Текст книги "Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии"

Автор книги: Александр Дюма

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 43 страниц)

Происходило это как раз в субботу, так что все, кто был на корабле, тотчас же принялись ходить вокруг его мачты, распевая псалмы; даже Жуанвиля вели под руки, ибо он сильно страдал морской болезнью. Молитвы возымели свое действие, и на следующий день магнитная гора исчезла из виду. И теперь Жуанвиль предложил легату то же самое средство; тот немедленно согласился с этим и приказал провести в войске три крестных хода. Их следовало совершать три субботы подряд, следуя от дома легата к монастырю Богоматери в Дамьетте. Крестные ходы совершали с великой верой и великой надеждой, и во время всех этих церемоний, в которых участвовали король и все сеньоры его двора, легат читал проповеди и отпускал грехи. И вот, наконец, когда наступила третья суббота, королю, находившемуся в это время в церкви, сообщили, что в море показалось несколько кораблей: это был граф Пуатье с дворянским ополчением из Франции.

Прибытие брата короля, спасенного таким чудесным образом, вызвало ликование всего войска. Все сбежались на берег и с радостью узнали, что помимо сильного людского подкрепления граф Пуатье привез с собой также значительную денежную сумму. Одиннадцать повозок, каждая их которых была запряжена четверкой сильных лошадей, везли в Дамьетту восемьдесят больших бочек, окованных железом и наполненных талантами, стерлингами и монетами кёльнской чеканки. Эти деньги были выручены за церковное имущество, которое продали, чтобы содействовать успеху крестового похода.

В тот же день Людовик IX собрал самых знатных баронов, а также воинов, опытность которых была ему известна, и спросил у них совета, какую дорогу теперь следует избрать и куда нужно идти – на Александрию или на Каир? Граф Пьер Бретонский и самые опытные воины настаивали на том, чтобы король шел на Александрию, обладавшую превосходным портом, посредством которого можно было бы снабжать войско продовольствием; но этому мнению решительно воспротивился граф Артуа, заявивший, что лично он пойдет в Александрию только через Каир, что Каир – это столица Египетского королевства, а если хочешь убить змею, нужно сначала отрубить ей голову. Король высказался за это предложение, и 6 декабря крестоносцы выступили в поход, оставив королеву Маргариту, графиню Артуа, графиню Анжуйскую и графиню Пуатье в Дамьетте под охраной Оливье де Терма.

Несмотря на все выпавшие на его долю испытания, войско еще являло собой великолепное зрелище: двадцать тысяч конников, цвет рыцарства, и сорок тысяч пехотинцев, лучшие из всех, двигались по правому берегу Нила вверх по его течению. В то же время сама река на целое льё была покрыта лодками, галерами, большими и малыми судами, нагруженными оружием, ратными доспехами, военным снаряжением и людьми. На следующий день была сделана остановка в Фарискуре, где крестоносцев подстерегали первое препятствие и первая неожиданность.

Войско подошло к одному из многочисленных рукавов Нила, отделяющихся от него и впадающих в море между Пелузийским и Канопским устьями, и, хотя эта река не была широкой, она все же оказалась слишком глубокой, чтобы перейти ее вброд. В те времена, когда военное искусство еще не владело секретом перекидных мостов, по которым сегодня наши армии переправляются с одного берега на другой, в подобных случаях оставался лишь единственный способ – прорыть отводные каналы, благодаря чему вода в реке постепенно убывает и открывается место, подходящее для брода. Все принялись за дело, и оно быстро продвигалось вперед, как вдруг крестоносцы увидели, что к ним приближаются, подавая мирные знаки, пятьсот сарацин в великолепных доспехах и верхом на прекрасных лошадях. Людовик выслал навстречу им разведывательный отряд, чтобы спросить у них, чего они хотят. Сарацины ответили, что, поскольку султан умер и у них нет желания служить его преемнику, они явились предложить свои услуги королю Франции. Этот предлог показался французам не очень правдоподобным, но, так как в силу своей малочисленности сарацины были в полной власти крестоносцев, король приказал под страхом обвинения в неповиновении и, следовательно, под угрозой смертной казни не наносить никаких оскорблений новым союзникам. И вот на глазах у них крестоносцы начали переходить реку.

Тамплиеры, шедшие первыми под предводительством Рено де Вишье, внезапно увидели, как на них, сплотив ряды и пустив коней в стремительный галоп, летят пятьсот сарацин; крестоносцы остановились, чтобы понять, как будут развиваться события дальше, и ограничились лишь тем, что заняли оборонительную позицию, ибо они никак не могли поверить, что столь малочисленный отряд намеревается атаковать целую армию. Их сомнения длились недолго: один из турок, опередив других на расстояние в четыре-пять копий, ударил булавой тамплиера, оказавшегося на фланге отряда, и тот покатился прямо под копыта лошади Рено де Вишье. И тогда Рено де Вишье выхватил меч и, привстав на стременах, крикнул:

– Вперед, братья! Клянусь Господом, нам не пристало сносить такое!

С этими словами он пришпорил коня, и все эти грозные монахи, которых Богу было угодно посвятить в рыцари, бросились на сарацин и начали теснить их к воде и наносить им удары мечами, пока часть из них не осталась лежать на берегу, а остальных не поглотил Нил; в итоге никому из этого отборного отряда не удалось спастись, и все его воины либо были убиты, либо утонули. Затем тамплиеры, исключительно своими силами совершив эту кровавую расправу, вновь встали во главе авангарда и без всяких других происшествий перешли реку. Войско последовало за ними и на следующий вечер достигло городка Шармезах.

Тем временем слух о приближении крестоносцев, обгоняя их, разносился вверх по течению Нила, и, по мере того как они приближались к Мансуре, этому последнему оплоту перед Каиром, ужас охватывал весь Египет, повергнутый в тревогу и смятение недавней смертью султана. Еще ничего не было слышно о юном принце Туран– шахе, ни один из посланных к нему гонцов пока не вернулся, и ответственность за государственные дела полностью лежала на вдове султана. Правда, египетский историк Макризи утверждает, что она превосходила всех женщин по красоте, а всех мужчин по уму.

Беспокойство усилилось еще больше, когда эмир Фахр ад-Дин прислал в Каир письмо с призывом ко всем истинным мусульманам взяться за оружие. В час молитвы муфтий поднялся на возвышение, а затем, объявив, что ему следует сообщить народу нечто важное, развернул письмо Фахр ад-Дина и прочел его. Оно было составлено в следующих выражениях:

«Во имя Аллаха и пророка его Магомета!

Поднимайтесь все, от мала до велика. Аллах нуждается в вашем оружии и в ваших богатствах. Франки, да будут они прокляты Небом, пришли в нашу страну, развернув знамена и обнажив мечи, дабы разорить наши города и опустошить наши земли. Кто из мусульман откажется выступить против них и отомстить за поруганную честь ислама?!»

Содержание этого послания, прочитанного в главной мечети, вскоре стало известно всему Каиру. Трусы помышляли о том, чтобы скрыться, храбрецы – о том, чтобы идти навстречу опасности. В течение трех дней горожане предавались унынию и проливали слезы, словно эти ужасные франки уже стояли у ворот города. А крестоносцы тем временем продолжали идти вперед, не имея ни малейшего представления о здешней местности, но поднимаясь вверх по течению Нила и твердо зная, что на его берегу им встретится Мансура, а после Мансуры – Каир.

Неожиданно в нескольких льё за Бермуном авангард остановился, издавая громкие крики: впереди был виден Город победы, а по другую сторону канала Ашмун, по обоим берегам реки, виднелись два неприятельских стана, поддерживаемые флотом, который преграждал путь по воде, тогда как турецкое войско преграждало путь по суше. На этот раз предстояло преодолеть настоящую реку, а не отвести воду из ручья, и разгромить целое войско, а не побороть пять сотен сарацин. Наконец-то крестоносцы пришли на место, отмеченное знаком судьбы, и здесь должен был решиться исход войны. Флот христиан остановился напротив Мансуры, а их конники достигли берегов канала, не подвергшись нападению и не встретив сопротивления. Корабли бросили якорь, а войско разбило лагерь. Насир Дауд, эмир Карака, наблюдал за этими действиями, став лагерем на западном берегу Нила. Все это происходило 19 декабря 1249 года, в 13-й день месяца рамадан.

Крестоносцы тотчас же наметили пояс укреплений на том самом месте, где за тридцать лет до этого стояли лагерем войска короля Жана де Бриенна, и Людовик IX отдал приказ переправляться через канал.

Этот канал, отдельной прядью выбивавшийся из косматой головы Нила, возле Мансуры шириной не уступал Сене. Русло его было глубоким, берега – обрывистыми; на нем не существовало никакого моста, не было никакого разведанного брода, и нескольких человек, расставленных на другом его берегу, оказалось бы достаточно для того, чтобы уничтожить целую армию, которая попыталась бы пересечь его вплавь. И потому Людовик решил соорудить насыпную дорогу, строителей которой должны были защищать две передвижные многоярусные башни. Эти башни были построены за несколько дней, а затем строители принялись за устройство насыпи.

Тем временем сарацины привезли шестнадцать метательных орудий и расставили их на южном берегу реки, чтобы метать на ее северный берег камни и стрелы. Король тотчас же приказал выставить в противовес им восемнадцать орудий. Среди этих восемнадцати одно отличалось особой смертоносностью: его изобретателем был рыцарь по имени Жослен де Корно. Пока размещали все эти башни и орудия, братья короля и рыцари днем и ночью несли караул на берегу.

За это время, несмотря на град камней и стрел, обрушивавшихся на строителей, башни были построены, и насыпь начала постепенно вдаваться своей головной частью в канал. Но сарацины тотчас же принялись рыть землю как раз напротив насыпи, так что берег отступал под напором усилий, подобных тем, с какими пытались его достичь. В течение трех дней насыпная дорога с трудом продвигалась вперед, облитая потом и обагренная кровью, но к концу третьего дня оказалось, что крестоносцев отделяет от противоположного берега такое же водное пространство, как и до начала работ.

Тем временем Фахр ад-Дин отдал многочисленному отряду сарацин приказ спуститься по левому берегу Нила; отряд переправился через реку в Шармезахе и, проделав за ночь тот самый путь, какой прошли христиане, двинулся вперед, чтобы напасть на них; эмир ободрял своих воинов, клянясь именем Пророка, что в день святого Себастьяна он будет ночевать в шатре короля Франции.

Как-то раз крестоносцы обедали, бдительно охраняя подступы со стороны канала и реки, как вдруг в тылу лагеря, со стороны Дамьетты, раздался сигнал тревоги. Жуанвиль, который, как мы уже видели, всегда одним из первых вступал в бой, поднялся из-за стола вместе со своим товарищем Пьером д’Авалоном и всеми своими рыцарями; они поспешно оседлали лошадей и бросились в ту часть лагеря, на какую было совершено нападение. Одновременно с ними на помощь тем, кто подвергся нападению, пришло все ополчение тамплиеров во главе с их неутомимым маршалом Рено де Вишье. Два этих доблестных отряда напали на сарацин в ту минуту, когда те уже уводили сира де Перрона и его брата сеньора Дюваля, застигнутых ими неподалеку от лагеря. Когда сарацины увидели преследующих их крестоносцев, они решили убить своих пленников, но тех спасли прочные доспехи, и Жуанвиль обнаружил обоих на земле, ушибленных и раненых, но живых. Вскоре к крестоносцам подошло новое подкрепление, так что сарацинам пришлось покинуть поле боя, и два славных рыцаря были с триумфом доставлены в лагерь.

После этого Людовик приказал продолжить строительные работы и проявлять еще большую бдительность. Вдоль всей линии, обращенной к Дамьетте, были вырыты рвы, так что теперь лагерь, имевший форму треугольника, с одной стороны оказался защищен Нилом, с другой – каналом Ашмун, а с третьей – свежевырытыми рвами, которые к тому же были снабжены палисадом. Король и граф Анжуйский взяли на себя охрану той части лагеря, которая была обращена к Каиру; граф Пуатье и сенешаль Шампанский поставили свои палатки так, чтобы охранять подходы со стороны Дамьетты, а граф Артуа с отборными рыцарями разместился вокруг метательных орудий. Таким образом, никогда ни один лагерь не охранялся лучше, чем лагерь на Ашмуне, ибо на страже его стояли король и три его брата.

Турки же, видя, что у них нет возможности застичь крестоносцев врасплох, привезли и установили напротив насыпи еще одно метательное оружие, мощнее и страшнее всех тех, какие здесь уже находились; тем временем другие орудия метали камни и стрелы не только через канал Ашмун, но и с левого берега Нила на его правый берег. Эти приготовления, предвещавшие скорое наступление врага, послужили тому, что мессиру Готье де Кюрелю и сенешалю Шампанскому было велено нести караул вместе с графом Артуа, на которого король не слишком полагался по причине его молодости и горячности. Так что два доблестных рыцаря установили свои палатки возле метательных орудий.

Около десяти часов вечера, когда они бдили в десяти шагах друг от друга, на противоположном берегу реки появился какой-то огонь; они сблизились, полагая, что там что-то затевается; в то же мгновение огненный шар размером с бочку, оставлявший позади себя след, который походил на хвост кометы и напоминал летящего по небу дракона, вырвался из адского орудия, разлив вокруг такой яркий свет, что стали видны, словно днем, лагерь, Мансура и все расположение турецкой армии. Шар упал между двумя башнями, прямо в отводной канал, вырытый крестоносцами для того, чтобы понизить уровень воды в реке, и там, уже в воде, продолжал гореть, потому что это был греческий огонь, изобретенный Каллиником, а его можно загасить лишь песком или уксусом. Весь лагерь тотчас проснулся от этого грохота и этой вспышки, похожих на удар грома и сверкание молнии. Король вышел из своего шатра, все вскочили на ноги и застыли в оцепенении, а славный сир Готье де Кюрель, видя это пламя, повернулся к Жуанвилю и его рыцарям и воскликнул:

– Сеньоры, мы безвозвратно погибли, ибо если мы останемся здесь, то сгорим заживо, а если оставим караул, то запятнаем свою честь! И поскольку один лишь Господь может защитить нас от подобной опасности, я призываю вас, соратники и друзья, всякий раз, когда неверные станут насылать на нас этот огонь, опускаться на колени и, пав ниц, просить пощады у всемогущего Спасителя.

Сенешаль и рыцари обещали поступать так, как учил их доблестный Готье де Кюрель. В эту минуту явился спальник короля, посланный узнать у них, не нанес ли огонь какого-либо ущерба. Но как раз к этому времени огонь уже погас, уступив усилиям человека, имевшего некоторое представление об этой адской стихии и не побоявшегося подойти к тому месту, где огненный шар упал. Так что спальник, слегка успокоившись, направился обратно к королю. Но едва он успел подойти к шатру, как все небо вновь осветилось столь ужасным заревом, что Людовик сам упал на колени и закричал голосом, полным слез:

– Господи Иисусе Христе, спаси меня и все мое войско!..

Эта вторая молния пересекла канал, как и первая, но, отклонившись вправо, полетела по направлению к башне, охраняемой людьми мессира де Куртене, и те, увидев, что огненный шар летит прямо на них, покинули место, куда он должен был упасть, и разбежались кто куда. Огнедышащий дракон обрушился на берег реки, всего в нескольких шагах от башни, так что один из рыцарей, видя, как пламя подбирается к башне, и не надеясь, что он сможет погасить его один, в полном отчаянии бросился к сиру де Жуанвилю и мессиру Готье де Кюрелю, крича:

– Помогите, сир, помогите во имя Господа Бога, иначе все мы сгорим, и мы сами, и наши башни. На помощь, сеньоры, на помощь!..

Двое рыцарей тотчас же бросились к башне, и, благодаря поданному ими примеру, к их людям вернулось мужество; все кинулись туда, где пылал огонь; однако едва они принялись его гасить, как на них обрушился град камней и вертящихся стрел. Однако это были метательные снаряды, понятные человеческому разуму, и им можно было противостоять земными средствами. Так что крестоносцы, нимало не думая об опасности, продолжали свое дело, хотя уже минуту спустя их щиты и доспехи были сплошь покрыты торчащими стрелами.

Так, среди сверхъестественных ужасов, прошла эта ночь; небо полыхало до рассвета, и рыцари бодрствовали, начиная верить, что Магомет, этот лжепророк, отрядил на защиту Египта не людей, а демонов. Самые странные толки вызывали доверие на этой неизведанной земле и в эти часы мрака. Даже сам благодетельный и дарующий пропитание Нил, струивший свои воды на глазах у рыцарей, становился предметом невероятнейших россказней. Жуанвиль, отличавшийся легковерием и чистосердечной набожностью, сохранил для нас удивительные суждения на эту тему, высказанные крестоносцами или услышанные ими. Нил, по их словам, берет начало в земном раю; подтверждением такому мнению служило то, что рыбаки, вытягивая свои сети, нередко обнаруживали в них корицу, имбирь и алоэ, приносимые его водами. А поскольку такие драгоценные растения произрастают в Эдеме, то для христиан было очевидно, что ветер отламывает кусочки этих кустарников, подобно тому как в наших краях ветер сбрасывает вниз отмершие и засохшие ветки, кусочки эти падают в реку, и она несет их к Каиру, Мансуре и Дамьетте, где торговцы вылавливают их и продают на вес золота.

Рассказывали также, что умерший незадолго до этого султан решил однажды узнать, откуда берет начало эта река с неизведанными истоками. Он приказал знающим людям исследовать ее течение, и тотчас в путь отправилась целая флотилия, везя с собой провиант и сухари, ибо были опасения, что ее может остановить голод. Путешественники провели в дороге три месяца; затем, по прошествии этого времени, они вернулись и рассказали, что им удалось подняться вверх по реке вплоть до того места, где путь преграждали обрывистые скалы, и там было видно, как Нил низвергается с высоты этой неприступной кручи, словно гигантский водопад. Впрочем, им показалось, что вершины этих скал покрыты великолепным лесом, и среди его деревьев, по-видимому, кишат дикие звери, такие, как львы, слоны, драконы, тигры и змеи, которые приближались к краю пропасти и смотрели оттуда на пришельцев. И тогда, не решившись идти дальше, путешественники повернули назад и предстали перед султаном, чтобы дать ему отчет о том, что они увидели во время своих странствий.

Понятно, какое страшное впечатление должны были производить самые незначительные происшествия, казавшиеся сверхъестественными, на армию, затерянную в краях, где никто не ставил под сомнение подобные истории. Неудивительно поэтому, что глубочайший ужас перед греческим огнем, этой тайной константинопольских императоров, раскрытой турками, но еще неведомой христианам, охватил все войско. К счастью для крестоносцев, по тяжести последствий первая такая атака никак не соответствовала страху, который она внушила; те, кто бодрствовал ночью, отправились спать; лишь король и его братья не пожелали, чтобы их сменили на посту, и продолжали стоять на страже.

На рассвете граф Анжуйский приказал чинить метательные орудия, а так как сарацинские стрелы беспокоили работников, велено было подтащить ближе к берегу обе башни и оттуда отвечать неприятелю выстрелами из арбалетов; и поскольку среди христиан были превосходные лучники и опытные наводчики, туркам вскоре стало понятно, что они оказались в невыгодном положении. Тогда они приволокли нечто вроде катапульты, носящей у них название камнемет, установили ее напротив башен крестоносцев и, соединив попарно все свои орудия, чтобы увеличить силу удара, добавили к страшным огненным шарам, извергаемым главным орудием, множество горящих стрел, под огнем которых никто более не рисковал находиться.

На этот раз, поскольку сарацинам благоприятствовал дневной свет, они направляли греческий огонь прицель– нее и последствия его оказались губительнее: в одно мгновение пламя охватило обе башни и все окружавшие их шатры крестоносцев. При виде этого граф Анжуйский хотел броситься один тушить пожар; его удержали силой, и от ярости он почти потерял рассудок. Весь день изливался этот дождь Гоморры, уничтожая все вокруг, и к вечеру у крестоносцев не осталось ни снаряжения, ни орудий. Ночь прошла спокойно: гореть было уже нечему.

Все запасы дерева оказались истреблены пожаром; его не было больше ни в лагере, ни по соседству с ним. Король собрал рыцарей и обрисовал им свое отчаяние. Было решено разобрать на части определенное количество кораблей и из их обломков соорудить новую башню. Пришлось погубить многие суда, но зато через две недели была полностью завершена башня, оказавшаяся прочнее и выше прежних. Действуя из рыцарских побуждений, целью которых было вернуть честь брату, полагавшему, что он утратил ее, позволив сгореть прежним башням, король приказал поставить у насыпи новую башню лишь в тот день, когда настанет черед графа Анжуйского нести караул. Все было сделано в соответствии с решением короля: в назначенный день новую башню подтащили к берегу канала, и строителям приказали вновь приняться за работу.

И тогда противник снова прибегнул к приему, жертвами которого крестоносцы уже побывали; напротив того места, откуда сарацинам грозила опасность, они установили свой адский камнемет, присовокупив к нему шестнадцать других орудий, соединенных, как и в первый раз, попарно, чтобы увеличить силу удара, и обрушили на строителей град камней и стрел. Какое-то время те держались, но вскоре, сокрушенные смертоносным дождем, отступили на безопасное расстояние. Видя, что башня покинута, сарацины тотчас же нацелили камнемет прямо на нее, и несколько минут спустя огненный шар, окутанный дымом, со свистом и грохотом перелетел через канал и упал у подножия башни. Лишь один граф Анжуйский ринулся сквозь это опустевшее пространство, решив либо потушить адский огонь, либо погибнуть в его пламени. В то же мгновение град камней и стрел возобновился с новой силой, но каким-то чудом граф остался невредим. Тем временем стало видно, что сарацины ведут приготовления, чтобы во второй раз обрушить на башню греческий огонь; нужно было не теряя ни минуты спасать графа Анжуйского. Сделать это вызвались четверо рыцарей; они кинулись к нему, будто бы на помощь, а затем схватили его за руки и силой оттащили прочь от стрел и пламени. Едва они достигли безопасного места, как второй шар рассек воздух и коснулся боковой поверхности башни. Против любого другого огня эта башня, возможно, устояла бы, ибо она была целиком обтянута кожей и сколочена из пропитанного влагой дерева, но перед греческим огнем все эти защитные средства оказались бессильны: брызжущий пламенем дракон запустил свои огненные когти в самое сердце башни и накрыл своими огромными крыльями недвижного и безучастного ко всему великана, на которого он обрушился; вскоре все смешалось в огне гигантского пожара, и через час от сооружения, потребовавшего стольких трудов и затрат, осталась лишь куча пепла.

Король впал в отчаяние; он не видел конца этой борьбе; необходимо было либо переправиться через канал, либо вообще отказаться от крестового похода. Устроить насыпную дорогу оказалось невозможно; течение реки было слишком стремительно, а русло ее слишком глубоко, чтобы преодолеть ее вплавь; отступление к Дамьетте выглядело бы постыдным и неразумным с точки зрения политики, но, тем не менее, дела не могли более оставаться в том положении, в каком они находились. В войске начался голод, несколько человек умерло от какой-то болезни, которая, хотя она и не казалась заразной, имела одинаковые и потому тревожные симптомы. Людовик созвал своих баронов на чрезвычайный совет.

Все собрались в королевском шатре и ждали только мессира Юмбера де Боже, коннетабля Франции, обходившего с дозором лагерь, как вдруг он вернулся с доброй вестью, вселившей надежду в присутствующих. Пока он совершал свой обход, к нему явился какой-то бедуин, который предложил показать ему брод, преодолимый для лошадей, и потребовал за это пятьсот золотых безантов. Король согласился на это предложение, но на условии, что деньги будут выплачены лишь после того, как крестоносцы окажутся на другом берегу. Сделка состоялась, и переход назначили на ночь, предшествовавшую вторнику 8 февраля.

В понедельник вечером король поручил охрану лагеря герцогу Бургундскому, который, опасаясь нападения, сразу же выставил дозоры.

Король и три его брата двинулись в путь, командуя несколькими отрядами. В авангарде находились тамплиеры со своим великим командором братом Жилем. Позади них ехал граф Артуа, сопровождаемый своими доблестными тяжеловооруженными конниками; наконец, король и два его брата, граф Анжуйский и граф Пуатье, возглавляли остальные отряды: всего в поход было назначено около тысячи четырехсот всадников и более трехсот арбалетчиков, которым предстояло пересечь брод, сидя за спиной у всадников авангарда.

Это войско вышло из лагеря около часу ночи и, следуя в описанном нами порядке, во мраке и при полной тишине двигалось по берегу канала. В пути несколько всадников отклонились по неосторожности в сторону, и, поскольку отлогий берег был покрыт илом и вязкой глиной, они вместе с лошадьми попадали в воду и в то же мгновение исчезли в глубоком и стремительном потоке. В их числе оказался и отважнейший капитан Жан Орлеанский, который нес стяг войска; узнав о случившемся, король покачал головой, словно усмотрел в этом дурное предзнаменование, а затем приказал всадникам держаться дальше от берега.

Около двух часов ночи крестоносцы достигли брода. При свете занимавшейся зари они увидели на противоположном берегу около трехсот сарацинских всадников, которые, несомненно, были поставлены там охранять брод. Тогда бедуин первым спустился верхом на лошади в канал, перебрался на другой берег, а затем вернулся к королю, который сразу же отсчитал ему пятьсот золотых безантов и отправил его обратно в лагерь. И тут, несмотря на приказ короля всем оставаться на своих местах, граф Артуа перешел из второго отряда в авангард и первым направил лошадь к воде. Король успел лишь крикнуть ему вслед, чтобы он ждал его на другом берегу. Принц сделал рукой утвердительный знак, чтобы успокоить брата, и, по-прежнему первым, опередив тамплиеров, оскорбленных этим посягательством на их права, стал пересекать канал. Люди графа, видя, что их господин находится во главе колонны, немедленно бросились вслед за ним в воду, расстроив ряды тамплиеров, и добрались вперемешку с ними до берега, оказавшегося, к счастью, пологим и, следовательно, нетрудным для подъема.

Едва достигнув другого берега, граф Артуа, несмотря на приказ короля дождаться остальных и сообща с ними начать бой, не смог побороть желания атаковать вражеский стан и вместе со своими тяжеловооруженными конниками, поднявшимися на берег, пустился в галоп. Видя, что они уехали, тамплиеры не пожелали оставаться позади и устремились вперед наперегонки с рыцарями. Они мчались с такой быстротой (хотя за спиной почти у всех всадников сидели арбалетчики), что застигли вражеский караул врасплох и ворвались в лагерь, принеся на остриях своих копий весть о своей переправе. Сарацин они застали спящими. Арбалетчики спешились, рассыпались по лагерю, и началась резня. Ожесточенные месяцем бесплодной борьбы, крестоносцы, которым, наконец, удалось добраться до врага, не щадили никого: детей, стариков, воинов, девушек, всех они убивали с одинаковым неистовством и без всякой жалости – лежащих в постели, укрывшихся в зарослях тростника или успевших кое-как одеться и вооружиться; эмиру Фахр ад-Дину, находившемуся в это время в бане, умащивали благовониями бороду, когда он услышал дикие крики нападавших и их жертв. Он выбежал из шатра голый, вооруженный одной булавой; мимо мчалась обезумевшая лошадь без седла и уздечки; эмир ухватился за гриву лошади, прыгнул ей на спину и с криком «Ислам! Ислам!», разнесшимся по всему лагерю, бросился туда, откуда доносился самый сильный шум. Он столкнулся с французами в тот миг, когда они завладели метательными орудиями, среди которых стоял в бездействии и чудовищный камнемет, извергший столько огня на лагерь Людовика IX. Эмир не думал, что крестоносцы находятся в такой близости от него, так что он оказался среди них и почувствовал опасность лишь тогда, когда у него уже не было времени скрыться. В одно мгновение его тело превратилось в мишень, и он упал, пронзенный более чем двадцатью ударами. И тогда рыцарь по имени Фульк дю Мерль, увидев, что сарацины разбегаются во все стороны, схватил лошадь графа Артуа под уздцы и закричал:

– Вперед! За ними! За ними!

Однако графа Артуа уже нужно было скорее сдерживать, чем подстрекать: он пришпорил коня, готовый преследовать неверных, но великий командор ордена тамплиеров брат Жиль бросился ему наперерез, твердя, что король приказал дожидаться его. Тем временем рыцарь продолжал тянуть лошадь графа Артуа за поводья, по-прежнему крича во весь голос: «Вперед! За ними!», ибо, будучи глухим, он не слышал ни приказа короля, ни того, что говорил графу командор тамплиеров. Граф, оскорбленный дерзостью брата Жиля, ударил плашмя мечом его лошадь, чтобы заставить ее убраться с дороги.

– Если святой брат боится, – сказал он, – пусть остается там, где стоит, но пропустит меня, ибо мне страх неведом.

– Мы боимся не больше вашего, монсеньор, – ответил брат Жиль, – и куда пойдете вы, туда с Божьей помощью пойдем и мы.

И он тотчас же пустил свою лошадь вскачь, не позволяя графу Артуа, хотя тот и был братом короля, обойти его даже на половину копья. В эту минуту позади них послышались крики:

– Стойте!

Это король послал вперед десять рыцарей с приказом графу Артуа дождаться остальных воинов; но граф Артуа указал им на убегавших неверных:

– Разве вы не видите, что они убегают? Было бы подлостью и трусостью не броситься за ними вдогонку.

С этими словами он помчался дальше, нанося удары направо и налево, не разбирая дороги и отклоняясь каждый раз туда, где были видны убегавшие сарацины, а брат Жиль все время скакал за ним следом. Наконец, по-прежнему преследуя и разя врага, они достигли Мансуры и, поскольку городские ворота были открыты, чтобы турки могли укрыться там, ворвались в город, оставив дорогу за собой усеянной мертвыми телами и обагренной кровью. Ворота за ними закрылись, и тотчас же раздались оглушительные звуки барабанов и горнов; сарацины боевыми кличами призывали к оружию, не в силах поверить, что у французов хватило безрассудства ворваться столь малым числом в самый центр укрепленного города, где гарнизоном стояли самые доблестные их солдаты – мамлюки-бахриты.