Текст книги "Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 43 страниц)

Происшествие, случившееся со мной в мечети Ибн Тулуна, на какое-то время заставило нас держаться на расстоянии от святых мест, и мы решили совершить вторую прогулку за чертой города. Однажды, проходя по Старому Каиру, мы встретили полковника Сельва, который выразил желание принять в своем шатре г-на Тейлора и попросил нас передать ему это приглашение. Полковник Сельв, став Сулейман-беем, отступил от христианской религии, чтобы принять магометанскую веру, и от французских привычек, чтобы зажить восточной жизнью; несмотря на эту перемену веры и нравов, сердце у него осталось европейским и в нем еще жили национальные воспоминания: он велел расписать стены своего дома картинами самых славных сражений времен Революции и Империи и, видя перед глазами своих соотечественников, по-прежнему живет среди них памятью своего сердца; все эти картины полковник показывал нам, грустно улыбаясь, и мы осознали, сколько страданий и душевной борьбы он претерпел, прежде чем осмелился на то, что во Франции именуют его вероотступничеством; он попросил нас посвятить ему целый день, такое обещание было ему дано, и однажды утром он явился к нам, требуя исполнить обязательство, которое мы на себя взяли. У г-на Тейлора была великолепная парусная лодка, находившаяся в его распоряжении на Роде, и мы настроились добраться на ней до пирамид Саккары и развалин Мемфиса, а на обратном пути устроить вместе с французскими офицерами, состоявшими на службе у вице– короля, ужин на европейский лад. Мы отправились в путь, взяв с собой г-на Мсару, сопровождавшего нас во всех наших странствиях.

Ветер был попутный, а окружающий пейзаж великолепен. Воды Нила, который древние называли отцом всех рек, текли у нас под ногами; его волны, покачивавшие нашу лодку, омывали прежде руины Фив и Фил; мужчины, следовавшие вдоль его берегов, были одеты так же, как во времена Исмаила, а женщины – как во времена Агари; так что нам ни минуты не приходилось скучать, а пояснения Сулейман-бея и г-на Мсары придавали окружающему еще большую поэтичность. Из своих французских пристрастий г-н Сельв сохранил любовь к охоте; я задал ему несколько вопросов о животных, которых он встречал во время своих охотничьих поездок, а в особенности о крокодилах, в поисках которых он поднимался выше первого порога.

Крокодилы никогда не спускаются в Нижний Египет, и, чтобы встретить их, нужно подняться до Дендеры: в самые жаркие дни, когда уровень воды в Ниле очень низок, крокодилы охотно выбираются из реки, чтобы погреться на солнце; однако, прежде чем доставить себе подобное удовольствие, они принимают меры предосторожности, свидетельствующие о том, что эти животные прекрасно понимают, какой опасности они себя подвергают, покидая свою стихию и вторгаясь в нашу; обычно их можно увидеть на песчаных отмелях, открывающихся в ту пору, когда вода в Ниле убывает: они лежат неподвижно, словно стволы деревьев, и почти всегда окружены крупными птицами, явно находящимися с ними в самых дружеских отношениях; в число этих птиц входит и один из ближайших друзей крокодила – пеликан; пеликан для крокодила то же, что цапля из Понтийских болот – для буйвола и коровы: странный спутник, чью привязанность невозможно объяснить.

Когда крокодил не находит себе уединенного островка, где можно погреться в лучах солнца, он отваживается вылезти на берег, но не удаляется от реки больше чем на пять-шесть шагов и, заслышав малейший шум, снова погружается в нее. Именно в этом случае пеликан, наделенный очень тонким слухом, оказывает другу огромную помощь: он взлетает, хлопая крыльями и испуская громкие крики, и таким образом предупреждает об опасности крокодила, который в один прыжок погружается в реку. Впрочем, поскольку это животное сплошь покрыто чрезвычайно твердым панцирем и уязвимы у него лишь небольшие участки под конечностями, то, даже приблизившись к нему на расстояние ружейного выстрела, редко кто оказывается достаточно удачлив, чтобы всадить ему пулю в то место, где отсутствует эта природная броня.

Тем не менее в Дендере во времена Египетской экспедиции жил один кашиф, чрезвычайно любивший охотиться на крокодилов; он распознавал места их выхода на берег, как наши браконьеры распознают места, где пробегают зайцы и косули, и иногда, укрытый водорослями или пальмовыми листьями, целые дни проводил в засаде, подстерегая эту редкостную добычу; таким образом кашиф убил семь или восемь крокодилов весьма внушительных размеров и водрузил их на крышу своего дома, так что издали они напоминали артиллерийскую батарею; впрочем, этот странный обман зрения был единственной выгодой, какую кашиф извлекал из этой охоты, в которой с ним ни разу не произошло никаких происшествий, зато ему неоднократно приходилось видеть, как крокодил убегает от человека.

После восхитительного плавания, продолжавшегося два часа, мы сошли на берег против пирамид Саккары. Они древнее по возрасту и потому хуже сохранились, чем пирамиды Гизы: их очертания приобрели неправильную форму; у одних пирамид ступени совсем невысокие, у других же подъем к вершине состоит всего лишь из десяти огромных ступеней, сооруженных явно для великанов; земля у основания пирамид усыпана костями; достаточно лишь слегка разгрести песок ногой или рукой, чтобы обнаружить остатки мумий, пеленальные бинты, головные повязки, фигурки богов, скарабеев и осколки цветного стекла. Под землей здесь находятся гигантские катакомбы, где покоятся обитатели древнего Мемфиса, некрополем которого был весь этот берег Нила.

Помимо катакомб с мужскими и женскими погребениями здесь есть катакомбы с захоронениями животных; там находят кошек, ибисов, ящериц: как бы это ни было обидно для нашего самолюбия, каждая из этих особей, некогда являвшихся богами, надлежащим образом обернута священными пеленальными бинтами, герметически закупорена, словно тушеное мясо, в глиняном горшке, залита известковым раствором и поставлена валетом вместе с другими божествами разного рода вдоль стены общей могилы.

Я взял под правую мышку ибиса, под левую – кошку, которые, судя по тому, как их запеленали, явно были значительными фигурами своего времени, и вместе с этой парой божеств отправился передохнуть в склепе, испещренном иероглифами, которые местами превосходно сохранились, а местами были ужасающе испорчены путешественниками, этими дикарями нынешней цивилизации.

От пирамид Саккары мы отправились к пальмовой роще, выросшей на месте древнего Мемфиса и отстоящей примерно на одно льё от пирамид. Эта античная руина Египта не могла выбрать для своих останков саван великолепнее: из земли своими мраморными углами выступают какие-то обломки и колонны; как вечный дух этих величественных развалин виднеется колосс фараона Рамсеса Великого, у народов Запада известного под именем Сесостриса: опрокинутый со своего пьедестала, он лежит на земле, покрывая своими обломками пространство в тридцать шесть футов.

В нескольких шагах от колосса находится библейский памятник, почти ровесник завоевателя, чье изваяние лежит рядом: это склеп, который арабы называют темницей Иосифа; согласно их представлениям, именно в эту темницу был препровожден сын Иакова и по ступеням, которые вам непременно покажут, он поднимался, направляясь во дворец, чтобы толковать сон фараона.

Впрочем, так всегда бывает на Востоке: языческие и библейские легенды переплетаются, обе истории соприкасаются, и нам еще не раз представится случай воскресить их в памяти одновременно.

Мы вернулись обратно тем же путем, то есть по Нилу, единственной дороге, пересекающей Египет, сошли на берег напротив Шубры и направились к полковнику Сельву.

Ужин уже ждал нас. Однако круг гостей был расширен: в их число вошла одна знаменитость. Ла Контанпорен, путешествовавшую в это время по Египту, с царским гостеприимством приняли в доме нашего щедрого соотечественника. Несколько дней назад она заболела и, чувствуя себя еще слишком слабой, чтобы встать с постели, попросила накрыть стол в ее комнате. Впрочем, хотя ела знаменитость мало, говорила она много, так что, невзирая на это перемещение, мы в полной мере оценили ее способности.

На следующий день мы начали заниматься подготовкой к паломничеству на гору Синай и по этому случаю прибегли к помощи еще одного нашего соотечественника, г-на Линана, молодого француза, который в свое время сопровождал графа де Форбена в Сирию и, придя в восторг от этого края, его архитектурных сооружений и всего этого поэтичного Востока, остался в Каире, предварительно исполнив взятые на себя обязательства перед своим прославленным спутником. Как-то раз он предложил нам свое содействие в переговорах с проводниками– арабами. И вот теперь, когда пришло время договариваться с этими сынами пустыни, мы отправились к г-ну Линану напомнить ему о данном им обещании и увидели, что он вполне готов его исполнить. Результат не заставил себя ждать: уже на следующий день к нам явилась депутация племени аулад-саид, одного из самых многочисленных на Синайском полуострове, и мы условились с вождем о цене за то, что он отправится за г-ном Тейлором в Александрию и привезет его в Каир; при этом мы оставили за собой право заключить с ним, когда он вернется из этой своего рода испытательной поездки, более серьезное соглашение, касающееся путешествие на Синай и возвращения в Суэц. Эта первая сделка была заключена исходя из цены в пятьдесят пиастров за дромадера, то есть вся поездка обошлась нам примерно в восемнадцать франков.

Я наблюдал, как арабы со своими верховыми животными входили во двор нашей гостиницы, и это зрелище вновь навело меня на серьезные размышления; всякий раз, когда я слышал рассказы о путешествиях на Востоке, в качестве обычного средства передвижения непременно упоминались верблюды, и всякий раз, когда я думал об этом животном, оно представало в моем воображении таким, как его описывает г-н Бюффон: с высящимся на спине двойным горбом; так что постепенно я свыкся с этим образом и тысячу раз мысленно видел, как, путешествуя в свой черед, я восседаю верхом в этой естественной впадине, которую, кажется, сама природа поместила, будто седло, на спине этого удивительного четвероногого; однако с приездом на Восток эти мои представления значительно изменились. Прежде всего я узнал, что в Египте всех верблюдов без разбора именуют дромадерами, а дромадеров – верблюдами; однако двугорбых животных здесь не существует вообще. Верблюд же по сравнению с дромадером примерно то же, что упряжная лошадь по сравнению с верховой. Это открытие перевернуло весь устоявшийся строй моих взглядов: на месте впадины оказалась гора, и к тому же, вместо того чтобы использовать эту гору как точку опоры для поясницы или груди, арабам пришло в голову взгромоздить именно на нее седло, увеличивающее ее высоту еще на восемь или десять дюймов, и в итоге, таким образом, поднять путешественника на дюжину футов над землей. Прибавьте к этому рысь, способную вывернуть наизнанку даже живодера, и у вас будет полное представление о прелестях этого восточного способа передвижения.

Все это не так уж весело для человека, который во время каждой прогулки непременно падает по два или три раза со своего осла.

К счастью, я давно взял за правило не тревожиться из-за опасности до тех пор, пока она не начнет угрожать непосредственно, а потому, имея впереди не менее восьми—десяти дней, прогнал от себя эти тревожные мысли и уже на следующий день был готов вновь предаваться той беззаботной и полной соблазнов жизни, какую мы вели вот уже три недели.

На этот раз к нам в дверь постучал еще один француз, явившийся занять нас на весь день. Это был Клот-бей, знаменитый врач, которого позднее, в 1833 году, нам довелось снова встретить в Париже и который, находясь на службе у паши и оказывая ему неоценимые услуги, только что основал в Абу-Забале больницу; он хотел показать это заведение г-ну Тейлору, а затем привезти нас к себе домой, чтобы мы провели у него вечер на турецкий лад. Нетрудно догадаться, что мы охотно приняли это приглашение.

Паша придавал исключительную важность больнице в Абу-Забале: она должна была стать школой для его молодых врачей; мы увидели здесь все чудовищные болезни Востока, неизвестные или забытые в Европе, упоминания о которых можно найти лишь в Библии: слоновая болезнь, проказа, огромная водяная грыжа – словом, вся Книга Иова целиком. Молодые хирурги-арабы с живыми и умными глазами демонстрировали нам своих больных, проявляя при этом усердие, свидетельствовавшее об их желании понравиться своему начальнику. Клот-бей понимал, что это зрелище, чрезвычайно интересное для людей науки, у нас могло вызвать любопытство лишь на короткое время, и потому мы быстро перешли из помещений в сад: это был настоящий оазис из кустов сирени и апельсиновых деревьев, где выздоровление наступает само по себе благодаря тени и прохладе.

Около двух часов пополудни, заметив, что погода становится грозовой, Клот-бей предложил нам сесть на наших ослов и, воспользовавшись навыками, которые им привили французы, как можно скорее вернуться в Каир. Он справедливо рассудил, что, если ураган застигнет нас в Абу-Забале, мы будем вынуждены провести здесь весь день, а это вряд ли доставит нам удовольствие; к тому же сам он уже отдал распоряжения по поводу предстоящего вечернего приема, и они призывали его в город. Вся дорога была проделана галопом и менее чем за час, хотя больницу отделяют от Каира два нескончаемых льё; мне было радостно убедиться, что на протяжении всего обратного пути я и мой осел составляли неразделимое целое, и это вселило в меня некоторые надежды в отношении дромадеров.

Перед ужином Клот-бей повел нас в бани. В главе, посвященной Александрии, я уже достаточно подробно рассказывал о том, как происходит эта процедура, и потому не стану повторяться; кроме того, я уже привык к восточным баням и, в свою очередь, стал их заядлым любителем.

Затем мы отправились в дом Клот-бея на ужин; это оказалась настоящая трапеза на турецкий лад, но с вилками и ножами, что было сделанной для нас уступкой; ужин состоял из обязательного пилава, вареной баранины, риса, рыбы и сластей.

После трапезы Клот-бей пригласил нас перейти в гостиную и расположиться на огромном диване; вначале всем подали по нескольку чашек превосходного кофе, который мы с наслаждением выпили; затем каждому вручили по чубуку, а в ногах положили негра, в чьи обязанности входило набивать, зажигать и вытряхивать трубки; видя, что мы устроились как можно удобнее, Клот-бей хлопнул в ладоши, и в гостиную вошли четверо музыкантов.

Признаться, при виде их я ужаснулся, вспомнив музыкальный вечер, устроенный в нашу честь вице-консулом, ибо мне нисколько не улыбалось во второй раз выслушивать подобную какофонию. Я бросил испытующий взгляд на музыкальные инструменты, но своей формой они явно не могли успокоить меня: первым из них был знаменитый барабан с раструбом, уже известный мне по плаванию на лодке; вторым инструментом оказалась скрипка, чья железная ножка была зажата между коленями исполнителя; что же касается двух других инструментов, то они напоминали мандолины с непомерно большим грифом. Помимо этого, злодеи-музыканты обладали еще и голосами, которые они пока что скрывали, но с которыми уже скоро нам пришлось познакомиться.

Концерт только начался и, казалось, обещал ни в чем не уступать тому, что нам уже пришлось слушать, как вдруг появился некто вроде ярмарочного Жиля, одетый во все белое: одежда на нем была короче той, какую принято носить у людей Востока, а голову его покрывала шляпа из гибкого войлока, как у Пьеро. Он шел впереди четырех женщин, в которых мы тотчас распознали аль– мей: это были каирские тальони. С этой минуты нас уже ничуть не интересовал оркестр и все наше внимание перенеслось на гурий, спустившихся к нам с небес.

На гуриях были изящные и чувственные наряды; на голове – богато расшитый и отделанный драгоценными камнями тар буш; из-под тарбуша ниспадали волосы, заплетенные во множество длинных тонких косичек, которые были украшены венецианскими цехинами, продырявленными у края и располагавшимися так близко друг к другу, что казались золотой чешуей. Несколько косичек было перекинуто на грудь, но основная их масса струилась по спине, прикрывая плечи великолепной золотой накидкой, беспрестанно издававшей звон. Платье, скроенное в форме жакета с глубоким вырезом впереди, изящной изогнутой линией доходило до талии, оставляя грудь полностью обнаженной; от талии оно свободно и пышно ниспадало к ногам; что касается рукавов, то они были скроены по тому же правилу: узкие и облегающие сверху, они расширялись у локтя, открывая предплечья и свисая до пола; ноги были скрыты причудливыми по форме сборчатыми турецкими шальварами, которые оставляли обнаженными ступни и в золотой тесьме которых почти терялась зеленая или голубая рубашка, тонкая и прозрачная, как флер. Кашемировая шаль, небрежно повязанная на талии так, что ее свисавшие впереди концы были разной длины, дополняли этот наряд, который, при всей своей кажущейся простоте, стоит необычайно дорого: один только тарбуш обходится иногда в десять, в двадцать, а то и в тридцать тысяч франков.

Кроме того, у них, как и у многих турецких женщин, ногти на ногах и на руках выкрашены хной, края век зачернены сурьмой, придающей глазам удивительный блеск, а стан настолько тонкий, гибкий и легкий, что ничего сравнимого с этим мне никогда не доводилось видеть на Западе.

Неожиданное появление альмей, их живописный облик и поэтичное имя в одно мгновение произвели чрезвычайно лестный для них эффект: воцарилась глубочайшая тишина, и, в то время как Клот-бей, привыкший к такому зрелищу, продолжал невозмутимо курить свою трубку, у нас чубуки выпали изо рта, и мы принялись хлопать в ладоши, как это делают в Париже, когда на сцену выходит известный актер.

Со своей стороны все четыре альмей, желая незамедлительно ответить на проявленную нами учтивость, стали в одну линию и слаженно направились в нашу сторону, томно покачивая бедрами и напевая нежную, сладострастную песню под негромкий аккомпанемент музыкантов. Приблизившись к нам, они изящно повернулись на месте и, спиной к нам, двинулись в обратную сторону; затем они разделились на пары и принялись кружиться, образуя причудливые фигуры, не отличавшиеся, однако, ни стремительностью, ни разнообразием. В течение всего этого времени они сохраняли в своих движениях простые и благородные позы, напоминавшие позы античных статуй. Но мало-помалу танец оживлялся, движения становились все стремительнее и сладострастнее, певцы запели громче, жесты сделались бесстыдными, в танец вмешался шут, ставший среди альмей и начавший принимать непристойные позы; наконец, паяц и танцовщицы, все более и более возбуждаемые пением и музыкой, дошли до крайней степени буйного и разнузданного неистовства. Их голоса уже заглушали музыку, виртуозные исполнители пели возбуждающую и похотливую песню, и между четырьмя женщинами и мужчиной разыгралась сцена, напоминавшая борьбу вакханок с сатиром. Наконец, с растрепанными волосами и тяжело дыша, они кинулись к нам, судорожно обвивая нас своими руками и, как змеи, проскальзывая под наши широкие восточные одеяния.

Настал момент, когда им следовало платить; эти нечистые ласки служат для того, собирать со зрителей деньги: одни держат между губ цехин, который альмей должны забрать своими губами, другие прилепляют на влажные от пота лица и грудь девушек целую маску или панцирь из мелких золотых монет, которые те затем стряхивают в серебряный кувшин. Именно в такие минуты мусульманин приобретает славу скупца или человека щедрого.

За этим первым действием последовало сольное выступление. Музыка вновь стала спокойной и бесхитростной, слова зазвучали в размеренном ритме: юная девушка прогуливается по восхитительному саду и собирает цветы, чтобы сделать из них букет. Стихи изысканны и ярки, как клумба, с которой это дитя обрывает цветы; в стихах воспеты и пестрокрылые бабочки, и сладкоголосый соловей, и золотое солнце, душа и огонь природы; вся пантомима, разыгранная девушкой, все ее позы сопровождаются, стих за стихом, куплет за куплетом, пением музыкантов. Внезапно девушка пугается пчелы, рассерженной тем, что сорвали розу, на которую она опустилась; девушка прогоняет ее и продолжает собирать цветы. Но пчела возвращается, певцы смеются, девушка развязывает пояс, чтобы отогнать ее, однако пчела уклоняется от нерешительных ударов, которые та ей наносит, а музыканты потешаются над девушкой. Вдруг, хотя девушка и скрещивает на груди руки, пчела проникает ей за пазуху, и тогда девушка в испуге срывает с себя платье, рубашку, пышные шальвары и остается голой. Но пчела по-прежнему яростно нападает; музыканты хохочут, девушка мечется, кружится на месте, а затем с криками начинает кататься по земле; ее страстные, неистовые, стремительные, необузданные движения завораживают: в этом зрелище есть нечто от магии, наваждения, обмана чувств. Наконец, словно моля о помощи, она внезапно оказывается на коленях у одного из зрителей, который в охватившем ее отчаянии вызвал у нее наибольшее доверие, кутается в его одежду, прижимается к его груди и, словно мантильей, укрывает себе лицо своими волосами.

Эта сцена, словно сноп, завершающий фейерверк, обычно служит развязкой представления. Избранник обретает свободу с помощью цехинов, так что вечер с альмеями стоит, как правило, чрезвычайно дорого: подобное удовольствие доступно лишь богатым вельможам, ибо хозяин дома, желая доставить его своим гостям, должен заплатить не менее двух или трех тысяч пиастров. За такие деньги, если не очень привередничать из-за цвета кожи, можно купить шесть или восемь невольниц.

X. ГОРОД ХАЛИФОВ

Однажды вечером, когда мы ужинали, послышался страшный шум, который издавали люди и дромадеры; выглянув в окно обеденного зала, выходившего во внутренний двор, мы увидели г-на Тейлора. Он выехал накануне утром из Александрии и со скоростью арабской почты преодолел сорок пять льё пустыни, отделяющих этот город от Каира.

Переговоры, которые он вел, закончились; однако они встретили на своем пути больше трудностей, чем предполагалось вначале. Как он ни торопился, как ни скрывал свои планы, о них стало известно; Англия опередила Францию, и оба обелиска, за которыми г-н Тейлор приехал в Египет, уже были обещаны Великобритании. Что же касается Мухаммеда Али, то самое заветное его желание состояло в том, угодить сразу обеим державам, и он ничего так не хотел, как привести их к согласию. В этих обстоятельствах предыдущее путешествие г-на Тейлора и исследования, которые он предпринял лично в тех местах, где находились памятники древности, принесли ему большую пользу: поскольку г-н Тейлор побывал в Египте еще в 1828 году, он заявил, что вопрос этот начал обсуждаться уже в то время и потому преимущество должно быть отдано его просьбе. Затем, чтобы достичь общего согласия, он предложил дать Англии вместо двух обелисков из Луксора обелиск из Карнака, превосходящий их по высоте; это повлекло за собой новые возражения, но англичанам были обещаны дополнительно два сфинкса, и в итоге два обелиска из Луксора и одна игла из Александрии были подарены Франции.

Так что, успешно завершив переговоры, г-н Тейлор приехал в прекрасном настроении и горел желанием продолжить путешествие; по его предложению и с общего согласия отъезд был назначен на следующий вечер.

Утром этого великого дня мы вместе с нашими арабами отправились к вице-консулу Франции г-ну Дантану, чтобы заключить с ними договор в его присутствии; вначале мы условились о количестве животных и людей для нашей экспедиции, а затем перешли к основному вопросу: предстояло выяснить, сколько нужно будет заплатить за тех и других, с учетом того, что путешествие в оба конца должно было длиться чуть больше месяца.

В спорах арабы неизменно одерживают победу: хитрые, упрямые, изворотливые, они всегда ускользают от ваших доводов, делая вид, что не понимают их, или пускают в ход аргументы, на которые вы ничего не можете возразить, ибо не знаете ни здешней местности, ни здешних нравов; вечно опасаясь продешевить, эти спорщики изначально завышают свои притязания, чтобы потом пойти на какую-нибудь незначительную уступку, делая при этом вид, что они приносят огромную жертву, и в конечном итоге нажиться вдвое. Главный довод, который арабы противопоставляли нашему требованию снизить цену, состоял в том, что на Синайском полуострове кочуют три различных племени и между ними есть соглашение не мешать друг другу сопровождать путешественников, а поскольку, по словам наших будущих проводников, такое невмешательство достигается лишь с помощью денег, то сумма, которую они с нас требовали и которая казалась нам столь значительной, на самом деле была более чем умеренной, ибо, за вычетом из нее доли двух других племен, оставшегося едва хватало на то, чтобы заплатить за погонщиков и верховых животных. Как видно, это был один из тех непреложных и непонятных аргументов, на какие нечего возразить; в итоге нам пришлось удовлетворить почти все требования арабов, и единственная выторгованная нами уступка заключалась в том, что во время путешествия они будут обеспечивать себя пропитанием сами и вопросы их снабжения нас никоим образом касаться не будут; что же касается дромадеров, то забота об их прокормлении легла на нас.

Когда сделка была заключена, г-н Дантан, присутствовавший при переговорах, предупредил нас, что полностью полагаться на дружеские отношения племени аулад– саид с другими племенами не следует; однако люди этого племени отличаются храбростью и преданностью и в случае необходимости помогут нам защищаться. Так что г-н Дантан призвал нас не забыть, что в кладь нам следует включить оружие, а в припасы – свинец и порох.

Наши арабы, которые с величайшим вниманием следили за речью г-на Дантан и, находясь слишком далеко от него, чтобы что-нибудь расслышать, оценивали ее воздействие по выражению наших лиц, догадались, что, так или иначе, сказанное было не в их пользу. В голову им прежде всего пришла мысль, что мы сожалеем о заключенной сделке и ищем предлог, чтобы ее расторгнуть: тотчас же один из них, носивший имя Бешара и немного изъяснявшийся по-французски, подошел к нам и, делая вид, будто он не замечает, что прервал разговор, пригласил нас посмотреть на дромадеров. Сам того не зная, он попал в мое уязвимое место. Я последовал за Бешарой, который привел меня во двор и остановился напротив своих верховых животных, призывая меня уяснить, что дромадер дромадеру рознь и что те, каких нам предстоит вскоре испытать, это настоящие хаджины, быстроногие, как газели, сильные, как львы, кроткие, как ягнята; у каждого из них имелась своя родословная, составленная по всем правилам, как у самых благородных и породистых арабских скакунов, а если бы мы пошли позади них по пустыне, то могли бы убедиться, что они не оставляют следов на песке, настолько стремителен и легок их бег.

Последнее высказывание, нужно признаться, подтверждалось самым беглым осмотром несчастных животных, удостоенных этой хвалебной речи; они отличались исключительной худобой, а их шкура, казалось принадлежавшая прежде животным вдвое толще их, своими свисающими складками покрывала нечто вроде стального каркаса, каждую пружину которого можно было прощупать. С другой стороны, морда у них была кроткой и доброй, а железное кольцо, продетое в ноздри, вполне, на мой взгляд, заменяло поводья, так что, за исключением их непомерного роста, у меня не было никаких серьезных причин выражать свое недовольство ими. К тому же я начал проникаться жалостью к нашим будущим спутникам: их столь превозносимая воздержанность была буквально написана на их телах; однако подобная жалость, вполне естественно, вызвала у меня сомнения относительно надежности здоровья этих несчастных животных. В ответ арабы принялись дружно возражать мне, и к их хору присоединился Мухаммед. Все, что у меня вызывало страх, служило, на их взгляд, обеспечению безопасности; все, что мне казалось недостатком, восхвалялось моими собеседниками как достоинство. Я понял, что мне их не переспорить, и решил держать свои сомнения при себе; и все же мне казалось, что я ни разу не видел дромадеров столь гигантского роста.

Тем временем ко мне присоединились барон Тейлор и Мейер: нужно было срочно закупать провизию; мы отложили завершение сделки на вечер и попросили арабов составить список необходимых в дороге вещей. Как ни короток был этот список, нам пришлось из-за разнообразия перечисленных в нем предметов обегать все каирские базары, ибо каждый торговец и каждый квартал занимаются продажей строго определенного вида товара и никогда не вторгнутся в ту коммерцию, какую ведут торговцы из соседнего квартала.

Вот перечень этих предметов, способный дать представление о простоте уклада кочевой жизни, когда нужды путешественников сводятся к строго необходимым жизненным потребностям:

бурдюки для воды;

кожаные фляжки, подвешиваемые к седлу, чтобы можно было пить на ходу, не останавливая караван и не открывая бурдюков;

рис на трех человек в расчете на дорогу в оба конца (нас убеждали, что мы найдем рис на Синае, но мы предпочли запастись им в Каире);

мука, чтобы выпекать хлеб;

бобы для корма дромадеров;

финики, то есть плоды, лучше всего сохраняющиеся в подобных путешествиях;

мишмиш: это тот самый вяленый на солнце абрикосовый мармелад, о котором, напомним, мы говорили в связи со съестными базарами и который сворачивают в рулон наподобие ткани и продают аршинами; подобный продукт весьма удобен для перевозки, поскольку он занимает не больше места, чем скатка, и превращается в превосходное варенье, если опустить его в кипящую воду;

табак, предназначенный для подарков как нашему эскорту, так и арабам, которые могут повстречаться нам в пути;

дрова, чтобы готовить пищу;

кофе, чтобы бороться с угрожающим нам сильным потоотделением;

сахар в дар монастырю;

палатка, чтобы защищать себя от палящего солнца и ночного холода;

и наконец, железные горшки для приготовления еды, так как глиняные горшки не в состоянии более десяти минут выдерживать рысь дромадеров.

Последний пункт напомнил мне о моей навязчивой идее: перечисляя в разговоре со мной достоинства хад– жинов, Бешара забыл похвалить их потрясающую рысь, и, при всей нелестности подобного сравнения, мне показалось, что нам предстоит сыграть роль глиняных горшков.

Тем не менее, поскольку речь шла о том, чтобы за два– три часа обежать дюжину базаров, приходилось поторапливаться; мы кинулись к ближайшей стоянке нанимать ослов, оседлали этих достойных четвероногих, оказавших нам уже столько услуг и ценимых мною еще больше теперь, когда мне предстояло расстаться с ними и свести знакомство с нашими новыми средствами передвижения, а затем тронулись в путь. По мере того как мы делали покупки, Мухаммед свозил их в нашу штаб-квартиру; за три часа было приобретено все необходимое. Я забыл сказать, что к полученному нами перечню припасов мы добавили свечи, чтобы иметь возможность писать и рисовать после захода солнца.