каюты первого и второго классов. А на обложке была нарисована смуглая красавица, верхом на ушастом дельфине. Мы простили художнику дельфиновы уши. Смуглая красавица напоминала нам Галю.
Была ли наша Галя действительно красива? Вероятно, все-таки нет. А может быть, и да. Она была стройной, гибкой, подвижной, веселой, белозубой, голубоглазой. Что же еще? Ей было двадцать лет. И потом… Потом она любила нас. Дети это очень остро чувствуют, в особенности больные дети.
И еще: наша пионервожатая была самой крепкой связью с той жизнью, которую мы оставили и в которую непременно должны были вернуться. Врачи, воспитательницы, сестры и нянечки – это все наше нездоровье, этого раньше с нами не было и этого не будет после. Но Галя… Я и сейчас вижу, как она бежит по саду в легких тапочках, мокрые волосы выбились из-под косынки…
– Галя, холодно! – кричу я в восторге от того, что ей нипочем осенний ветер.
В день Галиного возвращения из отпуска мы проснулись очень рано. Еще никогда мы так надолго не разлучались. И это была первая ее дальняя дорога. Она даже не знала, ехать ей или нет, и поделилась своими сомнениями на совете отряда. Но ведь это же сказка – дворец на берегу Черного моря и со скидкой пятьдесят процентов.
И вот прошел месяц. Один только месяц, а сколько событий! Начался школьный год. Привезли новенького, он еще не может освоиться с гипсом и очень скучает по дому. К Ляле Палтовой приезжал отец из Мурманска и привез бочонок полярной селедки. Ольга Сергеевна, главный врач, очень сердилась, а потом засмеялась и велела бочонок заприходовать. Селедки изумительные. Сенечку Мартьянова подготовили в пионеры. У нас новый преподаватель русского языка, и он всем ставит пятерки, потому что жалеет нас.
За день до Галиного приезда мы собрали пионерский совет и утвердили церемониал встречи. Доклад сделал Юра, председатель отряда, большой мой приятель. Мы дружили все эти три года. Когда меня привезли сюда, он уже был здесь. Когда я уезжал, он еще оставался и по-прежнему лежал неподвижно. Мы прощались без слез. Зато потом, в поезде, я дал себе волю. Я так рыдал, что ничего вокруг не видел. Как во сне мелькнуло красное здание станции, семафор, дюны, кусочек огромного моря… Думаю, что Юра не мог себе этого позволить. Он был на редкость сдержан. За это его все так и уважали.
У меня сохранился листок, на котором Юриным почерком записан «порядок встречи»: 1. У входа в сад, 2. Марш. 3. Вручение подарков. 4. Сенечка Мартьянов. 5…
1. У входа в сад. Это было поручено мне. Дело в том, что около месяца назад врачи разрешили мне встать на костыли, и я, счастливый и свободный, прыгал на них с утра до ночи. Я должен был занять наблюдательный пункт возле калитки с надписью: «Посторонним вход строго воспрещается».
В мою группу вошли: Гриша Чернущенко, маленький, но очень бойкий цыганенок – мой связист для передачи сведений в «центр», то есть Юре Васильеву, горновой отряда Олег Бардин и Вера Макарова, которая должна была произнести первое приветствие. Словом, это было все наше ходячее население.
2. Марш. Две девочки, Муся и Ира, учились играть на мандолине. К Галиному приезду они разучили дуэт «Светит месяц, светит ясный», и эта мелодия должна была сопровождать нас, пока мы идем по саду.
3. Вручение подарков. Нескончаемые самодельные альбомы, коробочки, коробочки плетеные и коробочки из ракушек, рукавичка, связанная Лизой Кирсановой, вместе с обязательством закончить вторую в октябре, а от Любы Ульяновой – тюбетейка, вышитая бисером. Но самый интересный подарок у Кости Иванова. Никто из нас еще не видел его, но всем ясно, что подарок этот – самый интересный. Костя занимается лепкой. Специальность его – разные животные, волки, львы, тигры, склонность – Бемби.
За прошлый год Костя сделал трех Бемби. Он работает медленно. И не потому, что ему мешает болезнь (так же, как и Юра Васильев, Костя лежит в гипсовом корсете), а потому, что у него настоящий талант.
Весь этот месяц мы боялись, что он не закончит подарок к сроку. Но подарок для Гали готов и стоит на небольшом деревянном подносе, прикрытый носовым платком.
4. Сенечка Мартьянов. В любом детском коллективе есть такой паренек – своевольный, озорной, избалованный и дерзкий, за которого надо бороться. Мы всем отрядом боролись за Сенечку, мы его хорошенько прорабатывали, брали на буксир, окружали особым вниманием, вовремя стыдили и вовремя поощряли. И мы показали, на что способен коллектив: ко дню Галиного приезда подготовили Сенечку в пионеры.
Галя может теперь смело надеть ему пионерский галстук: он больше не грубит старшей сестре, Аглае Петровне, не расшвыривает подушки по комнате, не мешает нам спать в мертвый час и не требует во имя дружбы шпаргалок на уроках.
После всего этого еще один сюрприз: недалеко от нас из года в год отдыхает знаменитый кукольник с женой, тоже кукольницей. Ольга Сергеевна просила, и они дали согласие выступить у нас.
Семь часов утра. В палату входит Аглая Петровна. В руках у нее стаканчики с термометрами. Обычно ребят не добудишься. Но сегодня все проснулись до времени.
– Поезд из Сочи приходит в десять тридцать, – вслух рассуждает Юра, – с вокзала на вокзал, допустим, еще час. В три часа она будет здесь.
– Я пойду встречать! Я пойду встречать, пойду встречать, встречать! – кричит Гриша Чернущенко.
Костя Иванов еще дремлет, но когда Аглая Петровна подходит к нему, он сразу же открывает глаза:
– Когда приходит сочинский?
– Мальчики, – говорит Аглая Петровна. – Температуру надо измерять молча.
Но только у Сенечки Мартьянова хватает выдержки не разговаривать.
В палате девочек те же разговоры. Но к расписанию поездов здесь относятся менее доверчиво. Считается, что поезд может и опоздать.
– А может, Галя вообще сегодня не приедет? – говорит Вера, всегда склонная к самым мрачным предчувствиям.
– Как это так «вообще»?
– Очень просто, заночует в городе – и все.
– Ну вот, Верка всегда так! Вера, ты почему такая?
– Да я ничего, – оправдывается Вера. – Я просто так подумала…
– Девочки, – говорит Аглая Петровна. – Температуру надо измерять молча.
Что касается меня, то я больше всего беспокоился о погоде. Но эта осень была особенная, тихая и солнечная. Мы весь день проводили в саду, под большим навесом. А на воздухе время летит…
Но сегодня и завтрак, и обход врача, и уроки, и обед – все тянется необыкновенно долго. Мне иногда кажется, что до трех стрелка вообще не доползет.
Три часа. Забираю с собой всю свою костыльную команду и отправляюсь к назначенному месту. Юра молча смотрит мне вслед. Я чувствую его взгляд, оборачиваюсь, машу рукой: будь спокоен, друже!
Пять минут четвертого. У входа в санаторий, возле калитки с надписью «Вход посторонним строго воспрещается». Гали еще нет.
– А может быть, она опоздала на поезд? – говорит Вера. Все на нее набрасываются. Вот всегда портит настроение!
Я своих сомнений вслух не высказываю, но мой страх растет с каждой минутой. А вдруг она в самом деле не приедет сегодня? Ну что ж, значит приедет завтра. Но как же это так, завтра!..
Три часа пятнадцать минут. «Кончено», – думаю я и стараюсь больше не смотреть на дорогу. Но как раз в эту минуту Гриша Чернущенко кричит во весь голос:
– Галя!
Это она. Нас отделяет мгновение. Она тоже увидела нас и бежит к нам навстречу. «Какой я счастливый человек, – думаю я. – Все сбывается, как я хочу».
И первые ее слова после разлуки обращены ко мне. Ведь она не знала, что врачи разрешили мне встать.
– Галя, Галя, Галя!.. – без конца кричит Гриша Чернущенко.
Вера вместо подготовленного приветствия прижалась к Галиной руке, и от нее, конечно, ничего путного не добьешься. Впрочем, и я только сейчас вспомнил о своих обязанностях.
– Гриша, быстро, налево – кругом, доложишь Юре: все в порядке.
Мой связной отрывается от Гали и скачет в «центр». Вера и Олег продолжают обниматься с Галей. Набегают взрослые: наша воспитательница и Галина подруга – Зоя Владимировна, дежурный врач Елена Николаевна, санитары Миша и Коля, подавальщица Катя, ей уже сорок лет, но все называют ее просто Катей.
Все были так увлечены встречей, что не сразу заметили Галиного спутника, который подошел не спеша и теперь молча рассматривал нас. Мне показалось, что и Галя на какую-то минуту забыла о нем, а потом спохватилась и стала нас знакомить:
– Вот этот мальчик почти три года пролежал в гипсе, а теперь поправился. А это Олег – наш горновой, а это Верочка…
Только теперь вспомнила Вера, что ей поручено приветствие:
– Дорогая наша вожатая! Мы, пионеры…
– Ну, будет, будет, верю… – засмеялась Галя.
Тем временем я пытался получше разглядеть Галиного спутника. Где-то я его уже встречал. Не в первый раз видел я эти широченные плечи, и эту могучую грудь, и эту литую шею. Второго человека с такими плечами, с такой грудью, с такой шеей не могло быть. И потом – характерная стрижка под машинку и только над самым лбом топорщится небольшой хохолок.
Загар у него был какой-то особенный, цвета старой бронзы. Галя – та вся почернела, и эта чернота странно ее молодила. А он стоял рядом с ней как бронзовая колонна.
Когда Галя всех нас представила, колонна подняла свои великолепные бронзовые руки, соединив их ладонь в ладонь, и покачала ими в воздухе:
– Вяльцев, Сергей.
Ну, конечно, конечно, это был он, Вяльцев Сергей, – знаменитый штангист, третье место по штанге.
– Идемте, ребята, – сказала Галя. – Вера, Олег, Зоя, Катя, Миша, Коля, Сережа, Елена Николаевна! Нет, стойте… Слышите?
«Светит месяц, светит ясный», – играли Муся и Ира.
– Сережа, слышишь? – спросила Галя и своей маленькой ручкой дотронулась до бронзы. – Ведь это они для меня! Ну что ж мы стоим, идемте!
Галя открыла калитку, и мы наконец двинулись. Колонна двинулась вместе с нами, бережно неся свое большое тело.
«Зачем он здесь? – спрашивал я себя. – Для чего это нужно Гале? Лечебная физкультура у нас в режиме, но он-то к этому никакого отношения не имеет. Продемонстрировать нам свои спортивные достижения? Но где же тогда его штанга?»
Все эти навязчивые вопросы отнимали от меня какую-то частицу радости, а я ничего не хотел терять. В конце концов, не все ли мне равно, почему он здесь? Но и против своей воли я продолжал наблюдать за ним.
– Славно, ах как славно играют… – повторяла Галя. – Хорошо, Сережа, верно?
– Ну ясно!
Но мне показалось, что он не очень-то прислушивался к нашим мандолинам. Галя обо всем его спрашивала: «Как наш сад? Густой, верно? Замечательный, да? Ребята нас встретили, это – огромное внимание, приятно, верно? Правильно я говорю?» Ей все время хотелось знать его мнение. По любому поводу. Он отвечал: «Ну ясно, угу, еще бы, спрашиваешь…» И чаще всего: «Ну ясно!»
– Познакомься, Сережа, это Гриша Чернущенко, его привезли к нам прямо из цыганского табора! А это наши музыкантши – Муся и Ира, а вот Костя – замечательный скульптор…
Раньше ее восторги были куда умереннее – это я сразу заметил. Она же ведь и раньше знала, что Муся и Ира учатся музыке, а Лиза вяжет, а я увлекаюсь кораблями, а Костя – лепкой. Все это было чудом только для посторонних: больной мальчик, годами прикованный к постели, снаряжает «в плавание» целый крейсер из картона и фольги. Всем подряд пятерки ставил только новый преподаватель. Галя же справедливо считала, что каждое чудо можно еще улучшить.
Сейчас, обнимая нас и расхваливая, она еле сдерживала слезы. Я это сам видел. Может быть, виновата разлука? Но ведь в прошлом году Галя тоже уезжала на месяц.
– Сережа, познакомься, это Юра – председатель отряда и моя правая рука.
Она еще что-то хотела прибавить, но слезы выступили у нее на глазах. Вероятно, Юра тоже это заметил.
– А у нас за это время прибыль! – быстро сказал он. – Новый мальчик, Дима Эсмус.
Пока Галя разговаривала с новеньким, я продолжал наблюдать за Сергеем Вяльцевым. Ему было ужасно скучно, а скрывать свои чувства он, по-видимому, не умел. Он стоял, подпирая навес, и ковырял спичкой в зубах. Все были заняты Галей, никто не обращал на него никакого внимания. А ведь он – наш гость…
Я подошел к нему и спросил:
– Хотите сыграть в шахматы или шашки?
– В настольные игры не играю, пацан.
– Вы тоже в Сочи загорали? – спросил я.
– Догадливый пацан!
В это время его окликнула Галя:
– Сережа, смотри, какие замечательные подарки!
– Пошли, пацан, посмотрим, – сказал он довольно уныло.
Вручение подарков было в разгаре. На Гале красовалась тюбетейка, вышитая бисером, два ожерелья из ракушек; смеясь, она протянула Вяльцеву правую руку в Лизиной рукавичке.
– Дикарка, – сказал он. – Ясно.
– Почему дикарка? – неожиданно вступилась Аглая Петровна. – Очень даже красиво и идет к ней.
– Он шутит, Аглаюшка, – весело крикнула Галя. – Он меня не обидит, он у нас тюленчик, спортивный тюленчик, спортивный тюленчик, спортивный тюленчик…
Вот такой, как сейчас, она была раньше всегда. Веселой и задорной. А в тот день была только недолгая вспышка.
– Дикарка! – повторил Вяльцев. – Шла бы ты лучше к главной!
– Успею, Сережа…
Я видел, как у нее в глазах потух свет. Она вдруг как-то съежилась, сняла с себя оба ожерелья, шапочку, вышитую бисером, Лизину рукавичку.
– Еще не все подарки, – негромко сказал Юра. – Еще Костя Иванов.
Костя никогда не ломался, когда его просили показать свое искусство. Он щедро раздаривал своих волков, тигров, львов. У меня до сих пор хранится его слон, сказочно раскрашенный.
– Раз, два, три! – сам себе скомандовал Костя и сдернул платок.
То, что мы увидели, было так неожиданно, что в первую минуту все замерли.
– Костя, – сказала Галя. – Ведь это твой первый человек!
– Всадник без головы! Всадник без головы! – закричали ребята, приподымаясь на локтях.
А те, кто не мог этого сделать, кричали:
– Покажите и нам!
И только Сенечка Мартьянов вежливо откашлялся и негромко попросил:
– Пожалуйста, мне тоже посмотреть!
Обыкновенный конь, оседланный и взнузданный, но взят в ту минуту, когда он с вытянутой шеей и раздувающимися ноздрями бежит рысью и вот-вот перейдет в галоп. Всадник свободно держит поводья. На его плечах широкое серапе, на ногах гетры из шкуры ягуара. Порыв ветра – и плащ открыл часть его фигуры.
Костя не только внимательно прочел Майн Рида и изобразил знакомый призрак, но он еще решил чисто скульптурную задачу: соединил две фигуры, одну в стремительном движении, другую в глубоком и молчаливом раздумье.
– Сильно! – сказал Сергей Вяльцев одобрительно и подошел к Косте. – Прилаживай поскорей голову, и будет вещь!
– Сережа, да ведь это «Всадник без головы», – сказала Галя.
– Вижу! Ничего, способный пацан – закончит!
Кое-кто из ребят не выдержал и фыркнул.
– Ну ладно, потише, – недовольно сказал Юра. – Очень уж мы все умными стали!
Он, вероятно, боялся, что наш гость обидится, но, по-моему, этого не произошло. Тем более что разговор сам собой переключился. Было уже около пяти – время полдника. В честь Галиного приезда с нами полдничали Зоя Владимировна и Елена Николаевна. Под навес вынесли стол, накрыли парадной скатертью, вместо обычного печенья или булочки наша славная повариха Серафима Павловна спекла торт «Сюпрем». Ни на какие уговоры сесть с нами вместе Серафима Павловна не согласилась и только просила через Катю узнать – вкусно ли нам.
– Вкусно! Вкусно! – закричали мы дружно. – Ура Серафиме Павловне!
– Это что – «Сюпрем»! – рассказывал Вяльцев. – Вот в Сочи нас кормили – это да! Каждый день профитроли! Помнишь, Галина?
– Серафима Павловна может и профитроли, – обиженно пискнула Катя.
– Так, значит, вы вместе отдыхали? – спросила Елена Николаевна. – Галя нам ничего не писала…
– Я каждый год только там, другого не признаю, – сказал Сергей Вяльцев и, вынув из кармана черный глянцевитый конверт и потрещав им, выбросил на стол целую пачку фотографий. Они сразу же пошли гулять по рукам.
Сергей Вяльцев на пляже – десять фото, столько же в парке под пальмой, столько же лунной ночью на террасе и даже в Черном море, возле большого камня со штампом «Кавказфото». А вот он вместе с Галей, и штамп «Кавказфото» висит в воздухе над их головами. Эту фотографию рассматривали по-особенному внимательно.
– Какая у вас богатая мускулатура, товарищ Вяльцев, – вздохнула Катя. Никто ее не поддержал. И только Костя Иванов вдруг весело засмеялся. Уж не знаю, что ему пришло в голову.
Галя вместе со всеми рассматривала фотографии. Взгляд ее был задумчив. Мне казалось, она заново переживает этот месяц. И этот золотой пляж, переполненный здоровыми, счастливыми людьми, так не похожий на наши пустые дюны, и эти жаркие густые ночи и знойные вечера…
– Галина, уже шесть, седьмой, пора тебе к главной топать!
Она ничего не ответила и только еще ниже склонилась над фотографиями. За столом стало совсем тихо. Аглая Петровна перестала помешивать ложечкой чай, Елена Николаевна рассматривала узоры на скатерти, а Зоя Владимировна сделала вид, что очень занята тортом.
– Шесть, седьмой, – повторил Вяльцев, – пока выберемся отсюда, – восемь, а с утра тренировка.
Я не понимал, почему он настаивает, чтобы Галя шла к Ольге Сергеевне, не понимал я и Галю: почему она до сих пор не поздоровалась с Ольгой Сергеевной, которая любила ее, как родную дочку. Но, не понимая, я все равно всем сердцем был на стороне Гали. «Не ходи, Галя, не ходи, если не хочешь», – мысленно советовал я.
В это время Галя встала из-за стола и молча направилась в дом. Никто больше не сказал ни слова. А через несколько минут мы остались наедине с Сергеем Вяльцевым.
«По какому праву он здесь распоряжается? – спрашивал я себя. – Что за странную власть имеет он над нашей Галей? И почему она так покорно забыла то, чему сама нас учила?» Галя запрещала нам говорить – пацан, сильно, спрашиваешь… Почему же она разрешала это своему новому знакомому?
Юра, как всегда правильно, угадал мое настроение. Он подозвал меня и нарочито сурово сказал:
– Возьми-ка себя в руки! Не забывай о главном: через полчаса – торжественная линейка. Аглая Петровна, очень прошу вас принести сюда знамя отряда. Оно стоит в зале, в правом углу, в чехле.
И он вынул красный галстук для Сенечки Мартьянова и эмблему юных пионеров – железный костер.
В самом деле, пора взять себя в руки. Пора заняться, делом. Приступаем к выполнению пункта 4 – наиболее ответственного в сегодняшнем распорядке дня.
– Молодцы, пацаны, – похвалил нас Вяльцев, заметив наши приготовления. – Все, значит, как у людей, по всей форме. Мне Галина о вас, пацанах, все уши прожужжала. Уж Галина-то мне о вас всю жилетку проплакала. Если бы не я сам, она бы с вами, пацанами, может целый век и не рассталась!
Много лет прошло с тех пор, и за эти годы мне много пришлось пережить, но той минуты я не могу забыть, да, наверное, никогда и не забуду. Слишком рано мы узнали трудное слово «разлука», слишком рано мы стали расставаться. Мы расстались с домом, с родными, с друзьями, со школой и еще с тем, что незаменимо, – с движением. Но Галя не была связана с нашими старыми потерями. Она была нашей новой судьбой. Нельзя было с ней расставаться.
– Так вот, пацаны, кончилась вольная Серегина жизнь, – закончил он и вдруг спохватился. – Убьет меня Галина за мою откровенность. Вы уж, пацанята, не продавайте меня. Да что вы приуныли? Пришлют вам на место Галины новенькую, пацанята вы все больные – плохую не пришлют.
– Да не может этого быть! – крикнул вдруг Олег Бардин. – Товарищ Вяльцев!
Кажется, и я что-то крикнул. Во всяком случае, мы оба на своих костылях выглядели и воинственно, и жалко.
Не знаю, как бы мы повели себя дальше, если бы не Юра. У меня слезы были очень близко, да и у Олега тоже. А у ребят это необычайно быстро передается. Еще две-три минуты, и поднялся бы общий стон.
Юра поднял руку, и это знакомое движение, единственное, разрешенное ему врачом, остановило нас. Мы услышали его холодный и твердый голос:
– Хорошо, товарищ Вяльцев, мы вас не продадим, – Юра сделал ударение на этом слове, – мы вас не продадим, то есть мы от вас ничего такого не слыхали, а вы… вы, пожалуйста, сами об этом больше не шумите. Идет?
– Ладно, ладно, на Сергея Вяльцева можете положиться. Где тут у вас, пацаны, место для курения?
Нигде у нас такого места не было, но Юра уверенно махнул рукой куда-то в глубь сада. Когда Вяльцев, щелкнув портсигаром, отошел от нас, Олег Бардин недовольно сказал:
– Умничаешь, Юрка! Зачем этот договор? Ну, вышла замуж… Все выходят замуж.
– Вот как! – Юра попытался приподняться на локтях. – А ты подумал о нашей линейке, о Сенечке Мартьянове ты подумал? Ведь мы его сейчас будем в пионеры принимать. Нет, ребята, – обратился он к Олегу и ко мне. – Дайте мне слово покамест помолчать. Олег, горн! – приказал он и повторил: – Горн! – потому что Олег медлил.
Наконец раздался привычный сигнал. Знамя Аглая Петровна установила возле Юриной койки. Коля и Миша перенесли Сенечку Мартьянова поближе к Юре. И, как всегда, на нашу торжественную линейку пришли взрослые: врачи, сестры, санитарки. Прибежала, услышав горн, и Галя. Словом, были все, кроме Ольги Сергеевны. Ее не было.
– Почему торжественная линейка? – спросила Галя.
Ребята не выдержали и стали кричать:
– Принимаем Сенечку в пионеры!
– Галя, это сюрприз!
– Галя, он теперь достоин!
– Да, так, – подтвердил Сенечка. – Галя, я за это время перевоспитался. Хорошо учусь, слушаюсь взрослых, и мне Юра обещал, что, когда ты приедешь, меня примут в пионеры.
– Не я обещал, а совет отряда, – сказал Юра и прочел постановление.
– Принять, принять! – кричали со всех сторон.
Я внимательно смотрел на Галю и видел на ее лице не свойственное ему выражение растерянности.
– Ну что ж ты, Галина, – крикнул Вяльцев. – Забыла, как действовать? Я и то помню: «Я, юный пионер Советского Союза…»
Но Галя по-прежнему молчала, Потом подошла к Юре и тихо сказала:
– Юра!..
– Хорошо, хорошо, – быстро сказал Юра и сразу же начал: – Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей торжественно обещаю, что буду твердо стоять за дело рабочего класса…
– Я, юный пионер Советского Союза, перед лицом своих товарищей… – повторял за Юрой Сенечка.
– Твердо стоять за дело рабочего класса…
– Твердо стоять за дело рабочего класса…
Я по-прежнему внимательно смотрел на Галю. Она плакала. Она сдерживала себя, и слез ее не было видно, но она плакала. Мелко, мелко дрожали губы, а я мысленно повторял: «Не плачь, Галя, я очень тебя прошу – не плачь! Держись, Галя, ну еще немного! Не надо при нем плакать, прошу тебя!»
– …Буду твердо и неуклонно выполнять заветы Ильича.
Юра передал мне галстук, и я повязал его Сенечке на шею. Ребята зааплодировали. Галя подошла к нему:
– Желаю тебе, Сенечка, быть всегда и во всем честным человеком!
– Всегда готов! – радостно ответил он.
И все-таки Галя не выдержала: слезы текли по ее лицу, оставляя две ровные белые полосы.
Тем временем был уже восьмой час, солнце ушло, и сразу подуло холодом. Миша и Коля начали быстро выносить ребят из сада. Славные это были ребята! Сколько раз в день приходилось им переносить нас с места на место – то в сад, то на рентген, то в перевязочную, то в школьную комнату. И всегда они это делали весело и охотно, и никогда мы не слышали от них никаких жалоб, а всегда слышали что-нибудь подбадривающее. «Ну, малец, – говорил Миша. – Скоро тебе домой. Я слышал, Ольга Сергеевна говорила. На поправку дело идет». Они отлично знали наши дела: кто из родных приезжал навестить, кто из ребят долго не получал писем из дому. «Пишут, дорогой, завтра обязательно будет», – говорил Коля.
И я слышал, как Миша сказал Сенечке:
– Ну, брат, с галстуком совсем другое дело!
– В честь чего и артисты сегодня приехали, – поддержал Коля. – Интересную сказку представят: про орла и лягушку.
Сказку об орле и лягушке мы смотрели уже без Гали. Она попрощалась с нами, сказала, что очень болит голова; у нее и в самом деле вид был нездоровый. Вяльцев попрощался с нами так же, как и поздоровался, поднял обе руки, соединив их ладонь в ладонь, и покачал ими в воздухе. Впрочем, у него тоже вид был озабоченный, и он взял Галю под руку, как больную.
Мы смотрели кукольный театр в зале. Так же, как и в спальне и в саду, моя койка стояла между койками Юры и Олега. Чуть подальше лежал Костя Иванов, еще дальше Сенечка Мартьянов. В тот момент, когда на сиене орел сделал замечание лягушке, мы услышали тихий шепот Гриши Чернущенко.
– Что тебе, Гриша? – спросил Юра.
– Они еще здесь!
– Кто, не понимаю…
– Галя и…
– Смотри, пожалуйста, на сцену и не мешай слушать, – сказал Юра.
– Юра, – сказал Гриша, – она плачет…
– Я тебе сказал: не мешай!
– Галя плачет, ты слышишь, у нас в саду.
– Слышу.
В это время лягушка смешно подпрыгнула и ухватила орла за крыло. В зале засмеялись.
– Не хочет выходить замуж, – внезапно сказал Сенечка Мартьянов.
– Что, что? Ты откуда знаешь?
– Да я слышал, как этот Вяльцев сказал, а потом ты сказал, чтобы молчать покамест.
– От тебя-то и скрывали, – сказал я. – Значит, ты все-таки слышал!
– Молодец, Сенечка, – похвалил его Юра. – Как человек вел себя.
– Всегда готов, – радостно откликнулся Сенечка. – А замуж она, я думаю, выходить не хочет.
– Что ты в этом понимаешь! – сказал Юра.
– А как же! Потому она и плачет.
– Да ведь ее никто не заставляет. Хочет – выходит, не хочет – не выходит, – сказал Олег.
Нас укладывали спать рано. И в тот вечер, как всегда, ровно в десять Аглая Петровна потушила свет и перенесла свой НП в коридор. Дверь из спальни в коридор закрывали не наглухо, Был виден слабый зеленоватый свет. Я любил засыпать, поглядывая на этот свет, прислушиваясь к негромкому шепоту: прибегала дежурная нянечка и что-то горячо доказывала Аглае Петровне, а та, как всегда, молчала.
Но в тот вечер я долго не мог уснуть. Мне мешал зеленый свет, мешала нянечка, и я отчетливо слышал, как Аглая Петровна сказала ей: «Я буду жаловаться». Меня раздражало сонное бормотание друзей и громкое осеннее море, бессмысленно угрожавшее нам…
Потом дверь в коридор закрыли, и стало совсем темно. Я приподнялся и чуть приоткрыл штору. В ярком свете уличного фонаря я увидел нашу калитку, надпись «Посторонним вход строго воспрещается» и две фигуры – Гали и Сергея Вяльцева.
– Юра, – сказал я. – Они еще здесь.
Юра не отвечал, и я взял его за руку.
– Юра, мне кажется, она снова плачет! Юра!
– Я сплю! – жестко сказал Юра!
– Она плачет, плачет… – повторял я, уже понимая, что все это для него больше не существует.
Я завидовал Юриному сердцу. У меня оно было устроено иначе. Я думал о Гале, и мне было жаль ее. Я сочувствовал ей и желал ей счастья. Я просил жизнь, чтобы она была к ней снисходительна.
Ни разу больше я не встречал Галю Борисову, но вспоминал я о ней часто. И может быть, чаще, чем надо, вспоминал, как она плакала на улице, возле нашей калитки с надписью «Посторонним вход строго воспрещается».
1958
