Текст книги "На задворках галактики. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Валидуда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 80 страниц)

– Не понял. Что за калабыри?

– Да предатели… Словечко ненашенское такое… Дерьмовенькое такое словечко… Вспомнил. Коллаборационисты…

– В смысле? Оккупация что ли была?

– Ну да, была. Под конец зимы в аккурат. Не знал? Фронт когда прогнулся, так и велгонец в Вежецк вступил.

– Не знаю… Не помню нихрена.

– А калабырей этих я с самого начала невзлюбил, когда их велгонцы на самоуправление поставили. Ведь при канцлере как было? Я в неделю по два четвертных серебром мог зашибить. А потом – нате вам, Вежецкая Республика! В кассе бумажек получишь и бежишь трынькать, а то завтра за них хлеба буханку не возьмёшь. Так ведь в кассе раз в неделю жалованье. То, что копил на чёрный день – тоже не бесконечно, хорошо ещё, не всё раньше в банк ложил. У иных сбереженьяца реквизировали. Вот словечко ещё модное… Тьфу! А у нас, работяг простых, поостереглись. Но выдают – опять бумажки. Сложишь их в кассе, бывает, пачками в сумку и идёшь пожрать купить в магазины да в злые очереди. На рынке нынче от бумажек носы воротят, всё больше мена в ходу, а лучше монетки старорежимные, золотые и серебряные, у кого остались. Так–то вот… Однако если республиканцы нас захапали, тогда почему мы у велгонцев? Не понятно всё это. Моя память тут молчит.

Крепыш закончил отповедь и закурил сигарету, предложил вторую Масканину. Максим отказался. Он обдумывал услышанное. Его память, если так можно сказать, молчала ещё больше, чем у крепыша. Он знал, что воевал с велгонцами, только никаких подробностей вспомнить не удавалось. Одни только смутные образы. Про Вежецкую Республику же и про отход фронта он не знал ничего.

– Слушай, Михалыч, а давно это случилось?

Крепыш хмыкнул, глубоко затянулся и ответил:

– Ну ты даёшь, Макс, в самом деле! Говорю же – перед самой весной. Или год какой нынче сомневаешься? Пятьдесят третий был. То есть сто пятьдесят третий эры стабильности.

– Угу… – Масканин с силой провёл ладонью по лицу, словно это могло помочь развеять туман в голове. – А с Велгоном как? Ну при этих ваших калабырях?

– А никак с велгонцами. Мир – не мир, сразу не поймёшь. Скорее мир. Республика, считай, на их штыках держалась. Ну и своей паскуды хватало. Когда они, значит, свою республику провозгласили, тут и началось. Бардак такой начался, что ты! Сплошные налёты, стычки, мародёры, дезертиры. По ночам грабежи, реквизиции, аресты, расправы. Но велгонцы, отчего–то, быстро остановились. Дальше на юг они упёрлись и всё… Как поделано. Уж и артиллерии сколько через Вежецк натянули к фронту, а хрен в итоге. Но велгонец в дела калабырей не лез. В народе слухи ходили, что депутаты казной откупились. Может и правда, чёрт их знает. Мне, парень, тоже не понятно, отчего это мы у велгонцев очутились.

Крепыш бросил окурок под ноги и затоптал. Потом, хитро прищурившись, спросил:

– Погоди, паря, ты, значит, про сдачу Вежецка не помнишь или не знаешь?

– Не уверен, что ответить, – дёрнул плечами Максим. – По внутреннему ощущению, скорее не знаю.

– Да-с, – протянул крепыш озадаченно. – Дела, чтоб их… Ты, Макс, выходит, до этого самого, значит… допрежде сюда попал?

– Выходит, что так. А может быть и не так. И может быть и не сразу сюда, может ещё где побывал. Надеюсь, потом память восстановится…

Масканин замолчал, решив немного сбросить скорость, заметив впереди группу больших валунов. Небо, к счастью, не было сплошь затянуто облаками, потому окончательно воцарившаяся ночь озарялась светом Ирисы – большой блёкло–жёлтой луны. Не выглядывай Ириса из–за туч, тут, возможно, и настал бы конец их бегству. Стоило налететь "Дюркису" на валуны, не известно как бы он справился.

Обогнув опасное место и вновь набрав предельную скорость, Масканин раздумывал, что напарник ему попался идейный, возможно, умышленно сгущающий краски. И просто замечательно, что память у него прорезалась, хоть и частично, но всё же. А раз так, решил Масканин, надо бы прояснить кое–что, глядишь, и у самого может что прояснится.

– Мне вот интересно… Вот взяли велгонцы Вежецк, а войск на его прикрытии не было что ли? Что случилось с третьей армией?

– Я почём знаю! – крепыш плюнул в ближайший триплекс и даже попал. – От отступавших слышал, вроде бы фронт надвое разрезали. Такая бойня повсюду началась! А потом когда Таранский республику провозглашал, в Вежецке и в уездах уже велгонцы шастали. Позахватывали всё что эвакуировать не успели. Госпиталя, комендатуры и кое–где какие–то там склады. Тут же откуда–то повсплывали всякие подпольные партии, анархисты даже, всякие боевые отряды. Их до этого в том году разгромили, оказалось не всех добили. Потом, значит, дезертиры к ним стали прибиваться. Не знаю, много дезертиров не видал, но то что они дезертиры – это точно. Им, сукам, – что? Или к стенке, или с новой властью. Но дезертиры уже когда фронта не стало прибивались. А поначалу в некоторых уездах даже велгонцев не было, всё партийные отряды делали, до зубов вооружённые.

– Я смотрю, ты никак очевидцем был.

– Очевидцем и был, – согласился крепыш. – На моих глазах всё было. Я у свахи две недели сидел… А Вежецк наш хоть и не самый большой, но город губернский. Сам видел, как на театральной площади губернатора и его не успевших удрать администраторов вешали. Видел, как калабыри банки обчищали. Много чего ещё видел. Мы об этом с мужиками из моего цеха вдосталь натрепались. Может, я языком чего натрещал, раз сюда попал…

– А что губернатор ваш? Бежать не успел?

– Знать, не успел. Не нянька я ему…

– Да уж… Сдаётся мне, что–то не то. Я откуда–то знаю, что мы успешно на всех фронтах наступали. А что с Хаконой?

– Сейчас, понятное дело, не знаю. А тогда, значит, велгонцев из неё почти выбили. Да и на Пеловском фронте газеты писали, что велгонец драпает.

– Драпает… – Максим хмыкнул. – Хорошо же он драпает, аж до Вежецка.

На душе у него стало как–то тяжело от прозвучавшего рассказа. Новости, что не говори, аховые. Хоть, впрочем, и новостями их назвать нельзя. Конец зимы тогда был, а сейчас? А сейчас, если Масканин ничего не путает в определении широты и в рисунке редких среди разрывов облаков звёзд, где–то конец лета. Северного лета. А может и середина. И находятся беглецы где–то на севере Велгона. Это ж как домой добираться? Лихо, однако, дела идут. Ну ничего, рассветёт, скорректируем координаты, а там посмотрим.

– Бежать нам с тобой, Михалыч, домой и не представлять, что нас там ожидает.

– А я, Макс, домой не собираюсь. Боюсь я теперь в моём Вежецке появляться. Надеюсь, хоть семью не тронули. Ну да ничего, – вздохнул он мечтательно, – изловчусь потом им как–нибудь весть подать. Ежели нас велгонцы не нагонят.

– Не нагонят. Я уж постараюсь.

Дальше ехали молча. Обоим зверски хотелось спать – тут и хроническая усталость сказывалась, и систематическое недосыпание, да и мягко подползающая, убаюкивающая иллюзия безопасности, когда часа три ни одного преследователя не видно.

Стемнело окончательно – тучи уплотнились, совсем закрыв Ирису. Масканин сбросил скорость, всерьёз опасаясь налететь на невидимые теперь возможные опасности. Крепыша разморило, он дремал, не смотря на неудобную позу и периодические подпрыгивания, от чего его голова стукалась о стальные листы. Максим ему даже слегка позавидовал, сам–то он вздремнуть права не имел. А веки, как нарочно, всё больше тяжелели, когда он до рези в глазах пытался разглядеть дорогу, проклиная, что нельзя в данных обстоятельствах воспользоваться фарами. Испытывать судьбу – тем самым давать хоть малейший шанс погоне, он считал просто преступным.

Стрелка датчика топлива перевалила за последнюю красную риску, доходя до полного нуля. Что поделаешь, "Дюркис" – не верх совершенства, его двигатели жадно пожирали горючее, почти полные баки опустели за каких–то три часа.

И тут это случилось.

Масканина словно головой окунули в горячую воду. Но даже вскрикнуть не успел от шока и боли. Дыхание спёрло, словно на грудь навалилось нечто непомерно тяжёлое. Задыхаясь и борясь с наступающим приступом паники, он вдавил педаль тормоза. В ушах нарастал звон, пульсирующий в такт сердцебиению, а зрение отказало вовсе. Он больше ничего не видел! Хоть глаза выдери – вместо зрения нечёткие и неясные, наплывающие друг на друга пятна. Пришла очередь осязания, руки переставали чувствовать то, к чему прикасались. Вскоре и сами руки, а за ними ноги и остальное тело переставали существовать. Только дикая, всё раздирающая головная боль. Внутри черепа во всю долбили кувалды, с усердием палача намериваясь расплющить голову в тоненькую лепёшку. Боль была такой, что хотелось выть, но он не мог выдавить ни звука. Вопль ужаса и боли так и не смог разродиться, застряв где–то в глубоко в горле. То, что навалилось на грудь, не давало ни вдохнуть, ни выдохнуть.

Что это? Смерть? Явилась, обнажив свою безобразную личину? А что потом, конец мучениям и покой от всех жизненных невзгод?

Нет уж. Просто так он сдаваться не собирался. Много, слишком много у него скопилось злости, чтоб поддаться вдруг возникшему зову, обещающему покой и забвение. Не все счета оплачены. Да и в забвение он не верил.

Он пытался бороться – выбраться из БТРа, куда–то убежать, отчаянно желая понять, что же это с ним сейчас происходит. Сознание угасало. Угасало медленно, как будто не торопясь, неумолимо. Среди всего хаоса мелькавших и тут же растворявшихся мыслей, промелькнула одна – что, возможно, его хотят убить именно таким вот способом. Ментальным воздействием, подобным тому, что зомбирует заключённых в лагере. Так ли это или не так? А если так? А если это так, смог же он в лагере противостоять этому самому воздействию! Значит…

Всё это промелькнуло в голове за пару секунд. Бесконечно долгих, впрочем, секунд. Масканин успел ухватиться за эту забрезжившую надеждой мысль, ощущая, как скопившаяся в душе злость вот–вот готова вырваться. Надо только указать ей направление. Именно злость вытеснила нараставший ужас и притупила раздиравшую голову боль. Благодаря ей, мыслеформы становились всё чётче и ярче. Максим отстранился от самого себя, остановил внутренний диалог, и с некоторым даже удивлением как со стороны теперь смотрел на собственный вскрытый череп, по которому, резвясь, лупили, видимые как нечто материальное, кувалды, а чьи–то окровавленные, судорожно дрожавшие от напряжения, пальцы стискивали его обнажённый трепещущий мозг. Теперь он знал, что делать. Дикий, буйствующий поток, в раз получивший свободу, смял бесновавшиеся кувалды, покатился дальше, сметая все препоны. Максим чётко видел чужие руки. Вцепился в них, давил, грыз зубами и, наконец, наверное, от страха и отчаяния, создал мыслеформу до жути едкой кислоты. Залил ей всё, что воспринимал как чужое.

Раздался жуткий, как будто не человеческий вопль, в котором боль переплелась с отголосом удивления. Вопль этот слышался отнюдь не ушами, а как если бы кто–то чужой провопил внутри черепа.

И сразу стало легче. Лёгкие сами судорожно вздохнули. По мере того, как отпускала дикая боль в голове, начало возвращаться и зрение.

Ещё толком не придя в себя, Масканин вспомнил о крепыше. И испугался. Человек рядом с ним хрипел и выл, конвульсивно дёргаясь, раздирая собственное лицо, искажённое демонической гримасой непереносимого ужаса и нестерпимых мук. Масканин бросился к нему, попытался разжать его пальцы, вот–вот готовые выцарапать глаза. Но ничего не выходило. Не переставая истошно выть, крепыш извивался и зарядил коленом Максиму в пах, на что, однако, тот и внимания почти не обратил. Теперь Максим попытался проделать то же, что спасло его самого, но как на зло, никакие мыслеформы не выходили. Никак не получалось сконцентрироваться.

А драгоценные секунды, между тем, иссякали. Крепышу оставалось совсем не долго мучаться, если ему не удастся помочь. Проще его убить сразу.

Масканин аж дёрнулся от пришедшего озарения. Рука сама нащупала в сумке банку с тушёнкой. И сама, описав полукруг, приложилась по голове несчастного крепыша. Тот затих и застыл. Масканин и сам застыл, затаив дыхание. Переусердствовал? Приложил пальцы к шее. К счастью, пульс у крепыша прощупывался.

Максим облегчённо перевёл дыхание. Признался себе, что страшно рад, что случайно не убил, пусть и из добрых побуждений. Повезло, конечно, что озарившая его догадка оказалась верной. Похоже, воздействовать на человека можно только когда он в сознании. Он пошарил в хозяйстве товарища, достал сигарету и зажигалку. Последнюю, прикурив, вернул обратно. С первыми затяжками нервы начали успокаиваться. Но вот тело не хотело расслабляться. Мышцы оставались напряжёнными и дышалось, как после долгого забега в быстром темпе.

Крепыш теперь размеренно сопел, кажется, он просто спал, а не пребывал без сознания. А может сейчас так и было.

Докурив, Максим выбрался наружу, досадуя, что боль в голове до конца не улеглась. Но эта боль была сущей ерундой, слабым отголоском того недавнего, чуть не убившего ужаса. Поэтому, чёрт с ней, можно и потерпеть, (а куда денешься?) и вовсе забыть о ней.

За бортом господствовала тьма, не полная к счастью, но брести в потёмках – удовольствие сомнительное. Такой фактор, как время, тоже поджимал. Особо рассиживаться некогда. И как бы ему это не нравилось, придётся просто бросить тела велгонца и рыжего без погребения.

Как будто мысли о времени кто–то подслушал, откуда–то из далека, (а на самом ли деле из далека?), появился равномерный гул. И сложно было определить, приближается ли он или нет. Звук этот ни с чем другим Масканин спутать не мог, так могли гудеть только двигатели велгонского десантно–боевого вертолёта. Что ж, вот и авиация. А если у вертолёта ещё и тепловизор на борту, тогда, как говаривал какой–то напрочь сейчас забытый персонаж из прежней жизни, могло выйти совсем не весело. Сейчас Масканин не знал или не помнил, с какой дистанции можно засечь неостывшие движки "Дюркиса". Да и их самих засечь тепловизором можно, правда от этого существовал старинный испытанный метод – окунуться как следует в жидкую грязюку с головой. Или в воду. Откуда–то он знал, что раньше ему это помогало.

Авиация – авиацией, но не следовало забывать и о наземных поисковых партиях. Масканин вернулся обратно, минуты две расталкивал крепыша. Всё в пустую. Тот, кажется, провалился в глубокий сон, и на все попытки разбудить его, то стонал, то бормотал что–то бессмысленное.

Потеряв терпение, Максим с силой тряханул крепыша, да гаркнул прямо в ухо:

– Подъём!!! – и вновь затряс что есть силы. – Да вставай же, чтоб тебя!!! Слийжам на съедение брошу!

Помогло. Он даже удивился, когда Михалыч всё–таки открыл глаза и непонимающе уставился на него. Заметно было, что крепыш силился сообразить, где вдруг оказался и кто это тип, оравший ему на ухо.

– Вставай, Борислав Михалыч, – Масканин не смог скрыть в интонации раздражения. – Вставай, говорю! Самое интересное, ведь, пропустишь, как велгонцы обрадуются, когда будить тебя станут.

Взгляд крепыша изменился. Он дёрнулся, осмотрелся и пришёл в себя.

– А орать–то зачем? – в его голосе зазвучала обида. – Нельзя что ли было растолкать тихонечко?

– Ну да, тихонечко. И кофе в постель.

– Э-эх… – крепыш отмахнулся, пробурчав нечто матерно–неразборчивое. Похоже, и правда обиделся. – Язвишь мне тут, зеньки на меня вылупил. Ты что же думаешь?… Да у меня… Я же ведь… Измордовался я, уморило. Я ж, в твои годы…

– Стоп, стоп, Михалыч, – Максим поднял руки в жесте примирения. – Я могу прямо сейчас начать долго и цветасто извиняться, но у нас совершенно, понимаешь, совершенно нету времени на обиды и перечисления моих скромных достоинств. Тут где–то не далеко вертолёт барражирует. Склонен думать, что он может оказаться не один. Плюс наземная погоня. Так что, руки в ноги и мотаем отсюда, пока эти самые ноги не сотрутся.

Крепыш молча кивнул и наскоро начал перебирать свою амуницию.

– А вообще–то, Михалыч, я тебя иначе добудиться не мог, – счёл нужным сказать Масканин. Хотя, казалось бы, подумаешь, в ушко покричал, и чего с этого так обижаться? – Но всё равно прошу прощения.

– Брось, я уже забыл, – ответил крепыш, потянувшись к люку. – Только почему у меня вся рожа исцарапана?

– Это ты сам. Пошли, по пути расскажу.

– У тебя и самого носом кровь.

Масканин ощупал нос, провёл под ним ладонью. На руке остались полузагустевшие комочки и разводы. Пока крепыш вылазил, он вытер ладонь о приборную панель, быстро проверил свои трофеи и полез вслед за ним.

Одной гранатой Масканин решил пожертвовать, соорудив ловушку под телом велгонца. Если БТР найдут, а это скорей всего так и будет, преследователей будет ждать неожиданность. Неприятненькая неожиданность. Подумав, Максим вытащил из пулемёта затвор и положил в карман. Потом где–нибудь выкинет.

Шастать тёмной ночью по заболоченной местности, особенно когда на тебе всякой всячины навешано, занятие не для слабонервных. Беглецы даже темп не могли держать. То быстрым шагом, когда по сухому или по щиколотку в воде, то медленно и осторожно, когда в воде по колено, чтобы в рваную штанину крепыша всякая водяная гадость не попала. Хорошо, что не вплавь. Когда же постоянный страх быть настигнутыми притупился, было решено больше не переть на пролом, дабы случайно не угодить в коварную топь. Всегда лучше обойти подозрительное место, пусть даже в темноте не всегда понятно, сколько обходить придётся.

Первые два часа шли абсолютно молча. Потом сами собой и только громким шёпотом возникали короткие, часто прерываемые разговоры. Вскоре беглецы слегка осмелели, хоть всё так же шёпотом, болтали теперь без умолку, от чего обоим становилось морально легче. Масканин поведал о недавней попытке их убийства, так, как это воспринимал. Вопреки опасениям, про себя Максим боялся, что его рассказ подорвёт моральный дух крепыша, Михалыч выслушал рассказ спокойно и даже какое–то время пытался философствовать на тему судьбы и везения. Все эти немудрёные философствования Максим старался всячески поддерживать, понимая, что товарищ таким вот образом занимается самовнушением и укреплением боевого настроя. Крепыш иногда пытался шутить, но всё равно было видно, что внутри ему до жути не по себе, а все его шуточки – всего лишь бахвальство случайно выжившего человека.

Довольно часто мысли Масканина возвращались к заложенной им гранате, взрыва которой он ожидал с некоторым напряжением. Но взрыва всё не было. Кажется, они успели отойти на столько далеко, что если граната рванёт, то теперь её вряд ли услышишь. Расстояние всё–таки. Да и ночные звуки болот, дававшим приют невидимым сейчас и потому неизвестно каким тварям. Мысль, что велгонцы всё ещё не наткнулись на БТР, нисколько не утешала. Как раз, может, и наткнулись, и ловушку могли обезвредить. А если и подорвались, то звук взрыва мог сюда не дойти. Кто его знает, сколько они за это время успели протопать, если считать по прямой. Вскоре Максим смекнул, что перебирая возможные варианты, просто себя изводит. Чёрт с ней, с гранатой. Он постарался забыть о ней.

– А мы не сбились с направления? – всё также громким шёпотом спросил крепыш.

– Думаю, не сбились, – Масканин постоял и немного подумал. – Даже уверен.

– Это хорошо, что уверен. А я как–то и спросить не успел, а куда мы идём?

– Ну ты, Михалыч, даёшь. По–моему, это очевидно.

– Ты, это, Макс, давай по–серьёзному. Я в ночном лесу отродясь не был. И чтоб ещё по болотам бегать, мне б и в страшном сне не приснилось.

– Что ж, по–серьёзному, так по–серьёзному… Когда мы на БТРе удирали, солнце за нашими спинами садилось. Закат на нашем шарике, там где запад.

– Значит, мы на восток драпаем. А почему туда?

– Ну, во–первых, мы на юго–восток идём, я специально отклонился. Позже вообще на юг повернём. А во–вторых, куда же ещё?

– Да откуда я, Макс, это знаю! Это ты мне объясни.

– Хорошо, Михалыч. Ты карты когда–нибудь видел? Там, где прилегающие безлюдные земли обозначены?

– Я, может, конечно, не сильно в географии кумекаю, но общее представление имею. И всё равно, не пойму, почему юго–восток, потом на юг?

– Да потому, что мы нигде, кроме самой восточной окраины Велгона быть не можем. Я бы, наверное, ещё подумал, что мы где–то на велгонском севере, но там никаких болот и в помине нет. Это я точно знаю. Только на востоке Велгона. А значит, если мы потом повернём на юг и, идя так, сможем продержаться примерно шесть–семь декад, то выйдем, наконец, к восточным границам Новороссии.

Секунду–другую крепыш переваривал полученную информацию, а затем выдал:

– Шесть–семь декад, говоришь? Жратва–то у нас намного быстрей кончится. Это что же нам потом воздухом питаться? Им–то дышать и то страшно. Иль предложишь на местную нечисть охотиться?

– Придётся, если деваться будет некуда. Вдруг, кто из них съедобным окажется. Посмотрим ещё.

– Макс, а ты не заметил, – крепыш заговорил тоном папаши, вразумляющего нерадивого сыночка, – что нас всякая мелюзга насекомая не трогает? Не по вкусу мы им, значит, правильно? Тогда с чего ты решил, что то, что в болотах водится, съедобно для нас?

– Если мы кому–то не по вкусу, – Масканин пожал плечами, – я очень даже рад. А у нас, может, и выбора не будет. Главное, на ядовитую тварь не нарваться.

– Ладно. Дожить ещё надо. Скажи–ка лучше, откуда ты точно знаешь, что в Велгоне на севере болот нет?

"Ох, и вопросик! – подумал Масканин. – Может, башку почесать с умным видом и сказать: "сам такой!"? Не пойдёт, вдруг опять обижаться станет"?

– Видишь ли, Михалыч, я точно знаю, что я прав. А почему я это знаю, если многого не помню, объяснить не могу. Предлагаю просто поверить. Как поверить в то, что я точно знаю, что сейчас ночь и темно, а завтра настанет светлый день.

Крепыш кивнул, всем своим видом показывая, что и такое объяснение его вполне устраивает. Он достал сигареты, приняв все меры для маскировки, чиркнул зажигалкой. Подождал, пока Масканин прикурит, прикурил сам и сообщил:

– Надолго сигарет не хватит.

– Предлагаешь беречь их? Вот уж о чём жалеть не буду, не успел я к ним пристраститься.

– И то верно, – крепыш не спеша затянулся, от чего спрятанный в кулак огонёк своим отблеском на миг сделал его лицо жутким, демоническим. – Давай что ли место для ночёвки поищем. Я ног не чую. И котелок всё гудит, не уймётся никак.

Масканин хотел было напомнить о погоне, сказать, что им дико везёт, если они до сих пор живы и на свободе, но промолчал. Почувствовал, что если он прямо сейчас не вздремнёт два–три часика, то скоро упадёт замертво.

И хотел уже озвучить своё согласие, когда послышался нарастающий гул вертолёта.

– Приближается, вроде, – заметил крепыш.

– Да, приближается, – согласился Масканин. – Где–то рядом пройдёт, – он вытащил защитную маску. – И если у них есть тепловизор… В общем, делай как я и тогда нас может быть пронесёт.

Максим надел маску, тщательно её пристегнул к вороту комбинезона и загерметизировал, следом также загерметизировал стыки рабочих рукавиц и рукавов. Крепыш поначалу с сомнением, потом же со всей резвостью и сноровкой проделал то же самое. Спустя какие–то полминуты они побросали в кусты у границы ближайшей заводи все свои сумки и оружие и, не раздумывая, скрылись под водой. Дышать под водой, естественно, никто из них не умел, поэтому периодически приходилось всплывать и глотать воздух. Про себя Масканин надеялся, что все его ухищрения не пропали в туне. Он хоть и был уверен, что и раньше когда–то в неизвестной теперь прошлой жизни приходилось спасаться подобным способом, но вот где гарантия, что за это время пока он пребывал в лагере, велгонские тепловизоры не оснастились какими–нибудь усовершенствованиями? Гарантий, конечно, не было.

Их не обнаружили. Когда гул вертолёта почти затих вдали, они решились выбраться на твердь земную. Тут же в кустах, не чувствуя в себе больше сил куда–то брести и искать лучшее место, устроили подобие логова.

Крепыш вырубился сразу. Масканин ещё какое–то время переваривал без последовательности возникавшие в памяти яркие эпизоды пережитого дня. Перед тем как, наконец, уснуть, наплевав на дежурство и все возможные опасности, успел подумать: "Ну что ж, Фребо… желаю тебе путёвки на фронт. Так уж у меня вышло, что в тебе персонифицировался весь этот ублюдочный лагерь. Как там сказал тот майор? Роты смертников? Надеюсь, гад, ты именно туда и загремишь. Вместе с майором".