Текст книги "Дети ясной ночи (СИ)"
Автор книги: Tesiya
сообщить о нарушении
Текущая страница: 47 (всего у книги 50 страниц)
Канда сильнее сжал ножку стула, отмечая блестящий за пазухой в самодельном крепеже нож. Он должен был использовать эффект неожиданность, ведь этот тип не ожидает нападения, так?
– И вас даже успел посчитать Старший. – Сказочник не счёл его достаточной угрозой или достаточно интересным изменением в обстановке, но и не кинулся на него. Развернулся и пошёл вдаль коридора с палатами. – Я мог бы даже показать тебе твой номер, но немного тороплюсь, к тому же Старший мало что значит против малыша-ловкача. А ты вернулся из-под его опеки так скоро…
Тяжёлый вздох,совпавший со звуком разрывающейся плоти и хрустящих костей, перекрыл для Юу всю реальность. Он просто вложил все силы, что могли существовать в его теле, и ударил. В спину. Под лопатку. Туда, где у людей могло быть сердце, на мгновение поверив, что строение может быть схожим.
– Думаю, наш буйный нуждается в отдыхе!
Сказочник даже не пошатнулся. Даже не накренился в сторону. Только вздохнул во время удара, шокированный, быть может, а затем резко дёрнул дверь палаты на себя и толкнул Юу внутрь.
Канда, такого не ожидая, успел лишь выставить руки вперёд, чтобы удачно приземлиться, как его запястье дёрнули, ударяя об пол. Дверца за спиной захлопнулась, впившийся в запястье живой ремень потянул Канду к металлической, покрытой шипами кровати, и к нему присоединились ещё несколько верёвок, кожаных ремней, тканевых повязок.
Ткань затрещала под его напором, а вот с тянущимися, крепкими ремнями так просто совладать было нельзя. Хорошо хоть не цепи – промелькнула мысль, когда его рывком чуть не насадили на ряд огромных металлических жал, украшающих агрессивно блестящий бок кровати.
– Ты! – отталкиваясь ногой от края кровати и пытаясь подтянуться к дверям, выдохнул Юу, чувствуя, как один из ремней, сдирая кожу, впивается под рёбра железной бляхой, – Я убью тебя,ублюдок!
– Ой, боюсь, боюсь! – расхохотался Сказочник, притопнув тяжёлым ботинком, каких в клинике больным уж точно не отыскать. Его лицо оставалось закутанным в грязную наволочку, но Юу почти видел безумный-безумный оскал существа. Оскал, что мог бы соперничать с улыбками Чеширского Кота, пожалуй. По уровню безумия так уж точно.
Или это всё лишь в его воображении?
Так кто же здесь безумец?
– Ты решил, что скромный любитель рассказать сказки на ночь может быть виновен во всём, что происходило здесь? – голос Сказочника стал удивительно сладким, почти женским. И добрым. И невинным. Таким неподходящим ему голосом, что Юу зарычал от ярости. Этого ублюдка следовало назвать актёром, такой талант пропадает за чтением сказок! – Во всех этих кошмарах? Я всего лишь рассказываю сказки, разве тебе не помогла моя сказка, Канда Юу?
– Твои сказки и есть этот кошмар!
Когда этот тип успел услышать его имя? – промелькнуло в голове лишь на миг.
– А разве бывают иные сказки? Я всего лишь люблю их, коллекционирую, делюсь! Что в этом такого, что ты так зол? Ты хоть сам сумел определить причину своей злости? Своей ярости? Своего желания свалить вину на меня, того, кто помог вам однажды.
– Ты помог нам лишь от того, что мы заплатили. – Надрывно выдавил Канда, впиваясь ногтями в мокрые волокна и медленно продвигаясь к свободе. Если бы ещё здесь не было этой двери! Если бы ещё Сказочник был уязвим! – И ты не просто любитель сказок, ты чёртов маньяк, отрезавший людям руки и пальцы, чёрт возьми!
– Да. В моей биографии было что-то об этом. Ты читал мою биографию? Кто-то написал мою биографию? – С каждым новым вопросом Сказочник звучал всё более и более удивлённым.
– А попав сюда, – не обращая внимания на этот бред, продолжал Юу, – начал пудрить мозги Алме в больнице!
– Ох? Да? И это повлекло за собой что-то неприятное, да? Какая досада. – Сказочник склонился совсем близко к двери палаты, но Юу не смог найти силы на ещё один рывок. Да и не достал бы он. А если бы достал, то что бы сделал? Он проткнул этого парня, а тому хоть бы хны! Это что, компьютерный монстр, которого надо бить лишь в одно уязвимое место?
– Это от тебя он узнал ту сказку про истину! Из-за тебя он запер себя здесь!
– Он запер себя. Но виноват я? Твоя логика достойна отдельной большой истории.
– Ты знал, – только и выдохнул Канда с горечью. – Ты знал, что из этого выйдет! Ты не просто так рассказал ему это.
Сказочник замер и кивнул. Канде казалось, что ему не нужно подтверждение, он уже всё знает. Что эти слова для него ничего значить не будут. Но догадываться – это одно. Совсем другое – увидеть подтверждение. Но сейчас подтверждение не только усилило его уверенность, но и породило сомнения. А что если этот ублюдок шутит так?
Это Сказочник, Канда не представлял, как его читать. И что в нём может быть настоящего. Монстр даже отдалённо напоминал кого-то реального этой своей поверхностной лживостью и непредсказуемостью.
– Гораздо больше, чем ты думаешь, – на сей раз голос Сказочника стал пугающе глубоким и опасным. Так что Юу теперь уже захотелось отступить, поддаться прицепившимся к нему ремням, но он опасался, что, если поддастся, они ему в итоге совсем проходу не дадут. Нет, он должен был попытаться вырваться.
– Это действительно начал ты. – Ещё разок. Для очистки совести.
– Это начал кто-то, кого люди имеют обыкновение называть Богом, – нараспев протянул Сказочник. Его голос и впрямь будто был создан для рассказывания сказок, былин и легенд. Тягучий, таинственный, пробирающий до самого нутра. – Если, конечно, он один, и его сущность можно обозреть человеческим или околочеловеческим разумом, душой, чуйкой, да чем угодно. С него, как полагается, кем и чем бы он ни был, всё и начиналось, согласно одному из определений, тому, что привлекает меня больше всего. А я маленькая песчинка в этой огромной горе песка, рассказывающая другим песчинкам, значительным и не очень, безобидные сказки.
– Сказки, зациклившие этот мир на тебе, – крепление очередного ремня, опутывающего запястье, жалобно зазвенело, отлетев к железным ножкам кровати.
– Ну, может быть, – не мог не согласиться Сказочник, отступая.
Канда должен был убить это создание. И он ничерта не понимал в этой жизни, если это не будет гораздо сложнее, чем, к примеру, уничтожить всех пугающего Сторожа. В конце концов, серые кардиналы это не только мощь, это хитрость и полное подчинение всех, наделённых силой, выставленных на всеобщее обозрение силовиков. А здесь ещё и полное игнорирование причинённого ущерба.
– Я должен убить тебя.
Это было всё, что знал Канда. Кроме того, что у него очень мало времени и, что вероятно, это действительно нереально.
Сказочник, словно в ответ на его мысли и слова, раскинул руки, демонстрируя пронзённую насквозь железной ножкой грудь. Она торчала спереди, так же как торчала сзади, только здесь оказалась уже полностью алой. Сказочник шагнул ещё ближе, демонстрируя расплывающиеся на серых одеждах кровавые пятна, так похожие на настоящие, проводящие обманчивую связь с реальным человеком.
– И ты думаешь, что это так просто – убить того, кто всё это устроил? Убить меня? Вот так же, как ты попытался сделать это немногим ранее? Ты даже не знаешь, что я такое.
– Что ты…
– Ты даже не задаешь правильные вопросы. Как…
Стены, пол, потолок – всё здание вдруг завибрировало, и протяжный гул раздался сквозь него. Сказочник замер, оборачиваясь.
– Ах, я совсем забылся. А аппетит растёт….
И, не поворачиваясь, пошёл прочь, оставляю Юу в его палате. Тихие его шаги ещё некоторое время были слышны, затем открылась тяжёлая дверь. Громкий хлопок ознаменовал её закрытие и был поддержан разом лопнувшими ремнями, что больше не ограничивали Юу.
Но парень этого даже не заметил. Он рухнул на пол, напряжённое тело сводила судорога, и в голове отдавалось эхом лишь одно единственное чувство, пришедшее из глубины этой больницы, захватившее каждый миллиметр камня и разной степени разложения плоти.
Он чувствовал лишь…
Голод.
====== Глава 14. ======
Он лежал на полу, свернувшись калачиком, тяжело вдыхая через приоткрытые губы и чувствуя, как горят слезящиеся глаза. В стороне жалобно скреблись потерявшие добычу ремни.
Он понятия не имел, сколько прошло времени.
Он чувствовал лишь сводящий с ума голод. Он был голодом.
Он с трудом заставил себя разжать сомкнувшиеся на ладони зубы, пальцы онемели, боли больше не ощущалось. Он вообще ничего не чувствовал, кроме голода. А когда, наконец, стали возвращаться иные чувства, Канда услышал вой, стук, крики.
Он не был единственным, на кого так подействовала эта дрожь в стенах. Точно то же случилось и с другими пациентами. Или монстрами.
Он стал причислять себя к монстрам? Или к пациентам? Он не чувствовал чужой голод, он сам был голоден, но понятия не имел, как утолить его. Ощущение было, будто… будто он не жрал годы! Будто его организм вот-вот начнёт есть себя сам, если только он не… не что?
Он не знал. Канда с трудом поднимался на ноги, чувствуя, как сотрясается его тело и как кружится забитая туманом голова.
Во что он превращается? Он что, живой может вот так поддаться этому безумию? Нет, он не должен! Он сможет держать себя в руках.
Или кусать себя за руку. На ней остались следы от зубов, как оказалось, а в одном месте даже набухли капли крови. Удивительно, как он не откусил что-нибудь. Или это произошло, потому что голод требовал другого способа утоления?
Он, пошатываясь, поднялся, наваливаясь всем весом на решётку и вываливаясь в коридор. Прямо на пошатывающуюся медсестру, забулькавшую, схватившую его за плечо и намеренную убить, но…
Канда не испугался. Не было ни мгновения испуга, когда он понял, на что вывалился, и что именно находится так близко и так желанно. Он просто чувствовал это рядом. И оно двигалось. И это было всё, что Канде нужно было, чтобы слепо развернуться, врезаясь обкусанной рукой монстру в живот и разрывая дряхлую, висящую на гнилом теле кожу, выпуская наружу отвратительную жидкость, заменяющую кровь. Он невольно открыл рот, притягивая барахтающуюся жертву ближе, выдирая мягкие, податливые внутренности, потроша монстра так, словно он был мясником, а это – животным.
Он чувствовал… наслаждение? Нет, нечто лучшее, гораздо большее!
Он чувствовал насыщение. Его голод отступал.
Истерзанное тело рухнуло на пол. Канда не знал, когда он успел схватить валявшуюся здесь металлическую ножку стула, и начал дробить закутанное в тряпьё тело. Он не имел ни малейшего понятия. Просто в какой-то момент, тяжело дыша, увидел всё яснее, чем раньше, и… ужаснулся.
Он был в крови. Полностью в липкой крови, а на правой руке ещё и налипли склизкие ткани и мерзкие ошмётки чужих внутренностей. Словно дикое животное, он напал на этого монстра, словно сам стал монстром.
И он больше не был так голоден.
Голод действительно был жаждой убийства. Или вызывал её.
Его ноги дрожали не от слабости или холода, когда он снова выпрямлялся, но от чего-то куда более ужасного. От чувства, что он, кажется, теряет себя.
Он не смог остановить себя от убийства следующего монстра – пациента с как всегда завёрнутым лицом, который стоял в палате к нему спиной и не угрожал, по сути. Он не был так жесток, как прежде, но твёрдо сказал себе, что следующего пропустит мимо себя, чего бы ему это не стоило.
Следующей была медсестра, и он ударил её, выскальзывая в комнату отдыха и едва сдерживаясь от желания остановиться и добить. Топтать. Наблюдать.
Канда сказал себе несколько раз держать себя в руках ради возможности вернуться обратно. Домой. В нормальный мир.
Нормальный мир больше не казался таким уж привлекательным.
Пришлось напомнить себе о спасении Алмы. Это подействовало.
А уже затем Юу принялся обыскивать такую знакомую, но совсем не запомнившуюся больницу. И это было не очень просто, учитывая царящий вокруг хаос и внезапное появление огромного, болтливого монстра, которого остальные называли Старшим. И, судя по всему, этот Старший был абсолютно непробиваемым. Юу предпочитал от него прятаться, пока успешно справляясь с путешествием и во всю пользуясь комбинациями цифр из записной книжки, что подходили к кодовым замкам то в одном, то в другом месте.
И, возможно, вели к разным местам.
Палаты третьего этажа, где когда-то обнаружился Сказочник, теперь были заполнены новыми жильцами, а самого Сказочника не было. Его палата оказалась пуста и неприступна. Правда, под дверью он обнаружил грязный листок с очередной сказкой и даже прочёл его. Суть найденной сказки сводилась к следующему: «ты должен знать, что именно собираешься уничтожить». Слишком вовремя и прямо. Он должен был знать, кто такой Диккен?
Что за псих будет подсказывать, как себя убить?
Или именно этого он и хочет?
Или это не он?
Получалась полная чертовщина. Канде так не хватало кого-нибудь, кто бы пнул его от души, заставив соображать правильно!
Следующая долгая остановка пришлась на один из переживших пожар кабинетов. Половина его прогорела полностью, другая часть оказалась залитой водой, у стены валялся обугленный, дёргающийся труп. Знакомый труп, только на сей раз ставший мучающимся монстром. Юу даже не сразу признал кабинет, где нашёл его нормальное тело – так оно изменилось после небольшого пожара и последовавшего тушения.
Первое, что попалось Канде на глаза в этой версии кабинета, кроме дёргающегося тела, это расплывающаяся бумага:
«Диккен. Настоящее имя – неизвестно». – Значилось вверху листа. Далее шел приблизительный его возраст – двадцать–двадцать два года, что удивило Юу. Он почему-то при упоминании маньяка и всех его жертв представлял уже зрелого мужчину. А другие параметры оказались затёрты. Так же, как и фотография, и диагноз, и постановления, пришедшие из полиции.
И тогда он стал обыскивать большие стопки документов и многочисленные папки, удивляясь тому, что в этой версии кабинета их гораздо больше, но многие так же пришли в негодность. Из интересного он отыскал некий «журнал наблюдений 2», где медсёстры отписывались о своих больных, об их поведении и изменениях. Обидной оказалась датировка слишком ранними годами. Но спустя некоторое время, перерыв все полки, Канда отыскал кое-что ещё.
«Журнал наблюдений 5» – было написано на обложке довольно пухлой, исписанной книги. Если верить второму журналу, то тут были лишь короткие наблюдения медсестёр, в которых Юу явно понимал всё, что было написано и осталось ясным и чётким даже в местных условиях. Он понятия не имел, в каком именно году попал в клинику Диккенс, но первый журнал пестрил слишком ранними датами. В этом же с годами было получше, и отписывалось всего пять-шесть медсестёр в одно время, каждая о нескольких пациентах. Если честно, то уж кого, а медсестёр здесь не хватало. Работающие здесь же санитары свои мысли на бумагу не выкладывали. По крайней мере, не в этом журнале.
Канда быстро переворачивал страницы, отмечая года и даты. Вот, к примеру, к середине журнала пришло начало тысяча девятьсот девяносто девятого, и, смутно припоминая даты на газетных вырезках… Юу казалось, что это как раз был конец тысячелетия, и он не ошибся. Несколько страниц были повреждены, но затем имя Диккена всплыло в одном из сообщений медсестры по имени Аманда. «Диккен остаётся у нас на лечение. Диагностика завершена, суд постановил, и теперь он здесь. Под моим наблюдением. Одна из важных проблем этого парня – его прошлое. О том, что на самом деле представляет собой этот парень, его настоящее имя, мотивы, прошлое, – неизвестно. Он будто из воздуха возник в городе и стал убивать. Полагают, он приехал к нам специально. Где он находился между убийствами, чем занимался и с кем контактировал? Следствию неизвестно. Этот город не так уж велик, но они не смогли найти ни одного конца и утверждают, будто он чокнувшийся отшельник. Не похоже. Но это останется на совести его врача. Я буду также наблюдать за ним.»
А следующая запись была короткой: «Диккен не идёт на контакт.»
Подчерк Аманды был на редкость ясным и чистым, легко читаемым даже несмотря на отсыревшие страницы и слегка расплывающиеся чернила. К тому же теперь Юу мог высматривать лишь её записи, что, несомненно, радовало и сужало поиск. Было бы интересно найти записи ещё и об Алме где-нибудь здесь, но как? В этом журнале последние записи датировались две тысячи первым годом. А журнала с номером шесть или большим Юу здесь пока не видел. Так что собирался довольствоваться тем, что получил.
Может, оно и лучше – не знать, каково здесь было Алме. Он всё равно уже ничего не исправит. Он должен думать о будущем.
Он листал страницы, поражаясь тому, как отвратительно выглядят некоторые из них. Местами текст был совершенно не читаем. И никаких обнадёживающих записей о Диккене.
«Диккен груб. Ничего не ест. Истощён.»
«Диккен молчит почти всё время.»
«Диккен так же мало ест. Он как будто напуган.»
«Диккен. Первый контакт с другими пациентами прошёл тихо. Не реагирует на них никоим образом. Даже когда Тильда едва не повисла на его шее. Кое-кто из пациентов его опасается. Странно, разве мы не пресекли все слухи?»
«Диккен. После терапии явно раздражён. Потребовалось успокоительное. Отказался посещать комнату отдыха. Всё ещё молчит.»
«Диккен. Иногда мне кажется, что он разглядывает наши руки. Сегодня мне пожаловалась на это Мэри. Следила. Нет, чаще всего он разглядывает свои руки, а не чужие. Он мало интересуется своим окружением.»
«Диккен. Проспал полнедели. Даниэль же, да? Не вижу никаких сдвигов от терапии с ним. Кажется, с каждым новым днём его намерение молчать всю жизнь только крепнет.»
Юу понятия не имел, по каким принципам отписывались медсёстры. Каждые три дня? Но иногда чаще. Видно, у них была норма на неделе, но они могли писать и чаще, если видели что-то интересное. О некоторых пациентах слагали подробные отчёты с многочисленными привычками и, бывало даже, короткими выводами. Рядом с одним из таких он обнаружил грубую подпись: «Диагностика это не ваше дело, Элис! И прекращайте ставить свои маленькие эксперименты! В вашем личном деле отлично видно, насколько хорошо вы разбираетесь в психиатрии.»
После записи этой медсестры стали гораздо короче. Но записи Аманды о Диккене были весьма скупыми всегда. Возможно, она опасалась наблюдать за этим маньяком слишком долго и пристально. Хотя тот и вёл себя весьма примерно. Но с его послужным списком это было и не удивительно, что к нему относились с подозрением. Однако если просматривать записи сестёр, то клинику можно было назвать образцовой. Никаких упоминаний о жестокости и прочих бедах не наблюдалось, по крайней мере.
Упоминалось, что он плохо питается и заботится о своих травмах. Что за травмы – не писалось. У него сменился врач, об этом упомянули мельком, и, похоже, Аманда верила в нового врача куда больше. Изредка упоминались такие неприятные моменты, как применение успокоительного, лекарств и прочего. Быть может, потому что Диккен против них не возражал, однако: «Уже третий раз замечаю, что Диккен просыпается раньше, чем должно кончиться действие его лекарств. Иногда мне кажется, что они все на него вообще не влияют». Создавалось впечатление, что Аманда сама была смущена своими выводами, но замечания ей не сделали.
Несколько раз упоминалось о попытках расспросить о прошлом или коснуться его, но Диккен не раскрывал никаких аспектов того, чем он был до того, как появился на землях Тихого Холма и занялся своими убийствами.
Было записано, что с назначением нового врача Диккен стал куда больше внимания уделять окружающему миру. А потом вдруг:
«Диккен. Мы опять пытались выпустить его в общую комнату, он вёл себя куда оживленнее, чем раньше. Он подсел к Эрику Стиману и некоторое время расспрашивал его о простых вещах, вроде погоды, настроения, о том, что именно читает Эрик.»
Ещё несколько незначительных записей, упоминающих оживление пациента и порой выражающее беспокойство Аманды. Однако никаких плохих историй, с ним связанных, пока не было.
«Диккен. Становится всё общительнее. Однако он точно не любит имена. Он даже Боба сократил до Бо, а некоторым и вовсе даёт клички. И он настаивает, чтобы его называли Дик. Эта его привычка никого не раздражает. Общение с ним благоприятно влияет на других пациентов. Кажется, он эрудирован и обладает большим обаянием, что полностью противоречит версии о годах отшельничества. Меня беспокоит, что среди собеседников он предпочитает тех, кто моложе, подростков, к примеру. Однако никаких попыток причинить им вред не зафиксировано.»
Ещё записи. Диккен, похоже, чувствовал себя хорошо на терапии, не отказывался от лекарств, порой, однако, проявляя подозрительно ясное сознание, тогда, когда оно должно было быть в тумане. Он мог бы быть назван образцовым пациентом, идущим к выздоровлению, но никто так и не продвинулся в изучении мотивов его поступков и точного диагноза. Да, он был мирным, общительным и даже милым. Но всему этому нельзя было найти реального объяснения – читалось между строк записей Аманды, поскольку она не писала о терапиях и о том, что раскрывается во время них.
«Диккен. После вопиюще наглого поступка Бреда, что заявил посреди столовой о прошлом пациента, некоторое время вёл себя очень тихо… – и дальше слова зачёркнутые, но не слишком хорошо, чтобы нельзя было разглядеть: – Пугающе тихо. Ой…»
«Диккен. – значилось чуть ниже по новой и датировалось всё тем же днём марта. – Просил предоставить ему фотографию хоть одной из его жертв. Я передам его слова Гордону.»
«Диккен. Когда Гордон сообщал о том, что не сумеет выполнить его просьбу, Диккен отчего-то развеселился. И поинтересовался, по каким же причинам. Гордон стал ему объяснять (я не собираюсь обсуждать мастерство его убеждения пациента), и Диккен остался в чудном настроении до конца дня. Гордон в конце дня объявил, что вообще-то он послал подобный запрос в полицию, так как никаких фотографий в деле его нанятого судебного психолога не было. А ведь фото могут быть важными…»
Запись обрывалась, видимо Аманда поняла, что стала писать уже не просто о пациенте, но её записи больше походили на выписку из дневника с жалобами и рассуждениями о её коллеге.
Неожиданно сбоку оказалась приписанная другой медсестрой фраза:
«Они отказались присылать фото, да? Они просто похерили дело, как обычно. У нас уже столько подозрительных, пропадающих дел, выписок и несоответствий!»
И ещё ниже запись третьего неизвестного:
«Элис уволили. Ничего не хочу сказать о её мыслях и том, как это сочетается друг с другом.»
Юу пропустил ещё несколько довольно скупых и деловых записей Аманды. Видимо, она получили выговор за разведённый спор в журнале или же она действительно сильно заинтересовалась другим своим больным. Пятнадцатилетней девушкой, что обвинялась в убийстве нескольких человек, и, кажется, страдала раздвоением личности. По крайней мере, именно так успел понять Канда, перелистывая страницы. Как он ни старался сосредоточиться на Диккене, но объём текста, посвящённого новой пациентке, был куда больше остальных.
«Диккен. Запрос на личную встречу. Мариан Кросс. Он утверждает, что личную, вроде, не журналист и не детектив. Таких мы не пускаем, политика клиники. Утверждает, будто знаком с Диккеном. Встречался с ним, до того как пациента арестовали. Уточнила у Дика, и он сказал, что встречал этого человека. Оживился, явно заинтересован. Это его, возможно, первая встреча с людьми извне.»
Следующую запись Канда искал с усилившимся интересом.
«Диккен. Гордон удовлетворил просьбу посетителя. И просьбу Диккена не видеть посетителя и не дать посетителю увидеть себя. Они говорили некоторое время, Гордон наблюдал, как положено. Никаких признаков тревоги или чрезмерного возбуждения после беседы Дик не показал. В общей комнате был общителен, как и всегда.»
Ещё пара испорченных страниц и очередная запись:
«Диккен. Сегодня контактировал с прессой. Я уверена, её украл кто-то другой. Может быть, по его просьбе. Но я нашла газету, не скрытую на его кровати. Он уже прочёл всё, я уверена. Я попыталась узнать, понравилось ли ему там что-нибудь, он сообщил о том, что желал бы иметь возможность решать кроссворды, вписывая слова. Но затем добавил о том, как сожалеет о всё же произошедшей смерти брата Мариана Кросса. Того, что приходил к нему. Я хотела бы знать…»
И запись обрывалась. Всё же медсестра помнила, что стоит, а чего не стоит записывать в этот журнал. Хотя её коллеги порой писали полную ахинею напополам с рассуждениями.
«Диккен. Неприятный инцидент с мальчиком, которого наблюдал Гордон. Он не задержится у нас, просто решение социальных проблем.У него умер отец, и, вроде, не осталось родных. Гордон сообщил, что мальчик справлялся очень хорошо, но… Это странно. Я готова поклясться, что Диккен просто проходил мимо Керра в коридоре. А затем обернулся и поздоровался. Ничего иного я не видела. Я не знаю, по какой причине мальчик закричал и потерял сознание. Диккен выглядел вполне невинно.»
Юу перечитал эту запись дважды, затаив дыхание, не в силах поверить в то, что сообщалось в записи. Лави. Как раз то время, когда умер его отец. Брат Мариана Кросса, чьей смертью интересовался. И следующая запись, касающаяся Диккена, шла прямо за ней, на следующий день.
«Диккен. Мальчик не смог объяснить, что он сделал. Керр вообще забыл об этом. И обо всём. Он остаётся в клинике на ещё больший срок. Вина Диккена не доказана, но его не будут выпускать из палаты ближайшее время. Я стараюсь не забывать о том, насколько он может быть опасен, и поддерживаю это решение. Быть может, мальчик просто перенервничал. А может..»
Либо в клинике не знали о том, что происходило на самом деле, либо дело было в ином. Лави был здесь. Действительно был и встречался с Диккеном. Они, вроде, считали, что после той встречи у него случился приступ, исчезла память.
Это было дико. Юу перечитывал записки одну за другой, пытаясь вычленить дополнительный смысл и сокрушаясь решению не позволять сёстрам писать свои мысли. Бумаг Гордона он здесь не видел. Этот журнал был большой находкой. Но другие медсёстры порой даже позволяли себе записи, вроде «почему я занимаюсь этим дерьмом за такую мизерную плату?» или «Я собираюсь напиться после выходных».
Следующая внятная и более или менее интересная запись была спустя три месяца.
«Диккен. Гордон разрешил Дику пользоваться карандашом и бумагой в общей комнате. Пациент был действительно обрадован. Он много пишет. Это похоже на сказки, которые он рассказывает в общей комнате. Они нравятся большинству его слушателей.»
«Диккен. У него болят руки. Он не говорил, но это очевидно с тех пор, как ему разрешили писать. Да и в столовой, если присмотреться, в такие дни он плохо справляется с приборами. Я направила отчёт Гордону, и тот сообщил, что Дик давно не проходил расширенного осмотра у Данны.»
«Диккен. Я упомянула больные пальцы в общей комнате, и несколько пациентов странно притихли. Диккен сказал, что его руки мёрзнут по ночам и после болят днём, не обратив ни на кого внимания. Но позже меня перехватила Сандра и заявила, что руки у Дика болят, потому что он рубит себе по ночам пальцы! И такой слух бродит среди пациентов уже некоторое время! Кто-то проболтался не только о факте убийств, но и об их специфике?»
Юу подозревал, что это не кто-то проболтался, но либо Диккен уже рубил себе пальцы, либо распустил такой слух сам. Ниже была запись другой сестры, обращённая к этой:
«Не забивай голову. Это могла быть и газета. Помнишь, кто-то украл для твоего парня? Уверена, я знаю, кто это. Мой негодяй. Он обожает Диккена, любит свою кличку и виртуозно подворовывает лампочки. Держу пари, газеты – тоже его рук дело. А может, кто-то из новичков слышал о нём. Ведь писали же в газетах, опять же. Такое всё равно нельзя было всегда держать в тайне.»
А всего через ещё одну скупую запись, в которой изменений у Диккена не наблюдалось, шло кое-что, что расстроило не только Аманду, но и читающего записи Канду.
«Шеф отстранил меня от работы с Диком ввиду моей привязанности. Козёл. Сообщила о том Дику, и парень не выглядел удивлённым. Пожал плечами и сказал, что будет скучать, обманщик. Посоветовал уволиться, а лучше валить из города. Может, в том есть смысл? Ах, он сообщил мне «секрет, о котором и так знают все». Шепнул на ухо. Он так быстро умеет передвигаться, чёрт. Я чувствую себя дурой! Серьёзно, он мог бы успеть свернуть мне шею, если б пожелал! Да, я знаю, что меня уволят. И вообще об этом наверняка уже сообщили. Чёрт. Я действительно привязалась.
Ах, и его секрет: «Детей не было. А значит, я есть. И они есть. Потому что я хочу.»
Может, это поможет Гордону. Мне кажется, он всё это время скрывал нечто в глубине себя. И возможно, его сказки, что он пишет для других, являются частью его заболевания.»
Новая медсестра, в записях которой промелькнуло знакомое имя, уделяла Диккену ещё меньше внимания, явно опасаясь его. Она была неуклюжей, ненаблюдательной дурой. А потом журнал закончился, и следующего нигде не было.
Юу обыскал каждый уголок обгоревшей комнаты, но ничего не нашёл.
Он так ничего и не узнал о прошлом Диккена, прочитав все записи. Быть может, он пропустил нечто важное? Быть может, когда в поле зрения появился Агур и Алма, они тоже взаимодействовали с ним? И что, в конце концов, такого этот ублюдок мог сказать Лави? И как заставил Алму поверить в свою чушь?
Откуда он вообще взял эту ересь? Как он дошёл до такого? Ещё одно озарённое силой Холма детище? Или что?
Он должен был знать, что собой представляет Диккен. И начать, по крайней мере, с имени, но даже оно не было известно в больнице. Этот парень будто и не существовал до этого. И никаких сведений о его возможных слабых местах здесь не хранилось. Или хранилось, но он не понимал.
Что-то должно пронять этого монстра, но что?
Может, попытаться опять с ним поговорить? Так сначала надо найти, а снаружи ещё и сторож – громадина, от одного вида которой бросает в дрожь. Здесь было опасно. Но, чтобы выбраться, нужно было разобраться с Диккеном. Со Сказочником.
Как бы его там не называли на самом деле!
Юу толкнул дверь, вываливаясь в коридор и тут же попадая в объятия одной из медсестёр. К счастью, верная металлическая ножка всё ещё была эффективна против них, а после того, как пронзённое, барахтающееся тело свалилось на пол, Юу опять ощутил подозрительное довольство и что-то вроде сытости, лишь сильнее разжигающей голод. Голод, царящий внутри него или вокруг снаружи. Он уже не понимал. Но от убийств монстров предпочитал по возможности отказаться.
Оставалось лишь искать Сказочника, которого он никак не мог встретить, несмотря на блуждания по всей клинике в поисках информации о нём. Быть может, он опять прошёл в другую больницу? К своим растущим из стен и пола рукам?
