Текст книги "Маскарад (СИ)"
Автор книги: Sowulo
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 44 страниц)
– Отдыхай.
Но уже самого факта, что ему ответили, было, судя по всему, вполне достаточно, чтобы Тэмин продолжил расспросы, проигнорировав нежелание Минхо разговаривать:
– Минхо, а где Чжинки?
И вновь Минхо потребовалось несколько минут на ответ:
– Чжинки здесь нет.
– А где же он есть?
– Он на работе, Тэмин, – последовал вздох. – Он работает, – мягче повторил Минхо.
– Чжинки много работает, – с тихой гордостью в голосе произнес младший.
– Много.
– Но я его почти не вижу. Я бы хотел снова с ним поговорить.
– Поговоришь.
– Когда?
Новые несколько минут Минхо потратил на подавление внезапно вспыхнувшего раздражения.
– Скоро. Отдохни перед встречей с ним.
– Я надеюсь, в этот раз он работать не будет и придет со мной поговорить, – сонно пробормотал Тэмин.
– Сдался тебе этот Чжинки, – тяжело выдохнул Минхо.
Сколько Чжинки не напрягал слух, больше ничего ему расслышать не удалось. Оба сидящих в кабинке человека замолкли. Тэмин заснул и чуть тихо сопел в образовавшийся одеяльный кармашек. Минхо глядел слепым взглядом в окно и думал о чем-то печальном, не предпринимая попыток стереть текущие по щекам скупые слезинки, не видные Чжинки.
К неописуемой радости возницы, вскоре лошади начали замедляться, и через несколько мгновений карета остановилась. Двигаясь как можно бесшумнее, он спрыгнул на землю и укрылся за кабиной. Послышался звук открывающейся дверцы, какое-то бормотание и шорох. Осторожно выглянув, Чжинки увидел уже знакомого ему лакея и Минхо со спящей ношей на руках. Двое о чем-то очень тихо разговаривали, причем Минхо вновь хмурился, словно обдумывал варианты, но все еще не мог прийти к какому-нибудь определенному выводу.
Боясь, что его услышат в стоящей вокруг тишине, Чжинки даже задержал дыхание. Впрочем, толку от этого действия не было никакого. Шорохи ночи надежно маскировали звук его осторожных движений.
– Хорошо, – кивнул наконец Минхо.
– Вы уверены?
Чжинки показалось, что лакей удивился.
– Да, – с уверенностью подтвердил Минхо, направляясь к кованым воротам, за которыми царила сплошная темень.
– Но?..
– В чем дело? – Минхо резко замер. Лед в его голосе заставил лакея испуганно сжаться.
– Понял, сэр.
– Выполняй.
Что-то недовольно бормоча, лакей отправился к козлам, Минхо же зашел за ворота и растворился во тьме.
– Минхо? – послышался удаляющийся сонный голос Тэмина. – Чжинки…
– Отдохни еще немного, он скоро придет.
У Чжинки сжалось сердце. Он придет! Он обязательно придет! Но Минхо не мог знать об этом. С какой целью он врал Тэмину? Если бы Чжинки не додумался выследить Минхо или не сумел бы уцепиться за кабинку кареты, правда рано или поздно обнаружилась бы. Что бы тот сказал Тэмину в таком случае?
Кроме всего прочего, Чжинки вдруг показалось, что Тэмин каким-то образом изменился. Он всегда был немного рассеянным и все время витал в своих мыслях, но в обращении к кому-то его голос был неизменно наполнен жизнью и участием. Теперь же, пусть этот голос и звучал похоже, в нем было нечто такое, что настораживало старшего брата. Так Тэмин разговаривал с ним или с маленьким Ки только в детстве – этот голос звучал слабо, чуть капризно и выражал уверенность в том, что каприз, без сомнений, будет выполнен. Это безумно раздражало Ки, ясно чувствовавшего подвох, и умиляло нянечек, ослепленных миловидностью самого младшего из братьев. Непрерывно общаясь с Чжинки после смерти их наставницы, вскоре младший подрастерял эту особенность. Острые углы сгладились и неприятные черты его характера померкли, уступив место желанию во многом, если не во всем, походить на старшего брата.
Чжинки невольно гадал, что стало причиной возврата старых привычек.
С уходом Минхо наступила подозрительная тишина. Лакей все так же сидел на козлах и неразборчиво ворчал себе под нос. Чжинки пожалел о том, что не прислушался пораньше к его разговору с Минхо и не разведал о том, какой приказ тот отдал своему слуге. Возможно, это было нечто очень важное, что можно было бы использовать позже в качестве аргумента против самого Минхо.
Ворота были все так же приоткрыты, а лакей словно забыл о них, начав насвистывать популярную мелодию, слова которой Чжинки никак не удавалось припомнить.
Прождав некоторое время, он вновь выглянул из своего укрытия, раздумывая над способами незаметно добраться до ворот. Он мог надеяться на темноту, но обычно лошадьми управляли люди, славящиеся хорошим слухом и зрением. Поэтому, вероятнее всего, его надежды не имели основания. Можно было бы отвлечь лакея, бросив камень или ветку в противоположную сторону, а самому в это время добежать до ворот. К несчастью, дороги перед имениями тщательно очищали от мусора. Обычно Чжинки безмерно радовался этому, но не в нынешний раз. Да и одежда, к его досаде, при каждом движении издавала неприятный шорох. Сейчас Чжинки даже казалось, что этот шорох звучит оглушительно громко и поэтому несказанно удивлялся, что лакей до сих пор не обнаружил его присутствие.
Теряя время в бесполезных раздумьях, он понемногу начинал нервничать. Что-то настойчиво твердило ему о необходимости пробраться за ворота на территорию имения, и с каждой минутой это ощущение усиливалось. Чжинки почувствовал себя зверьком, попавшим в расставленный охотником капкан. Апогеем стало сбившееся с собственного ритма сердце и паника, за которой последовал крик, раздавшийся где-то за заветными воротами. В тот момент эти ворота казались Чжинки зловещими Вратами.
Он узнал этот пронзительный крик. Без раздумий он сорвал с лица маску и тщательно обмотал ее своим легким шарфом, еще недавно красовавшимся на его шее в виде пышного банта. Придав таким образом маске вес, он хорошенько замахнулся и метнул груз в противоположную от ворот сторону, вложив в бросок всю силу. В кустах неподалеку раздался характерный шорох, отвлекший лакея на некоторое время. Воспользовавшись удобным моментом, Чжинки быстро юркнул в приоткрытые ворота, надеясь, что остался незамеченным. Новый крик заставил его забыть об осторожности и припустить по аллее, тянувшейся через темный парк. Вслед ему внезапно понесся тихий скрип закрывающихся ворот, но возница не располагал лишним временем для раздумий.
Отовсюду доносился стрекот неизвестных ему ночных насекомых. Изредка ухала сова, внимательно оглядывающая зорким глазом темные окрестности. Где-то неподалеку раздавалось журчание, источником которого был, по мимолетным предположениям Чжинки, фонтан. Молодой человек вспотел от интенсивного бега и волнения, но легкий ветерок, ловко забираясь под одежду, мягко остужал разгоряченную кожу, чему возница был безмерно рад. Ночной воздух был напоен букетом приятных ароматов, а Чжинки не мог ими насладиться сполна, лишь мимоходом отмечая свежесть.
Вскоре за отсутствием новых криков, гонимый тревогой за брата, он заплутал в темном парке. Временами ему даже начинало казаться, что он ходит кругами, поскольку в темноте все аллеи походили одна на другую, словно близнецы. Вызванная отчаянием, в голове вдруг мелькнула постыдная мысль, которую Чжинки не раздумывая попытался загнать поглубже. Но, как это обычно бывает, он с легкостью проиграл самому же себе. Коря себя на чем свет стоит, он не мог перестать думать о том, что ему не помешал бы еще один ориентир в виде очередного крика младшего брата. Всего лишь короткий секундный звук, достаточно сильный, чтобы Чжинки смог уловить его ухом. Но при этом не слишком душераздирающий. Вознице не хотелось знать, насколько сильно страдает братишка, ему хватало и одной мысли о том, что он страдает.
Стоило только мысли окончательно сформулироваться, как тотчас же не замедлил последовать крик. Его сердце замерло на мгновение и через миг забилось в удвоенном темпе, в то время как сам Чжинки напролом продирался сквозь розовые кусты, абсолютно не разбирая дороги в спешке. За кустами последовали, очевидно, лужайки, засаженные низкими цветами, поскольку под ногами приятно запружинило. Он с сожалением подумал о том, что нахально попортил с таким трудом созданное великолепие. Возница пребывал в непоколебимой уверенности, что узор, выложенный цветами, должен быть великолепным и никак иначе. Садовники в таких домах всегда старались на славу.
Вот он миновал деревья, и его привыкшему к темноте ночи взгляду предстало красивое каменное здание всего в два этажа высотой. Серый камень придавал дому уют, как и окна, светящиеся теплом по вечерам. Однако в данный момент, почти на излете ночи, окна глядели на Чжинки жуткими черными глазницами. Словно отвратительные зияющие бесконечностью дыры на нежном лице матушки-Земли.
Дом окутывала невидимая глазу сонная, отчасти мертвая дымка. На первый взгляд даже казалось, что все без исключения его жители почивали крепким сном где-нибудь на семейном кладбище в самом дальнем углу сада. Тут будто бы никто и не жил, а лишь наведывался редкими временами проверить обстановку и смахнуть пыль с дверных ручек.
В одном Чжинки был абсолютно уверен – крик доносился именно отсюда. Этот безжизненный дом в данный момент принимал своих нежданных гостей. Странная уверенность Чжинки не подкреплялась ничем фактическим, она скорее базировалась на шестом чувстве, о котором он до этих пор даже не задумывался.
Сотню раз за время бега он успел пожалеть о том, что сглупил и не отнял бессознательного братишку у Минхо еще там – в месте проведения маскарада. Поддавшись панике, ныне он успел оставить позади неизмеримое количество очевидных следов. Из чего следовало, что Минхо не составит труда вычислить нарушителя границ своей собственности. Чжинки больше не уповал бесстрашно на удачу, которая помогла ему сегодня избежать многих неприятностей. Но в то же время он решил действовать наверняка и добиться своей цели, чего бы ему это ни стоило. Он дал самому себе твердое обещание тотчас же увезти обоих братьев из этого дрянного города и затеряться с ними в какой-нибудь деревенской глуши, непривлекательной для жителей больших городов. Он намеревался окружить своих горячо любимых братьев безопасностью и оградить от всяческих беспокойств.
Стоило только ему принять это решение, как его мягкая, чуть неуклюжая походка стала много уверенней. Выйдя на дорожку, плавно огибающую дом, он внимательно присматривался к окнам в надежде, что их тьму рано или поздно разорвет крохотный лепесток свечи. Галька громко шуршала под ногами, бросая возницу в дрожь при каждом шаге. Если бы кто вышел в этот момент на один из верхних балконов, огороженных ажурными перилами, то обязательно бы услышал производимый им шум, а потом и заметил его черную тень, в беспорядке мечущуюся на дорожке.
Через несколько бесконечных минут его бесплодные поиски, наконец, были вознаграждены чуть приоткрытой дверью. Чжинки несказанно обрадовался своей находке и тотчас же не замедлил воспользоваться внезапно предоставленной возможностью. К сожалению, эта открытая дверь не вызвала у него абсолютно никаких подозрений. Петли, по всей вероятности, исправно смазывали, поскольку распахнул он её совершенно бесшумно, но при этом постарался не терять осторожности. Кухня, в которую вела эта дверь, тонула во мраке и гробовой тишине.
Позволив глазам привыкнуть к этой темноте, он двинулся к выходу, предположительно ведшему в коридор или, на худой конец, столовую, через которую он мог бы в этот коридор выйти, потеряв еще несколько драгоценных секунд. К счастью, предположения касательно наличия за дверью коридора подтвердились. Пройдя через широкий проем, он погрузился в непроглядную аспидно-черную темень. Тут стоял странный, чуть затхлый запах, свидетельствовавший о том, что помещение давно не проветривалось. Наряду с этим обоняние Чжинки уловило и мягкую, едва заметную отдушку, которой пользовался Минхо и которая в сознании возницы прочно к нему прикрепилась. Из-за отсутствия нормальной циркуляции воздуха этот запах не выветрился, а тонким шлейфом тянулся по коридору и вел Чжинки в нужном направлении. На пути ему попался коридорный столик, на котором стояла пустая ваза. Вовремя ее поймав, он вслепую водрузил хрупкий фарфор на прежнее место и, продолжив путь, сразу же натолкнулся на следующее препятствие – какое-то низенькое сидение. Закусив до боли губу, Чжинки тихо запрыгал на месте, ухватившись за свое колено, пострадавшее от острого деревянного угла маленькой скамьи.
Но путь необходимо было продолжать. Посему он взял себя в руки и, изо всех сил игнорируя пульсирующую боль, прихрамывающей походкой двинулся дальше.
Поднявшись по лестнице на второй этаж, Чжинки немедля получил еще один знак в виде возни, происходившей где-то дальше по коридору. Запах заброшенности здесь ощущался весьма слабо, а мрак наоборот словно сгустился.
Возница сделал тихий выдох, с облегчением подумав о том, что конец его путешествия близок. Исход теперь зависел только от его решительности и смекалистости. Испарина выступила у него на лбу. Все чувства обострились от нешуточного напряжения, владевшего его разумом, равно как и телом. Его пружинистая, чуть крадущаяся походка никоим образом его не выдавала, будучи абсолютно бесшумной благодаря ковру. Однако одежда не могла похвастаться тем же. Впрочем, он надеялся, что ее шелест останется неслышным для тех, кто находился за одной из дверей.
И вновь он услышал мелодичный напев, но слов к знакомой мелодии никак не мог припомнить. Даже суть ее укрывалась от него где-то на задворках памяти. Но она и не была важна, потому как Чжинки узнал голос человека, безмятежно мурлыкавшего эту досаждающе знакомую песню. Ободренный своим радостным открытием, он ускорил шаг и, потеряв всякую бдительность, не вовремя заметил метнувшуюся к нему сбоку тень.
Внезапная боль выкрутила ему руки. Он пытался вырваться из крепкой хватки того, кто в молниеносном броске завел ему руки за спину, но уже упустил возможность принять максимально удобную для этого позу. Мелодия оборвалась, и из-под дверной щели неподалеку донесся тонкий голос:
– Чжинки?
– Отпусти меня, – прохрипел Чжинки, дергаясь.
– Зря Вы сюда пришли, Чжинки, – тихо проговорил Минхо, без труда удерживая его на месте.
– Чжинки, это ты? – безучастно повторил свой вопрос Тэмин.
– Тэмин, беги, – отчаявшись, крикнул Чжинки. – Я его задерж…
С резкой болью в затылке пришла тьма.
***
Предрассветный туман, зловещей волной затопивший окрестности, лизал красивые витражи, отбрасывавшие причудливые тени на серый каменный пол. Свет от сотен горящих у алтаря свечей безудержным заревом стелился по доступным ему поверхностям. Там, снаружи, цвета блекли и сливались в одну серую массу, унылую и клейкую. Этот же приют любому зашедшему на исходе ночи всегда сулил надежду и помощь.
На последнюю безумно надеялся лежащий у алтаря человек. На первый взгляд могло показаться, что одежда выдает его принадлежность к духовенству. Однако впоследствии выяснилось бы, что к этому сословию он не имеет никакого отношения, разве что косвенное. Его маскарадный костюм был безнадежно испорчен и не подлежал восстановлению. Ухоженные пальцы скребли по камню, пытаясь дотянуться до ножа, лежащего всего в каких-то десяти сантиметрах. Разорванная в лохмотья грудная клетка лихорадочно вздымалась до тех пор, пока боль не становилась невыносимой, после чего тут же рвано опускалась. В его растерзанном чреве поблескивали частично поврежденные внутренности.
Человек пытался сглотнуть собравшуюся во рту кровь, стекающую по щекам к ушным раковинам, но с каждой попыткой рана на горле кровоточила все сильнее. Напитавшись кровью и слезами боли, пряди волос на несколько оттенков потемнели.
По всему было видно, что человека отделял от спасительной смерти лишь один мучительный шаг, но по какой-то причине жизнь не спешила из него уходить, вытекая алая капля за алой каплей. Медленно она стекала в кровавую лужу, образовавшуюся под его искалеченным телом. Меж тем человек не терял рассудок, хотя боль была невыносима, а осознание увечий сводило с ума. Злой рок жаждал вкусить все страдания, острыми клиньями пронзившие его тело и душу.
Под равнодушным черным взглядом фигура человека в рясе содрогалась, сопровождаемая хриплыми стонами. Опершись правой рукой о деревянную спинку скамьи и закинув ногу на ногу, обладатель взгляда бесстрастно наблюдал за непривлекательным действом, не пытаясь каким-либо образом предотвратить надвигающуюся из темных углов смерть. Он скорее впитывал ее в себя, с каждым стоном насыщаясь ею все больше и больше. Свет свечей едва добирался до него, отчего на красивом лице залегли тени, непроизвольно подчеркивавшие хищность его натуры. Его пальцы были покрыты чуть подсохшей алой корочкой, такой же след небрежно красовался на его правой щеке, а гладкий подбородок был заляпан каплями.
– Что же ты за зверь такой, что даже святой дух церкви не в силах с тобой совладать? – с отвратным бульканьем в горле выдавил человек на полу. – После меня придет кто-нибудь еще. Рано или поздно, но ты будешь изгнан.
Ответа на эти слова не последовало, равно как и какой-либо реакции в целом. Человек вцепился жестким взглядом в страдающие голубые глаза и терпеливо хранил молчание, становясь свидетелем безнадежной попытки умирающего дотянуться до заветного ножа. Мужчина все еще не желал расставаться с надеждой, желая во что бы то ни стало совершить свою месть и не позволить этому существу вновь уйти безнаказанным.
– Уйди добровольно, оставь это тело, – прохрипел он.
Пыль, еще недавно взмывшая в воздух, плавала в предрассветном воздухе, прохладой льющемся из приоткрытой дубовой двери в конце залы. Туман словно бы не решался проникнуть через эту щель, нерешительно топчась на пороге. Если бы не кровавое зрелище на полу, то атмосферу можно было бы смело назвать безмятежной, поскольку один из участников выглядел вполне умиротворенно и даже слегка утомленно.
– Он никогда не даст тебе право на обладание и никогда не встанет на твою сторону, отпусти мальчишку и оставь это тело, – человек предпринял еще одну попытку лишить наблюдателя его раздражающего спокойствия.
– Он уже давно дал мне это право, – усмехнулся, наконец, черный взгляд. – Ты был слишком беспечен, старик, – слова легко слетели с растянувшихся в зверином оскале губ, и наблюдатель демонстративно облизал свои пальцы.
Испуг в голубых глазах, вызванный новостью, вскоре сменился непоколебимой уверенностью.
– Ты врешь! – в силу своих возможностей воскликнул человек на полу и тотчас же закашлялся, а затем застонал он новой волны боли. – Конечно же ты врешь, – бормотал он, убеждая самого себя в правдивости своих же слов, но крохотной частью изломанного на куски сознания признавая свое поражение. – Он бы мне сказал сегодня, он достаточно прямолинеен.
– Как Бомми может утверждать то, чего даже не помнит? – раздался новый смешок. Еще недавно покрытые чужой запекшейся кровью пальцы теперь блестели чистотой.
– Отпусти меня, демон, дай мне спокойно уйти, – измученно всхлипнул человек и закрыл глаза, постыдившись своих эмоций. – Будь милосерден.
– Ты пропах им, сегодня ты позволил себе слишком много, – послышался ответ. – За это расплатишься сполна.
– На что тебе мои страдания?
Всего лишь на миллисекунду черный взгляд скрылся под веками его обладателя, и умирающий человек дернулся, в последний раз втянув со свистом воздух.
– Будь ты проклят, – беззвучно выдавил он перед тем, как упереться безжизненным взглядом в черный свод. Его тело, сведенное странной судорогой, приняло причудливую позу. Пальцы замерли в нескольких сантиметрах от коллекционного ножа, на костяной рукоятке которого были выведены какие-то символы.
Кровь все еще продолжала стекать на пол, но само тело замерло навеки.
– Больше ты не дотронешься до того, что принадлежит мне.
Звук удаляющихся по проходу между рядами скамей шагов разрывал студеную тишину. Свечи, резко потухшие с уходом души из тела страдающего, остывали в холодном утреннем воздухе.
Значительно позже истинный пастор и прихожане обнаружат странные восковые фигурки, натекшие у основания свечей. В недоумении они будут гадать и панически указывать друг на друга пальцами. Они будут искать друг у друга увечья, следы от которых остались на спинке скамьи, стоявшей неподалеку от изуродованного тела. Газеты будут трубить о новом убийстве, произошедшем в тихой деревеньке, расположенной неподалеку от города. Из уст в уста будут переходить слухи о возобновлении зверских убийств, подписанных одним незамысловатым кровавым знаком.
Но это будет позже. В данный момент густой туман, хлынувший через открытую дверь, осторожно ступал по холодному камню, сантиметр за сантиметром подбираясь к алтарю. Словно хищник к жертве.
А через огромное количество километров, где-то на краю города, резко открыл карие глаза спавший на скамейке молодой человек. Он проморгался, растерянно огляделся и взъерошил светлые волосы. А затем, немного подумав, перевернулся на другой бок, решив выспаться на парковой скамейке, а не идти под свой опустевший кров.
========== Часть 27 ==========
В кои-то веки случилось то, чего он желал на протяжении… на протяжении… на протяжении очень многих лет.
Ки медленно выдохнул и с довольным видом откинулся на спинку своего сидения. Ароматное облачко дыма, принявшее причудливую форму, потянуло куда-то вбок. Ки поленился проследить за ним, когда оно, неспешно поплыв по воздуху, исчезло из его поля зрения.
Сейчас он походил на большой кусок боли. У него болели абсолютно все мышцы. А все потому, что он без передышки бежал несколько километров за каретой, в которую на его глазах посадили бессознательного Чжинки. Он даже не подозревал, что способен совершать забеги на такие дистанции. Вместе с тем каждую минуту он выжимал всю скорость, на которую был способен. Злополучный экипаж словно дразнил его: он не становился ни на сантиметр ближе, но в тоже время и не удалялся от него. Он катился ровно, размеренно, и этот факт подгонял Ки, не позволяя остановиться и потерять возможность спасти брата. Однако вскоре он начал отставать: сначала на немного, позже разрыв стал очень заметным. Отчаявшись догнать злополучный экипаж, в конце концов, он был вынужден оставить эту глупую идею. Ему не угнаться за любимцами Чжинки. А раз уж те выехали за город, то путь, скорее всего, им предстоял долгий.
Некоторое время он просто шел пешком вслед за каретой, еще надеясь выследить ее по колее, оставленной в пыли. Но потом и эта затея показалась ему безумной: следов было сотни, и все – от карет и копыт. Многие в это время года предпочитали жить за городом.
Он настолько притомился, что не удержался и устроил себе отдых под сенью раскидистого дерева. Через несколько часов крепкого сна выяснилось, что его тело абсолютно отвыкло от подобных нагрузок. Он едва сумел подняться с земли. А поднявшись, попеременно ойкая и охая, медленно заковылял обратно в город. Но если вначале боль была еще вполне выносимой, то после нескольких часов ходьбы тело вовсю демонстрировало свою неподготовленность к продолжительным физическим нагрузкам. До этого он всегда считал, что дополнительные движения должны растормошить занывшие мышцы, но, судя по всему, к его телу это никоим образом не относилось.
На подходе к городу к нему привязалась какая-то женщина с настойчивым желанием рассказать обо всех превратностях, ожидающих его в будущем. Она излучала абсолютную уверенность в том, что эти превратности его ждут, чем немало его раздражала. Прежде чем юноша умудрился от нее отвязаться, в его уши было вложено столько информации, что к концу повествования у него не на шутку заболела голова. А стоило только гадалке потребовать свою якобы честно заработанную плату, как на нее обрушился неудержимый поток сквернословия, приправленный необузданным желанием крушить и уничтожать. Несколько молодых деревцев, ослабленных духотой лета и отсутствием освежающего дождя, было выдрано с корнем. Неконтролируемая вспышка ярости отпугнула женщину от разошедшегося Кибома. Хотя намного сильнее ее напугало даже не одно из запущенных в нее деревцев, а недобрый блеск в его глазах.
Проделав остаток пути без особых происшествий, он зашел в первое попавшееся пивное заведение и уселся за единственный свободный столик, отваживая убийственным взглядом всех желающих занять остальные свободные места за ним.
Вся совокупность неудач, одна за другой преследовавших братьев, окончательно добила Кибома. Пьяно выпивая кружку за кружкой чего-то, что он заказал часом ранее и названия чего он уже не помнил, он закуривал их тут же добытыми самокрутками, плюнув на свое обещание, данное братьям… брату… то есть, Чжинки сотню лет назад. Жизнь казалась ему огромной черной ямой, а он сам напоминал себе навозного жука, копошащегося на самом ее дне и мечтающего о пышной куче удобрений. Остальных братьев уже затянуло под это коварное болотистое дно.
За ним все еще присматривали, словно он какой-то досрочно освобожденный преступник, способный запросто совершить новое преступление. Где-то на другом конце зала сидел кто-то, может, один, а может, с напарником, и все время неотрывно на него смотрел. Этот взгляд его также раздражал и вызывал желание набить морду назойливому следопыту. Можно подумать, он какую-то тайну мирового масштаба разнюхивает, что за ним вечно все следят.
Сейчас наверняка и Чжонхён прибежит отшлепать его хорошенько за выпивку и курево, равно как и за новое вмешательство в то, во что он когда-то пообещал не вмешиваться. Кажется, именно это он грозился сделать недавно. Вот пусть и воспользуется возможностью. Тем более, он снова пропал на слишком долгое время – на целых несколько дней. Опьяневший наконец Ки, проведший эти дни в окружении сладостей и выпивки, старательно и с переменным успехом пытающийся хоть немного захмелеть, жаждал его увидеть.
А вот и он, кстати.
Юноша вновь поленился повернуть голову и определил долгожданное присутствие лишь по запаху.
– Пьем?
– Выпиваем, – кивнул Ки, ополовинив свою гигантскую кружку. – Слишком слабое. Мне нужно бухло покрепче. Где этот?.. – он наконец заозирался, мимолетом отметив заинтересованный взгляд Чжонхёна. – Эй, ты! – завопил он юноше у деревянной стойки. – Тащи сюда что-нибудь покрепче.
Официант слегка смешался, но увидев рядом с Ки его спутника, тотчас же скрылся с глаз где-то в подсобных помещениях.
– Чего он на тебя так глядит? – пьяно поинтересовался Ки, сделав затяжку и выдохнув в воздух струйку дыма. – Ты его тоже шлепал?
– Что значит «тоже»?
– Ой, да ла-а-адно, сколько ты тут народа искалечил? Они все на тебя как на таракана на королевском столе глядят, – Ки бросил на Чжонхёна ленивый блестящий взгляд из-под полуприкрытых глаз.
– Ты уверен, что на меня? – тот взял ополовиненную кружку и сделал глоток ровно с того места, к которому ранее прикасался губами Ки.
Подошел официант и поставил на стол откупоренную бутылку.
– Отлично, новое бухло, – с кряхтеньем Ки потянулся к горлышку бутылки рукой, но схватил воздух. – Э! Моя выпивка! – воскликнул он.
– Ты сколько сегодня выпил, Бомми?
– Будешь читать лекции и нотации? А ну верни на место мою соску!
– Стаканы, – обратился Чжонхён к переминавшемуся официанту, и тот вновь исчез, будто бы растворившись в воздухе. Ки похлопал глазами, глядя на свою недопитую кружку-ведро.
– О… й.
– Ой.
– Мы будем играться в цивилизованного человека и недоцивилизовавшегося человека?
– Если пожелаешь.
На столе как по волшебству появилось два стакана. Ки расфокусированным взглядом оглядел оба.
– Я-я-я, – протянул он и, откинувшись на спинку, вновь затянулся, блаженно прикрыв глаза.
– Ты?
– Не мешай, я думаю.
– Думай.
Что-то холодное коснулось его губ, и он приоткрыл рот, позволяя себя чем-то напоить.
– О… й! – произнеся раздельно каждую букву, он почувствовал, как зажгло в горле.
– Ой? – голос Чжонхёна звучал слегка изумленно.
– Поцелуй меня.
– Еще рано.
– Почему это рано? – Ки недовольно приоткрыл глаза.
– Ты еще не достаточно напился, чтобы я мог воспользоваться твоим беззащитным положением.
– Можешь пользоваться сейчас, я не девушка, меня не нужно ждать, – Ки хотел махнуть рукой, но вместо этого, вконец разленившись, двинул лишь кистью. Единственное, ради чего он мог сделать полноценное движение – это стакан и сигарета.
– Боюсь, мне позже не сойдет с рук такая смелость.
– Но это же будет «позже», – пробормотал Ки, выдувая новую струйку дыма.
– Мы сегодня не дружим со здравым смыслом?
– Сегодня мой язык отсоединен от мозга.
– Да ну? И я могу делать с ним что угодно?
– Смотря, что именно, – протянул Ки, вновь приоткрыв хитро поблескивающие глаза.
– Разберемся по ходу пьесы.
– Поцелуй меня, – повторил он свое требование.
Чжонхён выпил плескавшуюся на дне своего стакана жидкость, взял Ки за подбородок, повернул его к себе и без промедления припал к влажным губам.
В этот раз обожгло не только горло, загорелось что-то где-то внутри, обдав юношу волной жара и легко смахнув боль в теле, оставив после себя истому. Ки схватил Чжонхёна за волосы на затылке и еще сильнее притянул к себе, словно боясь, что все закончится едва начавшись. Но к его удовольствию, он не заканчивался, этот втайне желанный на протяжении всех одиноких дней поцелуй. Очень чувственный, медленный и слегка ленивый – под стать нынешнему состоянию Ки.
– Не боишься, что все увидят? – чуть погодя спросил он пониженным голосом.
– Разве не ты меня на это подбивал?
– Ну и что? А репутация, а…
– Ш-ш-ш, – Чжонхён приложил палец к его губам. – Твой язык сегодня отсоединен от мозга.
– Я и забыл, – хихикнул он и лизнул теплый палец. Затем схватил всю ладонь и по очередности облизал каждый из них. – Что это? – юноша бросил недовольный взгляд на очень довольного Чжонхёна.
– Это конфеты.
– Ты не ешь сладкое!
– Кто тебе это сказал?
– Никто. Не ешь и все.
– Зато ешь ты.
– Ем.
– Мой сладенький Бомми.
– Я сладенький, – пьяно кивнул Ки. – Потому что ем много сладкого.
– В том числе и конфеты.
– Это мой подарок? Почему у тебя сладкие пальцы? Где мой подарок? Где мои конфеты?!
– Иди сюда, – наклонившись к нему, Чжонхён осторожно его подхватил и поднял на руки. – Я тебе покажу твои конфеты.
– Теперь твоя репутация точно улетела коту под хвост, – проворчал Ки, обхватывая его за шею. – Ты таскаешься за парнем, лижешься с ним, да еще и носишь его на руках.
– Не беспокойся за мою репутацию.
– Я беспокоюсь за свою сохранность, – возразил он.
– Можешь рассчитывать на мою защиту.
– О! Мой личный телохранитель? Мой холоп!
– Но-но, не расходись, котенок, – издал Чжонхён короткий смешок, проворно маневрируя между столами. – А то кто-нибудь, нет-нет, да наступит на твою раскатанную губу.
– Мои губы! – проворчал Ки. – Хочу и раскатываю.
