Текст книги "На задворках галактики. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Валидуда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 80 страниц)

Накинув, не застёгивая, китель и натянув сапоги, Максим вышел во двор.

– Обустраиваешься? – спросил Торгаев, пожимая руку.

– Угу. Проходи, будешь первым гостем.

Визитёр поудобней перехватил закинутый за плечо вещь–мешок и уверенно пошёл вперёд.

– А ты, оказывается, нифига не прапор, – улыбнулся Максим, разглядывая штабс–капитанские погоны гостя, одновременно стеля на стол скатерть.

Торгаев усмехнулся и развязал горловину вещь–мешка.

– Наше командование, Макс, считает, что в мои двадцать расхаживать с четырьмя звёздочками подозрительно.

– Пожалуй, в этом есть смысл. Это как если бы я нацепил погоны фитьмаршала.

– Ну ты загнул, ё-моё. До генерала хотя бы дорасти для начала, – улыбнулся Торгаев. – И не настолько я тебя младше.

Гость выставил округлую бутылку коньяка, затем выложил ломоть сыра, лимон и колечко копчённой колбасы. А Масканин в это время вытащил из шкафчика две серебрённые чарки, салфетки и блюдца.

– Ну что, будем! – Торгаев разлил по маленькой и плюхнулся на стул.

– Будем.

С металлическим звоном чарки встретились и со стуком опустились на стол. Первую закусили кусочками сыра, между которыми легли тонкие ломтики лимона.

Масканин ждал, неспроста же Торгаева принесло, наверняка имеет что сказать. Или предложить. И Максим не ошибся. Разговор поначалу потёк на общие темы, так сказать, заради налаживания контакта. Чуть позже выяснилось, что молодой штабс–капитан ознакомился с послужным Масканина, следовательно, имел на то допуск. И про побег из плена он знал, и про базу в Пустошах. Оказалось, на той базе он минувшей весной провёл полтора месяца в отряде проходчиков. История Торгаева, до поры до времени, была неотличима от историй десятков тысяч его сверстников. Окончил по ускоренной программе Новоренбуржское пехотное юнкерское училище, выпустился прапорщиком и сразу на фронт. Два месяца ему сильно везло – ни одной царапины, тогда как все прапора его выпуска в течение месяца пополнили списки потерь 302–го пехотного полка. Позже он приглянулся НРу полка и тот перетянул его в разведку. Три успешных ходки за линию фронта и досрочное производство в подпоручики, а на четвёртый раз группа попала в ловушку. Ребята возвращались с ценным «языком» – связистом в скромном звании премьер–лейтенанта, но зато из штаба 45–го армейского корпуса Велгонской Народной Армии. Обложили группу грамотно и все уловки по сбиванию со следа не приносили результата. Вот тогда–то Торгаев и почуял в себе то, что здесь на базе называют особым талантом или попросту Даром. Во время плотной облоги он ощутил, словно нечто чужеродное незримо присутствует с группой и мягко так исподволь направляет командира и остальных бойцов по самому гиблому маршруту – прямиком в засаду. Прямо чертовщиной какой–то от всего этого повеяло. И тогда Торгаев взбрыкнул, принялся настаивать на другом направлении. И вскоре повалился без сознания как от удара по голове, только вот удар был нанесён как будто бы изнутри. Бойцы в группе подобрались тёртые и тем более чутью подпоручика уже привыкли доверять, а тут ещё он сам ни с того, ни с сего провалился в беспамятство. Командир группы сложил дважды два и сменил маршрут. О подобной чертовщине он слыхал не раз, причём от таких матёрых зубров, что смеяться над их словами и в голову не приходило.

Вскоре Торгаева заприметили в Главразведупре. Потом он попал на эту базу, выпустился и успел поучаствовать в шести операциях по уничтожению либо захвату «стирателей». В последней операции противник оказался не по зубам, Торгаева ранило и вдобавок он получил сильнейший ментальный удар, после которого отлёживался в госпитале месяц. Именно после него отлёживался, так как огнестрельная рана оказалась сквозной и неопасной.

За разговором приговорили полбутылки и наконец Торгаев перешёл к главному:

– Тут, Макс, кое–кто на тебя глаз положил…

– Кое–кто, говоришь… Слушай, Стёп, давай–ка обойдёмся без полунамёков и недомолвок. Я так пронимаю, мне от вас никуда не деться. Кое–кто – это кто?

– Генерал–майор Краснов. Слыхал?

– Самую малость. Генерал «загадочных дел».

– Верно. Но не только загадочных, а и самых, что ни на есть боевых.

– Мне вот интересно, откуда он такой взялся?

– Откровенно ответить не могу, извини. Пока не могу. По официальной информации он был отозван из–за границы. И был он тогда полковником. Сколько он там пробыл и что делал, сведенья, естественно, закрыты. Но это официально. Так что сам кумекай.

– А ведь ты мне сейчас вроде как тайну выдал, – усмехнулся Максим.

– Ага. В пределах того, что тебе знать положено.

– Ну и?

Торгаев повертел пальцами чарку, как будто раздумывая что сказать. Но это было не так, всё что он должен сообщить, решалось не им.

– Объясняю по порядку. Ты зачислен в учебную команду «Заря-26». Цифры – это порядковый номер команды, сейчас у нас проходят подготовку «Заря-24» и «Заря-25». Программа у всех более–менее стандартная: минно–взрывное дело, рукопашка, ориентирование, стрелковая подготовка из всевозможных систем, парашютная подготовка, вождения боевой техники, а также специфические методики контрдиверсионной подготовки. В общем–то, кроме этих «Зорь» здесь на базе проходят подготовку бойцы для армейской и фронтовой разведки. Их тут два учебных батальона. Но тех, кого распределяют по «Зорям», готовят по отдельной программе. Думаю, ты уже догадался про основания для отбора.

– Догадался.

– Так вот, в «Заре-26» сформирована особая группа и заниматься она будет по своему собственному плану. Ты включён в эту группу, всего вас отобрано восемь человек. И ваша группа напрямую подчинена Краснову.

– Тэкс… И чем же я обязан столь пристальному вниманию к себе?

Торгаев неодобрительно покачал головой.

– Ты зря ёрничаешь. Критерий отбора в особую группу – успешный боевой опыт в противостоянии «стирателям». Говорю «успешный» потому что в ином случае притязатель на место в группе был бы мёртв. Как правило, мёртв. Бывают, конечно, исключения. Я из их числа.

– То есть, остальные в «Зорях» не имеют такого опыта?

– Как правило, нет. Имеют задатки, которые в жуткой спешке – за три–четыре недели здесь стараются всячески развить, вернее, научить их развивать. Ведь многое зависит от самого человека.

– А потом их ещё, по сути, зелёными раз за разом бросают в огонь. Кто выжил, тот заматерел, как ты, например. Но основная масса гибнет.

Торгаев застыл, устремив на Масканина пронзительный взгляд. Прозвучавшие слова были истинной правдой. Горькой правдой. Наконец, он шмыгнул носом и разлил по новой.

– Знаешь, Макс, если бы ты знал, какие мы несём потери… Но по другому, чёрт возьми, пока не получается… Так вот, твоя особая группа – идея Краснова. Это попытка подготовить более качественное орудие для борьбы со «стирателями». Задумка в том, чтобы противостоять им на равных хотя бы количественно. У тебя и у твоих будущих товарищей потенциал уже развит, причём вы сами его развили. И по своим боевым качествам превосходите «зорьцев» как инструктор новобранца.

Масканин задумчиво закусил губу. Они выпили, Торгаев ждал пока Максим переварит услышанное.

– Да, Стёпа… Заинтриговал ты меня. Загадки, намёки…

– Самое интересное, что обучать вас по спецкурсу будут в индивидуальном порядке. Все остальные занятия – групповые или общекомандные. Ну, в общем, это всё. Что я должен был тебе сообщить, я сообщил. Остальное узнаешь потом.

Торгаев встал и затянул на вещь–мешке узел, затем выложил на стол упаковку таблеток.

– Бери. Это отрезвляющие, – сказал и сам бросил одну в рот.

Проводив гостя, Максим спрятал бутылку в погребок, на случай если Торгаев ещё когда–нибудь заглянет. И прилёг на кровать. Над некоторыми вещами не мешало бы хорошенько подумать.

Алексеевская губерния, г. Юрьев 11.10.153 г. э. с.

Пребывание на борту «Владимира» нельзя было назвать удобным. Жёсткая откидная скамейка и иллюминатор, за которым облака, – вот и всё, на что можно было рассчитывать. Нутро фюзеляжа транспортника заполнено грузами; крупногабаритные ящики закреплены в специальных зажимах и законтрены распорочными тросами. Можно было не опасаться, что при попадании в воздушную яму тебя размажет одним из них.

Весь полёт Масканин провёл на скамейке. Как единственный пассажир он мог себе позволить подремать в положении лёжа. Под голову положил чёрную вольногорку, которую на складе выбил в первые же дни. По форме да без шапки он себя не мыслил, как и все вольногоры носил её зимой и летом. Удобная, в общем–то, штука. А фуражку даже под голову, если что, не подложишь. Десять дней отпуска – не так много, чтобы тратить на дорогу драгоценное время в поезде. Самолётом быстрей, несколько часов – и уже на месте. Приобщение к Главразведупру, как оказалось, имело некоторые побочные приятности, в данном случае возможность воспользоваться попутным бортом военно–транспортной авиации. Командир эскадрильи быстренько просмотрел командировочное предписание и распорядился взять штабс–капитана в качестве пассажира. Спустя два часа попутный «Владимир» взлетел на Юрьев.

Сентябрь промчался, словно лошадь галопом. Дни на учебной базе вертелись в бешеном ритме. Распорядок дня оказался предельно насыщен занятиями, а каждое утро по неистребимой армейской традиции начиналось с физо. Десятикилометровый маршбросок до полигона, затем занятия по рукопашному бою, стрельбы, а потом кросс обратно. Естественно с полной выкладкой. Затем обед и новые занятия: вождение бронетехники, минирование и прочее, и прочее, и прочее. В одном из ангаров нашёлся даже трофейный «MAGO», до оскомины знакомый по передовой. Этот велгонский бронетранспортёр – единственный из БТРов с колёсным движителем, прочие БТРы у противника все либо гусеничные либо полугусеничные. Остальной парк представляли отечественные БТРы Б40А, БМП «Кирасир» и парочка средних танков СТ-44 ранней модификации. Кроме того, в программу вождения были включены новые армейские внедорожники ВАК-130 и сборная окрошка грузовиков: русские «ВежАвтоКоны» моделей 521 и 627 и «Тунны»; трофейные хаконские «Франконии» и велгонские «Норды»; а также закупаемые в Островном Союзе «Дэффены».

Занятия по спецкурсу начинались после восемнадцати ноля. Проводил их полковник Семёнов, позже к нему присоединилась подполковник Бережённова. Дама оказалась с норовом, возрастом за сорок с хвостиком и с железной хваткой. Жёсткая и в то же время терпеливая. Причём из кадровых, в отличие от того же Семёнова. До войны женщины в армии были большой редкостью.

Спецкурс начался вполне ожидаемо: с цикла лекций, состоявших из подробного разбора боестолкновений со «стирателями», примеров различных тактических приёмов противника и освещения разработанных методик противодействия им. Но чем дальше Семёнов и Бережённова углублялись в тему, тем больше от всего этого попахивало мистикой. А уж когда начались практические занятия, мистика посыпалась как из рога изобилия. Нет, никаких потусторонних сущностей и всяких там демонов конечно же не было, а были лишь раскрыты иные грани мироустройства касательно роли и места в нём человека и его скрытых способностей. Пищи для размышлений было предоставлено столько, что успевай только переваривать.

А потом выпуск, прошедший вполне буднично: построение, зачитывание приказа и прохождение торжественным маршем. Так совпало, что выпускались в тот день «Заря-26» и одна из рот 2–го батальона фронтовых разведчиков. Однако построение было общим и торжественным маршем прошли все подразделения.

– Подлетаем, – сообщил борттехник, склонившись к дремавшему пассажиру.

– Сколько ещё? – спросил Масканин.

Но борттехник его не услышал. Тогда Максим повторил вопрос, перекрикивая гул двигателей:

– Сколько ещё лететь?!

Летун глянул на часы и гаркнул:

– Минут десять!

Когда борттехник скрылся за дверью, Масканин уставился в иллюминатор. Облачность – редкая, с высоты полутора тысяч метров земля внизу как на ладони. Неровные прямоугольники возделанных полей, с которых в августе и начале сентября собрали урожай; тронутые желтизной перелески и прожилки серебристо–синих речушек. Попадающиеся деревеньки выглядели игрушечными и так же по игрушечному смотрелись на дорогах машины.

Десять минут пролетели незаметно. И вот уже земля за иллюминатором понеслась навстречу, а в ушах появилась лёгкая боль. Едва ощутимый толчок – самолёт коснулся полосы и рёв двигателей сменил тональность.

– Всё! Приехали, – объявил вышедший борттехник и нажал на рычаг открытия рампы. В салоне к этому времени наступила тишина.

Попрощавшись с экипажем, Масканин зашагал по лётному полю с чемоданом в руке. На соседней полосе выруливали на взлётную дорожку сразу семь бомбёров, их через Юрьев перегоняли на фронт. Слева на краю поля возвышалась командно–диспетчерская вышка, а вот в какую сторону надо идти, чтобы выйти за пределы аэродрома со стороны города, было не понятно. К счастью, по грунтовке, что тянулась параллельно взлётно–посадочной полосе, подъехала легковушка и тормознула со скрипом.

– Подбросить? – поинтересовался летун в кожанке, распахнув дверцу.

– Не откажусь.

Лётчик потеснился и Масканин сел рядом, позади водителя.

– В город?

– В город, – кивнул Максим.

– Подбросим тебя до Девяточной. А там уж, извини, у каждого своя дорога.

– Да мне хоть куда, лишь бы мимо Юрьева не промахнуться.

Лётчик хохотнул и тронул плечо водителя:

– Давай, Макар, гони к воротам.

И солдат погнал. Да так погнал, что казалось, он стремился оторваться от земли и взмыть под облака. Даже на поворотах скорость не сбавлял. Всю поездку лётчик бросал на пассажира оценивающие взгляды и, в конце концов, остался разочарован – Масканин ни единым мускулом на лице не выдал своего волнения. Да и не волновался он особо, весь сентябрь, считай, сам устраивал такие же гонки на вождении, только на учебной базе за это ещё и оценки ставили.

Проверка документов на КПП отняла меньше минуты и водитель–лихач вновь помчал сломя голову, но уже притормаживая, когда навстречу шли грузовики и автоцистерны.

Масканина высадили на въезде в город. Поблагодарив и пожав руки летуну и водителю, он проводил машину глазами и на одном из домов частного сектора приметил табличку «улица Девяточная». Далеко ли до Шелкопрядного он не знал, в Юрьеве ему до сего дня бывать не приходилось. Прохожих вокруг негусто и все в отдалении.

Цок–цок. Цок–цок.

Из–за поворота ближайшего переулка выехал экипаж – пегая кобыла, запряжённая в коляску. Извозчик тронул вожжи и свернул, как по заказанному, в сторону Максима. Оставалось только махнуть рукой.

– До Шелкопрядного подбросишь?

Извозчик неторопливо пригладил бороду, словно прикидывая какую таксу заявить офицеру, причём явно нездешнему, так как вольногорку с другими головными уборами не спутаешь, затем отложил вожжи и выдал:

– Да хоть до проспекта подброшу.

– Мне на Шелкопрядный надо, – раскусил его хитрость Масканин. Откуда ему было знать, ближе ли этот проспект отсюда, чем Шелкопрядный переулок или нет, и один ли вообще проспект в городе. Юрьев–то не большой городишко, может даже и проспекта здесь нет, а этот ушлый дядя задумал проверить ориентируется ли клиент в городе. – Рубь даю. Идёт?

– Ну… идёт. Садись, капитан. С ветерком не обещаю, кобыла моя уже давненько не резвая.

– Можно и без ветерка, – сказал Максим, залезая в коляску, – главное, чтоб по адресу.

– Н-но!

Экипаж тронулся и мимо Масканина заскользили пригородные виды Юрьева. Бесконечные извилистые, переходящие одна в другую улочки, чистые и ухоженные. Заборчики частных домов, из–за которых выглядывали садовые деревья. Машин мало, пешеходов, особенно ближе к центру, много и густо и никто никуда не спешит. Даже странно как–то, что средь бела дня столько народу гуляет. И только подумав об этом, Максим вспомнил, что сегодня выходной. Присутственные здания и доходные многоквартирки группировались в центральных районах, но и те были разбавлены частным сектором. Тихая спокойная провинциальная жизнь. Конные жандармы и городовые – и те, казалось, спят на ходу. Конечно, никто из них не клевал носом, просто они, как и все юрьевцы, жили в собственном локальном режиме времени.

– Пррруу!… – одёрнул кобылу извозчик. – Приехали.

Максим расплатился и накинул сверху целковый и когда экипаж тронулся, медленно побрёл по неожиданно широкому переулку, высматривая нужный номер дома. На него озирались, вольногоры в Юрьеве гости нечастые, а заприметить вольногора всегда можно было по неизменной шапке и бебуту. Барышни поспешно отводили в стеснении взоры, стайки детей показывали пальцами и приветливо махали руками. Да уж, не сравнить с Хаконой, где его дивизия не раз входила в города. В том же Лютенбурге местные в страхе шарахались, наевшись пропаганды про страшных и свирепых дикарей–вольногоров.

Вспомнив про Лютенбург, Максим в который раз подосадовал, что так и не получилось разузнать про тот бой. Весь месяц эта мысль свербила, но времени не хватало катастрофически. Занятия, бывало, и до полуночи затягивались. Где уж тут запросы делать? Ну ничего, в который раз решил для себя Максим, выясним. Обязательно выясним.

Он остановился у выкрашенной в зелёное калитки. Номер тот самый – 17. Вздохнул, унимая всколыхнувшееся в груди волнение, и нажал на кнопку звонка. Сердце застучало часто–часто.

За окном разгоняли мглу первые лучи утреннего солнца.

Рядом с кроватью горела лампа, её свет приглушал старинный фарфоровый навесец. Плотные занавески пока ещё надёжно защищали от пробуждающейся зари, храня в комнате зыбкую полутемень. Светло–русые локоны разбросаны по подушке, тонкое одеяльце насунуто на вздымающиеся в такт дыханию груди. Она не спала. Она смотрела в потолок, молчала и блаженствовала в приятном тепле согретой любимым постели.

Он спал рядом, положив ей на живот тяжёлую руку, приобняв. Рука ей не мешала, наоборот даже – она ни за что бы не променяла эту приятную тяжесть. Как не променяла бы и его тепло, исходящее от утомлённого ночными ласками тела. Эта ночь показалась ей сказочной, именно такой, как ей грезилось в последние месяцы. И наконец–то ушло щемящее чувство тоски и обиды от незнания, жив ли он, и если жив, то вернётся ли, или так и сгинет в плену. В то, что он погиб в тот зимний день под Лютенбургом, она никогда не верила, она чувствовала, что он жив. И верила. Даже тогда, когда разум говорил, что его скорее всего нет в живых. И вот месяц назад от него пришла весточка, и сердце оборвалось. Хотелось петь и взлететь с ветром как птица и в то же время хотелось плакать. И она плакала. Плакала от счастья. Родители – добрые и участливые, всё поняли правильно и тихо за неё радовались. А она весь месяц жила как во сне, не замечая дней и забот, за исключением забот и материнского тепла к родившемуся сыну. Вероятно, если бы не малыш, она сошла бы с ума от переполнявшей тоски. И только беременность, а потом и рождение сыночка подпитывали её силы и наполняли жизнь иным смыслом. И каждый раз заглядывая в глаза малышу, она понимала, что жизнь должна продолжаться, что она нужна этому маленькому беззащитному мальчику – частичке её самой и её любимого мужчины. И если даже ей не суждено обрести супружеского счастья, то счастье материнства от неё никуда не уйдёт.

Он приехал вчера, просто возник у калитки и позвонил. Открывал отец, он с матушкой находился дома по случаю выходного. Голоса во дворе, мужской смех. Сразу выбежать у неё не получилось, чутьё смущало душу радостным томлением, но разум – враг чутья, охолонил мыслью, что это просто зашёл кто–то из отцовских сослуживцев по госпиталю. Покормив, она приоделась и вышла с ребёнком во двор. Мать и отец с улыбками о чём–то тихо шептались, а у колодца стоял чей–то чемодан. А потом во двор вошёл он. С большим букетом, смущённый и слегка растерянный. Гордая офицерская осанка; лихо задвинутая на затылок вольногорка, из–под которой на чело ниспадал непокорный чуб; так идущая всякому настоящему мужчине военная форма смотрелась на нём как на боге; а от него самого исходила аура силы и непреклонности.

Когда она встретила его взгляд, весь мир сузился до размеров этих двух озорно горящих омутов. Она забыла, что надо дышать и на негнущихся ногах сошла с крыльца. А он медленно тронулся навстречу и под конец сорвался на бег. И нежно, но крепко подхватил её с сыном на руках и закружил. Она что–то шептала ему на ухо, теперь уже и не вспомнить что, а он молчал, глядя то на неё, то на сына и в уголках его глаз блеснула влага.

Позже родители впопыхах накрывали стол и вызванивали старших дочерей, что замужними жили здесь в Юрьеве. Отец сбегал на почту и дал срочную телеграмму будущему свёкру, а потом рассказал будущему зятю, что с его отцом они уже знакомы с весны, тот трижды приезжал в гости.

Весь день прошёл для неё как на крыльях, в бесчисленных разговорах и хлопотах по дому. Он старался не выпускать сына из рук, малыш ещё слишком мал и чаще всего спал, спал на его сильных руках. А когда просыпался, любимый играл с ним, подмывал, пеленал, делая всё это умело, так как рос вторым ребёнком в семье и имел младших сестёр и брата.

На семейный ужин пришли старшие сёстры с мужьями и детьми. Веселое застолье под тихую музыку, завершившееся застольными песнями и разбивкой на женские и мужские компании. С мужьями сестриц общий язык он нашёл быстро, вопреки её опасениям, что он будет чуждаться их – невоенных и не воевавших. Но опасения быстро развеялись, а позже на все вопросы по этому поводу он лишь по–доброму посмеялся, ответив, что без крепкого тыла нет победы на фронте, что эти здоровые молодые мужчины так же важны для победы, как и не щадящие свои жизни солдаты, ведь благодаря их труду в тылу, многие солдаты остались живы и велгонский сапог не топчет бесчисленные города и сёла Новороссии.

А потом наступила ночь, незабываемая и страстная, прерываемая лишь кормлением сына, когда тот просыпался в своей колыбели, подвешенной посреди комнаты. Любимый дарил ей всю свою нерастраченную нежность, и она ощущала себя желанной, не смотря на не успевшее похудеть после родов тело и пока ещё выпирающий животик. Ему это было неважно, и не потому что он изголодался, а потому что она его женщина, мать его ребёнка. Она это чувствовала. Так может чувствовать только женщина, не утратившая той душевной чистоты и жизненной силы, что издревле называют женской честью. И непонятны ей были те из заграничных романов, в которых девицы бесконечно соблазняют мужчин, а тех и мужчинами назвать нельзя, скорее самцами в период гона.

Занимался новый день. Ей уже не спалось, но будить любимого не хотелось. Она лежала и рассматривала его лицо, запоминая все его чёрточки.