Текст книги "Волонтеры атомной фиесты"

Автор книги: Александр Розов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 36 страниц)

В это утро 12 декабря Джеффри Галлвейт, проводя очередное доение, заподозрил, что овцекрольчиха Миранда не совсем в порядке, и тут же пригласил ветеринара с фермы германских неохиппи. Доктор Хеланика, типичная представительница своей команды, колоритная крепкая девушка с каштановыми волосами и синими глазами, одетая, по традиции, в две узорчатые повязки (набедренную и головную), и в стетоскоп (в данном случае можно было считать стетоскоп элементом одежды), прибыла без промедления. Разложив медицинский чемоданчик, она четверть часа обследовала овцекрольчиху с помощью японского электронного анализатора, и сделала вывод:

– Знаешь, Джеффри, по-моему, с ней все ОК.

– Извини, Хеланика, но я уверен, что Миранда слишком нервничает.

– Ну, она может нервничать по всяким поводам, это ведь не заболевание.

– Хеланика, еще раз извини, но Миранда СЛИШКОМ нервничает. Проверь еще раз.

– Что именно проверить, Джеффри?

– Я не медик, но, поскольку речь идет о нервах, быть может, энцефалография…

– Энцефалография овцекрольчихе? – искренне удивилась германка-неохиппи.

– Да, а что тебя смущает? Ведь у овцекроликов есть мозг, не так ли?

– Хэх… Конечно, Джеффри, мозг у них есть. Но как анализировать энцефалограмму? В инструкциях нет ничего о нормальных и аномальных нейроритмах у овец и кроликов.

– Хеланика, ты профессионал, у тебя светлая голова, я уверен, ты сможешь разобраться. Вспомни, пожалуйста: был ли хоть один случай, чтобы я поднял тревогу без повода?

– Не было, – сказала она, – ОК, Джеффри, я прокачу Миранду в клинику и гляну, что там получится на энцефалографе. Помоги связать ей лапы….

…Через пару минут, Хеланика уехала, увозя подозрительно-нервную овцекрольчиху в коляске своего мотороллера. А Галлвейт собрался было почитать «Australian Financial Review», но его отвлекла небольшая компания знакомых филиппинцев, появившаяся с противоположной стороны ограды ранчо.

– Мистер Джеффри! Доброе утро!

– Доброе утро, леди и джентльмены. Что-нибудь случилось?

– Да, да, мистер Джеффри. Очень нужна твоя помощь!

– Минутку. Я предлагаю вам сначала объяснить: что именно случилось?

– Суд запретил Рождество, вот что! Мистер Джеффри, это же неправильно!

– Не надо нервничать, – сказал бывший советник МИД Австралии, – скажите, какой суд установил этот запрет, и в какой форме?

– Локальный суд Восточного берега Косраэ, вот какой! А в формах мы не понимаем, и просим помощи, мистер Джеффри. Ты католик, и мы католики, надо держаться вместе!

– Ладно, я сейчас предупрежу Чхве Чо-Унга, переоденусь и выйду, – сказал Галлвейт.

…

Это же время. Верфь Саммерс. Ангар технического контроля готовых изделий.

Если смотреть с высоты птичьего полета на восточный берег Косраэ у лагуны Лелу, то никакая верфь не наблюдалась. Вот, корейская ферма – другое дело. Среди природного ландшафта видны аккуратные поля, поднимающиеся ступеньками от берега. По полям медленно движутся агротехнические комбайны. На берегу лагуны – группа 4-этажных кубических домов, и мини-порт. Рядом в лагуне – огромное бурое пятно, огороженное плавучими трубами. Это планктонная ферма (плафер), главный источник комбикорма, топливного спирта и еще множества всякой всячины. Южнее корейской фермы можно угадать, где тут ферма неохиппи. Она выглядит, как природный ландшафт, но другой, преобразованный мягким экологическим дизайном. К фермам примыкает поселок, его разнообразные домики разбросаны по берегу и по зеленым склонам, и связаны нитями грунтовых дорог с несколькими площадями, где еще осталась колониальная застройка. Вопрос: а где же верфь Саммерс? Не зная ответ заранее, ее вряд ли увидишь с воздуха, настолько продуманно она вписана в заброшенную северную часть старого поселка, у выезда на древнюю дамбу, ведущую на восток к мелким островкам барьера лагуны.

Сейчас около этой дамбы (как могло показаться, опять же, с высоты птичьего полета) проходило небольшое авиа-шоу. Однотипные легкомоторные винтокрылые машины взлетали с воды, выполняли несколько фигур базового пилотажа, и возвращались на исходную точку. Ничего особенного, странно только, что это монотонное движение по замкнутым коротким маршрутам, привлекает каких-то зрителей. Скучно же…

Чтобы понять смысл происходящего, надо было заранее знать, что машины, которые участвуют в «авиа-шоу», незаметно меняются. С верфи подвозятся все новые и новые образцы, а после полета одни (выполнившие полет без проблем) грузятся на (якобы) траулеры-катамараны, другие (в чем-то проблемные) возвращаются на верфь. Там, в ангаре-куполе (похожем на титанический шатер, и замаскированном сеткой расцветки «джунгли»), расположилась комиссия в составе экс-консула Улата Вука Махно, штаб-капитана Джона Корвина Саммерса и магистра физики Кео-Ми – локальной судьи по рейтингу Восточного берега. Два персонажа были креолами примерно 35 лет, а третья – полинезийкой примерно 30 лет. «Проблемные» винтокрылые машины исследовались на полуавтоматическом стенде, и вырисовывался вывод, который был озвучен Корвином:

– Короче так, коллеги: даже легкую боевую технику нельзя собирать в такой спешке.

– …Тем более, – добавила Кео-Ми, – если сегодня ночью будет боевой вылет.

– А по-моему, – возразил Махно, – мы идем правильным путем. Да, с учетом разумной придирчивости команды Корвина, треть машин условно-отбракована. Но, две трети не вызывают нареканий. Это девяносто единиц. А нам достаточно даже семидесяти.

– Ни хрена себе! – возмутился Корвин, – Это как в Японии в 1944 году. Давайте строить самолеты через жопу, лишь бы быстро. Построили 50 тысяч самолетов, из них 30 тысяч взлетели, а остальные только до свалки на буксире доехали, там и остались.

– Что ты завелся, а? – спросил экс-консул.

– Просто обидно, – пояснил штаб-капитан, – столько работы киту под хвост.

– Корвин, у тебя некорректная аналогия, – заметила Кео-Ми, – прикинь: если бы Япония выиграла войну, то эти 20 тысяч бракованных самолетов были бы потом переделаны до нормальной летной кондиции. Мы выиграем войну, и ты с командой без спешки потом приведешь в порядок три десятка нестроевых виропланов. Еще скажи, что я неправа.

– Не скажу. Ты судья, поэтому…

– Вот, ты хитрый какой! – воскликнула она, хотела что-то добавить, но в это момент ее коммуникатор прочирикал: «любимая хозяйка, тебе SMS по судебной теме».

Кео-Ми взмахнула ладонью в жесте со смыслом «извините, я отвлекусь», и пробежала глазами короткий текст на экране.

– Блин! Опять про это долбанное католическое Рождество!

– Опять филиппинский викарий? – спросил Махно.

– Нет, – судья-магистр махнула рукой, – теперь этот австралийский умник с каторги. Я обалдеваю! Будто нам тут делать нечего, кроме как спорить про их Рождество.

– А в чем проблема-то? – полюбопытствовал Корвин.

– Никаких проблем. Я запретила им устраивать эту херню в общественных местах. Ну, реально: им сдали в аренду один конфискованный храм, в хорошем состоянии, и даже разрешили там строить эту монструозную многоствольную дудку.

– Орган, – уточнил Махно.

– Сама знаю, – буркнула она, – короче: у них есть храм, и пусть там собираются, но не устраивают уличную пропаганду неоколониалистской идеологии.

– Подожди, Кео-Ми, при чем тут пропаганда… – начал Корвин.

– При том! – перебила судья, – Ты директиву судьи Малколма от 17 сентября знаешь?

Штаб-капитан и руководитель «Summers Warf» утвердительно кивнул.

– Знаю. Даже наизусть помню. «На территории и в акватории Меганезии запрещается распространение и демонстрация политических и религиозных убеждений, требующих ограничить свободу жителей сверх ограничений, записанных в Великой Хартии или следующих из нее».

– Тогда, что ты спрашиваешь, если знаешь?

– Я потому спрашиваю, что Рождество, это не пропаганда, а просто фестиваль.

– Ага, как же! – огрызнулась она, – Вот увидишь: если я разрешу фестиваль, то вслед за фонариками и елкой появится викарий и начнет рассказывать про своего евро-бога. И придется расстрелять его на хер. Что, хороший получится праздник?

– Подожди, Кео-Ми, если так, то просто запрети ему проповедовать, а фонарики, елка, подарки пусть будут. Ну, реально, что в этом плохого-то?

– Корвин, прикинь: чтобы сформулировать корректный запрет, мне надо все бросить, и заниматься этой херней. Фонарики, елка и подарки у нас с 22 декабря до 17 февраля, от языческого Солнцеворота до китайского Праздника фонариков. Что мешает католикам праздновать по-человечески, вместе со всеми, без выпячивания своей религии?

– Минутку, Кео-Ми, – вмешался Махно, – по-твоему, запрещать сверх Хартии, это как?

– Да, это криво, – сказала она, – но это лучше, чем устроить репрессии под Новый год.

– Лучше, – ответил экс-консул, – делать по Хартии и по-человечески. Смотри: у каждой религии есть свой новогодний праздник. Не просто в каком-то интервале, а свой.

Судья-магистр глубоко вдохнула и громко выдохнула.

– Ладно, Махно. Я хотела по-человечески, но придется по-свински. По 40-му артикулу Великой Хартии, локальный судья может назначить компетентного арбитра…

– …Ты на меня так не смотри, у меня вечером боевой вылет, – перебил он, – эскадрон «Фарабундо» стартует с Западного берега в 19:30, ты же знаешь.

– А мне вообще в 18:15 вылетать, – добавил Корвин.

– Ага! – она потерла руки, – Как дошло до конкретики, так у всех тоже дела. E-oe?

– …Но, – продолжил Корвин, – я могу предложить кандидатуру арбитра.

– Ну, валяй, предлагай.

– Вот, я предлагаю арбитра: профессор Найджел Эйк, канадец, гость моего fare.

– Хэх… – задумчиво произнесла судья, – …Профессор Эйк, основатель религии твоих компаньонок – кйоккенмоддингеров, я правильно поняла?

– Ну, по ходу, Найджел считает себя не основателем, а только исследователем.

– Ну, – в тон ему заметила она, – по ходу, три твои компаньонки считают иначе.

– У каждого свое мнение, – ответил штаб-капитан, – так или иначе, это, на мой взгляд, адекватная кандидатура арбитра

Махно посмотрел на боевого товарища с некоторым удивлением.

– Слушай, Корвин, ясно, что проф Найджел, это умнейший дядька, но он же ненавидит христианство, он при мне говорил, что библия для человечества хуже чумы.

– Да, он так говорил, и тем не менее, лично я доверяю его объективности.

– Короче, – резюмировала Кео-Ми, – если проф Найджел Эйк согласен, то я назначаю его арбитром по выяснению допустимых рамок католического Рождества. Теперь перекур 10 минут. Корвин, за это время объясни профу, что к чему. А я попрошу Пак Ганг, судью по жребию, чтобы она участвовала в арбитраже, как полагается по Хартии. И продолжим по графику. У нас, типа, война, это в данный момент важнее, чем фонарики и елочки.

…

Небольшой отель «Nautilus Inn» с пляжем и с симпатичным рестораном у открытого бассейна до января этого года принадлежал компании «Tropicana Travel», Гонолулу, а после взятия Микронезии под контроль Народным флотом был поделен на паи между фондом развития Гавайики, локальным комиссариатом, и трудовым коллективом. Этот коллектив, весь состоящий из гастарбайтеров – филиппинцев остался без изменений. А ресторанчик получил имя: паб «Наутилус», и стал обычным местом деловых встреч на восточном берегу. Исходя из этого нового обычая, профессор Найджел Эйк предложил викарию Седоро Маркато, каторжнику Джеффри Галлвейту, и судье по жребию Пак Ганг собраться в этом пабе для обсуждения «рождественской проблемы»…

…Профессор Эйк был в молодости учеником Корлисса Ламонта, основателя школы натуралистического гуманизма, а перешагнув 70-летний рубеж, стал основателем новой ветви этой философско-этической школы. Внешне он напоминал толстенького гнома из любительского спектакля по Толкиену, только одет был по-современному, без затей в джинсовые шорты и лимонную футболку с эмблемой университета Конкордия.

Викарий Седоро Маркато не отличался от обычного преуспевающего провинциального филиппинца средних лет, и носил несколько старомодные брюки и белую рубашку.

Бывший сотрудник австралийского МИД Джеффри Галлвейт выглядел элегантно, как аристократ викторианской эпохи на пленере (даром, что одет был, как фермер).

Судья Пак Ганг, этническая кореянка с острова Чеджу, загорелая, плотно сложенная и круглолицая, с простой открытой улыбкой и будто, смеющимися янтарными глазами, выделялась из этой компании юным возрастом: чуть более 20 лет, а ее одежда состояла только из свободной куртки от тонкого кимоно, обернутой шнуром – поясом.

Найджел Эйк незаметно наблюдал за молодой судьей с предельным интересом: сейчас разворачивался социальный эксперимент, будто нарочно поставленный судьбой, чтобы подтвердить или опровергнуть «Четыре этических постулатов Ламонта»…

– Ну… – произнесла Пак Ганг, – …Викарий Седоро. У вас протест, так?

– Да, судья. Но, смысл протеста лучше изложит мистер Галлвейт.

– ОК, тогда давайте послушаем мистера Галлвейта.

– Судья! – начал бывший советник МИД Австралии, – Запретить добрый и политически нейтральный праздник, это, все-таки, ошибка. В мире Рождество празднуют не только христиане, но и приверженцы многих других религий, и многие нерелигиозные люди.

– Празднуйте дома или в своем храме, – лаконично ответила судья.

– Но, судья, Хэллоуин, например, праздновался вечером 31 октября на улице.

– Не Хэллоуин, а Самайн, – поправила она, – и разницу уже дважды объясняли викарию: сначала – судья по рейтингу Рэми Грэппи из Западного авиагородка, а потом – судья по рейтингу Кео-Ми с нашего берега. Хэллоуин – христианский, а Самайн – языческий.

– Простите, судья, но разве быть христианами запрещено Хартией?

– Не запрещено, мистер Галлвейт.

– Тогда, скажите судья: почему такая дискриминация, причем не только взрослых, но и детей? Вы ведь мать, я знаю, у вас двухгодовалая дочка, она любит праздники. И дети христиан тоже любят праздники. За что вы их наказываете?

– Это уже вопрос к арбитру, – спокойно сказала Пак Ганг, и повернулась к профессору Найджелу Эйку.

Он медленно кивнул и произнес:

– Сейчас я объясню некоторые вещи, но придется начать с истории. Вы разрешаете?

– Да, проф Найджел. Объясняйте, как сочтете нужным.

– Так вот, судья. Все началось в середине XIX века, когда на архипелаги Океании было привезено христианство. Факты таковы, что оно насаждалось силой и обманом. Нет ни одного островка, где жители приняли христианство по своей воле. И далее, на каждом островке миссионеры уничтожали природную религию жителей, вместе с фольклором, мифологией, и естественными бытовыми обычаями, сформированными за много веков хозяйствования в здешних условиях. Мореходное ремесло было развито так, что сейчас создатели яхт заимствуют схемы проа древних туземцев. Но туземцы Косраэ и других ключевых островов, утратили умения предков, включая умение прокормить себя. Они, разложенные христианством, доживали, питаясь привозными «бомж – пакетами», и со смирением принимали болезни, возникающие от такой диеты. Теперь они исчезли.

– Простите, профессор, – возразил Джеффри Галлвейт, – но вы преувеличиваете. Я вижу туземцев каждый день. Их немного, но это вполне здоровые молодые люди.

Найджел Эйк грустно улыбнулся и покачал головой.

– Эти ребята нездешние, они переселились сюда с тех дальних юго-западных атоллов, которые, из-за дисперсности и отдаленности от крупных островов, избежали шоковой христианизации. Вы так к месту сказали об этих туземцах. Они – контрольная группа, показывающая, что в отсутствии христианства не было деградации. Все очень просто.

– Профессор! – вмешался викарий, – Вы сейчас обвиняете христианство во всех грехах колониализма, от которого пострадали и мы, филиппинцы. Это несправедливо!

– Смотря, что называть христианством, – сказал канадский профессор, – вот вы, мистер Седоро, что называете христианством?

– Католическое христианство, – сказал викарий, – есть вера, в основе которой жизнь и учение Иисуса Христа – Мессии, Сына Божьего и Спасителя человечества.

– Спасителя, спасающего кого и от чего? – задал следующий вопрос профессор Эйк.

– Спасающего людей от греха и его последствий: смерти и ада, – пояснил викарий.

– Вот, мистер Седоро, мы добрались до греха, последствия которого – смерть. Так?

– Да, мистер Эйк, мы, католики, в это верим.

– Замечательно! А теперь, конкретизируйте, пожалуйста: что является грехом?

Викарий явно смутился, и неосознанно сжал ладони в молитвенном жесте.

– Мы, католики, понимаем грех духовно. А среди действий в материальном мире мы считаем грехом лишь то, что осуждается общим гражданским законом.

– Неужели? – канадский профессор удивленно поднял брови, – Разве ваша церковь не считает грехами колдовство, и внебрачный секс? Что если мы откроем катехизис?

– Это сложный вопрос, – тихо сказал викарий, – и церковь проявляет тут гибкость.

– Неужели? – снова спросил Эйк, не скрывая сарказма.

– Простите, – встрял Джеффри Галлвейт, – но мне кажется, что придавать религиозным предписаниям буквальный смысл, это не совсем правильный метод.

– Вы перешли к мусульманским уловкам, мистер дипломат? – еще более саркастически поинтересовался Найджел Эйк.

– Мы говорим о католицизме, – напомнил бывший советник австралийского МИД.

Канадский профессор понимающе кивнул.

– Да, спасибо, что напомнили. Но уловка мусульманская. Однажды на круглом столе, в телестудии Торонто я указал, что в мечетях проповедуют терроризм. Некий мулла мне ответил, что призывы к джихаду нельзя понимать буквально, что имеется в виду лишь борьба с грехом в духовном мире, и что термин «шахид» не имеет отношения к «поясу шахида» – взрывному устройству для террористов-самоубийц. Но, есть древняя мудрая пословица: если животное выглядит, как собака, и лает, как собака, то это – собака. Мы рассуждаем здесь о каких-то теологических абстракциях, а все библейские идеологии – иудаистская, христианская, исламская – просты и конкретны: подчиняйся распорядку, установленному церковью, убивай грешников, грабь неверных, отдавай долю церкви. Откройте «Библию» или «Коран», там все это написано, с примерами применения.

– О! Совершенно справедливо, профессор Эйк! С примерами применения! – и Джеффри Галлвейт повернулся к Пак Ганг, – Судья, вы не напомните мне гимн Меганезии?

– «Let my people go», – ответила она.

Галлвейт встал и церемонно поклонился.

– Большое спасибо, судья. Разумеется: «Let my people go»! Последняя песня молодой и прекрасной королевы Лаонируа, которую западня пресса объявила самозванкой, но мы считаем ее последней из прямых потомков Мауна-Оро, великого короля канаков, того, который объединил Гавайику в античную эпоху, когда в Европе шла Троянская война.

– Мы считаем? – переспросил Найджел Эйк.

– Да, профессор, представьте, я тоже считаю ее настоящей королевой, потому что она совершила королевский поступок. В октябре прошлого года, в Лантоне на Тинтунге, королева Лаонируа вышла на площадь с этой песней – призывом к свободе для своего народа: «Let my people go»! Минутой позже, выстрел британского карателя прервал ее жизнь, но это стало последней каплей, и на следующий день Алюминиевая революция разгромила колониалистов на Тинтунге, а через пару дней – на всем Архипелаге Кука.

Сделав короткую паузу, бывший советник МИД Австралии извлек из кармана листок золотой фольги: весовой эквивалент 20 фунтов алюминия, и поднял листок так, чтобы солнечные лучи походили через отпечатанное изображение в центре листка. На месте печати фольга была совсем тонкой, и свет проходил насквозь, как через изумрудный светофильтр (таково свойство пленок из чистого золота).

– …Профессор Эйк, вы очень верно отметили, что в библии все написано с примерами применения. Слова: «Let my people go» на золотом листке под изображением королевы Лаонируа, это из библейской книги Исход, глава 7: «The Lord spoke unto Moses, go unto Pharaoh, and say unto him, thus saith the Lord, Let my people go». На основе этих слов из библии в США в XIX веке построен негритянский спиричуэл, ставший теперь гимном Меганезии. Как сообщает эта глава, народ Израиля был в рабстве у фараона, и Господь приказал Моисею идти к фараону с требованием: «отпусти народ мой».

– Зачем этот экскурс в историю? – поинтересовался канадский профессор, – Да, многие тексты стихов и песен написаны на библейские сюжеты, ну и что?

– Но, – заметил Галлвейт, – вы уже не столь категоричны в утверждении об абсолютной вредоносности библейских сюжетов, не так ли, профессор?

– Я не говорил об их абсолютной вредоносности. Хорошие стихи можно создать, даже базируясь на сюжетах из мемуаров Джека Потрошителя. Вопрос только в том, каковы стремления автора и усредненные стремления общества, в которое включен автор.

Галлвейт развел руки в стороны.

– Мы добрались до волшебного ключика. Стремления общества. Каковы они, таковы и результаты воздействия любой книги, любой религии, и любого праздника. И теперь я повторю вопрос, с которого был начат разговор. Леди судья, дети христиан тоже любят праздники. За что вы их наказываете?

– Не торопитесь, – спокойно ответила Пак Ганг, – я сделаю выводы, только когда арбитр выскажет свое предложение.

– Судья, – произнес Найджел Эйк, – мне кажется, надо пригласить к разговору вот этого джентльмена. Ему явно есть, что сказать.

Упомянутый джентльмен, крупный плотно сложенный, полчаса, как устроился на краю бассейна с бутылкой портера. Это был характерный хиппи лет примерно 40, с бородой в форме лопаты и шевелюрой с вплетенной цепочкой блестящего бисера, стильно одетый в серую тунику первобытного фасона.

– Это хорошая мысль, – сказала судья, и помахала ладошкой, – Геллер! Алло! Ты же не откажешься составить нам компанию, правда?

– Не откажусь, если меня пригласят, – прогудел хиппи.

– Я тебя приглашаю, – пояснила Пак Ганг.

– Ну, если у тебя найдется еще портер, то я с удовольствием, – сказал он, и потряс свою бутылку, демонстрируя, что там осталась, разве что, пара капель.

– Aita pe-a, – подтвердила она, снова помахала ладошкой уже в другом направлении, и крикнула, – Диосо! Пожалуйста! Притащи бутылку портера!

Молодой парень, официант филиппинец кивнул, изобразил взмах руками, поясняя, что бутылка портера появится со скоростью летящей птицы, и пошел к бару.

…

Геллер, как и полагается настоящему германскому хиппи (точнее неохиппи) для начала отметил свое появление за столом несколькими нетактичными высказываниями:

– Что, твое преосвященство? – обратился он к филиппинскому викарию, – Для здешних реалий маловато будет риторики с Манильской кафедры теологии? Пришлось звать на помощь магистра международного права с овцекроликовой фермы, точно?

– Ну тебя совсем, – буркнул Седоро Маркато.

– У меня встречный вопрос, инженер Геллер, – сказал Джеффри Галлвейт, – тебе еще не надоело маскировать свой интеллект артистически-недостоверными манерами пьяного ландскнехта из второсортного псевдоисторического кино?

– Так ты и в кинокритике разбираешься? – съязвил Геллер, – Ну прямо многостаночник, stahanovets, как говорили в Восточном блоке эпохи Первой Холодной войны!

– А ты стал историком-лингвистом? – ядовито осведомился бывший дипломат.

– Хэй мужчины! – прервала их судья, постучав чайной ложкой по чашке, – мы тут, типа, собрались по делу, а не для балагана, если вы поняли, о чем я.

– Да, мэм, – ответил Галлвейт, и поднял руки в знак того, что прекратил пикировку.

– Твой портер, – сказал подошедший официант, и поставил перед Геллером бутылку.

– Mauru-roa, дружище Диосо, ты стремителен, как brandersnatch.

– Как что?

– Не «что», а «кто». Хищник такой, из «Охоты на Снарка» Льюиса Кэрролла.

– Ух, Геллер, где ты только откапываешь всех этих монстров, – пробурчал официант и удалился в задумчивости, то ли это был комплимент, то ли грубоватая шутка.

Судья Пак Ганг снова постучала чайной ложкой по чашке.

– Геллер, ты, конечно, все слышал оттуда, где пил первую бутылку. E-oe?

– E-o, – сказал неохиппи, – и знаешь, что я думаю?

– Пока не знаю. Скажи.

– Я думаю, Ганг, что тут сказана умная вещь: каковы стремления общества, таково и воздействие слов, символов, и образов. Но откуда берутся стремления общества? Они сложены из стремлений людей, а стремления людей не растут на пальмах как кокосы. Видишь: у канадского философа загорелись глаза. Он-то знает ответ.

– Я не знаю точного ответа, – возразил Найджел Эйк, – и, вряд ли кто-нибудь знает. Но, психологи обычно говорят, что основа стремления человека закладывается в детстве, примерно до возраста 7 лет. Дальше, до возраста 15 лет, эти стремления формируются. Следующий этап уже может длиться полжизни, но, как правило, стремления остаются неизменными, и лишь уточняются по мере накопления опыта.

– Проф Найджел, – негромко произнесла Пак Ганг, – не потому ли мистер Галлвейт так настойчиво говорил о празднике католического Рождества для детей?

Найджел Эйк неопределенно пожал плечами.

– Может быть.

– Может быть, – эхом отозвалась судья, и повернулась к австралийцу, – чья была идея напирать на праздник для детей, мистер Галлвейт?

– Судья, это был один из аргументов в пользу позиции, которую я отстаиваю.

– Мистер Галлвейт, я повторяю вопрос: чья это была идея?

– Простите, судья, но у меня есть принципы…

– Ну, и оставайтесь со своими принципами, мне уже все ясно! – резко оборвала она, и повернулась к викарию, – это была ваша идея, да?

– Это идея Христа, – возразил Седаро, – в Евангелиях об этом сказано: «пустите детей приходить ко Мне, и не препятствуйте им, ибо таких, как они, есть Царствие Божье».

– В Евангелиях сказано, – произнесла она, и повернулась к Эйку, – арбитр! Сейчас мне необходим ваш совет. Давайте отойдем в сторону на несколько минут.

Канадец кивнул, и они вдвоем пошли к пляжу, к полосе, где волны с тихим шуршанием накатывались на белый с коричневым оттенком тонкий песок.

– Вот вопрос, – тихо сказала судья, – как выполнить Хартию, но не испортить праздник?

– Пак Ганг, – так же тихо ответил Эйк, – правильно ли я понимаю, что ситуация с детьми подозрительна и, возможно, нарушает Хартию?

– Правильно, – подтвердила она, – в католицизме есть догмат о грехе, запрет многого, не запрещенного Хартией. Значит, по директиве судьи Малколма, пропаганда католицизма должна пресекаться ВМГС. Но, есть католические священники, которые, как выразился викарий Седоро, «проявляют гибкость» и, как бы, не нарушают. Только вот дети…

– Я понимаю, – откликнулся канадский профессор, – дети дошкольного возраста могут воспринять любую проповедь или буквально, или как сказку. Но рассуждения о грехе не выглядят, как сказка, значит, воспринимаются только буквально. И выходит…

– …Да, – молодая кореянка кивнула, – это самое и выходит, сен профессор.

– В таком случае, – сказал он, – я вижу только один путь решения этой проблемы.

– Pyeondobangbeob, – задумчиво отозвалась она.

– Что? – переспросил Найджел Эйк.

– Это по-корейски, сен профессор. Один путь – уже что-то. Расскажите мне.

…

Через несколько минут судья и профессор вернулись за стол, и судья, очень тщательно подбирая слова, обратилась к викарию.

– Седоро, вы говорили, что католики понимают грех духовно, а среди простых действий считают грехом только то, что запрещено законом страны пребывания. Это так?

– Да, в общих чертах, это так, хотя это сложный теологический вопрос.

– Мне не понять сложный теологический вопрос, – сказала она, – и вашим прихожанам, видимо, не понять сложный теологический вопрос, но вы как-то объясняете им. E-oe?

– Да, я объясняю прихожанам упрощенно. Это допускается принципами церкви.

– Вы объясняете им в общих чертах, как я цитировала в начале? – уточнила Пак Ганг.

– Можно сказать, что так, – слегка уклончиво ответил викарий, подозревая, что все эти уточняющие вопросы задаются не спроста.

– Очень хорошо! – заключила судья, – А вы готовы повторить это на проповеди перед прихожанами на католическом рождественском фестивале, который будет разрешен?

– Что – это?

– Ваши слова, Седоро, о том, как католики должны понимать грех.

– Послушайте, – тут викарий развел руками, – я привык сам составлять свои проповеди.

– Нам вы говорите одно, а прихожанам другое? – спокойно спросила кореянка.

– Нет, судья, но форма изложения для прихожан и для внешних несколько отличается.

– Хорошо, Седоро. Пусть форма отличается. Но, две мысли должны прозвучать ясно и однозначно, без уверток… – кореянка подняла правую руку, сжатую в кулак, и резким движением выпрямила указательный палец, – …Первая мысль: избегание греха это не запрет что-то делать в простом материальном мире. Это что-то духовное, и к простой повседневной жизни отношения не имеет.

Кореянка сделала паузу, и щелчком выпрямила средний палец, так что получился жест «Victory!», после чего договорила:

– И вторая мысль. Этический долг католика в материальных делах соблюдать Великую Хартию Меганезии. Соблюдать без всяких оговорок и исключений. Это понятно?

– Этический долг? – изумленно переспросил викарий.

– Да, – судья кивнула, – этический долг, а не подчинение вооруженной власти foa. Долг совести, кажется, так говорят у христиан.

– Но, – осторожно возразил он, – совесть человека – это его внутреннее дело, разве нет?

– Слушайте меня, викарий! – холодно проговорила Пак Ганг, и ее круглое милое лицо с немного прищуренными, будто смеющимися янтарными глазами, вдруг застыло, став похожим на бронзовую маску некого жуткого ацтекского божества, – Слушайте очень внимательно! Я родилась на острове Чеджу, что у южных берегов Кореи, и запомнила рассказы прабабушки о том, что было, когда ваши единоверцы-католики набрали силу в Сеуле. Прабабушка тогда была школьницей, и время «уничтожения коммунистической заразы» в 1950-м погибли ее родители, и был сожжен ее поселок. Она и еще несколько детей почти год пряталась в старом сарае, и видели, как солдаты по приказу офицеров-католиков, убивают людей выстрелами в затылок, сбрасывают в ров и закапывают. Так погибла каждая седьмая семья на Чеджу, и сгорело две трети деревень. А когда я была маленькой, католик-президент запретил праздник Лотосовых Фонариков. Когда детей лишают праздника, это очень грустно. И вот что: когда прабабушка была молодой, на острове Чеджу было 15 тысяч хенйо. Теперь – ни одной. Вижу: вы не знаете, что такое «хенйо». Это женщина моря, ныряльщица за моллюсками. Не профессия, не бизнес, не религия, а нечто большее, появившееся на Чеджу раньше, чем началась история. Наше ремесло – это наша жизнь, и мы язычницы по факту своего образа жизни. Мне повезло: я вовремя поняла, что надо уезжать. Не получится у меня жизнь на родине. Вы, служитель католического бога, понимаете, что я сейчас чувствую, и чего желаю?

Викарий вздохнул и снова сложил ладони в молитвенном жесте.

– Судья, поверьте, мне жаль, что все это произошло, но разве вам станет легче, если вы отомстите совсем другим, невиновным людям только потому, что они тоже католики?