Текст книги "На задворках галактики. Трилогия (СИ)"

Автор книги: Александр Валидуда

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 80 страниц)

– Но это же… – не сдержался кто–то из статских.

– Сударь, – обратился директор ГБ, – вы хотите сказать, что три таких УбээРа можно демонтировать? И следовательно…

– Совершенно верно, – подтвердил Краснов. – У меня давно созревала идея предоставить их в распоряжение госпиталей.

– Надо проработать этот вопрос с Главмедупром, – заявил Верховный и повернулся к стоящему позади чиновнику в преклонных летах, тот кивнул и стал быстро что–то писать в блокноте. – И каковы, Пётр Викторович… э-э… Как бы это выразиться?… Какова "пропускная мощность" этих УбээРов?

"Странное словосочетание", – подметил Краснов. Может быть, в Ольшанском невольно проклюнулось заводское прошлое?

– Каждый сеанс регенерации является единовременным и непрерывным, – стал отвечать Краснов. – Скажем, отращивание конечности занимает от десяти до пятнадцати корабельных суток, по сути тех же темискирских суток. То есть, один УБээР способен за месяц пропускать по двенадцать–восемнадцать человек. Сроки реабилитации, прошу прощения, это уже уровень местной медицины. Но как правило, после сеанса человек возвращается в строй за месяц. Если брать восстановление внутренних органов, излечение последствий баратравм, ожогов кожного покрова и прочее, то сеанс занимает три–четыре дня. Как не трудно подсчитать, за месяц выходит примерно сорок–шестьдесят человек. Конечно, это капля в море, но чем богаты, как говорится…

– Да пусть и капля! – перебил канцлер. – Но скольким мы сможем помочь! Низкий поклон вам и вашим коллегам, Пётр Викторович…

– Не стоит, Юрий Васильевич, – Краснов неожиданно для себя смутился, – это наш долг даже не как союзников и друзей… Это долг человека.

– Остаётся решить как эти УБээРы переправить вниз и в каком госпитале их разместить, – сказал Верховный. – Сперва, думаю, непременно надо будет организовать ответственную медицинскую комиссию, отобрать кадры для будущего персонала. Решить вопрос с загруженностью блоков.

– Два УБээРа, – предложил Краснов, – можно нацелить на увечных, оставшийся на восстановление комиссованных или непригодных к строевой службе.

– Что ж, можно и так, – согласился Ольшанский. – А на каком принципе работает УБээР? И много ли потребляет энергии? Это я к чему, Пётр Викторович, это я к тому, что не столкнёмся ли мы потом с проблемой энергоголодания?

– Об энергообеспечении беспокоиться не стоит, – заверил Краснов. – Блок питания УБээРа, с учётом максимальной расчётной нагрузки, потребляет энергии, по меркам вашей планеты, очень мало. На борту корабля имеются запасные зарядные батареи, которыми можно будет заменить разрядившиеся. Те, в свою очередь, будут отправляться обратно на корабль для восстановления. Увы, но приспособить зарядку батарей на месте, это, боюсь, пока что неразрешимый технический вопрос. Что же касается принципа работы УБээРа, о нём вам расскажет госпожа Вировец.

Краснов кивнул ей, и прежде чем она начала, спросил у Острецова:

– Вы позволите, Ростислав Сергеевич, задействовать вашего ротмистра в качестве естествоиспытателя?

Острецов переглянулся с Хромовым, мол, нет ли у начальника возражений и коротко кивнул.

Получив одобрения, а иного Краснов и не ждал, он взял за локоть Мелёхина и, подводя того к активированной капсуле, распорядился:

– Разденьтесь, сударь, до трусов. А дальше Хельга вам объяснит как ложиться и куда девать руки–ноги.

Потом глянул на Вировец и бросил:

– Начинай.

Глава 2

В родном Старграде ротмистр Муранов не бывал больше года. Как–то всё служба не отпускала. И вот получил, наконец, две недели давно заслуженного отпуска и приехал домой к престарелой матери, жившей в опустевшей четырёхкомнатной квартирке. Трудно ей было одной, дочери замуж повыскакивали и поразъезжались кто куда, а единственный сын на фронте. Трудно и одиноко. Поэтому весь первый день ротмистр посвятил матери, а набраться свежих впечатлений о родном городе решил потом. А куда спешить?

На второй день, когда он давно отвыкший от домашней пищи уже доедал с любовью вылепленные матерью пельмени, в дверь позвонили. На пороге появился раскрасневшийся от мороза жандарм срочной службы.

– Здравствуйте, сударыня, – поприветствовал тот. – Не скажите, здесь ли проживает ротмистр Муранов? Я должен передать ему пакет.

– Проходите, молодой человек, проходите, – пригласила мать. – Сейчас позову.

Муранов отодвинул опустевшую тарелку, протер салфеткой губы, попутно размышляя, за каким чёртом кому–то понадобилось присылать по его душу вестового. Неужели срочно отзывают? Всё может быть. Однако быстро реагируют, если так. Вчера только на учёт встал.

Он вышел в прихожую в чём был по–домашнему: в тапках на босу ногу, в майке и старых давно не модных брюках. Вестовой поначалу замялся, не ожидал всё–таки увидеть ротмистра в таком виде. Потом козырнул и, протягивая пакет, представился:

– Старградского территориального батальона жандарм Степанищев! – парнем он оказался здоровенным, что не удивительно – других в жандармы не брали.

– Проходи–ка, братец, на кухню, – кивнул Муранов, беря пакет. – Подождёшь меня там. Погреешься.

– Благодарствую, господин ротмистр.

На кухне Муранов усадил вестового у самой печки, подбросил дров и достал из буфета рюмку и бутылку перцовой настойки. Вестовой тем временем жадно протянул к огню озябшие ладони, озябшие не смотря на рукавицы, которые он успел стянуть.

– На вот для сугреву, – протянул рюмку Муранов. – А потом чайку попьёшь, чтоб как проберёт, сразу горяченьким… И шапку сними, не в конюшне…

– Благодарствую.

С пакетом подмышкой, Муранов вышел.

Мать с радостью согласилась приготовить гостю чай и даже вареньем попотчевать. Но невысказанная тревога в её глазах не укрылась от сына. Муранов только покачал головой, мол, ничего страшного.

Вскрыв пакет, он внимательно прочитал содержимое. Слава Богу, его не отзывали из отпуска. Но послание интриговало загадочностью. Что за игры, чёрт подери? На кой хрен ему являться в кабинет?14 административного корпуса следственной тюрьмы? Какой интерес к нему имеют территориалы? Он особист, контрразведчик. Даже если бы вызвали в расположение полевого батальона, расквартированного в городе, это ещё можно было бы понять. Да и то, какое отношение имеет он, особист, к местным делам? У него другие заботы.

Продолжая теряться в догадках, Муранов одевался в повседневку, что пылилась в шкафу с довоенного времени. Приколол на китель "Георгия" 4–й степени за взятый и удержанный ДОТ – свою первую за всю войну награду. И окунувшись в воспоминания, извлёк новенькие, почти не разношенные яловые сапоги. Потом пристегнул к портупее ножны с саблей и кобуру.

На кухне в нос ударил запах свежей ваксы, источаемый отогревшимися у печки сапогами вестового. Парень с удовольствием присёрбывал из трёхсотграммовой чашки, ложками поглощая клубничное варенье в прикуску с песочным печеньем домашней выпечки. Когда вошёл Муранов, он машинально подскочил. Рефлексы взыграли при виде офицерского мундира, а увидав "Георгия", подобрался, козырнул и засмущался.

"Эх, балда!" – посмеялся про себя Муранов.

– В столовой тоже так вскакиваешь?

– Никак нет, господин ротмистр!

– Сядь. Пей чай спокойно, доедай варенье. Грейся. Если есть полчасика, можешь задержаться. А я пойду.

– Когда ждать–то тебя? – спросила мать.

– Скоро, мама. Ты уж поухаживай за гостем без меня.

– Ну иди. А я послушаю, чем нынче молодёжь живёт…

На улице последнее время стоял крепкий мороз. Муранов не пожалел, что поддел кальсоны с начёсом и вшивник под китель, а под шерстенные портянки тёплые носки. Шапку он тут же натянул на уши, а то пока дойдёшь, отвалятся. И снега навалило в городе порядочно, дворники и снегоуборочные машины третий день гребутся. Хорошо хоть снежный заряд иссяк, а то пожалуй из подъезда не выйдешь. Не верится даже, что, по словам матери, несколько дней назад теплынь была.

Добираться до следственной тюрьмы было не далеко. Почти центр города, минут двадцать пешёчком по родным и знакомым улочкам. Народу на улицах почти не было. Кто ж по морозу без дела шляться станет? Спешили прохожие, спешили и проносящиеся по очищенным дорогам экипажи. Одна только ребятня в снежки играла, да тыкая рукой в высь, что–то гомонила.

Муранов скосил взгляд в свинцовое небо и увидел парящего орла. Странно, что он тут в городе забыл? Орлы в степях вокруг обитают, сюда они не забираются.

По контрасту с почти пустыми улицами, у административного корпуса тюрьмы скопилось не мало народу. Над броуновским движением людской массы стоял многоголосый, далеко разносимый при безветрии гомон. А по периметру парами прохаживались полицейские.

"И не холодно же им, – подумалось ротмистру. – Родственнички, мать их…"

Ещё до морозов, дней десять назад, по Старграду прокатились беспорядки. Началось всё с безобидного шествия, организованного какой–то партией. Незаконного шествия, потому как все политические партии вне закона. А закончилось разбитыми витринами, драками с полицией, жандармами и между собой. К счастью, обошлось без поджогов, камней и стрельбы. Может быть оттого, что манифестация была малочисленна, а может потому, что провокаторов вовремя из толпы повыдёргивали. Да оцепление похватало особо рьяных, кого потом по больницам, а кого и на пятнадцать суток в камеры – нервы успокаивать.

Сидевший в дежурке унтер вызвался проводить до означенного кабинета. Муранов постучал и, не дожидаясь "войдите", толкнул дверь.

Из–за стола поднялся дородный поручик в расстёгнутом на все пуговицы кителе. На его физиономии промелькнула недовольная гримаса. И быстро сошла, как только он увидел кто так бесцеремонно ввалился в кабинет.

– Муранов, – буркнул ротмистр, осматриваясь.

Здесь было тепло, нет даже жарко. На краю секретера, среди вороха бумаг гудел вентилятор. Заметный контраст, когда только с мороза.

– Шилов, – представился хозяин кабинета, протягивая руку.

Муранов её пожал, стянул шапку и плюхнулся на свободный стул.

– Ну-с, поручик, по какому поводу вы меня выдернули?

– Вы разденьтесь, ротмистр, – предложил Шилов. – Тут у нас хорошо топят.

Муранов хмыкнул и прошёл к вешалке у входной двери. Сняв шинель, заметил брошенный на него удивлённый взгляд. Всё–таки жандарм с боевой наградой, да к тому же с военным орденом, как издавна называли "Святого Георгия", – большая редкость.

– Итак, поручик, для чего я здесь?

– Вы ротмистр Муранов Евгений Евгеньевич, начальник особого отдела седьмого егерского вольногорского полка? – решил уточнить Шилов.

– Ближе к делу, – кивнул Муранов.

– Ну, ближе, так ближе… Вам знаком некто Масканин Максим Еремеевич?

– Во, блин… – вырвалось у Муранова, не готового к такому повороту. – Знаком лично. Он тут у вас что ли?

– У нас. Если это он, конечно. Поэтому–то я вас и пригласил, чтобы удостоверить его личность.

– Не понял. Он без документов?

– Мало того, он ещё и в штатском.

– Чудны дела твои, Господи… Как он у вас оказался? И как давно?

– Арестован во время беспорядков. Десятые сутки у нас кукует. В общей камере.

– Т–а–ак… – Муранов поджал губы, мало того что Масканин влип как последний идиот, так и здесь, у территориалов, бардак. – Что за чёрт? Какая, к едрене фене, общая камера? Он же офицер. Его положено на офицерскую гауптвахту.

– Вот–вот, ротмистр, – Шилов изобразил виноватый вид. – А мы почём знали? Брали его в штатском, без документов. Когда принимали, поток такой был, что только ФИО и год рождения спросили. Вчера только до него руки дошли. Привели его ко мне, а он и выложил кто он. Ну пока я запрос пробил, пока ответ пришёл из особого отдела дивизии. В чём–то даже удачно, что вы вчера в город прибыли. А то куковал бы он у нас и дальше, пока из комендатуры кого–нибудь из вашего полка не прислали, из тех, кто проездом в городе.

– Он раньше не пробовал вам рассказать?

– Да хрен его знает. В камерах что ни день, то десяток сказочников. Ежели всех слушать…

– Ну что ж, показывайте его. И вот что… Если это он, оставьте нас поговорить наедине.

– Разумеется. Идёмте. Можете не одеваться, мы отсюда прямиком в тюремный блок попадём.

Шаркающей тяжелой поступью окованных сапог в тюремный коридор вошёл грузный жандарм. И неторопливо направился к стальной, густо покрытой ржавчиной двери, на которой "красовался" выцветший и облупленный номер "40/3". Остановился и машинально поправил ножны кавалерийской шашки, затем пристёгнутую к портупее нагайку. Раскрыл кобуру, достал из поясного кармана связку ключей, выбрал нужный и вставил в широкую скважину. Но сперва отодвинул створку смотрового окошечка и внимательно оглядел переполненную камеру. Увиденным он остался доволен и трижды провернул ключ.

Массивная дверь открылась с противным скрипом. В желчную угрюмую физиономию жандарма пахнуло тёплой вонью немытых тел, табачного дыма и пыли. На вонь служитель правопорядка внимания не обратил, но глаза его, воспалённые от частого недосыпания, увлажнились.

– А, чтоб тя по лбу! – пробурчал он, протирая веки платком. – Масканин, на выход… Кто тут из вас Масканиным будет?

В дальнем конце камеры началось шевеление. С койки под самой оконной решёткой поднялся молодой крепкий парень. С отросшей щетиной и фингалом под правым глазом, да с улыбочкой, показавшейся жандарму придурковатой. Впрочем, придурками он считал всех обитателей камер в этом крыле. И не поймёшь, то ли радуется этот придурок, то ли ухмыляется, замышляя недоброе. Одежда у арестованного была мятой и грязной, что однако не помешало ему продефилировать к выходу с таким видом, будто он прямо сейчас собирался на званный приём куда–нибудь в посольство.

– А ему с вещами или без? – поинтересовался откуда–то справа хмырь с оплывшей мордой, очковым эффектом и разбитыми губами.

Сидевший рядом с хмырём кореш, как близнец похожий на него из–за тех же отметин на физиономии, заинтересованно кивнул, уставившись на жандарма унылым взглядом мутных глаз.

– А твоё что за дело, рыло собачье? – бросил жандарм и отступил в сторону, выпуская Масканина. И теперь уже обращаясь к нему, просипел привычное: – Лицом к стене, руки за голову.

Не было б здесь правонарушителей, а одни преступнички, жандарм и про наручники не забыл бы. Надел бы их, прежде чем из камеры выпустить. А так… админарест он и есть админарест.

Дверь встала на место всё с тем же режущим слух скрипом. Ключ трижды провернулся и был упрятан обратно в карман.

– Ты позубоскалься мне ещё, позубоскалься, – выплеснул недовольство жандарм. – Пошли, тудыть тя по лбу. А то лыбится он мне тут, что ни день. Мало тебе в камере досталось?

Масканину стало смешно. В принципе, плевать что он там себе думает.

Тюремщик не знал, что подконвойный был доставлен уже с синяком. Беспорядки случились не в его смену, да и если бы в его, разве всех упомнишь? В одном только этом блоке десятки задержанных. Ну а те два хмыря, что интересовались "с вещами или без", то бишь навсегда или на допрос, ещё в первую после беспорядков ночь попытались установить свой порядок в камере. Эти, так сказать, старожилы, второй месяц находившиеся под следствием за уличные грабежи, возомнили себя хозяевами. И вдруг неожиданно оказались в роли манекенов, до утра пребывая в отключке после вступления в "полемику" Масканина.

– Стой, – скомандовал жандарм, – лицом к стене, руки за голову.

Преграждавшая выход решётчатая дверь из толстых прутьев открылась с неизменным в этих стенах противным скрипом. Жандарм рукой показал на проход, повторил традиционные слова и затворил дверь.

– Направо… Прямо… Стой.

Перед Масканиным отворилась стандартная дверь камеры, только номера на ней не было. Он вошёл, за спиной лязгнул запираемый замок.

Окошка в камере не было, хорошо хоть вентиляционное отверстие в потолке имелось. Царившая здесь полутьма плавно сгущалась по мере удаления от двери. В центре стоял неказистый деревянный стол, по обе от него стороны два одинаковых стула. Плюс выключенная настольная лампа. Вот и вся обстановка.

Масканин прошёлся взад–вперёд, да и уселся на стул. Интересно, якобы на допрос привели? В одиночестве здесь до утра продержат? Слыхал он про такие фокусы. Но нет, вскоре он понял, что за ним наблюдают через смотровое окошко. Ну что же, пускай рассматривают, плевать ему было на это.

Дверь отворилась. В камеру вошёл… Максим невольно вскочил от неожиданности. Вот уж кого не ожидал увидеть, так это Муранова.

– Садись, горемыка… – в интонации особиста прозвучала ирония.

Ротмистр ощерился, прошёл к столу и врубил лампу.

– Ну что, "герой"? – протянул он руку. – Не герой, а геморрой…

– Я тоже рад тебя видеть, – Масканин ответил на рукопожатие. – Неужто специально за мной явился?

– Ага, размечтался… В отпуске я… Ну давай, колись как тебя взяли. Кое–что мне уже нашептали, теперь вот хочу тебя послушать. А сперва начни–ка мне с двух вопросов. Первый: где твои документы? Второй: ты почему в штатское вырядился? Офицер русской армии, называется.

– Лады… Документы мои в мастерской у портного. Я их просто забыл, когда пошёл на часик–другой прогуляться. Форма там же.

– На часик–другой? – Муранов усмехнулся. – Слушай, ты мне прям Колбаскина напоминаешь. Тот тоже как–то жене сказал, что за хлебом пошёл. А вернулся через месяц. Только он по блядям бегал, а ты тут отдыхаешь.

Сравнение с Колбаскиным Масканину не понравилось. Ещё по срочной службе он помнил того капитана из четырнадцатой роты. О его похождениях весь полк анекдоты слагал. А погиб Колбаскин во второй месяц войны под Героной. Но откуда, чёрт возьми, о нём знает особист? В полку–то ротмистр не так чтоб давно.

Муранов прикурил, повертел зажигалку и изрёк:

– Мне из тебя по капле вытягивать? Почему в Старграде застрял? Зачем к тому портному пошёл? Давай как на исповеди.

На исповеди Масканин никогда не был, да и церковь только в детстве посещал, когда отец с собой брал.

– Сюда в Старград я на попутке добрался… Слякоть была, вымазался весь как… в общем, с ног до головы. Сперва на вокзал сунулся, расписание на Вольногорск узнать. Но какое там к чёрту расписание… Ближайший состав на следующее утро обещали. Всё из–за эшелонов, что на фронт идут. Им–то – зелёная дорога… Ну и пошёл я по городу бродить, искать где бы себя в порядок привести. Постираться, побриться, пожрать. И набрёл на портного. Прикинул, а почему бы и нет? И зашёл в мастерскую. Деньги у меня с собой были, боевые и отпускные как раз получил… В общем, решил я у портного повседневку заказать, а то её у меня совсем нет. Мастер меня помучил с полчасика где–то… и заверил, что к вечеру будет готово. Деньги взял наперёд. Потом предложил костюм этот купить, ну я и согласился. Тем более что дочь его вызвалась полевуху простирнуть. Не ходить же мне как свинье по городу?

– Понятно, – сказал Муранов, затягиваясь. Потом поискал в незапертых выдвижных ящичках пепельницу. Не нашёл и стряхнул пепел на пол. – Ну а дальше?

– А дальше… А дальше я из столовки вышел. Погулять просто. Тут толпа какая–то, транспаранты, флажки. Мне они по боку были, просто по пути пошёл.

– Ты башкой–то своей думал? Нашёл с кем по пути ходить. Тоже мне статист. Хотя… – Муранов выпустил дым. – Хотя, может оно и к лучшему, что ты там оказался. Напели мне про твои подвиги…

– Слушай, ротмистр, – устало произнёс Масканин, – ты мне лучше скажи, когда меня выпустят. Я, блин, устал здесь торчать. Ещё посижу чуток и порешу полкамеры.

– Не пыхти… Выпустят. Сегодня. Претензии к тебе только формальные, да и то… А имел бы при себе удостоверение, может только сутками гауптвахты отделался.

– Даже так?

– Удивлён? А я нет. Кто громилу того остановил, у? То–то. Ты ведь кровопролитие пресёк.

Масканину вспомнился тот самый громила – долговязый, в чёрном потёртом тулупе. У которого вовремя "Сичкарь" заметил. И отобрал.

– Помнишь того выродка? – спросил Муранов.

– Помню, – Масканин невесело усмехнулся. Ещё бы ему не помнить того провокатора. В толпе он громче всех орал. Яростно так орал, словно толпу накачивал. Лозунги всякие бредовые. А слева–справа подхватывали. Да с ненавистью рожи кривили. Всюду "малиновые палачи!" неслось. А потом ствол вытащил и давай целиться в конных жандармов. – У меня в голове словно щёлкнуло, как представил, какая каша может завариться из–за этой суки…

– Всё правильно. Вот и я представляю, как среагировали бы сорокалетние мужики – отцы семейств… когда их из толпы расстреливать бы начали. Тут бы одними нагайками не обошлось. В дело пошли бы шашки. Так что… так что за одно то, что ты обезвредил того мудака, тебе, Макс, огромное спасибо. Главное, кровь не пролилась. Да, это главное… Заодно, ты жандарма спас. Не дал его затоптать, когда паника и давка начались… Но вот ответь–ка мне, мой друг любезный, какого рожна ты полез в драку потом?

Масканин криво ухмыльнулся.

– А нехер газ было пускать. Дышать трудно, из глаз слёзы вышибает, а тут нагайкой по спине перетянули… До сих пор, гад, болит… Ну я и вмазал. Потом второму, потом ещё кому–то…

– А то, что их целый взвод был – это так, пустяк?

Масканин развёл руками. Муранов покачал головой и сказал:

– Скажи спасибо, что вахмистр тебя оттащил. Он тебя в лицо запомнил. Да не полезь ты в драку, тебя вообще не задержали бы.

Наступила пауза. Ротмистр не спеша попыхивал сигаретой, а Масканин потупил глаза. Он застыл. В голове стало пусто. Ни одной эмоции не обозначилось на его лице, только глаза – в них будто жизнь потухла.

– Жалеешь? – спросил Муранов.

Жалел ли Максим? Разве можно десять потерянных суток отпуска обозначить одной жалостью? Или самой желчной досадой? Эти десять суток он мог провести дома в семье. Десять суток как десять лет жизни. Бездарно потерянного времени не вернёшь и пенять на кого–то глупо. Да и не в привычке Максима было обвинять кого бы то ни было в своих невзгодах. А в груди у него всё клокотало.

– Все твои беды от тебя самого происходят, – заметил Муранов, растирая по полу окурок.

– Тоже мне новость.

– Мда… Всё–то ты понимаешь, Масканин, но упорно продолжаешь без мыла в жопу лезть…

– Я сам себе мыло.

Муранов хмыкнул, растянул губы в деревянной улыбке и выдал с поддёвкой:

– Уж это точно!.. Ты сейчас в интересном положеньеце находишься. По одной линии тебя к награде представляют, по другой дело возбудили. Хорошо, если вечным поручиком будешь.

– Я уже был вечным прапором.

– Ну что ты будешь делать… – досадливо сказал ротмистр. – Не смогу же я вечно с тобой сюсюкаться. Ну всё с тобой не так. В званиях растёшь, а наград лишают. Обычно наоборот. Со складом тем я едва расхлебался, теперь вот это… Тот майор на тебя такую вонючку накатал… – Муранов поморщился от собственных слов, подозревая, что употреблению жаргонных словечек тюремные стены поспособствовали. – Н-да…

– Да пусть эта крыса радуется, что жив остался!

– Дур–рак ты, Масканин! Думаешь, в то что камень ты бросил, кто–то верит? Нет. Просто удобно это для прокурорских. Они на тех водил надавили. Так что правду знают. Но она им ни к чему. Там такая фигня творилась… В общем, две статьи тебе за майора шьют.

– Тогда почему я ещё гуляю? – Масканин тут же усмехнулся, сообразив, что ляпнул не то.

Но Муранов не захотел обращать на это внимание.

– Потому что прокурорам укорот дали. Мальцев даже резолюцию поставил, мол, нечего всякой ерундой заниматься… – тут Муранов заметил, что названная им фамилия ничего поручику не говорит. – Мальцев – это прокурор нашей армии. Сам Дед за тебя ввязался. А он теперь на полк встал, если ты не в курсе. Короче, суд офицерской чести тебя ждёт.

– Суда я не боюсь. Я делал, что должен был.

– А кто спорит? Но не надо было интенданта вырубать.

Надо – не надо, для Масканина это не имело значения, так как прошлое всегда остаётся прошлым и изменению не подлежит. Что толку сейчас думать: "а что было бы если бы"? Он задумался о комбате, верней теперь уже командире полка. Аршеневский решил его прикрыть? Выходит, решил. Впрочем, зная Деда, это не удивляло. Если Аршеневский может что–то сделать, то он делает. А с полковниками в русской армии никакой прокурор не поспорит, тем более с Дедом. И назначать суд офицерской чести – это прерогатива командира части. Максим же за собой вины не чувствовал и суда не боялся.

– Слушай, ротмистр, – к Масканину пришла неожиданная мысль, – раз уж меня выпускают, ты мне какого–нибудь грима не можешь достать? Неохота по форме да с фонарём разгуливать.

– Хорошо. Я спрошу у здешних… хм, "коллег". Кстати, о том, что ты здесь, тебе домой телеграммой сообщили. Вчера ещё. Вроде брат твой должен приехать, твою личность подтверждать. А посему, рекомендую задержаться.

– Нет уж, – Максим усмехнулся. – Я как–нибудь лучше снаружи…

– Ну как знаешь, – Муранов направился к двери и вдруг остановившись, спросил: – Ты в курсе, что дивизию под Белоградье перебрасывают?

– Да, я знаю. Кстати, Белоградье… Это же Невигерский фронт?

– Да. В октябре ещё стык фронтов был, но потом как мы на Монберг попёрли… В общем так, догуляешь, дуй в Белоградье, там уже сейчас временный пункт дислокации.

Толкнув дверь, Муранов обернулся и бросил: "Щас я, подожди".

Отсутствовал ротмистр минуты три, а вернулся с поручиком, который вчера мурыжил Масканина на предмет установления личности.

– Закорский! – рявкнул поручик.

В дверях нарисовался давешний конвоир.

– Слушаю!

– Закорский, проводи этого господина к моему кабинету. И скажи там по пути, пусть его вещички приготовят.

– Слушаюсь! – конвоир строго зыркнул на Масканина. – А ну, идём, паря!

Когда они удалились, Муранов и поручик расселись у стола.

– Что скажите, ротмистр?

– Дерьмо… – Муранов протянул портсигар, угощая, но территориал отказался. То ли не курящий, то ли сигареты ротмистра были для него "худые". "Ну и хрен с тобой", решил Муранов, подкуривая. – Всё дерьмо, поручик…

– Я так и думал, что он не наш клиент, – по–своему понял слова собеседника поручик.

– У?

– Масканин этот, говорю, слава Богу, не идеалист долбанный.

Ротмистр не был согласен с этим утверждением, но промолчал, предпочтя рассматривать расползающийся дым.

– Беда от этих идеалистов, – продолжил умничать поручик. – Все беды от них. Одни идеалисты создают утопические концепции… Потом другие идеалисты, как правило восторженные мальчики, начитавшиеся модных книжек, пытаются в меру своего разумения воплотить эти утопии в жизнь. Но мальчики взрослеют и становятся фанатиками.

– И шагают по трупам. Ради прекрасных и благородных идей, – продолжил мысль Муранов. – Кстати, и девочки тоже.

– Бог ты мой… – выдохнул поручик. – Сколько же ещё история будет повторяться?

В сопровождении теперь уже бывшего конвоира Масканин получил изъятые при оформлении деньги. Не так и мало, около двухсот рублей – всё что накопилось за последние месяцы. А ведь и сестрам отсылал изрядно. Там же в окошке ему выдали сложенный тюком плащ, часы, кой–какую мелочёвку и "Сичкарь". Пистолет он получил в госпитале, там этого бесхозного добра навалом, там же Максим выменял ППК всего за двадцать пачек сигарет. Пистолет–пулемёт, доставшийся вольнонаёмному каптенармусу после смерти прежнего владельца, валялся у него в загашнике, а Масканину, как не курящему, не нужны были сигареты. Раз положены сигареты по пайку, брал. Когда раздаривал их, а когда и менял на что–нибудь. ППК и бебут, вместе с полевухой, он оставил под присмотром портного.

Приятная весть настигла Максима, когда он уже собирался покинуть казённые стены. Приехал вызванный телеграммой брат и подался в полицейскую префектуру. Там ему и сказали ждать.

Из здания следственной тюрьмы Масканин вышел с чувством лёгкости и душевного подъёма. Брата он давненько не видал, соскучился. Кроме того, приятно всё–таки подышать свежим морозным воздухом после спёртого смрада камеры. Вот и здесь на юге зима наступила. До нового года рукой подать… Максим вдруг поразился пришедшим мыслям. На душе по прежнему словно каменюка тяжёлая, две трети отпуска – псу под хвост. Сам арест его нисколько не угнетал, как не крути, а душная камера в сравнении с промёрзшей землянкой – курорт. Но однако же и предновогоднее настроение появилось. Странно даже, два предыдущих декабря он ни о чём подобном не думал. Не до праздников было. А теперь вот накатило. Как говорится, жизнь продолжается.

Следственная тюрьма впрямую примыкала к префектуре полиции, всего минуту–другую пройтись. Однако очень скоро Масканин понял, что пробраться к префектуре будет сложно. Никогда ещё он не видел в таком количестве правоблюстителей. На краю проспекта разгружались грузовики, десятки жандармов выстраивались в шеренги повзводно. Территориалы, судя по форме. Да ещё толпа просителей и родни у самой тюрьмы, плюс вездесущие репортёры. Неужели последствия беспорядков до сих пор резонируют? На улицах полно конных патрулей, от малиновых околышей жандармов в глазах рябит. Префектура располагалась в центральном районе Старграда и если уж здесь так много малиновых, то на окраинах их должно быть ещё больше. Похоже, власти опасались рецидива прошлой декады, поэтому в город продолжали стягиваться дополнительные силы.

Масканин остановился у ступеней парадного входа. Минут пять подождал, сам не зная чего. Потом сплюнул и поднял воротник плаща. Холодно и ветряно, а одет он не по–зимнему. Руки и шея уже начали подмерзать. Сейчас бы шерстяной шарф и рукавицы…

Народу и здесь хватало. С трудом протиснувшись, он был остановлен у закрытых дверей. В здание никого не впускали кроме репортёров и редких счастливчиков из толпы. И как теперь искать брата? Впрочем, он мог и на улице быть. Масканин огляделся, особо не надеясь на удачу. Так и есть, сплошь незнакомые, чем–то озабоченные лица, многоголосый гомон и скрытое раздражение. Этак постоишь здесь и вся радость от предстоящей встречи испарится. А вдруг брата и здесь нет? Вдруг он ушёл, спеша по каким–то своим делам? Досадно будет, если так и окажется. С лета не виделись. Или с мая? Но впрочем, какие у него дела, если он специально по телеграмме приехал?

Что толку стоять и ждать неизвестно чего? Масканин развернулся и побрёл сквозь толпу.

– Максим!! – услышал он, когда вышел на перекрёсток.

Он обернулся. По ту сторону проспекта у двухэтажного особняка стоял белый ирбис, в холостую урча мотором. Из–за машины, махая рукой, показался брат, на ходу запахивая длиннополую шубу.

Движение по проспекту в этот час было редким, должно быть из–за суматохи царящей в городе, а может из–за ударившего мороза и выпавшего снега. В Старграде снег всегда был проблемой, всегда почему–то не хватало снегоуборщиков, чем охотно пользовались извозчики, ведь лошадь и сани автомобилям не чета. Максим поспешил через дорогу, лишь раз пропустив едва ползущий грузовичок.

– Ну что, хулиган, отвёл душу? – шутливо–строгим тоном спросил брат, разнимая объятья.