Текст книги "Почти вся жизнь"

Автор книги: Александр Розен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 41 страниц)

– Бои шли в самом конце Продольной, – послушно ответил майор. – Почти у самой Волги. В наших руках оставался только один дом, угловой с набережной.

– Знаю, знаю, – сказала Минаева. – В этом доме в первом этаже был промтоварный магазин.

– Подождите, Полина Михайловна, вы потом скажете. Продолжайте, товарищ майор.

– Верно, – сказал Нерчин. – Там был магазин, Я хорошо помню вывеску, ее сорвало, но она так все время и валялась на земле.

– Зеленая вывеска и белыми буквами написано…

– Полина Михайловна!..

– Хорошо, хорошо, я больше не буду…

– Противник долгое время не бомбил этот дом, потому что тут все были перемешаны – и немцы и мы. А уж потом озверел и бросил три бомбы подряд.

– В этот день вы и были ранены? – спросил Кудрявцев.

– Да.

– Полина Михайловна! – снова спросил Кудрявцев. – Вы в этот день были там, на Продольной?

– Да, – сказала Минаева. – Да, да. Когда бросили бомбы, я была там. Лизанька, – сказала она, видимо боясь, что дочь может испугаться ее волнения. – Лизанька, возьми картинки и поди в кухню. Иди, иди… Возьми там пирога…

Нерчин быстро собрал картинки, разбросанные по стульям, и Лиза, взяв их, побежала в кухню.

– Когда упали бомбы, меня не ранило, а только оглушило, – продолжал Нерчин. – Я слышал, что говорили, будто бы командир отделения ранен, но я не был ранен. И когда немцы ворвались в дом, я слышал их разговор. Потом наши отбили дом. Ну, в общем, все то, что от него осталось. Голова у меня шумела, но я все помню. Кто-то мне дал водки, и я совсем пришел в себя. Потом поднялся, смотрю – артиллеристы ставят орудие на прямую. Я собрал своих, говорю: «После подготовки – за мной!» Орудие дало несколько выстрелов, хорошо, знаете, так: по цели; я уже хотел командовать, ну, а тут мина. А дальше ничего не помню…

– Дальше я… Я все это помню… – с силой сказала Минаева и, обернувшись к Кудрявцеву, спросила: – Вы помните, что я вам рассказывала?

– Да, – сказал Кудрявцев, – и я захватил записи с собой. Тут все с ваших слов записано. – Он вынул тетрадь, разлинованную по-бухгалтерски, и прочел: – «В октябре месяце наш отряд вместе с новым пополнением прибыл в Сталинград. Меня, как более опытную, сразу же послали на Продольную улицу. Когда я туда попала, думала: „Отсюда мне не выбраться…“ На моих глазах бомбили угловой дом… Я все-таки хотела туда пойти, но мне сказали: нельзя, там немцы. Потом немцев выбили. Тут еще наши артиллеристы подкатили пушку. Я снова хотела пойти, но немцы стали бить из минометов. Лежу в воронке, пережидаю. Когда немцы перестали стрелять, вижу, возле пушки лежит наш боец, и слышу разговор. Один боец говорит: „Что ты, он еще дышит“. Я подползла: живой… Когда я его тащила, чувствовала, что он за меня держится… Притащила в блиндаж. Там на берегу были блиндажи понаделаны, в скале. Сделали перевязку, и врач сказал: он очень плох, отправляйте его на левый берег. Это был мой первый раненый в Сталинграде…»

– Так, значит, это были вы… – тихо сказал Нерчин.

В это время в комнату вбежала Лиза, с большим куском пирога в руках.

– Мама, мамочка! – Голос ее показался Кудрявцеву удивительно звонким. – Пирог очень вкусный! Мама, почему ты плачешь? Не плачь, мамочка, – говорила Лиза, гладя руки Полины Михайловны и зло глядя на Кудрявцева и Нерчина.

– Я не плачу, – сказала Полина Михайловна. Слезы градом катились у нее из глаз. – Глупая девочка – это от радости. Вы знаете, товарищ майор, я так рада, что вы живы, так рада!

Майор подошел к ней.

– Я жив, жив, – сказал он. – Спасибо вам, Полина Михайловна. И не будем больше об этом.

Полина Михайловна вытерла слезы.

– Дайте же на вас взглянуть, – сказала она неожиданно весело. – Как же вы хорошо поправились. Полный такой, представительный. Майор! Настоящий майор, – сказала она с восхищением.

Все ей нравилось в Нерчине – и его полноватое свежее лицо, и румянец, и походка, и золотые погоны. Это был ее раненый. Он был жив и стал такой, какой он есть, благодаря ей.

Раздался звонок, Полина Михайловна и Лиза пошли открывать дверь; было слышно, как мужской голос сказал: «Здравствуй, Полюшка, здравствуй, Лизанька», – потом Полина Михайловна стала о чем-то говорить быстрым шепотом, вероятно рассказывала мужу о своих необычных гостях. Наконец хозяева вошли в комнату.

– Здравствуйте, товарищи, здравствуйте, – сказал Минаев, пожимая руки Кудрявцеву и Нерчину. – Очень рад, что все так хорошо получилось. Жена мне уже обо всем поведала. Прекрасно, прекрасно!.. Такой случай отметить надо.

– Пирог готов, – сказала Полина Михайловна, – чуть-чуть подгорел, но с корочкой даже лучше. Есть баночка крабов…

– Что твой пирог, что крабы, – говорил Минаев, подходя к буфету. – Без беленькой не отметишь.

– Это верно, – сказал майор серьезно, – у меня так прямо горло пересохло.

Минаева накрыла на стол, принесла пирог, поставила рюмки. Павел Васильевич налил вина.

– Ну, как говорится, – со свиданьицем…

Все выпили, и Нерчин сказал:

– Жаль, нет моей Тамары. Вот была бы рада. Сегодня же ей обо всем напишу.

– А далеко вы от наших мест? – спросил Минаев.

– Далеко, – сказал Нерчин. – На самой границе.

– Так, так… Значит, в случае чего…

– Оставь, Павлуша, – сердито сказала Минаева.

– А что, Полина Михайловна, – вступился Нерчин, – военный человек для того и нужен, чтобы, в случае чего, ответить ударом на удар.

– Правильно, товарищ майор, мы, старые солдаты, так это дело и понимаем. Только вот товарищ Кудрявцев меня обошел. Полину Михайловну допрашивал, а меня обошел. Что, не правда? – смеясь, спросил он Кудрявцева.

– Разве вы тоже в Сталинграде воевали? Я этого не знал, – сказал Кудрявцев.

– Было… Служил.

– Вы сами сталинградец?

– Такой же, как и моя Полина Михайловна. Только она черноземная тамбовчанка, а я из Читы. Ну, где бы нам встретиться? Не иначе как на Волге, в октябре сорок второго.

– Это правда, – сказала Полина Михайловна. – Мы с ним в одном катере сюда прибыли. У вас же записано: «С пополнением». Ну вот он, – Полина Михайловна показала на мужа, – и его товарищи-сибиряки и есть пополнение.

– Да, да, было… – повторил Минаев, – переправляемся на катере, а Волга горит, горит… Глазам своим не верим – река горит! Спрашиваем командира: «Товарищ командир, как это понять?» Это, отвечает, фашисты нефтебаки подожгли. Нефть плывет по реке…

– Виноват… – перебил Кудрявцев, – вы прибыли в Сталинград в тот день, когда немцы подожгли нефтебаки?

– Утром прибыли, – сказала Полина Михайловна.

– Ну, хорошо, пусть утром, но ведь нефтебаки… Ничего не понимаю…

– А так понимать надо, – сказал Минаев, – что еще на сталинградскую землю не вступили, а уже боевое крещение приняли.

– Да, я не о том… Я к тому, что… – начал Кудрявцев и вдруг резко оборвал себя.

Минаев продолжал рассказывать о своей встрече с будущей женой, но Кудрявцев уже не слушал его.

«Что же это получается, – думал Кудрявцев. – Нефтебаки немцы подожгли 16 октября. Нерчин был ранен и увезен в тыл 10 октября. Значит, когда Полина Минаева впервые вступила на сталинградскую землю и была направлена на Продольную улицу, то Нерчин в это время… Нет, не может быть… Но нефтебаки немцы подожгли все-таки 16 октября…»

И Кудрявцев снова стал сопоставлять и считать числа, кляня себя за эти подсчеты и не в силах отбросить неумолимую хронологию.

А Минаев рассказывал, как встретился он с Полиной Михайловной и как они полюбили друг друга, а потом поженились. Оказалось, что как раз в это время майор женился на Тамаре.

«Надо еще спросить, надо уточнить, – думал Кудрявцев. – Да нет, и так все ясно: ведь из тех сандружинниц, что работали в октябре на Продольной, осталась в живых только Минаева, и, значит, та девушка, которая спасла Нерчина, все-таки погибла. Все ясно, надо им только разъяснить, что произошла ошибка».

– Жили мы поначалу в Чите, – рассказывал Минаев. – А в прошлом году, как волжские стройки объявили, подались сюда. Я строитель старый, – сказал он тем же уверенным тоном, каким только что говорил «я солдат старый». – Ну, а Полина Михайловна здесь «высшее образование» получила – крановщицей стала…

Кудрявцев взглянул на них. Майор, сложив руки ладонь в ладонь и слегка навалившись грудью на стол, внимательно слушал Минаева. Полина Михайловна сидела в кресле напротив майора, рядом с мужем. Лиза заснула у нее на руках.

Кудрявцев взглянул на них еще раз, встал и так ни слова и не сказал.

– Куда же вы? – удивился Минаев.

– Пора мне, пора…

– Это не по-сталинградски, – уговаривала Полина Михайловна, понизив голос, чтобы не разбудить дочь.

– Завтра экскурсия, – сказал Кудрявцев первое, что ему пришло в голову, – подготовиться надо.

– Честное слово, оставайтесь, – сказал майор, – смотрите, люди какие хорошие!..

Но Кудрявцев решительно простился со всеми. Выйдя от Минаевых, Кудрявцев быстрым шагом пошел по направлению к своему дому, но, дойдя до Тракторного, не поднялся наверх домой, а пошел дальше. Народу на улицах становилось все меньше и меньше. Вернулась с работы вечерняя смена. Ушли на заводы и стройки работавшие в ночь. Когда Кудрявцев дошел до угла Продольной улицы, было уже совсем тихо…

Он остановился и осмотрелся по сторонам так, словно бы впервые в жизни видел Продольную улицу. Кудрявцев смотрел на дома, широкими уступами спускавшиеся к Волге, на зеркальные витрины магазинов, на высокие арки, в глубине которых темнели клумбы, но за всем этим он ясно видел роту героев, сражавшихся здесь осенью сорок второго, и всего яснее – Нерчина и Минаеву. Он не жалел, что скрыл от них правду. В их сегодняшней встрече была та настоящая правда, которая не боится пытливого взгляда историка…

Вернувшись домой, Кудрявцев не лег спать, а с увлечением сел работать. Снова он открыл свои книги, альбомы и рукописи. Он работал долго, иногда поглядывая в окно, на огни Сталинграда, на Волгу, по которой, как трассирующие пули, шли новые караваны…

Хороши волжские огни! Особенно хороши они на сталинградском берегу, высоком, гордом, много видевшем за свою жизнь, хранящим много человеческих историй.

1952

Молодожены

1

Впервые в жизни Валя чувствовала себя такой несчастной. Она шла домой, нарочно выбирая безлюдные и неярко освещенные улицы: не хотела, чтобы видели ее расстроенное лицо. Но оттого, что улицы были темными, становилось еще тоскливее.

На заседании Валя сдерживалась, крепилась как могла и после своего неудачного выступления, и после суровой отповеди Крупенина. (Начальник ЖКО так и сказал: «Надо дать суровую отповедь выступлению Рожковой».) Сейчас даже простое сочетание буке – ЖКО – было ей ненавистно, хотя они всего лишь означали жилищно-коммунальный отдел, в котором Валя работала.

А ведь совсем недавно – с тех пор прошло едва ли полгода – все было так хорошо, счастье казалось прочным и о Вале говорили, что она «везучая» и «родилась в сорочке».

И в мелочах везло. Билет получила в купе, на стройке ей дали комнату вместе с одной очень хорошей девушкой, Леной Постниковой, с которой Валя познакомилась еще в поезде. Пошла на почту купить конверты и марки, а ей подали телеграмму: «Сердцем тобой целую». Так встретил ее Борис на новом месте. Да, вот так-то!

Город еще не имел названия, спорили – может быть, назвать Электроград? – а уже из любого населенного пункта Советского Союза принимали почтовые отправления по адресу: «Поселок Гидростроя». Может быть, Лена не чувствовала прелести нового места, в конце концов не все ли равно, где лечить детей, здесь или в Ленинграде, зато Валя вполне оценила главную свою удачу: города еще нет, кварталы его еще настолько молоды, что клуб, выстроенный год назад, называется старым, а новым называется тот, с которого еще не сняли леса; в таком городе есть где развернуться специалисту-садоводу. Уже сейчас должен быть заложен парк культуры и отдыха, каждый квартал должен иметь свой сквер, надо разбить тенистые бульвары, украсить площади цветами. Перед гостиницей – гвоздики, а вокруг фонтана – кольцо гелиотропов: темно-фиолетовые, они так красиво обрамляют серый мрамор…

Даже Борис, узнав о Валином назначении, сказал одобрительно:

– Почетно, почетно! Это тебе в будущем пригодится.

Ах, какое это было счастливое и удивительно легкое время! Ей было сейчас и больно, и приятно вспоминать свой отъезд из Ленинграда, веселые лица товарищей на перроне, строгое лицо Бориса. Было ясно, что он сдерживает свои чувства, и от этого она еще больше его любила. Валя обняла Бориса, и вокруг них стало тихо.

– Какой сюжет пропадает… – сказал Борис.

А вечером, стоя в коридоре вагона у открытого окна, Валя рассказывала Лене, как она познакомилась с Борисом. Он по специальности кинооператор и в Институте зеленого строительства снимал «Выпускные экзамены». Валя сначала не обратила на него никакого внимания. А потом он попросил Валю вместе с другими девушками поехать в парк Победы и там участвовать в съемке для картины «Молодые специалисты». Но Валя отказалась: у нее еще было два предмета не сдано. Борис говорил, что это пустяки, никому не придет в голову проверять, но она все-таки не поехала, а потом жалела. Борис больше не появлялся. Ведь кинооператоры все время ездят по стране. В общем, Валя сдала уже все экзамены, и вдруг снова появился Борис… Сказал, что у него есть два билета на «Ивана Сусанина». Закрытие сезона…

У окна вагона стоять было холодно, стук колес заглушал слова, но Валя еще долго рассказывала, а Лена молча слушала, радуясь Валиному счастью. А в будущем было еще больше счастья, и будущее возникало легко и где-то совсем близко, вот только рассеется паровозный дым – и все будет ясно видно.

«Сколько разочарований», – подумала Валя.

Ну, конечно же, Лене легче, чем ей. Лена, та сразу начала работать в яслях, и ей не пришлось испытать никаких разочарований. Ясли были оборудованы прекрасно, и даже лучше, чем можно было ожидать. Ни в чем не было недостатка, даже здание было одним из самых красивых в городе. Валя написала об этом Борису, и тот шутливо ответил, что, по его наблюдениям, у нас сначала строят ясли, а уже потом пристраивают к ним какую-нибудь гидростанцию, домну или металлургический комбинат.

Разумеется, Лена очень устает на своей работе, а вечерами у нее еще патронаж. Но Валя тоже очень хотела бы уставать от своей работы, а не от дымных заседаний и бесконечных споров, от которых так мало толку.

Но не было работы, ради которой Валя приехала сюда. Она занимает должность инженера по зеленому строительству. Но, собственно говоря, где оно, это зеленое строительство? Один бульвар?

Валя вспомнила, как в ответ на эти слова Крупенин покачал головой и сделал отметку в своем блокноте.

– Валентина Ивановна – молодой специалист, – говорил Крупенин, показывая карандашом на Валю, – но кто дал право молодому специалисту охаивать всю нашу работу? По-моему, мы строили наш бульвар, когда Валентина Ивановна еще экзамены сдавала. На своем горбу вытягивали. На своем горбу вытягивали… – повторил он, похлопав себя карандашом по шее.

– Я совсем не хотела…

– Я вас слушал, Валентина Ивановна, теперь вы меня послушайте.

Нет, она не охаивала чужую работу. Она знала, что строители любят эти две зеленые ниточки, а иной рабочий крюку даст только для того, чтобы пройти по своему бульвару. Вечерами здесь всегда тесно.

Но об этом бульваре она знала еще в Ленинграде. А что сделано с тех пор?

Когда Валя приехала, Крупенин познакомил ее с генеральным планом города.

– Работенки вам хватит, – озабоченно говорил Крупенин, – хватит вам работенки, – повторял он, трогая карандашом зеленые квадраты и треугольники, щедро разбросанные по ватману. – Хватит, хватит…

А чем все кончилось? Ни рабочих, ни техники нет у инженера по зеленому строительству. По штату Вале положен заместитель, тоже специалист с высшим образованием, – бог с ним, не надо, обойдусь, – но без рабочих рук никак нельзя…

– А вы требуйте, Валентина Ивановна, – учил Крупенин. – Нажимайте, на горло становитесь. – И Крупенин бодро показывал на свое горло.

Валя была не из робких, она требовала, и нажимала, и даже грозила, но ничего путного из этого не получалось. Ей казалось, что на людях Крупенин даже гордится своим инженером по зеленому строительству.

«Смотрите, смотрите, – говорил Крупенин, – вот где энергия!», или «Эдак она нас скоро всех прижмет», или «Теперь уж мы не отвертимся».

С глазу на глаз он говорил ей:

– Ну, подумайте сами, неужели же я рабочих с объекта сниму? Извините, грубыми вещами занимаемся: санузлы, так сказать, – хлеб наш насущный. А вы для нас вроде пирожного, так сказать, эклер…

Как-то раз после одного очень неприятного разговора с Валей Крупенин с улыбкой взглянул на нее:

– Конечно, вы человек горячий… кипяток… ошпариться можно… Ну, так ведь молодость! Одним словом, собирайтесь в командировку. Начальник строительства подписал. Попрошу взглянуть: станция назначения – Адлер, цветоводческий совхоз. Адлер – это Сочи, – не преминул напомнить Крупенин, – вы там смотрите на пляже не обожгитесь: вы же северяночка…

Полный вагон цветов и сортовых семян привезла Валя. И в тот же день Крупенин доложил начальнику строительства: «Вагон кислорода прибыл».

«Вагон кислорода» продолжал свой путь во всех отчетах и циркулярах по разделу «Зеленое строительства», а Валя испытала новое разочарование: не удалось ей украсить улицы и площади нового города. Крупенин распорядился открыть киоск с цветами на базаре.

– А что, собственно говоря, не устраивает Рожкову? – слышала Валя голос Крупенина. – Ей, видите ли, поручили торговать цветами! Сотни наших строителей украсят свой быт, но вот беда: инженер – и киоск на базаре.

– Ах, да разве в этом дело?

– Я вас слушал, Валентина Ивановна, теперь вы меня послушайте…

– О своих неудачах Валя писала Борису. Но чем он мог утешить ее? «Я таких крупениных несчетное количество видел, – писал Борис, – и все они на одно лицо. И вряд ли ты его переспоришь. У него уже выработался иммунитет ко всякого рода генпланам, и это понятно. Начальник строительства требует от него, чтобы поскорей были введены в эксплуатацию прачечные, в газетах его кроют за то, что парикмахерских мало, на рабочих собраниях за то, что где-то там штукатурка обвалилась, а тут появляется хрупкое создание с глазами цвета морской волны (и такими же переменчивыми, как морская, волна) и требует, чтобы начальник ЖКО в первую очередь занялся озеленением нового города. Начальника строительства Крупенин боится, с газетами он вынужден считаться, с мнением рабочих тоже, что же касается хрупкого создания, то оно не представляет реальной опасности. Хрупкое создание не обучено в институте бороться с крупениными…»

Борис умный и опыта у него много, но разве в письмах все скажешь и разве письма могут заменить встречу?

И Валя снова вспоминала ту холодную ночь в поезде, когда она с Леной стояла у окна вагона. Лена тогда искренне удивилась:

– Только поженились – и уже расстались!

– Раз надо, тут уж ничего не поделаешь, – ответила Валя. – Каждый из нас любит свое дело…

Сколько в этом ответе было наивной самоуверенности. «Да, молодость…» – думала Валя так, словно с тех пор прошло много лет и она стала старухой.

Конечно, и тогда уже, с первого дня разлуки, она мечтала о встрече с Борисом, но все не так, как сейчас. Она мечтала, что вот пройдет время, к ней на стройку приедет Борис, они пойдут гулять по улицам нового города, и она покажет ему свою работу. Он будет гордиться ею и будет вспоминать, как приехал снимать «Выпускные экзамены», и скажет: «Вот уж не думал тогда, что ты так развернешься».

Сейчас ей хотелось, чтобы Борис просто-напросто был здесь и чтобы он обнял ее. Прогулки… Хорошо сейчас бы очутиться в Ленинграде… в Летнем саду. Лебеди в пруду. И много роз… В этом году в Ленинграде много роз…

Когда Валя подошла к своему дому, было уже поздно. Над бульваром в высоком беззвездном небе стояла полная луна. Домой идти не хотелось: Лена дежурила у себя в яслях, а быть сегодня одной…

Валя печально взглянула на свое окно и увидела, что в комнате горит свет. Значит, Лена уже вернулась домой? Валя взглянула еще раз, увидела, как дрогнула занавеска… Из окна выглянул Борис.

2

Прошел уже час после встречи Бориса и Вали, но они ни о чем не спрашивали друг друга, и Валя не понимала, как случилось, что Борис здесь, и чувствовала только радость. И еще она не могла понять, как это всего только час назад ее волновало и печалило все то, что было вне ее любви.

В первом часу ночи вернулась с дежурства Лена, и только тогда Борис стал рассказывать, почему он здесь. Это не отпуск и не выигрыш в лотерею. Он приехал сюда работать. Вместе с ним приехали его ассистент и администратор. Они остановились в гостинице, а Борис побежал сюда, и, откровенно говоря, ему показалось, что от гостиницы до Вали еще день пути. А здесь всего-то пять минут ходу. Дело, по которому он здесь, довольно обычное. Надо снять короткометражный фильм о строительстве. Должен был ехать другой оператор, но когда Борис узнал, что намечена для съемки именно эта стройка, он бросился к директору студии и пал к его ногам: молодая жена – и вечность с ней не виделся! Ну, один-то раз в вечность даже директор студии обязан проявить чуткость!

Валя как сквозь сон слышала, что Лена «категорически против гостиницы» и что «Борис будет жить здесь, а она поживет у Симы… вы еще не знаете нашу Симочку… это чудесная девушка, радиотехник, красавица, каких мало…»

– И никаких «но». А сейчас только один вопрос: чем вас кормить?

– Да это какое-то самопожертвование! – засмеялся Борис.

– У нас есть тушеная морковка, творог и котлеты, все это надо съесть. Как же так! – волновалась Лена.

– Он съест, Леночка, ты не беспокойся, – сказала Валя, глядя на Бориса и словно говоря: «Вы же видите, он совсем ручной».

– Ну, как в Ленинграде? – спросила Лена.

– Как всегда в это время: пылища, скучища… Впрочем, я ведь очень мало бываю в городе. На три дня приеду, успею соскучиться и снова на волю… – Борис улыбнулся, и Валя подумала: «Вот за эту улыбку я его полюбила».

– Как бы я хотела хоть на минутку очутиться в Ленинграде, – сказала Лена.

– В самом деле? – спросил Борис, чуть заметным движением поправив свои рыжеватые волосы.

«Мне всегда нравилось вот это его движение», – подумала Валя и сказала:

– Да… Я бы тоже хотела хоть на минутку в Ленинград.

Она вдруг ясно увидела себя в Ленинграде. Она идут вместе с Борисом по Невскому, и все обращают на них внимание, – у Бориса такое тонкое, изящное лицо, а она, наверное, только что с Юга – так загорела…

– Кажется бы, в первый вечер забрала маму и пошла в Мариинку, – сказала Лена.

– На «Аиду»?

– А что? Новая постановка? Вы видели?

– Я? По правде сказать, у меня идиосинкразия к опере. В Мариинку я ходил только в то время, когда ухаживал за Валей. Ходил аккуратно, добросовестно, а в антрактах мы ели кремовый торт и Валя читала мне вслух либретто: «Сцена вторая. Дача Лариных. В то время как хозяйка варит варенье, Онегин гуляет с Татьяной». – И Борис знакомым движением протянул Вале левую руку.

– Ну, я пошла, – сказала Лена. – Нет, вы меня не уговаривайте. Выйду замуж и потребую от вас такого же самопожертвования…

– Мы ничем не рискуем, – весело заметил Борис, когда Лена ушла.

– Почему ты так думаешь?

– Лет двадцать назад на этот вопрос ответили бы вежливо: она не фотогенична.

– Ничего ты не понимаешь, Борис… Лена – очень хорошая девушка…

– Не спорю, не спорю. Знаешь две просьбы к господу богу? Первая: господи, сделай так, чтобы я была красивой! Вторая: господи, теперь сделай так, чтобы моя подруга была дурнушкой! Обе твои просьбы господь бог уважил. Третью выполнил я.

– Разве я о чем-нибудь просила тебя?

– Меня? Нет, конечно… Я же говорю – господа бога. Просто я подслушал и исполнил.

– Не понимаю!

– «Господи, сделай так, чтобы я очутилась в Ленинграде». Было?

– Бориска?!

Борис встал, шутливо поднял обе руки вверх и пробормотал, подражая шаманским заклинаниям:

– Иматра, Борнео, Кивач, Енисей, Гатчина… Через месяц гражданка Рожкова будет жить и работать в Ленинграде со своим обожаемым супругом. Валюшка, милая, это же правда… – Он вдруг переменился, исчезла улыбка, голос стал строже, глаза потемнели. – Забираю тебя отсюда…

Он заметил впечатление, которое произвели эти слова, и кивнул головой.

Энергия, свойственная его лицу, была выражена теперь особенно отчетливо. Линии рта стали жесткими. Он словно заново переживал это время, когда боролся за их совместную жизнь. Он так и сказал – «боролся».

Борис называл учреждения, с которыми ему пришлось иметь дело, куда он приходил и звонил по телефону, иногда по нескольку раз в день, писал заявления, просил, уговаривал, требовал. Когда они поженились, он еще не понимал так, как он это понимает сейчас, что жить надо вместе.

– Да? Так? – спрашивал он Валю. – Ты это тоже поняла? Ну, конечно же, ты ничего не могла сделать. Я сделал все сам…

По его тону Валя поняла, что он гордится собой и ждет того же от Вали.

– Тем более что, как я понимаю, у тебя здесь не очень-то получается…

– Крупенин… – начала Валя.

– Да, да, да, – нетерпеливо перебил ее Борис. – Я то же самое говорю. О прошлом не жалей. Все-таки опыт, приобретенный на такой стройке…

– Ах, какой там опыт! Поездка в Адлер да две грядки табака вдоль бульвара… Сама высаживала… Стоило вуз кончать…

– Ничего, ничего. Ты еще увидишь, как это пригодится. Работала на такой стройке!

Валя снова хотела возразить, но он, видимо, давно привык к этой своей формулировке.

– Будешь работать в парке Победы, – рассказывал Борис. – Темкин снимал там розарий, Ты представляешь себе, около четырех тысяч кустов… Из Нальчика на – самолете. В цвете это получилось здорово!

Валя слушала и понимала, что Борис хвалит этот розарий и какого-то Темкина еще и потому, что он боролся, боролся за то, чтобы Валя там работала.

«Уехать? Уехать отсюда? С Борисом?»

Ей сейчас все было легко, как в тот вечер, когда она уезжала из Ленинграда. Пожалуй, даже легче, потому что она уже испытал давящую тяжесть разочарования.

– Понимаешь, в том, что у нас было раньше, было что-то книжное, – говорил Борис, – а я за это время понял, что хочу настоящего, жизненного, понимаешь – всамделишного.

Валя знала, что слово «книжное» Борис говорит а осуждение. Книжное – «не всамделишное». Ну, к примеру сказать, он и она расстаются, даже не зная точно, на сколько времени, и любят друг друга в долгой разлуке.

– Хочу жизни всамделишной, – сказал Борис, – чтобы был дом. Чтобы ты… Чтобы я… – Он с такой жадностью ткнулся ей в плечо, что Вале стало его жаль.

– Может быть, это такой возраст подходит? – спросил Борис. И Валя подумала, что когда он был один, то, наверное, не раз задавал себе этот вопрос. – Вероятно, у каждого человека есть свое представление о возрасте. – По-моему, возраст – это такое время, когда научаешься соразмерять движения. Я раньше тратил уйму времени на каждый сюжет, и меня еще потом без конца монтировали. Простая вещь: рабочий въезжает в новую квартиру, ну а я в цех бежал и к дядюшкам, к к дедушкам, которые раньше по подвалам ютились… А теперь я этот сюжет снимаю так, что режиссеру делать нечего. Проявили – и в прокат! Старая квартира… новая квартира… грузотакси… шофер улыбается… ветхая кастрюлька падает на мостовую… бабка качает головой… купают сына в новой ванне… приготовляют яичницу на новой плите… Ты скажешь «опыт»? – спросил Борис, хотя Валя молчала. – Надо соразмерять движения, беречь силы для большого искусства. Так же вот и в жизни… Прав я?

– Я не знаю… – сказала Валя. – Я… Ты гораздо умнее меня… а я… я просто тебя люблю…

Валя проснулась ночью. Ей захотелось увидеть лицо Бориса, и она зажгла ночничок. Борис улыбался во сне, во линии рта были по-прежнему немного жесткими. «Я боролся», – вспомнила Валя.