Текст книги "Почти вся жизнь"
Автор книги: Александр Розен
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 41 страниц)
Глава четвертая
Пополнение прибывало не сразу. Полк был уже снова отведен в Кирики, а во многих батареях не было и половины положенных по штату люден… Только здесь, в Кириках, Ларин в полной мере понял, какие потери понес полк.
Ежедневно в дивизион приходили новые люди. Их надо было правильно распределить, а для этого надо было узнать.
А узнать по анкете невозможно – невозможно довериться и первому впечатлению.
Между тем разговоры о том, что предстоит новая боевая операция, шли повсюду. Упорно говорили о том, что операция будет фронтовая, вроде январской, когда прорвали блокаду, только на этот раз решающая. Блокаду снимут.
Говорили, что «немцам дадут пить – будь здоров». И что «куй железо, пока горячо», и что самое время «воткнуть немцам», потому что на Украине немцев уже к Днепру прижали.
Один из вновь прибывших бойцов сообщил, что в учебной бригаде перед отправкой в Кирики полковник произнес речь, что вот поздравляют вас, вам выпала честь снять осаду. Другой ссылался на своего шурина, работающего на ответственном посту в Ленинграде. Шурин заявил, что «через месяц немец побежит». Третий слышал по радио выступление писателя (фамилии он не запомнил); писатель сказал, что будет наступление.
Дыма без огня не бывает. Шел тысяча девятьсот сорок третий год – год великих надежд и великих свершений. Возможно, конечно, что боец не так понял напутственное слово полковника, а «шурин» просто-напросто болтун; возможно, что и писатель сказал не совсем так, как оно есть, но и без этих обычных и согревающих сердце слухов ощущение, что военные события скоро развернутся под Ленинградом, владело каждым воюющим человеком. И практический вопрос, как будет воевать полк после понесенных потерь и смогут ли новые люди достойно заменить погибших, неотступно преследовал и Ларина, и Макарьева, и всех тех, кто остался жив после взятия высоты.
Только вчера Ларин получил письмо от Снимщикова. Ему сделали операцию, но не очень удачно и намекнули, что, быть может, придется оперировать еще раз.
Снимщиков тоже разделял общее настроение и писал, что вот, дескать, воевал-воевал, а теперь, когда пришли решительные дни, вышел из строя. По письму было видно, что в госпитале только и говорили о будущих военных делах, и Ларин ясно представил себе Снимщикова, как тот заглядывает в лицо врача и просит поторопиться с выпиской, потому что ведь это может скоро начаться.
До вчерашнего дня полком временно командовал начальник штаба, и только вчера прибыл новый командир подполковник Макеев.
Ларин еще не видел его. Ординарец Ларина, придя из штаба, сказал:
– Новый-то подполковник… – и замялся, поджав губы.
– Ну что? – спросил Ларин раздраженно.
– Ничего… Вежливый такой.
И это выражение «вежливый» прозвучало у ординарца укоризненно.
Ларин слышал то, чего ординарец не досказал: «Не такой, каким был наш Батя».
Выйдя из землянки, Ларин услышал ругань. Это ему не понравилось. Несколько бойцов из штабной батареи таскали бревна, видимо, для какого-то укрытия, а Богданов, стоя на камне, ругал их последними словами.
– Старшина! – крикнул Ларин.
Богданов подбежал к нему.
– Чего это вы разорались?
– Да как же, – отвечал Богданов, делая обиженное лицо. – Ведь это соображения нет. Волокут по земле бревна, а их на плечах переносить куда удобней. Затрата энергии, товарищ капитан.
– Ладно, ладно, – сказал Ларин. – Народ новый, я не обязательно им по-твоему работать. Нечего орать.
– Новые-то они новые, – сказал Богданов недовольно, – да пора бы уже привыкать.
В глубине души Ларин сочувствовал Богданову. Вероятно, и Богданов, так же как и он, думает об одном: а как эти люди будут в бою?
– Я в первую батарею иду, – сказал Ларин. – Пошли-ка вместе, старшина.
Богданов повеселел. Всю дорогу он рассказывал Ларину о новых бойцах и одного даже похвалил.
Командир батареи Воробьев, отрапортовав, присоединился к Ларину. Вместе они осматривали хозяйство. Ларин делал замечания, по привычке записывая наблюдения. Богданов тоже изредка вставлял словечко, и Воробьев косился на него, принимая Богданова за адъютанта командира дивизиона.
Подошли к первому орудию новиковского взвода. Навстречу Ларину выскочил гигант Вашугин.
– Наводчик Вашугин. Индивидуально занимаюсь с бойцами материальной частью. Разрешите доложить: командир орудия здесь неподалеку.
– Индивидуально занимаешься? – усмехнувшись, переспросил Ларин.
– Так точно, товарищ капитан.
– Важно! Когда же ты наводчиком стал?
– Во время операции, товарищ капитан. Капитан Макарьев приказал. У нас тогда весь расчет перебили. Меня сам Батя хвалил, – прибавил он тем же гордым тоном, каким давно служившие бойцы говорили о Смоляре. – А вот и командир взвода, – сказал Вашугин, кивнув головой в сторону Новикова.
Подбежав на положенное расстояние, Новиков доложил. Вся его фигура, и лицо, и сомкнутые брови говорили о том, что больше всего он боится допустить малейшую фамильярность по отношению к командиру дивизиона.
Все эти дни Ларин был очень занят, и встречи с Новиковым носили сугубо служебный характер. А Ларину хотелось согреть, приласкать Ольгиного брата. Николай должен почувствовать себя здесь как дома.
Он был очень похож на Ольгу. Приветливость, свойственная всей новиковской семье, ярче всего была выражена в младшем, в Николае. Даже сейчас, когда он стоял навытяжку, Ларину казалось, что он улыбается. «Как же мне его называть? – думал Ларин. – Младший лейтенант? Коля? Товарищ Новиков?»
– Ну-ка покажите мне, как вы устроились, – сказал Ларин. – Вы с кем тут живете? – спросил он, спустившись в землянку.
– Со старшим на батарее, лейтенантом Копыловым.
– А, с Копыловым… – сказал Ларин. – Это старый солдат. Он ко мне еще в Колпино в противотанковый ров пришел.
– Отличный, замечательный человек, – подчеркнуто деловито подтвердил Новиков.
– У вас, Николай, даже голос похож на Ольгин, – заметил Ларин.
– Это верно, – ответил Николай все так же деловито. – Когда мне было лет четырнадцать, я все пытался разговаривать «под Ольгу». Ну вот и привык. Обидно мне: знал бы, что попаду в ваш дивизион, обязательно бы письмо захватил. Я ведь был у своих перед отправкой на фронт. Но мне вообще не повезло. Только приехал к вам, как боевая операция закончилась.
– Как это «не повезло»? – переспросил Ларин.
– Столько времени учиться и… Нас так готовили, чтобы прямо в бой. Мы только так и понимали. Ну, а тут все сначала: боевая учеба…
– Какая чепуха! – перебил Ларин. – На мой взгляд, вам очень даже повезло. Вы знаете, что это такое – пополнение в бою? Вам дают взвод, а вам даже неизвестно, что за люди в расчетах. Горячка. Вы пробуете вмешаться в дело – никто вас не слушает. Трудно новому человеку. Мне Макарьев рассказывал – в третьей батарее, когда высоту брали, младший лейтенант снаряды подносил.
– Я черной работы не боюсь, – сказал Николай, прямо глядя Ларину в глаза.
Ларин поморщился.
– Ну вот что, Николай, запомните, что я вам скажу. Вы офицер, учитесь командовать, пока не поздно. В бою будет поздно. Вы, может быть, сейчас думаете, что вот, мол, поехал рацеи читать. Но я вам приказываю запомнить то, что я говорю.
– Товарищ капитан. – Николай встал в положение «смирно». – Разрешите… Вы меня неправильно поняли. Я хотел сказать, что если бы вы меня… если бы в бою…
Ларин снова поморщился.
– С вами капитан Макарьев, кажется, беседовал?
– Так точно, беседовал.
– Чем наш полк знаменит?
– Пулково, Колпино, Невская Дубровка…
– Ну, это правильно, конечно, – перебил его Ларин. – Это, конечно, верно, – сказал он как можно мягче. – Но мне не об этом хотелось сказать… Полк наш знаменит боевой учебой. И вам, молодому офицеру, это надо сейчас бойцам разъяснять. Перед тем как прорвать «линию Маннергейма», мы полтора месяца учились. И в мирное время, и перед тем как Неву форсировать, и в Кириках, и сейчас на болотах… И ваше дело не снаряды подносить, а командовать. Случится несчастье в бою, будете и снаряды подносить, и заряжать, и наводить, но ваше дело не допустить такого несчастья. Подполковник Смоляр… он… – Ларин оборвал себя: что бы он ни сказал о погибшем командире полка, все равно его слова не могли бы выразить самое главное – тревогу за полк без Смоляра.
– Я о подполковнике Смоляре слышал, – сказал Новиков. – Я… Я хочу быть похожим на него и… и на вас.
– Послушайте меня, Николай, – сказал Ларин, взяв его за руку. – Времени мало, очень мало, получим приказ – и все тут. Работайте с людьми. А ну-ка давайте команду «К орудию!».
Но стрелять не пришлось. Прибежал запыхавшийся ординарец Ларина.
– Товарищ капитан, командир полка вызывает.
Наскоро попрощались. Богданов тоже вскочил, кивнул Вашугину: «Бывай здоров, орел!» – и пошел вместе с Лариным и его ординарцем.
– Развлекся, старшина? – спросил Ларин.
– Для души полезно посмотреть, как люди живут, – ответил Богданов рассудительно.
– Ну и как же живут?
– Да ничего… Вашугин их здесь держит… Такое про операцию заливает, прямо страх. Я говорю: «Мы думали, ты молчальник великий», а он: «Это я им для бодрости». Правильный, так тот прямо трясется. Таких чертей наговорил, – Богданов усмехнулся, – он и командира взвода разжег.
– Это как?
– А очень просто, – Богданов снова усмехнулся. – Видит, что командир взвода молоденький, только что с курсов, он и давай разжигать. Ну ясно, тот и говорит: «Умрем!»
– Так и говорит?
– Ну, может, и не так, я разве слышал? – сказал Богданов недовольно. – Ну, в общем-то, вы, товарищ капитан, любого образумите. Пока вы его там утюжили, я две трубочки выкурить успел.
– Что ты врешь? – удивился Ларин.
– Батина привычка, – сказал Богданов спокойно. – Зайдет вот этак в земляночку и выутюжит. Каков-то новый будет? – сказал Богданов и вздохнул.
– Командир полка? Плохого к нам не пришлют. Это ты, Богданов, запомни. Подполковник Макеев – боевой командир. Он под Сталинградом дрался.
– Слышал я, что под Сталинградом. Но только к нашему Ленинградскому фронту привыкать надо. Здесь, товарищ капитан, терпение требуется.
– Терпение, терпение! – крикнул Ларин. – Как будто я не знаю!
– Вы-то знаете, – сказал Богданов.
В штабе полка, маленьком белом домике, с внутренней стороны которого еще сохранилась вывеска «Сельпо», Ларина встретил Макарьев. Хрусталев и Петунин и их заместители по политчасти тоже уже были здесь. В маленькую приемную вошел начальник штаба полка по фамилии Невадзе, прозванный за свой веселый нрав Неунывадзе.
– Прошу, товарищи, – сказал он хмуро.
Ларин был настолько взволнован, что какое-то время не мог как следует разглядеть командира полка. Наконец он сумел взять себя в руки и внимательно взглянул на человека, который теперь вместо Смоляра командовал им.
Это был высокий человек, с лицом, несколько вытянутым и сплошь покрытым морщинами, глубокими, как шрамы. Лицо в шрамах было сурово. Тем удивительнее был взгляд, настолько спокойный, что казался мягким. И голос звучал спокойно и мягко («вежливо», – вспомнил Ларин слова своего ординарца).
– Командир дивизии хотел познакомить меня с офицерами вверенного мне полка, – сказал Макеев, – но он нездоров, и я доложил, что сам проведу первое знакомство. (Вероятно, но привычке он постукивал костяшками пальцев по столу, словно отбивая одному ему ведомый такт.) Полагаю, что наше личное знакомство успешнее всего будет осуществлено, если мы сразу же займемся делами практическими. Как известно, поля вышел из боя и должен приступить к планомерной боевой учебе. Попрошу кратко изложить положение дел по каждому дивизиону в отдельности.
Ларин встал.
– Первый дивизион готов к выполнению любой задачи, – сказал он и сразу же сел.
Петунин, как всегда, по-деловому доложил, в чем сейчас нуждается его дивизион. До сих пор не отремонтировано орудие в седьмой батарее, не хватает проволоки для связи, недостаточно топографических карт, некомплект штата.
Ларин думал о том, что поступил глупо, очень глупо, – надо было заставить себя разобраться в мыслях, а он растерялся, растерялся потому, что им командовал не Батя, а подполковник Макеев и он не привык к его взгляду, к его голосу. «И никогда не привыкну», – решил Ларин, слушая Петунина, который говорил о том, что в ОВС не хватает белья и он просит… («Зачем он об этом докладывает? Что он говорит? – подумал Ларин. – Какое мнение о нас составит Макеев?»)
Петунин вынул из планшета блокнот и стал читать, чего ему не хватает по отделу вещевого снабжения. Хрусталев едва заметно улыбнулся, негромко сказал Ларину:
– Петунин в своем репертуаре.
Наконец Петунин кончил, и слово было предоставлено Хрусталеву.
– Разрешите откровенно? – спросил он командира полка.
– Разумеется, – ответил Макеев вежливо.
– В моем дивизионе беспорядок. Впрочем, как и во всем полку. В результате потерь, а, как известно, потери значительные, – Хрусталев сделал паузу, – в результате потерь от старого состава полка остались крохи, но эти крохи возомнили себя белой костью, а все новые люди, так сказать пришлые, – кость черная. Позиция ложная. Лично я – ветеран полка, но для меня главное – это боевые качества человека вне зависимости, на каком фронте он проявил их. Для других же… – Хрусталев снова сделал паузу, – для других же дороже пусть поблекшие, но местные лавры…
И Хрусталев принялся развивать эту мысль. Командир полка слушал его внимательно. «Любому влезет в душу», – думал Ларин, глядя то на бледное, чуть припухшее лицо Хрусталева, то на глубокие морщины Макеева, похожие на суровые шрамы. Все сидели тесно. По одну сторону Ларина держал речь Хрусталев и, жестикулируя, все время касался Ларина; по другую сторону сидел заместитель Хрусталева – Васильев, маленький и черный, похожий на полевую мышку.
– Ползут слухи о решительной операции, – продолжал Хрусталев. – Я подчеркиваю – решительной. Какая операция, где, когда, конечно, никто этого не знает, но операция, которая окончательно снимет осаду с Ленинграда. На мой взгляд, вредные слухи в условиях Ленинградского фронта. Что же касается моего заместителя по политической части, то он не только не борется с этими слухами, но и поддерживает их в разговорах с офицерами и с рядовыми бойцами. Я говорю об этом ему в лицо, иначе я не привык. Мой дивизион, – снова пауза, – нуждается в решительной перетряске. Момент чрезвычайно важный, и, только отсекая негодное, мы сплотим полк.
– Это все? – спросил Макеев.
– Так точно, товарищ подполковник.
– Хорошо, – сказал Макеев, не повышая тона. – Подведем итоги. Командир первого дивизиона капитан Ларин заверяет, что его дивизион готов к выполнению любого боевого задания. («Так мне и надо, – думал Ларин, ненавидя себя, – при первой же встрече осрамился».) Сказано коротко, товарищ Ларин, но внушительно, по-военному. Верю вам. («Что это? Почему он хвалит меня?» – мелькнуло у Ларина.) Ваши замечания, товарищ Петунин, я учту. Мы воевали и с меньшим количеством орудий и без достаточного количества топографических карт. И с бельем бывал недостаток. («Сейчас он улыбнется», – подумал Ларин. Но Макеев не улыбнулся.) Но сейчас все это есть. Все это Ленинград уже дает нам, и мы свое получим (рука отбила такт). Жалобы майора Хрусталева я не считаю обоснованными. «Белая и черная кость» – это, вероятно, товарищ майор, обмолвка. На самом деле произошло вот что: полк потерял своего командира, а следовательно, своего отца. Люди, которые знали подполковника Смоляра и служили с ним, спаяны любовью к погибшему, и в том, как они ревниво относятся к своему чувству, я вижу, что погибший в бою подполковник Смоляр был достоин их любви. Эти люди – костяк полка, наша опора. Что же касается новых людей, то им еще предстоит доказать, что воюем мы тоже неплохо. Далее я считаю, что товарищ Хрусталев неправильно называет слухами то, что на самом деле является фактом. Мы наступать будем непременно. Не вдаваясь в оценку того, что майор Хрусталев называет решительной операцией, скажу, что не решительных операций на Ленинградском фронте не бывало. И вся специфика этого еще не знакомого мне фронта состоит в том, что ленинградцы всегда дрались отлично. Так мы в Сталинграде понимали специфику ленинградцев. Что же касается вашего замечания о заместителе по политической части, он прав именно в том, в чем вы не правы. Задача же моя, командира полка, объяснить вам, что мы будем наступать по приказу. Приказа этого я не получал, но буду полк готовить к получению именно этого приказа. То же предлагаю командирам дивизионов, за исключением вас, товарищ майор, так как не считаю вас способным командовать. Об этом я доложу по начальству и буду просить командира дивизии утвердить мое решение об отстранении вас от должности.
– Товарищ подполковник! – воскликнул Хрусталев. Он был бледен, подбородок дрожал, и он не мог пересилить эту дрожь.
Ларин был потрясен этой сценой, и даже невозмутимый Петунин смотрел на командира полка со смешанным чувством страха и восхищения.
Ларин понимал, какой смелый шаг сделал командир полка. Не говоря уже о том, что начальство могло неодобрительно посмотреть на такое решение (дня не пробыл, а уже отстранил от должности старшего офицера), не говоря уже об этом, новые перемены в личном составе полка были опасны.
«Ясно, что Макеев понимает это не хуже меня, – думал Ларин. – Ясно, что не под влиянием настроения принял он это решение… Он очень серьезно смотрит на свою новую должность. И еще: он очень серьезное значение придает нынешнему моменту. Ведь главного не понял Хрусталев. – И что-то еще не осознанное, но радостное почувствовал Ларин, радостное впервые после гибели Смоляра. Словно вышел на свет, и по-весеннему зарябило в глазах, и шумная ветка сирени вдруг ударила по плечу. – Нашего будущего не понял Хрусталев. Нет, тысячу раз прав командир полка».
– Товарищ подполковник… – еще раз повторил Хрусталев.
Макеев молчал, и Хрусталев, передернув плечами, спросил:
– Мне можно идти?
– Да, вы можете идти, – сказал Макеев (рука его непроизвольно отбила такт).
И хотя Хрусталев передернул плечами, словно перекладывая ответственность за происшедшее на командира полка, подбородок его еще дрожал от волнения.
После совещания Макеев вместе с офицерами вышел из штабного домика на воздух. Молча стояли они и смотрели на широкий военный табор, раскинувшийся далеко, до самой линии горизонта. А быть может, если раздвинуть горизонт, то и там окажутся все те же землянки…
Пахло сыростью и горелым торфом. Холодный ветер нагонял дождь, временами в тучах показывалось желтое неяркое солнце и снова исчезало в мокрой сетке. Ларин подумал, что сейчас новый командир полка пожмет всем руки и скажет что-нибудь об их будущей совместной работе – все то, что обычно в таких случаях говорится. Но Макеев, видимо, был не склонен к разговорам.
– Займемся нашими делами? – спросил он Невадзе и, козырнув офицерам, снова ушел в штабной домик.
У входа в дивизион, возле арки с надписью «Добро пожаловать!», Ларина встретил ординарец. Лицо его было встревожено.
– Товарищ капитан, гости у нас… Елизавета Ивановна приехала…
Ларин помчался к своей землянке. Увидев Елизавету Ивановну, обнял ее и долго не отпускал, не решаясь взглянуть ей в глаза.
– Вы, наверное, устали, Елизавета Ивановна? – спросил наконец Ларин. – Сейчас мы вам все устроим.
– Нет, Павлик, отдыхать я буду у себя дома.
– Как? Сегодня же в Ленинград?
– Дома, но не в Ленинграде. Дом мой теперь здесь.
– Здесь? – переспросил Ларин. – Расскажите, пожалуйста, что вы надумали.
Елизавета Ивановна рассказала, что обратилась к командиру дивизии с просьбой зачислить ее в полк. Получила ответ. Вот он. Там такие хорошие, верные слова. В общем она зачислена медсестрой в санчасть полка.
Из госпиталя ей очень хотелось уйти. Последняя неделя перед гибелью мужа была ужасной. Она вглядывалась в лица раненых и все искала среди них Батю и даже слышала его голос. Такое острое предчувствие беды…
В один из этих ужасных дней она чуть не уронила раненого. Страх преследовал ее беспощадно. Она не могла больше видеть крови, сам воздух госпиталя был ей нестерпим…
– Но как же тогда вы у нас будете работать? – спросил Ларин.
– Нет, ничего, – сказала Елизавета Ивановна. – Сейчас я успокоилась. Да, да, не удивляйтесь. Больше я ничего не боюсь. Но в госпитале мне было нельзя больше оставаться. Я, как вспомню, что со мной делалось, работать не могу. А в полку мне всегда хорошо было. И здесь я никогда не боялась, что со мной что-нибудь случится. Ведь верно я говорю, правильно? – Она искала у Ларина подтверждения своих мыслей и тревожилась, что Ларин будет с ней спорить и придется заново пройти весь путь сомнений, чтобы снова добраться до того, что ей кажется истиной.
– Конечно, это правильно, Елизавета Ивановна, – сказал Ларин.
– Вот только не пойму, как мне командиру полка представляться. Не скрывать же, что я… Да и фамилия моя Смоляр. Он, конечно, начнет Батю расхваливать, и все такое…
– Не думаю, – сказал Ларин.
– Нет? Почему вы, Павлик, так уверены?
– Я, правда, только один раз видел нового командира полка.
– Он вам понравился? Ну что? Он лучше Бати?
– Нет, нет, – запротестовал Ларин так, словно провинился перед Елизаветой Ивановной.
– Если вы не хотите, Павлик, говорить то, что думаете, лучше вообще ничего не говорите.
– Хочу. Но я еще таких людей не видел. Вот командир полка (Ларин имел в виду Смоляра) был характера яркого. Он мне иной раз такое скажет, что все вокруг цветет, только бы до немцев дорваться. Теперь подполковник Макеев. Он свой характер сразу не откроет, потому что, потому что… он сам от себя его спрятал. Вот так! – фантазировал Ларин.
– Нет, Павлик, он вам понравился, – сказала Елизавета Ивановна и с грустью посмотрела на Ларина.
Вошел вестовой и передал Ларину несколько листков с густо напечатанным текстом.
– Из штаба полка, товарищ капитан.
– Хорошо, можете идти.
Взяв листок, Ларин прочел вслух: «План занятий артиллерийского полка на ноябрь 1943 года».
