Текст книги "ВЕДьМА, мэйд ин Раша! (СИ)"

Автор книги: Санди ака Владлена

сообщить о нарушении

Текущая страница: 45 (всего у книги 57 страниц)

====== ГЛАВА ТРЕТЬЯ. 43. Ольга ======

Некоторые идеи кажутся такими удачными, пока не перейдешь к их исполнению!

По крайней мере, ей не приходилось сейчас слышать ни Мишеньку, ни Юну, ни скатившегося в подвал минуты на четыре позже мэра! Наконец-то начав, вроде бы, сносно ориентироваться в происходящем без помощи слуха, девушка защелкала мыслями, словно костяшками старомодных счетов, в школе при монастыре и бухгалтерии до сих пор такие водились. Вот Аркадий Аристархович наставляет на нее пистолет, неплохо держа равновесие на шевелящемся и крошащемся полу, что-то коротко бросает Юне – наверняка это приказ защитить мальчишку любой ценой, учитывая, что помещение вот-вот обрушится им на головы, и свободной рукой рефлекторно касается чего-то на шее… вернее, чуть ниже, в районе ключиц. Ольга помнила этот жест, тогда, в машине… Но теперь на Аркадии была явно наспех застегнутая рубашка и девушка, гораздо лучше обычных людей видевшая в темноте, могла рассмотреть небольшие серебряные крылья на цепочке. Крылья. «…думала, если она меня все же прикончит – это вернет тебе крылья?» «Предмет, принадлежащий Лебединой Деве, удерживает ее. Только вернув его, она может вновь обрести свободу» Крылья, лебеди, небо… брр! Пусть поэзией кто-нибудь другой занимается! Уходя с линии выстрела, Ольга оттолкнулась от одного из тянущихся из мраморной крошки извивающихся корней, ласточкой взмывая под потолок. О мальчишке лебединка позаботится, он в безопасности… а мэр, в отличие от самой девушки, вряд ли так уж хорошо видит в темноте, чтобы претендовать на меткую стрельбу… Приземлившись за спиной запоздало обернувшегося Аркадия Аристарховича, бывшая послушница сорвала серебряные крылья с его шеи, наверное, довольно болезненно царапнув кожу цепочкой, и швырнула их в обмелевший бассейн, почти к босым ногам лебединки, все еще прижимающей к себе перепуганного Мишеньку. Полуподвал озарился сиянием, похожим на очень яркий свет луны в безоблачные летние ночи.

Аркадий Аристархович

И мы смотрели, как по дороге, на глазах зарастающей травой,

среди тающих в тумане вётел, уезжает тот, кто был любимым,

увозя с собой твой покой – стояли и смотрели, взявшись за

руки: ты и я, твоя печаль.

Юлия Остапенко «Знает голая вётла»

Почему в мифологии, в литературе, образ лебедя непременно был… светлым? Только за внешнюю красоту и изящество, создающее обманчивое впечатление нежности? Только за это… Зоология отнюдь не была столь же наивна, да и все те, кто имел хоть какое-то буквальное знакомство с живой природой, знали, какой злобной и жестокой тварью на самом деле является воплощение лирики и грации. Знал это и Аркадий Аристархович. Знал, как скупо копит свою злобу и жестокость лебедь с обрезанными крыльями. О, птицу можно приучить даже брать корм из рук человека, создав полную иллюзию смирения и прирученности, но ненависти лебедя потерявшего свое небо и свою свободу, это не умалит. И без того не отличающиеся добротой волшебные крылатые девы – героини такого количества романтичных и добрых сказок с непременным счастливым концом – ценили свое небо и свою свободу превыше всего в жизни. И платили зачастую жизнями за нее, нет, не своими, они вовсе не умирали от тоски в неволе, как можно было бы предположить, проникнувшись иллюзорной хрупкостью, приняв на веру лживое смирение грациозно склоненных головок на изящных шеях… нет, лебединые девы расплачивались за свою свободу жизнями тех, кто посмел покуситься на нее. Именно так на самом деле заканчивались истории, превратившиеся в народной молве в красивые сказки! Но ни одна из лебединок не была еще пленницей так бесконечно долго. Не жила среди людей столько времени. Не могла возненавидеть до такой степени, чтобы счесть смерть недостаточной платой. До сих пор. А может, собственная жизнь для Аркадия стоила слишком малого, чтобы стать достойной ценой – этого Юна, это беспощадное чудовище в ангелоподобном обличье, не могла не знать, проведя рядом столько времени. Во всей этой жизни оставалась лишь одна ценность, последнее, что осталось от утраченной когда-то давно надежды. От его Надежды… Или не его? Все, что в его жизни вообще было! Единственное, чем он дорожил… Как украденная свобода лебединой девы была для нее всем, чем дорожила в жизни она. Достойная плата… – Нет… прошу тебя нет… Лебединая дева молча стояла, полураскрыв за спиной огромные сияющие крылья, в лунном свете которых капельки на ее мокрых волосах казались нитками жемчуга. Слишком тонкие и с виду обманчиво слабые руки без всякого труда удерживали, хоть и слишком маленького и болезненно-хрупкого для своего возраста, но все же уже справившего тринадцатилетие мальчика, а Мишенька, доверчиво обняв крылатую тварь за шею и, кажется, даже едва заметно улыбаясь, зачарованно любовался игрой фальшивого света, жемчужно отражавшегося в больших светлых глазах. Он так редко улыбался. Почти никогда не улыбался отцу, равнодушно принимая любые подарки и поедая предложенные сладости, словно бы из вежливости, не чувствуя ни радости, ни благодарности от всего, о чем любой другой ребенок мог бы только мечтать. А Мишенька не смотрел на сладости и игрушки, он вообще никуда не смотрел, словно бы его и вовсе не было… но иногда он улыбался, когда лебединая тварь пела для него колыбельные. Аркадий ненавидел ее за это, но запретить, отнять у ребенка тот небольшой кусочек радости, что у него был – об этом и думать было кощунственно. Вот и сейчас мальчик дарил ей, только ей, неумелую бледную улыбку, но даже такая его улыбка была бесценна. Юна так и не сказала ни слова, хотя она-то все это время не спускала с мэра своих нечеловеческих глаз. Слова были не нужны, ничего не было нужно, на неестественно правильном точеном лице лебединки не мелькнуло даже тени злорадства. Аркадий и так все понял. И она без труда прочла это на его лице. Все, что сделано, должно быть оплачено – даже не по соответствующей цене, по соответствующей ценности. Неизбежно. И бессмысленно пытаться обмануть судьбу, пытаться присвоить счастье, быть может, и не чужое, а просто не свое, никакая магия, никакие чудеса не помогут в этом. Он понял. Понял и потерял последнюю, пусть совершенно безнадежную тень своей надежды. Своей Надежды… а была ли она хоть когда-то – его?! Лебединка картинно, как ангел с рождественской открытки, распахнула крылья, в развернутом виде почти касающиеся кончиками маховых перьев потолка, и резко сомкнула их заключая себя и мальчика в сияющий кокон, в следующее мгновение растворившийся туманом и лунным светом.. Она до последнего момента, пока не сомкнула крылья, пристально смотрела на Аркадия, но Мишенька, Мишенька не бросил даже короткого взгляда на прощание. Все равно, что его здесь никогда и не было вовсе… Безобразия, происходившие с домом и бассейном, как-то сами собой прекратились, а он, поглощенный взглядом лебединой твари, желавшей напоследок увидеть всю глубину его отчаяния, даже не заметил, когда это произошло. Не заметил, как к черноволосой девушке, успевшей сбросить с головы идиотскую шапку, присоединились еще четверо в ярких, похожих на карнавальные костюмы, нарядах – и теперь, раздраженно вытряхивая что-то из ушей, амазонка в камуфляже о чем-то препиралась с почти такой же воинственной рыженькой, одетой в белое и золотое. – И что ты, по-твоему, наделала? – возмущенно жестикулируя перед скуластым лицом оппонентки, вопрошала рыжеволосая. – То, что и должна была! Лебединая дева свободна, Обители больше ничто не угрожает, именно ради этого мы все и затеяли. Чего тебе теперь не нравится?! – Даша была права – этот план отвратительный! Аркадий прикрыл глаза, надеясь, что разряженные гостьи уберутся так же таинственно, как появились в его доме. Это слишком походило на издевательскую насмешку. Какие-то шумные девицы в нелепых нарядах, шапка эта идиотская… а ведь расчет в целом верен – просто не слышать лебединого пения. Вот только для чернявой амазонки он запоздал, она уже слышала песню. Слышала – и никуда теперь не денется от этого. Но… какая теперь разница. Из чувства мести продолжив бороться с безымянной обителью и ее настоятелем, даже если Аркадий чего-то в этой борьбе и добьется, это не вернет ему ничего утраченного. И все равно, неужели не могли эти беспардонные девчонки проявить хоть какое-то уважение! Они разрушили его жизнь… жизнь, которую никто не назвал бы счастливой, но другой-то у него не было – а они пришли и разрушили! Быть может, такова судьба и самих девушек в этом не обвинить, но… но это чересчур, когда жизнь не просто ломают, а делают это в совершенно идиотской манере! Когда в этом фигурируют шапки-ушанки, вылетающие через окно роботы из какого-то японского сериала и маскарадные псевдоисторические наряды, пестрящие яркими красками… Как будто твою драму стараются выставить комедией! Аркадий покрепче сжал до сих пор каким-то образом не выроненный пистолет. Сжал покрепче… и бессильно раскрыл пальцы, позволив оружию выскользнуть из ладони и с приглушенным стуком упасть на искрошенный недавними безобразиями пол. Но девчонки никуда не ушли. К спору подключились остальные, подняв достойный курятника невыносимый гвалт, совершенно утративший разборчивость. Даже закрыв глаза нельзя было притвориться, будто их здесь нет… но глаза пришлось открыть когда споры поутихли, а одна из девушек – та самая, рыженькая в бело-золотом – мягко коснулась его плеча. – Мы найдем их. Найдем и вернем мальчика, – с тихой серьезной уверенностью произнесла она, поймав его взгляд большими светло-карими глазами. Добрыми и еще чуточку наивными – у Аркадия мелькнуло подозрение, что на самом деле рыжая куда моложе, чем выглядит. В восемнадцать лет у современных девушек таких глаз уже не бывает. Даже как-то немного жаль было ее огорчать. Девушка искренне желала помочь… – Нет, – просто ответил Аркадий. – Мы можем… – Я верю, что в ваших силах найти их. Верю. Но вы не вернете его, он не пойдет с вами. Не захочет вернуться.

…

– Пожалуйста, уходите! – повысив голос, уткнулся невидящим взглядом в растерянное лицо рыженькой мэр. – Уходите, оставьте меня… одного! Совсем одного в пустоте, которая сменила жизнь. Может быть, давно уже сменила, но только теперь этим так грубо ткнули в лицо. Чудес не бывает. И надежда давно мертва… его Надежда мертва, а сегодня он утратил последнее, что оставалось. – Но мы же… – Пойдем, – тихо сказала блондинка в зеленом, положив ладонь на плечо рыжеволосой. – нельзя помочь человеку против его воли. По крайней мере, таким образом. – Но мы не можем все так оставить… – Можете! Уходите прошу вас, вы уже сделали… достаточно. Наверное, они что-то разглядели в его глазах. И действительно ушли. Даже немного странно для таких, юных и наверняка мечтающих осчастливить всех одним махом, даже когда этого никто не просит, но Аркадий был благодарен им за это. Благодарен настолько, насколько вообще хватало чувств в возникшей пустоте. Жизнь рассыпалась серым песком, похоронив последние руины былого, а смерть отчего-то не торопилась. Наверное, даже она – слишком многое… слишком дорогое для того, кому нечем уже расплатиться по чьим бы то ни было счетам. Совсем нечем. Охраннички, что характерно, не заметили ни пятерки незваных гостий, ни лебединой девы. Впрочем, не через форточку же она выпорхнула… переполох вызвало совсем другое: от волшебных бесчинств пострадал отнюдь не только подвал, дом ощутимо тряхануло и теперь весь первый этаж был залит водой, в которой плавали самые разнообразные вещи. Охранники понятия не имели о волшебстве, оттого такое количество аварий одновременно привело их в шумное недоумение. Исчезновения Мишеньки они тоже не заметили, мальчик редко показывался кому-то на глаза… безразлично отмахнувшись от царящей суеты, мэр вышел в ночной сад. Пустое, все пустое… как люди могут придавать столько значения совершенно бессмысленным вещам? Беспокоиться из-за каких-то глупостей? Пустое…

Он не знал, сколько прошло времени. Шебуршение в особняке постепенно сошло на нет, пару раз к нему пытался лезть с какими-то глупостями главенствующий над всем этим безобразием, но еще быстрее девчонок-волшебниц сообразил, что сейчас работодателя трогать не стоит. Казалось, во всем мире, наконец, воцарилась тишина. Ведь в пустоте не должно быть шума, верно? А они шумят… зачем? Вот только тишина тоже продлилась недолго, грубо нарушенная чьим-то тихим хныканьем. Решившего поначалу игнорировать раздражитель Аркадия хватило ненадолго, сетуя на беспокойный народ, от которого даже глубоко за полночь не отдохнешь, мэр после некоторых колебаний пошел на источник звуков. Лезут на территорию, между прочим, находящуюся в частной собственности все, кому только не лень, а у него уже даже чувств для возмущения не осталось. Теперь-то уж чего…

Возле декоративного фонтанчика с небольшим водоемом, понурив плечи, сидела еще одна совершенно незнакомая девушка в нелепом, что характерно, одеянии. Этот участок сада, с фонтаном, беседкой и несколькими скамеечками был освещен вновь заработавшими после восстановленного энергообеспечения фонариками, поэтому хозяин дома и сада мог совсем неплохо ее рассмотреть. Не считая самого лица, закрытого сейчас ладонями. Черные волосы незнакомка заплетала в длинные, до глянцевости гладкие косы, одна из которых была перекинута за спину, другая уныло болталась, слегка свесившись со скамейки, на конце перевязанная лентой неестественного даже в рассеянном свете фонарей, ярко-розового, как жевательная резинка с клубничным ароматизатором, цвета. Примерно таким пронзительно-розовым же был длинный, чуть выше щиколоток, сарафан поверх полупрозрачной черной с большим количеством кружева блузки. Наверное, украшен черным кружевом был и скомканный в одной из ладоней платок… хотя, вполне вероятно, это могли быть и просто разводы от разбавленной слезами туши. В том, что глаза девушки густо подведены черным, а губы клубнично-розовые, в тон наряду, мэр не сомневался, даже не видя ее лица. Ох, как подумали инопланетяне в шутке из тех, которыми любили обмениваться его никудышные охранники, ОНИ и сюда уже добрались. Ну, когда его изволят оставить в покое? Другого места в городе нет, чтобы пореветь на скамеечке посреди ночи, когда все нормальные люди находятся у себя дома?! – Что случилось? – обреченно спросил Аркадий. Незнакомка зарыдала еще горше, почуяв благодарную публику. Вот только публика, да еще благодарная, по личному мнению мэра, из него сейчас была более чем никудышная. – Девушка, или Вы говорите мне, что у вас произошло, или я вызываю охрану. Вы в курсе, где находитесь? Как Вы здесь вообще оказались? – Ничего у меня не случилось, ничего! – с легкой злостью в голосе прогундосила незнакомка, промакивая уголки запавших глаз платком, на котором тут же прибавилось черных разводов, хотя кружева, наверное, тоже изначально были, после чего не слишком-то утонченно, даже с долей свирепости в него высморкалась. – То есть Вы как-то очутились на охраняемой территории и теперь рыдаете в три ручья просто так, без причины. – Разумеется, нет! Я для Вас плачу. Я – Желя! Только сумасшедших тут для совсем уж полного счастья и не хватало! Хотя, границы нормальности у этой категории граждан размытые… а Аркадий-то был уверен, что в Вересково эта напасть еще даже молодежь охватить не успела, но этой особе не меньше двадцати, хотя по зареванному лицу в разводах туши точно не определить. Ладно, Желя так Желя… – Это имя или фамилия? – Ни то, ни другое. Лиза меня зовут, Лизавета Емельянова Несмеянская… Правда, теперь все Эмилией чаще зовут, это мне больше подходит. Скомкав намокший платок, девушка неаккуратно вытерла нос кулачком. – Это уж точно… – Издеваешься?! Думаешь, мне самой вот это все нравится, нравится, да?! – голос Лизаветы Несмеянской драматически задрожал. – Раньше люди относились к воплощенной печали уважительнее. Жели были другими. Светлыми, жемчужно-серыми… неземными и восхитительными. Нам посвящали стихи и сонеты, люди сочувствовали чужой тоске, понимали, как мы важны! Но не теперь! Теперь печаль нарядили в черное и розовое – и считают чем-то вроде клоуна-а-а! – снова уткнувшись лицом в ладони, девушка глухо заскулила. – Этот век провозглашает черствость, если люди и чувствуют, то не подают виду, это считается постыдным, смешным! Раньше, когда-то, если девушка умирала от несчастной любви, она тонула в озере с лилиями и все люди скорбели, а что теперь? Теперь девушки расковыривают вены пилкой для ногтей, а матерящийся врач «скорой помощи» сетует на тупость молодежи – вот что теперь! И нас никто не люби-и-и-ит! Как будто мы причина, как будто это мы приносим несчастье, а это ложь! Мы приходим, только когда оно случается! Теперь люди думают, что мы и вовсе никому не нужны-ы-ы! Аркадий молчал. Не он ли недавно сетовал на то, что драму кто-то наряжает в декорации фарса. Вот она, эта драма собственной персоной… в клоунском наряде и с кучей претензий! – Не вижу особой разницы между тем, тонет девушка или вскрывает вены. Любая смерть ужасна. И намеренно убивать себя в любом случае глупо. Ведь это тоже попытка обмануть судьбу. Попытка из той категории, что никогда не бывают успешными. – Именно об этом я и говорю! – устало вздохнув, девушка встала. – Я-то надеялась, что хотя бы человек, потерявший все, действительно потерявший, сможет… ну ладно. Раз ты уже в состоянии придираться, мне, похоже, пора уходить! Прощай… Наверное, она тоже как-нибудь эффектно растворилась бы или улетела – проверить возможности не возникло, потому что Аркадий неожиданно для самого себя поймал Лизавету за наполовину скрытую тонким черным кружевом манжет ладонь. – Нет… не уходи, пожалуйста, останься! Порозовевшие непонятного цвета глаза в размазанных потеках туши неверяще распахнулись. – Ты просишь меня остаться? – даже растеряв на миг пафосную надрывность в голосе, тихо переспросила она. – Да. Пожалуйста, Эмилия… Лиза, не уходи. Ты сейчас очень-очень сильно мне нужна. Не столь уж удивительно, что современные люди считают этих Жель бесполезными созданиями. Кому понравится, когда ерошат все те чувства, о которых всячески стараешься забыть, похоронив их поглубже, вот и остаются единственной публикой «воплощенной печали» только истеричные подростки, неуклюже старающиеся привлечь к себе внимание окружающих. Немногие, очень немногие люди знают, что в действительности значит – потерять все. Потерять все и держаться за свою печаль, как за единственное оставшееся в совершенно пустом мире. – Мне никто, никогда… никогда не говорил такого. Не просил остаться, – на клубничных, чуточку расплывшихся губах на пару мгновений появилась дрожащая неумелая улыбка. Растерянно моргнув, Лизавета резко шагнула к мэру и, уткнувшись носом в его плечо, заревела еще горше. Рубашка тут же начала отсыревать от льющихся ручьями слез. Почему-то так действительно было легче. Легче от того, что хотя бы что-то все же оставалось, когда от всего, что казалось твоей жизнью, остается только серый пепел. Хотя бы кто-то оставался рядом, пусть даже в хоть чуточку более благополучное время этот «кто-то» считался более чем нежеланным гостем…

====== ГЛАВА ТРЕТЬЯ. 44. Мишенька Емельянов ======

О том, где и как живут лебединые девы, подробностей не было ни у кого и, как это часто бывает, незнание щедро заштриховывалось народным вымыслом. Одни объявляли крылатых женщин дочками морского царя, обитающими, соответственно, на океанском дне в дворце из хрусталя – игнорируя тот забавный момент, что сущим идиотизмом было бы выходить из моря в лунные ночи, чтобы искупаться в лесном озере. Другие считали местом их обитания облачные замки, а то и отправляли таинственных красавиц на Луну… Сочинялись легенды одна другой противоречивее и, на свой манер, прекраснее. Только Мишенька верить в легенды и сказки не умел, даже когда был совсем маленьким. Он просто знал. Знал многое из того, что для большинства людей оставалось навеки тайной, да и он сам, по правде говоря, совсем неплохо бы без этих ненужных знаний прожил. Наверное, сумел бы даже иногда быть счастливым, как другие люди. Слишком грустно быть ребенком, не способным хоть на миг поверить в сказку… а Мишенька не умел ни во что верить, он всегда просто Знал. Просто видел. Большинство людей переключают внимание с одного на другое, их почти целиком захлестывает то, что рядом в данный момент, это позволяет людям часто чему-то огорчаться или чему-то радоваться, в зависимости от того, что с ними в этот самый момент происходит. Но не он. Он видел и знал все сразу, ничто не казалось в жизни более значимым, чем что-то другое, ничто не перекрывало, не умаляло остального, становясь самым главным именно в этот момент. Может быть, сейчас следовало грустить или даже плакать? Отец был так огорчен разлукой, а Миша даже не мог разделить это огорчение – просто видел и знал. Как и все прочее. В каком-то старом детском фильме была песня о том, что означает «все равно». Ошибочная песня, неправильная. По сути дела, посвященная обычному эгоизму, а эгоисту не может быть действительно ВСЕ равно. Напротив, ему особенно важно все, касающееся непосредственно его самого. Но откуда людям знать, каково это, когда все в равной степени по-настоящему? Включая самого себя… Фильмы Мишенька не любил. Он-то в них видел не художественный сюжет и персонажей, а декорации и актеров – то, из чего в действительности состояли фильмы. Независимо от того, хорошими или плохими были эти декорации и актеры – все равно все было не по-настоящему. В фильмы, особенно детские сказки, надо верить, верить хотя бы в глубине души, сопереживать несуществующим людям и событиям… а он не умел. Не намного лучше сложилось и с книгами, в которых мальчик между строк читал мысли автора в момент написания, а мысли эти были… не всегда соответствующие тому, что пытались вложить в текст. Впрочем, люди, придумавшие летающие замки в облаках, оказались ближе всех к истине. Хотя на замок небольшой деревянный домик, закрепленный между ветвей в кроне очень высокого дерева, конечно, не тянул. Да и дерево это до облаков не доставало. Но выглянуть наружу… вернее, посмотреть вниз, Миша решился всего раз за время отсутствия Юны. Он не боялся высоты до головокружения и потери координации, просто понимал, что легко может сорваться вниз и совершенно не хотел свернуть шею. Стоит ли того любопытство? Мишенька не знал. Какое может быть вообще любопытство у человека, который и без того с младенчества знает больше, чем предполагается для хотя бы относительно спокойной жизни. Юна вернулась часа через полтора, когда уже начало рассветать, описав вокруг домика на ветвях изящную серебристую дугу в небе и, сложив крылья, грациозно спикировала внутрь. Настоящие лебеди летают в другой манере, это скорее свойственно хищным птицам… Лебединка была счастлива, невероятно счастлива своему возвращению в небо. «А я? Я – счастлив?» Как правило, люди подразумевали под счастьем состояние, когда все хорошо. Тогда, наверное, да. Отсюда он не видит и не чувствует людей, которые постоянно не такие, какие они есть, иные, чем пытаются казаться, говорящие не то, что думают, думающие не то, что чувствуют и делающие не то, что говорят… вдалеке от которых гораздо проще. Даже от отца, хотя, наверное, нехорошо это признавать. Ведь за действиями отца стояла любовь, пусть даже… и такая. Но любовь искренняя и настоящая. И все равно человеческая. Запутанная и противоречивая, без которой проще. – Я принесла молоко и хлеб с сыром, – Юна улыбнулась. Крылья сложились за ее спиной и исчезли… нет, не исчезли, просто их перестало быть видно, но крылья – были. И лебединая дева теперь стала такой, какой должна была быть всегда. – Юна… я должен оставаться здесь навсегда? – Но ведь тебе хорошо здесь. Хорошо, как не было еще нигде. Но все же… все же, наверное, это было неправильным. – Я вовсе не собираюсь держать тебя взаперти. Ты можешь летать вместе со мной… если захочешь, даже спускаться в мир людей в ночи летних полнолуний. – Но у меня-то нет крыльев. Нет и не должно быть, – напомнил мальчик. – Нет, – печально вздохнув, согласилась лебединка. – но ты можешь без них обойтись. Вполне в моих силах удержать в воздухе даже взрослого человека. Какое-то время они молчали. Юна раскладывала немного неаккуратно нарезанные ломти хлеба из корзинки на небольшом полотне белого холста. Она интересовалась, не нужна ли мальчику какая-то еще еда, но не стала спорить, когда Миша ответил, что ничего не имеет против того, что ест она сама. Хватит с него странных попыток окружающих купить немного радости за особенно вкусную еду или красивые вещи… – Юна, скажи, пожалуйста… ты все это делаешь из-за последнего приказа – защищать меня? – Нет. Никакие приказы больше не имеют значения. Я буду тебя защищать, потому что я люблю тебя, мой птенчик. Когда любят, стараются отдать все самое лучшее. Отец любил его и щедро одаривал тем, что дороже всего в мире людей – дорогими вещами, безопасностью и удовольствиями. Лада пыталась одарить своим драгоценным умением видеть в людях хорошее и светлое. И вот теперь лебединая дева дарит ему главную ценность своей жизни – небо и свободу. Поэтому их любовь кажется такой разной, хотя в корне лежит одно и то же. «Возможно, я тоже любил бы кого-нибудь, если бы знал, что такого важного и ценного могу подарить… Но это, наверное, единственное, о чем я понятия не имею»

Виктория

Проклятый Век –

Он нас такими сделал!

Мюзикл «Монте-Кристо»

Плывет по речке великий бард и менестрель. Плывет, значит, и поет: «Какой чудесный день, Мне петь совсем не лень!» Тут река поворот делает … «И жить все интересней!» Смотрит, а на берегу гоблины – пленника пытают «Испортили гоблины песню…»

К. Баштовая

Последний звонок – само по себе явление нервное … а для вересковской школы в этом году напряженность обстановки еще и многократно усилил грядущий приезд «гостей из-за границы», к которым в российской глубинке все еще по старой советской привычке относились почти как к небожителям. Последнюю неделю перед встречей дружественной делегации из таинственного колледжа св. Джоанны школа просто стояла на ушах! Про грядущие экзамены, как и вообще про учебу, мало кто вспоминал, директриса с видом Мороза-воеводы снова и снова обходила свои педагогические угодья, раздавая замечания и требования, как тот же Мороз подарки из мешка. – Нужно соответствовать национальной культуре! – наседала Олимпиада Богдановна на вяло отбрехивающегося Матвея. Парень в искреннем ужасе под всеобщее хихиканье обозревал врученный музыкальный инструмент. – Но я не умею играть на балалайке! – в который раз предпринял он попытку воззвать к директорскому здравому смыслу. – Никогда этого не делал! – Что тут сложного, на гитаре же ты играешь! – Но это совершенно другой инструмент! – Почти никакой разницы – принцип-то тот же! Олесин, не смей спорить! Нам предстоит выступить от лица всей нашей страны с ее уникальной культурой, а ты… – Еще старшеклассниц в сарафаны с кокошниками нарядите! – со смехом предложил кто-то за спиной Виктории, кажется, Кирилл Тогин – кто еще любую мысль тут же интегрирует в тему девушек? Олимпиада задумалась, потирая коротковатыми пальцами подбородок. – У Алиных родителей на фабрике можно сшить сарафаны по ее эскизам, если, конечно, успеем за неделю! – бойко поддержала Ева, игнорируя откровенный шок лучшей подружки, миндалевидные глаза которой стали в этот момент совершенно круглыми. – Там у них таджички сидят, папа говорит, пашут, как тракторы, круглые сутки – должны успеть! – Нет у нас на фабрике ничего подобного! – оскорбилась Алина, но было поздно, оставив поспешно ретировавшегося Матвея, директриса набросилась на новую жертву. Хотя идея использовать труды таджичек со швейной фабрики Шевралиевых для торжества русской национальной культуры… показалась Вике слегка сомнительной. Как раз в духе Евгении, но чтобы директор школы такое сумасбродство поддерживала… все решительно с ума посходили! Одна эта балалайка чего стоит! – Правильно, как осаждать фабрику ревизиями и проверками – приезжие плохие, а как за неделю сарафаны для встречи делегации из Англии шить – так поддерживайте культурные ценности! – возмущенно вопила Аля, уже за компанию утаскиваемая Олимпиадой за руку. К счастью для Евы, у которой не ладилось с подготовкой экзаменов, оттого и решившей выехать на делах общественности, долго возмущаться Алина не умела. – Балалайки, сарафаны… следующим пунктом программы будут самовар и цыганы с медведями! – очень тихо буркнула стоящая рядом с Викторией Маргарита. – По крайней мере, медведь у нас в школе точно есть. Интересно, Мариванна не предложит Еве скидку на экзамене в обмен на то, что НЕ БУДЕТ подавать Олимпиаде эту идею? Богдановна что-то совсем с цепи сорвалась из-за этих англичан! «Как будто ничего и не произошло…» В школе было объявлено, что Мишеньку Емельянова отправили учиться заграницу, даже Эльвира, общавшаяся с ним ближе всех, кажется, именно так считала. Как ни странно, происходящее в особняке мэра не получило вообще никакой огласки, хотя должны же были заподозрить неладное охранники или там прислуга? Наверное, таких людей специально обучали молчать. «Как и нас… вернее, мы сами этому учимся…» Поначалу Виктория была решительно настроена не оставлять случившегося так, исправить их общую оплошность, закончившуюся трагедией, сделать хоть что-нибудь… но для того, чтобы делать хоть что-то, следовало знать, с чего вообще начинать! А лебединые девы оказались одной сплошной тайной даже для обитателей нави и прави – никто о них не знал ничего. Разве что Монах, вытянуть из которого прямой ответ на какой бы то ни было вопрос оказалось чем-то из области фантастики! Девочки впятером снова побывали в Монастыре сразу после произошедшего в доме у Емельяновых, но не узнали ничего для себя нового ни о судьбе Елены, ни о лебединых девах. Настоятель поблагодарил их за помощь, однако не мог или не хотел сам чем-то помочь… Да и царапала Вику одна из его фраз, о том, что подобной развязки следовало бы ожидать, если Аркадий Аристархович остался жив. Монах умолчал, а сами Берегини как-то не додумали логически, что освобожденная из многолетнего плена лебединка, скорее всего, попыталась бы прикончить бывшего хозяина, попыталась бы, если бы не сочла смерть чересчур легким для него наказанием. А они, по сути, оказались бы виноваты в этой смерти, как теперь оказались виноваты в потере Мишеньки… а Монах на все их доводы нудно талдычил, что вреда мальчику Юна не причинит, а вернуть его у них все равно не получится! Дарья была права… Но почему все получается… так?! Что бы они ни предприняли, все получается плохо. И ничего не предпринимать – еще хуже? Вроде бы выбор и есть, а куда его не кинь… и так всю жизнь, буквально во всем! Какой она может сделать выбор сейчас, когда родители затеяли эту невыносимую тяжбу? Ричард с упорством, достойным лучшего применения, убеждал дочь, что для нее лучше будет вернуться в Москву. Не за горами окончание школы и поступление в вуз, что ей сейчас делать в глухомани вроде Вересково? А Жанну она якобы может навещать и на каникулах, раз уж для матери возможность «личностного и карьерного роста оказалась важнее их семьи»… не то, чтобы Вика ему не верила, слова имели определенный смысл. И с мамой они уже не были так близки, как, кажется, совсем еще недавно – у каждой появилась своя собственная, отдельная жизнь. В конце концов, Вика действительно уже не маленькая… Но, говоря, в общем-то, правдивые слова, Ричард то ли ей, то ли себе пытался лгать в мотивах. Ну, зачем одинокому мужчине в доме ребенок, да еще и девочка? На самом деле он по-прежнему надеялся таким образом вернуть саму Жанну, зная, что расстаться с дочкой бывшая жена не сможет. Виктория надеялась, что действительно не сможет… но и нотка сомнения оставалась. Как ни хотелось бы порой вернуть прежнюю жизнь, девочка уже сильно сомневалась в том, что это возможно, да и откровенно нечестно по отношению к маме! Как можно принимать «чью-то сторону», говоря о близких людях? Что не решишь – опять получается плохо… Или как с Матвеем. Виктории очень хотелось бы поговорить начистоту, рассказать обо всем, наверное, он понял бы. И перестал воспринимать ее подозрения насчет Мадины за пустую ревность… да и вообще, когда дело касалось Матвея, особенно невыносимо тяжело оказалось постоянно что-то скрывать и придумывать отговорки! Но – разве она имела права растрезвонивать тайну, принадлежащую далеко не ей одной? И, возможно, втягивать Матвея в историю, подвергая возможной опасности? Или продолжать молчать – опять-таки подвергая его опасности из-за неведения, один раз ведьма Мара уже этим воспользовалась… «Лучше для него, пока все это не закончится, быть от меня подальше… если это вообще когда-нибудь все же ЗАКОНЧИТСЯ!» Неизвестно, что думал о ней парень, наверняка заметивший неуклюжие попытки его избегать… но пусть уж лучше думает что-нибудь не то, чем снова попадет по ее вине в историю! – Сегодня последний процесс по разводу родителей, – отстраненно пробормотала Виктория. Установленный срок для примирения истек, само по себе так ничего и не разрешилось, хотя, наверное, где-то в глубине души Вика продолжала до последнего момента на это надеяться, снова предстоит делать неприятный выбор, в любом случае не сулящий ничего хорошего… потому что просто остаться в стороне еще хуже. Вернуться в Москву… мама обязательно вернется тогда вместе с ними – забыть всю эту вересковскую небывальщину, как сюрреалистический сон, в конце концов, ЕЙ эти Елена вовсе не подруга, помогать ей, да еще против воли, Вика совершенно не обязана… и Матвея – забыть? Наверное, для него это действительно было бы безопаснее. Или, по крайней мере, опасность перестала бы быть ее виной – разве в ее силах что-то глобально в мире изменить? Все, кажется, правильно. Вот только почему такое решение не оставляет явственный привкус собственной подлости?! Нет, так поступить она никогда не сможет… – Мама просила тебя проводить, – шепнула на ухо Даша. – я-то тут часто бываю, а ты во всех этих коридорах можешь и заблудиться. Коридоры городского суда действительно казались гулким и безжизненным лабиринтом – хотя народу-то по пути попадалось предостаточно… но все встреченные люди казались Виктории какими-то смутными тенями, целеустремленно куда-то спешащими по своим неведомым делам… а может, это сама девочка здесь превратилась в тень, которую никто не замечал и не услышал бы? Вика подумала, что Даша наверняка чувствовала то же самое, просто успела привыкнуть за последние несколько лет, оттого и держалась гораздо увереннее. Притормозили девочки только раз, не без удивления увидев участкового Ларина, шагах в десяти перед ними втолкнувшего в один из кабинетов какого-то парня лет девятнадцати в наручниках. – С каких это пор участковый хулиганов сразу сюда тащит? – недоуменно шепнула Виктория. Хотя на хулигана – во всяком случае, привычного по Юрику и его компании – юноша совершенно не походил. Одет вроде бы дорого и даже с шиком, но при этом костюмчик не новый и смотрится, как с чужого плеча, да и держится чересчур уж уверенно. Даже не нагло, а именно уверенно. У Рыжего или кого-то из его приятелей, когда их ловит участковый, шалопаистый вид котов, застигнутых на воровстве колбасы из хозяйского холодильника – а этого как будто не в наручниках ведут, а в гости пригласили, да еще с просьбой «честь оказать»! Дарья, выразительно закатив глаза, только головой покачала. – Вот, – пробасил сквозь приоткрытую дверь голос Евиного отца. – сказали, с этим товарищем сразу к Вам обращаться… Не то, чтобы Вика была любительницей подслушивать чужие разговоры – не Сорокина и даже не Ева, в конце-то концов – но у двери непроизвольно затормозила.