Текст книги "Почти вся жизнь"

Автор книги: Александр Розен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 41 страниц)

3

В эту ночь никто не ложился спать. Несмотря на то что подготовка к предстоящему бою была закончена, у каждого находилось еще что-нибудь, казавшееся в эту ночь неотложным.

Четверо суток люди задавали себе один и тот же вопрос: чем кончится дело, ради которого они здесь? Но теперь, накануне решительного часа, они об этом больше не думали, словно решив, что ничего в их жизни предугадать невозможно.

После ночного совещания рота Бояринова разместилась по траншеям и щелям оборонительной линии, выстроенной за эти дни и обращенной фронтом на юг.

Вторая рота сосредоточилась на тех местах, где вчера были захвачены перебежчик и «язык». Роте было приказано в случае отказа противника подчиниться условиям ультиматума атаковать гитлеровцев в Грачах, тем самым отвлекая их силы от направления нашего главного удара.

Главный удар должна была нанести с севера третья рота при поддержке мощных танков Бороздина.

– Я буду во второй роте, – сказал Лобовиков Абатурову.

– Правильно, – одобрил Абатуров. – Там будет нелегко. – Он вынул часы. – Сверимся. У меня без пятнадцати семь.

– Точно, – подтвердил Лобовиков и, аккуратно застегнув свой полушубок, попрощался. Выходя, он встретился с Бояриновым.

Абатуров заметил, что они улыбнулись друг другу особой улыбкой посвященных в дело людей, знающих, что им предстоит играть в этом деле немаловажную роль.

– Ну что, не светает? – спросил Абатуров.

– Не имеет права светать, – улыбаясь, ответил Бояринов. – Согласно приказу положено светать в восемь ноль-ноль.

– Завтракал?

– Да нет, что там… Чаю выпил.

И Абатуров понимал: Бояринову, всегда внимательнейшим образом следившему за тем, чтобы бойцы были сытно накормлены, хочется ответить: «Завтракать будем в Грачах» – или что-нибудь в этом роде, что соответствовало бы его приподнятому настроению.

Сидя за столом и глядя на карту, которую знал наизусть, Абатуров подумал, что, наверное, он кажется сейчас Бояринову скучным.

«Он ждал этого часа четверо суток, – думал Абатуров, – а я два с половиной года. И он не понимает, не знает, что значит для меня этот предрассветный час».

– Бывает с вами, – вдруг спросил Бояринов, – что в самый важный момент в голову приходят посторонние мысли?

– Допустим… – сказал Абатуров, удивившись неожиданному вопросу.

Бояринов покрутил головой, словно был недоволен таким ответом.

– Вы тогда, наверное, можете заставить себя думать о главном? – спросил он.

– Могу, – отвечал Абатуров.

– Так, – сказал Бояринов мрачно, но тут же лицо его просветлело. – А я вот сейчас думаю об одной девушке и о том, что люблю ее и что она меня любит…

Абатуров не знал, как продолжать этот разговор. Он смотрел на мальчишеское лицо Бояринова и спрашивал себя, всерьез ли все это.

– Уставом не запрещается, – попробовал отшутиться Абатуров. – Думайте о ней на доброе здоровье. Кстати, как ее зовут?

– Лизой, – ответил Бояринов не смущаясь. – Мы поженимся. Это решено.

Абатуров низко склонился над картой, чувствуя боль от этой неожиданной исповеди.

– Я очень часто думаю о ней, – продолжал Бояринов. – Сказать правду – всегда. И даже в бою. Она как будто всегда со мной. Как будто приросла ко мне. Вы меня извините, товарищ капитан, – сказал он, вставая. – Хотелось поделиться. Разрешите идти?

– Подождите, – сказал Абатуров, сам не зная, почему он удерживает лейтенанта, и, оторвавшись от карты, посмотрел на Бояринова.

«Молодость… – думал Абатуров. – Ну, а я что – старик? Пережитое старит. И горе оставляет свои печальные следы. А они? – подумал он о Бояринове и о его невесте. – Да знаю ли я, что им пришлось пережить, из каких потемок выбиралась их молодость, на каком огне закалялась, чтобы восторжествовать над любыми превратностями войны, на каком ветру крепли их голоса, чтобы с такой чистотой сказать о любви до гроба?»

Абатуров выпрямился, встал и, подойдя к Бояринову, обнял и поцеловал его. Бояринов, удивленный и взволнованный, крепко пожал ему руку и молча вышел.

Без пятнадцати восемь Абатуров крикнул Бухарцева и они вместе направились к наблюдательному пункту. Отсюда до НП было метров пятьсот, и Абатуров не торопился.

Они шли в тишине. Вокруг не было заметно даже признака человека. Земля скрыла людей. Казалось невозможным, чтобы эти бедные перелески, овражки и тропочки могли внезапно ожить и наполниться грохотом. Где-то далеко вставало солнце, наверное очень далеко: свет едва проникал сюда; казалось, ночная темнота не исчезает, а соединяется с черными, нависшими над землей тучами.

На наблюдательном пункте – в крохотном блиндажике, возвышавшемся над местностью, – уже находились телефонист, радист Чуважов и разведчик-наблюдатель. Передняя стенка блиндажа была полуоткрыта. Здесь были установлены стереотрубы.

Ровно в восемь Абатуров взял телефонную трубку и вызвал начальника штаба:

– От фашистов ответа не было? Нет? Не сомневался. – Он вызвал Лобовикова. – Комиссар? Начинаем работать на тебя!

И, как бы в ответ на его слова, послышался сильный, словно рвущий воздух, клекот моторов.

Абатуров вышел из блиндажа. В то же мгновение наша артиллерия молотом ударила по холмам. И в ту же минуту из лощины, где стояли «катюши», бурно вырвались огненные кометы. Небо над Грачами, словно обожженное, полыхнуло ярко-красным цветом. Абатуров снова спустился в блиндаж.

Когда закончилась артиллерийская подготовка, позвонил Лобовиков и коротко сообщил:

– Иду вперед.

Абатуров, сев на ящик перед стереотрубой, обращенной на юг, и слегка поворачивая ее то вправо, то влево, просматривал горизонт.

Прошло пятнадцать минут, снова позвонил Лобовиков и сообщил, что рота овладела немецкой траншеей, продвигаться трудно, противник ведет сильный огонь.

Абатуров ничего не ответил. Перед собой он видел все тот же ничем не колеблемый горизонт.

Вдруг он услышал тихое посвистывание перелетевшего через НП снаряда и вслед за ним новое посвистывание. Свист нарастал, становился тяжелым и сильным.

– Немецкие, – сказал разведчик, – бьют с юга.

Бухарцев выскочил из землянки и, вернувшись, доложил:

– Ложатся метрах в пятистах за штабом батальона… По пустым местам. Умора, товарищ капитан, – продолжал он, смеясь. – В белый свет бьют как в копеечку. Ну не знаешь куда, так не стреляй!

– Помолчи! – сказал Абатуров строго.

Но он разделял веселость своего ординарца и знал, что сейчас эта веселость незримо передается от одного человека к другому. Бояринов в своем блиндаже смеется над артиллерийской подготовкой немцев, смеются бойцы, видавшие виды. Им весело оттого, что они так искусно и скрытно устроились, что перехитрили фашистов.

Но Абатуров решил не поддаваться этой заманчивой веселости. Он прижался к окуляру, словно стремился увидеть полет снарядов и удостовериться, что немцы начали операцию, план которой был им разгадан еще четверо суток назад.

«Да, я знал их план боя, – думал Абатуров, – в то время как мы будем штурмовать Грачи, они хотят прорваться с юга и атаковать нас. Это так… Но сейчас важно другое: мы сумели обмануть немцев, атаку одной нашей роты они приняли за штурм Грачей».

Артиллерийская подготовка гитлеровцев длилась около часа. За это время дважды звонил Бояринов и докладывал: «Живем как в раю». Звонил начарт Верестов, посмеиваясь над немецкими артиллеристами. Абатуров не отвечал на шутки и продолжал напряженно думать.

«Они поверили, что мы уже начали штурм Грачей, – думал Абатуров, – потому что наш штурм был заранее предусмотрен в их плане. Последовательность – великая сила, но она же становится помехой, если не принимать во внимание новые, постоянно меняющиеся условия. Эта „последовательность“ их и погубит».

– Бояринова вызывайте, живо! – крикнул Абатуров телефонисту и, соединившись с командиром роты, сказал: – Отставить веселье. Внимание на дорогу и вдоль дороги!

Бояринов передал приказ по взводам. Разговоры и шутки прекратились. Люди поняли, что от них сейчас требуется величайшая собранность, но лица их по-прежнему оставались веселыми.

– Танки, – сказал разведчик. – Два, три, четыре, семь, девять, двенадцать… – считал разведчик, и голос его показался Абатурову удивительно звонким. Он не отрываясь смотрел на вражеские танки, смотрел как на старых знакомых, которых давно уже ожидал.

Танки шли в две линейки, на небольшом расстоянии друг от друга.

– Открыли огонь, – все так же звонко говорил разведчик. – Пушка семьдесят пять миллиметров. «Тигры». Первая линейка девять, вторую вижу плохо.

– Товарищ капитан!.. – не выдержал Бухарцев.

Абатуров поднял руку, словно требуя не мешать его мыслям.

– Вижу пехоту на танках, – сказал разведчик.

Абатуров взял телефонную трубку. Верестов был на линии.

– Огонь всей наличностью по танкам! – приказал он и резко опустил руку.

Первые минуты боя Абатуров ничего не мог различить. Черные фонтаны земли, смешанной с железом, вздыбились впереди и, соединившись друг с другом, обратились в один грохочущий, все закрывший собою вал. Требовать донесений Абатуров не мог. Как бы быстро ни старался Бояринов докладывать, он прежде сам должен был видеть результаты первых выстрелов.

Именно на эти первые минуты боя Абатуров возлагал свои надежды, решив поразить гитлеровцев огнем внезапным и сосредоточенным.

– Один есть, – сказал разведчик. – Твердо: горит.

– Это чепуха – один, – сказал Абатуров. – Я сам вижу, что горит.

Он почти ненавидел сейчас этот блиндаж, из которого ни черта не видно, и стереотрубу, казавшуюся теперь неповоротливой, и с завистью думал о людях, которые там, впереди, все видят своими глазами.

Телефонист подал ему телефонную трубку. Абатуров едва различил голос Лобовикова и скорее догадался, чем услышал, что он говорит.

– Огня, – просил Лобовиков. – Немцы из Грачей контратакуют.

– Огня не дам! – крикнул Абатуров. – Приказываю наступать!

– Два горят, – докладывал разведчик. – Вижу: горят два.

– Мало! – крикнул Абатуров, как будто в этом был виноват разведчик. Но вот он увидел в стереотрубу танк, мчавшийся вперед.

«Куда же он? Там же наши противотанковые ружья», – соображал Абатуров, словно сокрушаясь о незадачливом враге.

Танк исчез из виду. Абатуров, не выдержав, приказал вызвать Бояринова:

– Сколько подбил?

– Считаю, товарищ капитан, – ответил Бояринов спокойно, – девять, товарищ капитан.

– Умница, расцелую! – крикнул Абатуров.

– Вам за огонь спасибо, – сказал Бояринов. Его спокойный голос словно протрезвил Абатурова.

Абатуров привык к тому, что командный пункт его батальона был в непосредственной близости к переднему краю. Условия, в которых он сегодня командовал, были ему внове. Для того чтобы добиться успеха, надо было не только привыкнуть к своей неподвижности, но и суметь оценить ее преимущества и воспользоваться ими.

После первых мучительных минут Абатуров овладел собой. С новой силой представив себе задачу, которой посвятил себя, он, по-прежнему стараясь уловить все подробности боя, сумел теперь отделить случайное от закономерного.

Немцы, потеряв девять машин, тем не менее не ослабили атаки, они лишь сконцентрировали ее на узком участке фронта, но теперь Абатуров приказал тяжелой батарее поддержать Лобовикова.

«Немцы могут подбить несколько наших противотанковых пушек, но помощи Грачам они этим не окажут, – думал Абатуров. – А вот если не сможет держаться Лобовиков, немцы из Грачей будут прорываться на соединение с южной группировкой».

– Танки прорвались, – доложил в это время разведчик.

– Сколько? – спросил Абатуров.

– Три.

– Продвинулся на пятьдесят метров, – сообщил телефонист о Лобовикове. – Спрашивает, как наши дела.

– Передай – порядок, – сказал Абатуров.

– Вижу три танка, – говорил разведчик. – Идут в нашем направлении.

– Звонит Бороздин. Вас просит, – сказал телефонист.

– Что нужно? – спросил Абатуров, взяв трубку. – Скорее докладывайте.

– Разрешите… – послышался взволнованный, почти молящий голос Бороздина. – Разрешите моим КВ исправить ваше положение.

– Не разрешаю, – сказал Абатуров решительно.

– Один танк подбит, два идут в нашем направлении, – говорил разведчик.

Где-то невдалеке шмякнулся снаряд. Стереотруба задрожала.

– Один танк, – сказал разведчик.

Снаряды быстро и, как казалось Абатурову, чересчур поспешно рвались вблизи наблюдательного пункта, Абатуров руками обхватил стереотрубу, словно пытаясь придать ей равновесие.

Немецкий танк, блестя вспышками выстрелов, шел на наблюдательный пункт.

«Если и эта атака у немцев сорвется, – думал Абатуров, – они попробуют двинуть пехоту, Бояринову надо первому ударить по немецкой пехоте».

Он почувствовал, как к соседней стереотрубе подошел Бухарцев.

– Ты что? – спросил Абатуров.

Бухарцев не отвечал.

Абатуров заметил, что ординарец ощупывает карманы своих новеньких, с красными кантами галифе. Что-то крикнув, Бухарцев выскочил из блиндажа.

Послышался грохот, потом – словно вырвали пол из-под ног. Абатуров почувствовал несильную боль в голове и ужасающую тошноту…

Прошло мгновение (на самом деле прошло несколько минут), и он услышал чей-то голос.

– Живой? – спрашивал голос.

Абатуров приподнялся и больно стукнулся головой о что-то твердое. «Потолок рухнул», – подумал он.

– Живы? – спросил Абатуров.

– Телефониста убило, – отвечал тот же голос. – Прямое попадание снаряда, товарищ капитан. Что с Бухарцевым – неизвестно.

Шум в голове Абатурова усиливался. Но движение Бухарцева, когда тот ощупывал гранаты в карманах новеньких своих галифе, он помнил отчетливо.

Впервые Абатуров застонал.

– Плохо вам, товарищ капитан?

– Как же теперь без связи с людьми? – недоумевающе спросил Абатуров.

– Товарищ капитан! Это я, Чуважов, я цел, и рация цела…

Чуважов, рация, связь с людьми… Абатуров приподнялся, снова стукнулся о потолок и, не замечая боли, подполз к рации.

– Вызывайте Бояринова, – сказал он радисту.

– Раз, два, три, четыре, пять… Раз, два, три, четыре, пять… Я – «Лось», я – «Лось», я – «Лось»…

«Если у немцев не удастся эта атака, они двинут пехоту», – восстанавливал Абатуров свои мысли.

– Абатуров живой? – услышал он в эфире голос, лишенный интонации.

– Лейтенант Бояринов, – объяснил Чуважов.

– Пусть докладывает, пусть докладывает, – сказал Абатуров.

– Нами подбито семнадцать танков, – услышал Абатуров. – Немцы сейчас не наступают.

– После артподготовки всеми людьми, которые у тебя есть, пойдешь вперед и ударишь по пехоте! – приказал Абатуров. – Не зарывайся далеко. Ударишь, но не зарывайся!

– Старший лейтенант Бороздин вызывает, – сказал Чуважов.

– Прошу вашего разрешения… – начал голос Бороздина.

– Ничего не разрешаю, – сказал Абатуров. – Мне, товарищ старший лейтенант, отсюда виднее, – добавил он и засмеялся, поняв несоответствие того, что он сказал, с положением, в котором он находится.

В это время над рухнувшим блиндажом послышался шум, громкие возгласы, потом звякнули лопаты, врезаясь в мерзлую землю.

– Откапывают нас, – сказал разведчик, словно и здесь он первым должен был сообщать все, что происходит на войне.

Уже стали видны бойцы, откапывавшие их. Абатуров увидел чью-то голову, почти целиком замотанную бинтом.

– Товарищ капитан! – послышался знакомый голос.

Абатуров протянул руку, вылез и узнал своего ординарца.

В нескольких метрах от бывшего наблюдательного пункта тяжело осел немецкий танк. Синий, остро пахнущий бензином дым глубоко надвинутой шапкой прикрывал его.

– Он близко подошел и по блиндажу ударил, – рассказывал Бухарцев, с деланным равнодушием разглядывая свою работу. – Ну я, как увидел себя живым, дальше не пустил его.

По всей местности, сколько мог охватить глаз, горели немецкие танки. Вдалеке послышалось «ура». Немецкая пехота, потеряв свою бронированную почву, отходила на юг.

Абатуров пристально смотрел на орудийные дымки, там и здесь плотными тучками стоящие в воздухе, на деревья со срезанными верхушками, на изменившиеся холмы, казавшиеся теперь пепельно-серыми, словно принявшими цвет неба.

Он подошел к рации:

– Бороздина вызывайте!

– «Лось», «Лось», «Лось»… – начал Чуважов, искоса поглядывая на Абатурова и догадываясь, что сейчас он передаст решительные слова.

– Старший лейтенант Бороздин вас слушает, – сказал Чуважов.

– Передавайте, – сказал Абатуров радисту. – А ну, дай-ка я сам. – Он взял от Чуважова наушники, надел их и сказал в микрофон: – Начинайте штурм немецкого гарнизона в Грачах. Ясно меня слышите?

– Ясно слышу, – ответил счастливый голос Бороздина.

4

Абатуров приказал Бояринову повернуть роту и, встречая огнем бегущих из Грачей гитлеровцев, с юга ворваться в Грачи.

Абатуров шел в цепи. В этой же цепи шел Бухарцев, голова которого поверх повязки была замотана камуфляжной робой, и Чуважов с походной рацией на спине. Последняя радиограмма, которую передал Абатуров Лобовикову и Бороздину, расшифровывалась так: «Перехожу на новый КП: Грачи, дом отдыха».

Бойцы в цепи были утомлены, но, проверив в трудном бою правильность абатуровского плана, шли уверенно и охотно.

Время от времени командир роты передавал по цепи короткие команды, которые за грохотом артиллерии скорее угадывались, чем были слышны.

Абатуров видел лицо Бояринова, темное от грязи и казавшееся сейчас более взрослым, чем обычно. И это повзрослевшее лицо и простуженный голос делали Бояринова по-особенному близким. Он подумал, что чувство это было бы еще сильнее, если бы он – утром, в ответ на доверие Бояринова, рассказал, что означает для него взятие Грачей.

– Немцы!.. – сдавленным голосом крикнул кто-то из бойцов.

– Готовьсь! – пронеслось по цепи. Щелкнули затворы.

– Отставить команду!.. Не стрелять! – в ту же минуту крикнул Бояринов.

– Что там? – недовольно спросил Абатуров.

Бояринов растерянно подал ему бинокль.

Абатуров схватил бинокль. Прошла минута – он не отрывал бинокля от глаз. Он увидел женщин, женщин с поднятыми руками, медленно идущих впереди немцев.

– Рассыпьте цепь, – приказал наконец Абатуров, продолжая смотреть в бинокль и словно слившись с ним, – залечь… не стрелять… подпустить – и врукопашную… Исполняйте! – Он тут же лег и, не чувствуя холода, всем телом прижался к земле. Горькие струйки тающего снега забивались ему в рот и уши.

Он стал отсчитывать секунды. Он закрыл глаза, чтобы лучше представить себе то, что видел в бинокль.

Еще двадцать секунд, еще двадцать… Он почувствовал на своем лице катышки мерзлого снега. Идут прямо на нас. Еще двадцать секунд, еще десять… В бинокль он не мог разглядеть их лиц… Еще десять секунд, еще десять…

Надо командовать… Еще пять секунд… Кажется, он не знает такой команды… Пять секунд… Пять секунд…

– За мной! – сказал Абатуров и резко оторвался от земли.

Он так и не разглядел женских лиц, мелькнувших перед ним. Внезапно для самого себя он очутился среди немцев и пистолетом ударил одного из них. Каска слетела с головы гитлеровца. Абатуров выстрелил.

Казалось, не выстрели он – и люди забыли бы, что у них есть оружие. Весь день Абатуров руководил боем, в котором участвовала самая современная техника. Сейчас он дрался в бою, в котором оружием была человеческая сила. И только после того как с врагами было покончено, Абатуров взглянул на женщин.

Сначала он увидел одну, только одну, совсем седую, в рваном ватнике, с непокрытой головой. Без крика она рванулась к Абатурову и обняла его.

И вслед за ней и другие обступили Абатурова. Он знал, что не имеет права задерживаться здесь, что сейчас дорога каждая минута, но все стоял и вглядывался в их лица.

Наташи не было среди них, но она могла здесь быть, и на ее лице он увидел бы те же слезы физических и душевных мук, и в ее взгляде нашел бы то же выражение заново начинающейся жизни.

– Идемте, – сказала старуха в рваном ватнике, и Абатуров понял, что все его слова о том, что женщины истощены, что они не смогут дойти до Грачей, что там бой, – будут напрасны. Он приказал Бояринову построить бойцов. И пока они пробирались по лесу, женщины не отставали ни на шаг.

Был уже вечер. Густой багровый туман почти задевал верхушки деревьев. Когда вышли из леса, открылись Грачи – громадное пожарище, в которое проваливались совершенно черные дома.

Абатуров вбежал в горящий поселок и увидел гитлеровцев.

Кидая облитые смолой палки и перепрыгивая через эти факелы, они бежали к южной окраине села. Бойцы расстреливали их в упор.

Танки, с вечера прорвавшие мощные укрепления, медленно двигались по искалеченным улицам Грачей. Бойцы соскакивали с танков, врывались в дзоты, построенные на перекрестках, вытаскивали оттуда фашистов или забрасывали гранаты в амбразуры.

Еще рвались снаряды на улицах, а уже из укрытий выбегали люди и показывали бойцам вражеские убежища. Абатуров тщетно всматривался в их лица и прислушивался к незнакомым голосам, точно боясь, что он может не признать голоса жены.

Они приближались к площади, уже было видно белое здание бывшего дома отдыха и его пустые окна, в которых бился огонь. Старуха в рваном ватнике бежала теперь впереди Абатурова. Вдруг она остановилась возле небольшого, стоящего в глубине палисадника и еще не тронутого пожаром домика. Оттуда был слышен стук станкового пулемета.

– Здесь, я здесь жила раньше, – сказала она, – потом немцы, а теперь… – Она бросилась к домику, Абатуров схватил ее.

– Теперь жизнь дорога! – сказал Абатуров.

Но в это время пулемет неожиданно смолк. Из дома выбежал боец и, узнав Абатурова, остановился.

– Товарищ капитан, уничтожен немецкий офицер, взят один станковый пулемет. Докладывает рядовой Осокин.

– Осокин?.. – Женщина медленно и, как показалось Абатурову, осторожно подошла к бойцу. – Миша?..

Абатуров оставил их. Он вышел на площадь. Бойцы сбивали огонь, занявшийся во втором этаже дома отдыха. Трупы гитлеровцев валялись здесь вместе с патронными гильзами, пустыми консервными банками, исковерканными пишущими машинками, ящиками из-под мин и гранат.

– Разворачивайте рацию, быстро! – приказал Абатуров Чуважову. – Вызывайте командира полка. Передавайте: «Ваш приказ выполнен. Сегодня в двадцать два ноль-ноль батальон овладел населенным пунктом Грачи. Фашистский гарнизон истреблен. Нанесен урон южной группировке противника, пытавшейся оказать помощь осажденным. Ожидаю ваших приказаний. Абатуров».

Чуважов передал радиограмму и перешел на прием:

«Передайте от имени генерала благодарность всему личному составу батальона и поддерживающим подразделениям. Южная группировка немцев разгромлена и отходит под ударами дивизии. Приказываю – дать отдых людям до утра и в восемь ноль-ноль выступить на соединение со мной».

Вскоре в первом этаже дома отдыха, оборудованном под штаб батальона, собрались командиры рот: Верестов – по его обожженным рукам было видно, что он вместе с бойцами тушил огонь; Бороздин в негнущемся от грязи и пота комбинезоне; Лобовиков, лицо которого было одновременно восторженным и утомленным до предела.

Абатуров передал приказ командира полка и поздравил каждого с выполнением задачи.

Лобовиков расцеловался с Абатуровым и сказал:

– Многих спасли, Алеша, многих!..

Он снял с себя свою истрепанную шинель и, бросив на пол, лег на нее и тут же заснул.

Абатуров отдал распоряжение о порядке завтрашнего марша на соединение с дивизией и отпустил офицеров. Усталости он не чувствовал, спать не хотелось. Он вышел на площадь.

Все говорило о прошедшем бое – и трупы врагов, и брошенные винтовки с раздавленными ложами, и вздыбленный танк с порванной гусеницей и поникшей пушкой, и перевернутая повозка, и убитая лошадь в упряжке.

Багровый туман медленно уплывал, открывая звездное небо. Абатуров пошел вверх по улице и остановился возле дома, в котором когда-то провел лето с женой. Дом этот, сплющенный воздушной волной, был безобразен. Крыша свисала почти до земли и едва держалась.

Впервые со всей беспощадностью Абатуров признался себе, что не нашел Наташу.

Но неужели никто не расскажет ему о ее судьбе?

Абатуров вспомнил о старухе, встретившей здесь своего сына.

«Может быть, она что-нибудь знает?»

Он направился к домику с палисадником. Издали увидел там свет, услышал голоса и звуки гармоники.

– Стой, кто идет?

Абатуров назвал себя. Боец козырнул.

– А вы кто? – спросил Абатуров.

– Отделение автоматчиков, товарищ капитан. Размещены здесь по приглашению.

– Так, – сказал Абатуров. – Вас, значит, хозяйка пригласила, а вы ей спать не даете. Песни поете и на гармони играете?

– Не до сна хозяйке, товарищ капитан, – сказал боец, усмехнувшись. – Автоматчик наш Осокин свою мамашу нашел. Или она его нашла – не знаю. Он здешний, из Грачей. Это их дом, товарищ капитан. Осокин в этом доме немецкого офицера убил. Ну, в общем, встретились сын с матерью. Удивительно, товарищ капитан…

– Да… удивительно… – повторил Абатуров. Он вынул папиросы, закурил и дал закурить бойцу. – Надо поздравить. – И он быстро вошел в дом.

При его появлении гармонь стихла. Абатуров сразу же увидел Осокину и рядом с ней ее сына и подошел к ним.

– Поздравляю вас, – сказал Абатуров. – И… – он не закончил фразы. Слова вдруг показались ему ненужными, лишними.

«Как у нее лицо изменилось, – подумал Абатуров, глядя на Осокину, – как будто свет изнутри…»

Осокин не принимал участия в песнях и разговорах своих товарищей. Казалось, он оробел от присутствия матери и от чувств, приглушенных за эти годы, и вместе с тем задумался о завтрашнем дне.

Абатуров тоже сел рядом с Осокиной. Втроем они молча слушали гармонь. Наконец Абатуров решился и спросил ее, не знала ли она в Грачах Наталию Степановну Абатурову.

– Абатурову? – По ее лицу он видел, что Осокина вспоминает с трудом. – Красивая такая… Волосы у нее были длинные. Она их в косу заплетала.

– Да, – сказал Абатуров и опустил голову.

– А вы?..

– Я ее муж, – отвечал Абатуров.

– Господи, господи!..

– Убили?

– Не знаю. Вот уже год, как угнали в Германию.

Гармонист сделал перебор. Вокруг них пели и плясали.

Абатуров сидел неподвижно, положив руки на колени.

– Расскажите мне о жене, – попросил он.

– Работали мы вместе, – рассказывала Осокина. – Потом мы оттуда убежали. На третий день нас поймали. В лагере мы уже не вместе были. Но я о ней знала. Ее из лагеря в Германию взяли. А я еще долго в лагере была; когда выпустили, мне старики сказали: «Абатурову угнали». Их, товарищ командир, целую партию погнали.

«Значит, может быть, Наташа жива…» – подумал Абатуров.

Он чувствовал, что никогда не поймет до конца того, что говорила ему Осокина. Слова «поймали», «взяли», «угнали», «лагерь» можно понять, только пережив. И, думая о жене, которая, может быть, жива и находится там, в мире неизвестных ему страданий, он смотрел на Осокину и мысленно сравнивал ее старое лицо с милым молодым лицом Наташи.

И еще долго после того как он ушел отсюда, он видел перед собой лицо Осокиной.

Ровный лунный свет лежал на сельской улице. Не задевая луны, низко пролетали облака. То там, то здесь возникала негромкая гармонь. Странными кажутся на войне эти мирные звуки и эти мирные облака.

Сам не зная как, Абатуров снова очутился возле знакомого дома, сплющенного воздушной волной. Но больше он не вспоминал прежних дней, проведенных здесь.

Он не нашел своей жены в Грачах.

Через несколько часов начнется новый его поход. И кто знает, быть может, на улицах Берлина его батальону суждено повторить сегодняшнее сражение.

«А если и там я не найду Наташу? – подумал Абатуров. – Если ее нет?»

Он вспомнил свой разговор с Крутояровым и как тот со злобой ткнул себя в грудь. Неужели же Крутояров был прав и радость не для них – все потерявших и еще ничего не нашедших в жизни?

Он ничего не ответил себе. Он только видел перед собой Осокину, ее старое лицо, словно освещенное изнутри, и чувствовал, что не в силах быть в стороне от этой всепроникающей радости.

Утром батальон Абатурова покинул Грачи.

1944