Текст книги "На задворках галактики. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Валидуда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 80 страниц)

Глава 10

Тыл Южного фронта. Конец ноября 152–го года э. с.

Наверное, случай в лице простого писаря армейского передвижного госпиталя свёл Масканина и Бембетьева в одну палату, койки им тоже достались соседствующие. Офицерских палат для выздоравливающих, занимавших часть восточного крыла, в бывшем гостиничном корпусе имелось с дюжину, а на всякие там личные предпочтения писарю было наплевать. И надо же, составил список переведённых, и вопреки своей вредной натуре, свёл в одну палату однополчан из многих воинских частей.

Послеобеденное время в палатах для выздоравливающих отличалось известной скукой. Благословенной мирной скукой, да и сам госпиталь воспринимался прибывающими с передовой раненными как настоящий рай. Большинство счастливо и беззаботно дрыхли, успев уже за последние дни и наговориться, и пообсуждать скудные новости. Здесь тыл, тихо, мирно, регулярная кормёжка и койки с самыми настоящими простынями, подушками и тёплыми шерстяными одеяльцами и главное: сегодня, кажется, не убьют – что ещё надо для счастья?

Госпиталь, бывший в мирное время санаторием для партийного руководства Хаконы, располагался в живописной дубраве. Из всех санаторских достоинств на первом месте выделялись оборудованные под купальни минеральные источники, только вот бани не были предусмотрены. Хаконцы не отличались любовью к баням, обходясь обычными душевыми. Однако баня в русской армии считалась делом обязательным, в итоге после размещения в бывшем санатории госпиталя уже на третий день выросли аккуратные срубы на некогда ухоженных газонах и полях для конного поло. Бани посещать можно было невозбранно хоть каждый день, в порядке очереди конечно, главное чтоб медики дозволение дали.

В тихий час кто не мог спать, играли по–тихому в картишки, чаще в подкидного дурачка. Таких в данный момент нашлось всего трое. По вечерам же картёжниками становилась чуть не вся палата, группки там и сям расписывали пульку или болт. Были и любители шашек. Чемпионом палаты по шашкам считался прапорщик Язов, соперничать с которым зареклись почти все. Масканин, например, бросил играть с ним, продув тому девять раз подряд. Иное дело – партейка с соседом–майором, у того хоть раз через два выиграть можно. Других игр, вроде шахмат или нардов, в их палате не имелось.

Бембетьев к играм был равнодушен, предпочитая им чтение. Разнообразием выбор литературы не отличался, по палатам "гуляли" три книжки А. Тергена – современного ютонского писателя, писавшего про тамошние заокеанские приключения подростков. Бог весть, как такая "детская" литература очутилась в госпитале, но за не имением ничего иного, читали. И многим действительно нравилось. Благодаря приключениям, выписанным пером А. Тергена, да и прекрасному переводу, что тоже немаловажно, подростковые романы шли на "ура!". Ютонец захватывающе описывал вылазки деток в горы, жизнь контрабандистов и приключения в "сером терминаторе" – зоне отчуждения между обитаемыми территориями и смертоносными пустошами. Бембетьев книги чуть не до дыр зачитал, а потом от скуки, видимо, принялся за томик третьей части боевого устава пехоты прошлогодней редакции, который забыл кто–то из прежних обитателей палаты.

Сейчас в палате было тихо, не то, что после завтрака и до обеда, когда продолжилось ночное обсуждение вчерашних газет. Доставили их в госпиталь вчера, потому и вчерашние, а на самом деле недельной давности. В "Выстреле", являвшемся одним из официозов русской армии, писали про успешное наступление на Южном фронте, о взятии Грайфсвальда и занятии голландской области Ваалхавен. Про контрудары велгонцев, пытающихся остановить наступление русских войск на Пеловском фронте. Отдельно и сухо, в отличие от успехов на других фронтах, писали о Невигерском фронте, где хаконцы, силами невигерской озёрной флотилии, высадили десант, захвативший плацдармы на побережье Новороссии. И о тяжёлых боях местного значения с велгонскими частями севернее озера Невигер.

В "Новых Ведомостях" – официозе правительственном, писали о волнениях в столице и нескольких губернских городах, особенно в Кириллове – крупном промышленном центре Новороссии. В волнениях и беспорядках обвинялись экстремисты и провокаторы некоторых находящихся в подполье партий, за действиями которых редакции "НВ" виделись происки велгонских агентов. Также изобличались снятые с должностей, по обвинению в халатности, чиновники, допустившие перебои с поставкой продовольствия в крупные города, особенно в столицу. Ведь известно же по урокам истории, что политика делается в столицах. Особое и бурное обсуждение в палате вызвала статья, в которой приводились цитаты из выступлений в партийных кружках некоторых деятелей–подпольщиков и публиковались "в духе разоблачения", лозунги партий о необходимости прекращения войны и заключения почётного мира с Велгоном. Это в лучшем случае. Были в "НВ" цитаты и других лозунгов о немедленном перемирии на любых условиях, мол, хватит правительству пить народную кровь, прикрываясь "справедливой" войной. Статью обсуждали полночи, задаваясь вопросом, как её цензура пропустила. Возмущались. В конце концов, все рассуждения свелись к тому, что мы тут воюем, а они там в тылу нож нам в спину. Получается, зря мы, по ихнему, кровушку свою проливаем, товарищей хороним, и патриотизм наш народу не нужен. А сами мы кто? Не народ? Кадровая армия, считай, в первый год войны выбита, так кто теперь воюет?

– Эй, Макс… – шёпотом позвал сосед. – Спишь?

Спать Масканину не хотелось, но лежал он с закрытыми глазами, всеми силами стараясь вздремнуть. Но куда там, выдрыхся, наверное, на полгода вперёд.

– Харэ на массу давить, поручик, – не унимался сосед.

Масканин открыл глаза и уселся, облокотившись на спинку койки. От долгого пребывания в горизонтали голова была что чугунная. Сосед, плотный мордатый майор по фамилии Полудуб, смотрел на него заговорщицки, уже видимо составив план как слинять из палаты. Особо сложного в этом ничего не было, режим в этом крыле оказался послабленным, но разгуливания по территории во время тихого часа не приветствовались.

– Идём, подышим, – предложил майор, – и употребим.

– Вдвоём?

– Почему вдвоём? Олега буди…

– А я не сплю, – отозвался Бембетьев.

– Ну, так как? – подмигнул майор. – Идём что ли?

– Пошли, – согласился Бембетьев за себя и Масканина.

Госпитальных халатов ни у кого не было, чай не мирное время, хорошо хоть прачечная работала исправно. Впопыхах одевшись потеплее, троица покинула палату. На улице как–никак декабрь вот–вот наступит, хоть и тёплый в южной Хаконе был климат, но однако дыхание зимы чувствовалось и здесь.

Из всех постояльцев палаты майор Полудуб волей–неволей сошёлся только с Масканиным и Бембетьевым, как с самыми старшими и по возрасту, и по званию. Остальные раненные были для него совсем уж мальчишками, к тому же в большинстве недавно произведёнными прапорщиками.

Через не заколоченный чёрный ход они вышли из палаты на заваленную разбитой мебелью лестницу, аккуратно спустились со второго этажа, стараясь ничего не задеть, дабы не привлечь к себе внимания грохотом падающих останков санаторской роскоши. Бембетьев осторожно выглянул за дверь, ища на улице признаки возможной неприятности в лице бдительной санитарки или случайно идущего мимо военврача. Но на заднем дворике "опасности" заметно не было и Бембетьев подал рукой знак. Троица дружно устремилась в дальний закуток, профланировав между посаженным под окнами яблонями ещё не до конца сбросившими пожелтевшую листву.

В закутке валялась всякая всячина, выброшенная из окон как ненужный в госпитале хлам. На корточках сидеть не пришлось, каждому досталось по сломанной тумбочке, в качестве импровизированного столика ещё в прошлое посещение закутка был приспособлен бронзовый бюст какого–то хаконского вождя, успевший под открытым небом покрыться патиной. Не сам бюст, естественно, стал столиком, просто постамент у него оказался широкий, такой, что кружки удобно в рядок ставить. Кружки были обычные алюминиевые, припрятанные здесь несколько дней назад. Майор извлёк из рукава солдатскую восьмисотграммовую фляжку, запрятанную им так, что со стороны и не скажешь, есть ли в рукаве что–либо. Отвинтил крышечку и принюхался, одобрительно крякнув.

– Нормально, – заключил он.

– Водяра? – спросил Масканин.

– Да, откуда здесь водяра? – Бембетьев хмыкнул.

– Правильно, – майор разлил по первой. – Медицинский спирт. Разведённый пятьдесят на пятьдесят. Такая вот гидроколбаса.

– А на закусь что, курятина? – усмехнулся Бембетьев.

– Ну да, – кивнул майор, – со столовки с собой хрен что вынесешь, а сбегать в город – вообще дохлый номер. Поэтому, господа, только гидроколбаса с курятиной.

Масканин почесал нос, пытаясь врубиться. Бембетьев и Полудуб понимающе переглянулись и похлопали его по плечу каждый со своей стороны.

– Это у нас со времён учёбы во владимирском пехотном, – объяснил Бембетьев. – Юнкера – народ не особо богатый, зачастую только водка из выпивки, да сигареты на закусь, если выпадет редкая возможность бухнуть после отбоя. Водка или самогон – гидроколбаса. Выпил, закурил – вот тебе и курятина.

– Понял, – Масканин улыбнулся. – И часто вы так?

– Не часто, но бывало, – ответил майор. – По крайней мере, в моё время.

– Да и в моё, – заметил Бембетьев, смотря на майора. – Ты меня не помнишь конечно, а мы на вас, на выпускной курс как на богов смотрели. Поэтому тебя я помню, ты нас ещё строевухой на плацу гонял.

– Было дело, да, – начал припоминать майор, проведя ладонью по стриженному под ноль затылку.

– А смысл в чём? – поинтересовался Масканин.

– Так в нашей альма–матер заведено, – ответил Бембетьев. – Каждый август выпускной курс обучает строевой обитуру, то есть уже зачисленных и сведённых в подразделения салаг, но ещё не принявших присягу. Традиция-с.

– Да-а… – протянул Масканин. – Гидроколбаса, говорите, с курятиной. Хэх! Обойдусь, пожалуй, без вашей курятины. А что за повод, кстати?

– Повод есть, Макс, – майор подмигнул. – Всамделешний. Письмецо я получил от жены, сегодня в столовке передали. Шло оно долго, пока туда–сюда, сам знаешь как оно бывает. Короче, рожает моя. Когда – точно не знаю, но если она не ошиблась, то примерно сегодня.

– Сын, дочь? – спросил Масканин.

– Надеюсь, сын. Хватит с меня девок. Фамилию продолжать надо, она у меня редкая. А то вдруг я последний Полудуб на свете? Ну, давайте, мужики, чтоб моя благополучно разродилась.

Кружки глухо лязгнули. Выпили залпом. Масканин жестом отказался от протянутой майором сигареты, затянул воздух через рукав.

– Последним быть никак не можешь, – заявил он. – Где–нибудь ещё Полудуб сыщется. Обязательно сыщется.

– Угу, – буркнул майор, затягиваясь, – примерно то же мне и наш коновал сказал. Мол, подумаешь, два пальца оттяпаю, от вас Полудубов не убудет. Это у него, засранца, шуточки такие.

– Гаврилов? – спросил Бембетьев.

– Гаврилов—Гаврилов, – закивал майор.

– На Гаврилова это похоже, мужик он языкастый. Юмор у него не для всех.

– В общем, пальцы резать я ему не дал. По одной фаланге – чёрт с ним, всё равно раздробило. А он мне: теперь не дуб, а полдуба точно осталось… Шутник, бля.

– Как ощущения? – посмотрел Бембетьев на укороченные пальцы майора.

– Хреново, – скривился тот, разглядывая обрубки среднего и безымянного пальцев правой руки. – Никак не привыкну, что ногтей нет и постоянно кажется, что кончики пальцев свербят. Во, штука какая… Свербит, ноет то, чего нет…

– Между первой и второй, как говорится… – предложил Бембетьев, разливая.

– А ты шустрый парень, смотрю, – одобрил майор. – За боевое братство…

Выпили по второй. Масканин вновь занюхал рукавом, посматривая, как остальные жадно затягиваются.

– За братство – это хорошо, – сказал он, – только знаем мы вас, мотострелков. Что вы, что танкисты – один хрен. Сегодня здесь, завтра там.

– Во–во, – подхватил Бембетьев, – не то что завтра, а через пять минут вас и след простыл. Механизаторы войны, блин.

– Так, я не понял, – ухмыльнулся Полудуб, – это вы к чему?

– К чему, к чему… – Бембетьев окутался дымом, прикуривая новую сигарету. – Вон две недели назад, когда меня с Максом сюда доставили… Ваш двадцатый должен был на Даме идти. А в итоге? Понесла вас нелёгкая на участок соседней дивизии…

– Понятно, – майор докурил в три затяга, сплюнул и выбросил щелчком окурок. – Мы мобильные войска, куда начальство скажет, туда и прёмся. Обычное дело – с участка на участок прыгать, как блохи. Бывало так за ночь загоняют… А там под Даме нас к своим же танкистам из двадцать второго полка на взаимодействие бросили. Двадцать второй из нашей же дивизии…

– Вот я и говорю, – встрял Масканин, – рассчитываешь на вас, а кукиш с маслом в итоге. Кто там у нас справа стоял, Олег? Сто шестидесятая? – увидав кивок Бембетьева, продолжил: – Не могли что ли у соседей несколько батальонов для ваших танков взять?

– Много ты понимаешь, Максимка, – в миг посерьёзнел Полудуб. – Взять у простой махры батальоны? А заодно и артиллерию, и сапёров. Ну–ну. Ты пока поручик, вот станешь капитаном, сам докумекаешь. Ну сами, подумайте: во–первых, кто ж их по собственному желанию даст, батальоны эти? Во–вторых, стрелковые подразделения нихрена не способны грамотно взаимодействовать с танками, на то есть мы – моторизованная махра. Танки ведь не универсальное оружие, им защита и прикрытие нужно. Своя обученная пехота, своя артиллерия и свои спецы. А будь по–вашему, господа поручики, вклинились бы мы не далее трёх–пяти кэмэ. А вышло как?

– Знаем, – отмахнулся Бембетьев, – Грайфсвальд взят на третий день… Майор улыбнулся.

– По пятьдесят кэмэ в день средний темп продвижения. Там где мы с утра были, пехтура на следующий день добиралась.

– Замнём? – предложил Масканин. – Я бы лучше новую байку послушал.

– Ну, Макс, – майор повёл плечами, – я вроде бы все их порассказал.

– Все да не все, – не унялся Масканин. – Что–то там про забулдыгу–трясогуза, тот, что в центральном корпусе прохлаждается…

– А-а… – протянул майор. – Про забулдыгу, говоришь. Это я его так дразню. Слышал что ли?

– Случайно слышал, когда мимо проходил. Запомнилось.

– Это не свежая байка, а давнишняя. Да и не байка на самом деле, а реальная история. Фамилия у него такая – Забулдыго. На "о" кончается. Рядовой Емельян Забулдыго, бедовый хлопец, два Креста Доблести имеет. И "Вишенку".

– И что? Майор пожал плечами:

– Тогда слушайте, господа. Дело было прошлым летом, когда нашу дивизию на Невигерский фронт бросили. Мы там манёвренную оборону держали, а через полтора месяца вывели нас в тыл на переформирование. Так вот, когда нас в тыл отвели, мой батальон расквартировался в одной деревеньке. Малые Кобылицы кажись называлась она. Месяц отдыха, боевой учёбы да и пополнения приходящие принимать… Сами знаете, что такое молодые парни, вышедшие с передовой, к тому же баб давным–давно не видавшие. А тут еще июль жаркий. Деревенские девчата все в сарафанчиках шастают, босые, глазками так и постреливают. Пигалицы, блин… Короче, расквартировали нас по домам. Мест всем хватило. Деревня – дворов шестьсот… А Емелька наш, Забулдыго, парень хоть куда, рослый, плечистый, по всем статьям – атлет. Глаза голубые, зубы как у лошади! Ну, в общем, на него стали засматриваться тамошние красотки. Они как раз все там чернявые, таких как он блондинов, может, и отродясь не видали. И приглянулась же Емельке, дураку пришибленному, не абы кто, а дочка деревенского старосты. Смазливая девка, промежду прочем…

– О–о–о… – понимающе протянул Масканин. – Староста, видали мы их. Староста – фигура в деревне авторитетная, да много о себе мнящая. Бывает, что и на сраной козе не подъедешь. Другое дело у нас в Вольногорье…

– Вот, вот, – согласился майор, – такой староста и был. Хоть ты весь наизнанку вывернись, а не подъедешь. Стал наш Емелька в дом того старосты захаживать, дров там нарубить, воды натаскать, картошку покопать. Он парень хозяйственный, я его старшиной роты поставил, так с тех пор горя не знаю. В общем, охмурил он дочурку, девица как раз в том возрасте была, что на выданье называется. Темпераментная, а в глаза ей посмотришь, так и видно – от избытка гормонов челюсть сводит. Темнело там поздно, часов в десять, лето, да и нездешняя широта как–никак. И стал наш красавец после отбоя захаживать к ней прямиком через окошко. Втихаря, когда родители молодицы улягутся. И все бы ничего, но как–то раз одним тихим вечерком мои унтера не доглядели, а дружки Емелькины раздобыли самогонку и нажрались как сволочи. Он тогда только–только свежепроизведённым младшим сержантом стал, психологии унтерской набраться не успел. Нет, ну понятно, парни молодые, боевые, выпить охота – пейте, но меру знайте же. Я потом, кстати, ту каргу, что на десять рыл пятилитровую бутыляку продала, нашёл. Пистон такой ей вставил… Все запасы самогона и сахара конфисковал. А Емеля в ту ночь, вот не спалось же ему, мудаку… Взял он шоколад и сгущёнку из пайка. Попёрся амур крутить. Залез в окошко. Лето же, духота, окна не заперты, лезь не хочу. Залез наш идиотик, снял с себя портки, потом трусы и айда на кровать. Да со словами: Маруська, мол, люблю тебя, аж невтерпёж батькиного согласия дожидаться!.. А тут такой визг поднялся! Говорят, петух в курятнике с перепугу до утра кукарекал, но может и врут, я не проверял. Короче, забегает в комнату ошалелый староста. И что же наблюдает наш самый важный и самый гордый человек на селе? А наблюдает он такую картину: на его благоверную супругу лезет полуголый придурок, подбивавший клинья к дочке! Старосту переклинило, за топором метнулся, но к счастью, не попался ему топор под руку. Он–то мужик в драке крутой, с кулаками накинулся на Емельку. Наш бедолага, чёрт его знает как быстро сообразил, что окном ошибся, может и протрезветь успел, да только кубарем вылетел из окна и угодил прямиком в репейник, что под самым окном рос. Староста давай за ним, тот с перепугу сиганул через трёхметровый забор. И упал снова же в репейник, а там ещё собачонка какая–то приблудная спала, которую кондрашка от свалившейся на неё туши хватила. Псина, видать, разрыв сердца получила, но укусить успела. Шум поднялся на всю деревню, тут вам и соседские собаки, и староста матом гнёт во всю глотку. Люди начали в окошки посматривать, кое–кто на двор выходить, чтобы оттуда, со дворов, поглазеть на причину переполоха. Представьте себе такую картину: бежит красный запыхавшийся молодец, ниже пояса голый с сапогами подмышкой, а за ним попятам их староста с оглоблей увесистой, да не отстаёт и орёт: "Я тя, сучий потрох, щас так уделаю, век стоять не будет!! Я те покажу, кобеляка, как честных женщин позорить!" Это самое приличное, что он тогда орал. Таким вот макаром, под дружное улюлюканье и свист добежал наш Емелька до "своей" хаты. А там, как на зло, командир его в лице вашего покорного слуги, тогда ещё капитана Полудуба, стоял. Я тоже вышел на шум, поглядеть, что за бедлам творится. Емелька как вкопанный передо мной встал, но не надолго, крики за спиной через секунды три растормозили его. Он – шасть, предусмотрительно за моей спиной спрятался. Староста, видя такое дело, что Емельку ему не достать, кроме как напролом через меня, бить, однако, меня оглоблей не стал. Запыхавшись, он мат на мате поведал мне ситуацию. Я, постарался изобразить каменное лицо. Пообещал разобраться с нарушителем своей властью. Староста помялся–помялся, попыхтел и, уходя, сказал Емельке:

– Ну, трясогуз, попадись только мне!

Я тогда еле дотерпел, чтоб не заржать при нём. Потом начал было Емельку распекать, но чувствую мочи нет, ржать охота! Стоит, бедолага, по стойке смирно, а ялда вся в репьяхах, да и зад тоже вместе с башкой его дурной, да ещё укус от той шавки остался прям на ползадницы. Так и простоял он у меня до утра под бдительным надсмотром караульных. Пришлось мне такую странную форму ареста изобрести. В батальоне целый день потом спорили как Забулдыго нашего прозвать, не–то «Репейгуз», не–то «Ялдотряс». Но сошлись всё же на «Трясогузе», на манер старосты.

– Вы мне вот что скажите, мужики, – посмеиваясь, сказал Бембетьев, – что за штука такая – "трясогуз"?

– А чёрти, – пожал плечами Полудуб.

– Гуз – так корма у птиц называется, – объяснил Масканин.

– Ты прям морской орнитолог, – хохотнул Бембетьев.

– Ну ладно, господа, – подытожил майор, разливая по кружкам, – посмеялись и хватит. Помянем.

Встали, молча выпили. С минуту постояли, вспоминая товарищей. Потом только рассевшись обратно, Бембетьев и майор закурили. Пауза продолжалось, пока не докурили бесфильтровые сигареты до обжигания пальцев. Разговоры как отрезало. Майор молча предложил по четвёртой и разлил по таре, не дождавшись ответа.

– Вот вы, значит, где! – послышался за спиной знакомый голос.

Масканин резко обернулся и встряхнул головой. Уж кого–кого, а лыбящегося во все тридцать два зуба Чергинца он увидеть никак не ожидал. Масканин обалдел от неожиданности, Бембетьев просто улыбался, а вот майор смотрел на незнакомого фельдфебеля с подозрением.

– Ну здорово, наглая рожа! – первым отреагировал Бембетьев.

– Здравия желаю, – ответил Чергинец.

Вот теперь в голове Масканина прояснилось. Он встал и быстрыми шагами подошёл к другу, да стиснул его в объятьях. Верней попытался стиснуть, получилось наоборот, в тисках Чергинца у Максима едва рёбра не хрустнули, хорошо что за недозажившее плечо не ухватился.

– Живой, Паша…

– Жив, здоров. Прибыл вот с оказией. С новостями. Времени у меня правда мало, договорился с одним водилой, он меня на вокзал обещал подбросить. Сам–то как?

– Он у нас здоровее всех, – вмешался Бембетьев. – Сам себе швы поснимал, медсестричка потом полдня пыхтела.

– В отпуск? – спросил Масканин.

– В отпуск, Макс. У нас многих сейчас пораспускали. Две недели гулять буду. Эх, закачу гульбище, все девки мои! Масканин потянул его к остальным.

– Это Паша Чергинец. Друг мой, – сказал он майору.

– Полудуб, – протянул майор руку. – Можно на "ты", и можно просто майор.

– Давай рассказывай, мой блудный сын, – предложил Бембетьев, протягивая Чергинцу только что вытащенную из укромного места кружку.

Майор моментом плеснул в неё разведёнку, а Масканин улыбнулся. Смешно ему стало, что Пашку Бембетьев сыном назвал, пусть и в шутку. Ротный-13 был не намного его старше.

– Э, погодите, офицера! – вскинулся Чергинец. – Кто ж так пьёт? У меня закусь с собой имеется.

– Вот это дело! – одобрил майор. – Сало есть?

– Сало–то есть, – Пашка развязал вещь–мешок и стал рыться в нём. – Сало есть, картошка есть, с утра её сварил. Хлеба… Хлеба – йок!

– И ладно, – майор по–хозяйски принял четыре здоровенные картошины, сваренные в мундирах, наложил поверх загодя порезанные куски сала. И предчувствуя праздник желудка, погладил себя по брюху. – Сало, оно конечно, без хлеба дурное… Но… Чёрт! Никак не найду аргумента.

– За ваше скорейшее выздоровление, – предложил Пашка. Выпили, потом растягивая удовольствие, принялись за закуску.

– Вас здесь не кормят что ли? – подивился Пашка. – Странно, я мимо шёл, во дворе в котлах повара что–то там варганили.

– Кормят, – махнул рукой Бембетьев, – только от такой кормёжки по ветру летать начнёшь.

– Во–во! – подхватил Масканин. – Пшённая кашка и той – кот накакал. Вчера разнообразие было: шпёнка и горохом. Пшёнка получилась переваренная, а горох недоваренный. Но все равно оно лучше, чем просто пшено. Хлеба по кусочку, больше не дают. Мне, чёрт возьми, корочка ни разу не попалась! Зато чаю – немеренно и сахару не жалеют. Сыпь в стакан хоть засыпься.

– Мда, – Чергинец почесал затылок, – я и забыл, как в госпиталях кормят.

– Ого! – Бембетьев толкнул в бок Масканину, тыча пальцев в грудь Чергинца. – Я сразу не увидел, да и ты, Макс, не глазастый.

Теперь и Масканин заметил, что на Пашкиной груди появился серебреный Крест Славы 3–й степени и знак "Штыковой бой" с цифрой "15".

– Ща обмоем, – засуетился майор, разливая по новой. Заметив намеренье Чергинца, добавил: – Ты его не откручивай, обмывал ведь уже? Так обмоем, по малой…

Пашка кивнул и протянул Масканину такой же как у себя знак "Штыковой бой".

– Это тебе, Макс, Негрескул передал. Сказал, что все знают, что у тебя их больше, чем официально отмеченных. Мелочь, но всё равно приятно, подумал Масканин, пряча знак в карман.

– Ты новости обещал, – напомнил Бембетьев.

– Новостей – уйма, – Чергинец закурил. – И я боюсь, что не попаду на поезд, если мы будем их все обмывать.

– Ты колись, давай, – отсёк возражения Бембетьев. – Не люблю, когда резину тянут. А попутку мы тебе организуем, надо будет, и на поезд посадим.

– И правда не тяни, Паш, – подбодрил Масканин.

– Я и не собирался… – улыбнулся Чергинец и уставился на Бембетьева. – А новости у меня для вас такие: отныне вы, господин…

– Чего так официально? – перебил тот. – Не в строю же. Чергинец кивнул и продолжил:

– Короче, тебя, Олег, в штабс–капитаны произвели, да представление к Георгию утвердили…

– У-у… – протянул майор. – Добрая новость! Ну теперь, Олег, ты от меня за просто так не отделаешься, пока не проставишься всей палате.

– Хм, – Бембетьев застыл, потом потёр подбородок. – Буду теперь ордена собирать на грудь. Слава третья была, вот и Георгий подоспел. Ну, давайте за мои и Пашины орденочки!

Кружки стукнулись так, что расплескалась разведёнка. Выпили и доели картошку, сала в вещь–мешке Чергинца больше не было.

– Это не все новости, – сказал он. – Дед–то теперь полкан. Наш родной полк принял.

– Оп–па! – вырвалось у Масканина.

– Да давно пора, – оценил новость Бембетьев. – Дед наш и бригаду, и дивизию, наверное, потянет. К тому же, он академию генштаба кончал.

– Согласен, – вынес свой вердикт майор. – Он и анекдотов до хрена знает… Чего уставились на меня? Забыли, что мы не раз вместе дрались? Я что просто так майор? Тоже комбат, пил с вашим Дедом, байки ему травил. А он мне анекдоты.

– Слышь, Паш, а кто теперь у нас комбатом? – спросил Масканин. – Негрескул?

– Ага. Он теперь штаб–майор.

– А начштаба кто?

– Не знаю.

– А из стариков кто в роте остался?

– Не, Макс, точно не скажу. В госпиталях многие. Я ведь и сам после того боя сутки отлёживался. Всё тело – сплошной синяк. Осадчий погиб, Троячный вроде тоже. И Трусов с Осауленко. Я когда уезжал, в строю человек двадцать было, в смысле из последнего состава. Перед моим отъездом народ повалил, знакомые рожи видел и не мало, но в основном новобранцы из запасных полков. Гунн, кстати, вернулся. Говорит, три месяца по разным госпиталям шлялся.

Гунн, как и Масканин, пришёл добровольцем в полк в начале войны, перед самой отправкой на фронт. Было тогда Гунну семнадцать лет. Теперь в свои девятнадцать это был матёрый вояка.

– Так его не комиссовали? – Масканин улыбнулся, радуясь возвращению "старичка". – Лучко жив?

– Вольнопёр этот? Он–то жив, – заверил Пашка. – Страшным человеком стал. Ему полуха велгонец откусил. Глаза теперь злые…

– А Зимнев?

– Зимнев тоже живой. Его куда–то в торракальный госпиталь отправили, два пулевых в грудь на вылет.

– Долго ему валяться, – прикинул Бембетьев, – месяца три–четыре.

– Или все полгода, – со знанием заявил майор. – Но может ваш товарищ и за пару месяцев на ноги встать, смотря какой характер ранений.

– А из моих не видел кого? – спросил Бембетьев.

– Рязанцева часто видел. Его Негрескул к младшому представил, обязал ПРОГ заново сколачивать, пока офицеров нет. А так всё больше новые лица, кто из госпиталей, кто маршевые. А! Прапор из ваших, Нечаев рыжий, заскакивал. Он сейчас вроде за ротного, офицеров в тринадцатой больше нет…

– Ну, пусть пока помучается, – усмехнулся Бембетьев. – А я немного здесь отдохну, да домой съезжу.

– Тут ещё, Макс, новость, – сообщил Пашка. – Особист наш, Муранов, в расположении появлялся. Про тот случай с тыловым майором меня расспрашивал, да к Зимневу в госпиталь мотался. Говорит, "вонючку" на тебя спустили ему. Велел передать, чтоб ты, значит, поосторожней был.

– Буду–буду, – буркнул Масканин.

– Представляете, – продолжил Чергинец, – Муранову Георгия дали. Оказывается, он штурмом ДОТа руководил на участке третьего бата. Возглавил взвод и ДОТ захватил, а потом два часа удерживал до подхода резерва.

– Боевой у вас жандарм, – произнёс майор, – вот бы наш таким был… Что за история, из–за которой ваш Муранов с вами цацкается?

– Сцепился с одним подонком, – признался Масканин.

– Бывает, – изрёк Полудуб. – Здесь у нас, тебе опасаться нечего. Без разрешения начальника госпиталя тебя не тронут. А ему, как и всей медицине, подобные заморочки побоку.

– Блажен, кто верует… – прошептал Бембетьев.

– Дивизию нашу корпусу Латышева переподчиняют, – выдал очередную новость Чергинец. – Латышев новый корпус сколачивает, все соединения на старые штаты будут переведены.

При упоминании Латышева все невольно подобрались, как будто сам он, известный и любимый в армии полководец, недавно произведённый в чин генерала от инфантерии, мог вдруг появиться на их посиделке. Латышева в армии любили. И за то, как дралась его дивизия, и за то, что людей берёг. Но и поругивали за не раз возглавляемые им лично атаки. Не генеральское это дело – цепи в атаки подымать, пуля–то, она никого не щадит. К тому же Латышев был одним из немногих начдивов, кто ещё до войны имел генерал–лейтенантское производство, и таких генералов в действующей армии едва ли четверть осталась. Нынче дивизиями командовали всё чаще генерал–майоры производства военного времени, и чтобы до генерал–лейтенантов им дорасти необходим был ценз выслуги. Даже сейчас, во время шедшей третий год войны, в генералитете с этим было строго, не то что у младшего и старшего командного состава.

– Откуда знаешь? – спросил Бембетьев. – В штабе зашарился?

– Где уж мне! – то ли возмутился, то ли посетовал Пашка. – Разговор в штабе полка слышал, куда меня с собой Негрескул потащил. Дед там совещание устроил, а я пока с ведомостями на амуницию для роты возился, слышал кое–что. Дверь была приоткрыта. Они там про воссоздание бригадных управлений говорили, что наш полк снова в бригаду включат, как раньше было. В дивизии теперь две стрелковые бригады будут. Про артиллерюг я не понял, их вроде тоже в бригаду сводят.

– Ну, как и было, получается, – заявил майор. – Гаубичный и пушечный полки в артбригаду, полковые дивизионы в полках и останутся, как и зенитчики. Добавят отдельных подразделений спецов дивизионного и бригадного подчинения, согласно старым штатам. Но мне интересно, где же Латышев столько подготовленных штабных кадров возьмёт?

– Почём я знаю? Что услышал, то и говорю.

– Ты теперь, Паш, "языком" стать опасайся, – пошутил Масканин.