Текст книги "Blue Strawberry (СИ)"

Автор книги: Kurosaki Shizuka

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 42 страниц)

– Бьякуя?.. – Просто на входе в сенкаймон рыжеволосое солнце решило озарить еще раз капитана своим сиянием. Серые глаза, тайно ожидавшие этого, вмиг перехватили золотистый взгляд, молниеносно оказавшись прямо перед лицом Куросаки. – Я… – Мягкие губы приоткрылись для последующей фразы, и Кучики с удовольствием ощутил их, может, и надуманный, но такой отчетливый клубничный аромат…

– Поберегись!!! – Предупреждающий голос Урахары перебил столь волнующий для обоих момент, но он был вызван необходимостью: во врата сенкаймона на полной скорости влетела Йоруичи, за ней – Джагерджак, и оба, так и не останавливаясь, двумя пулями понеслись сквозь Разделитель миров, точно за ними с самих окраин Руконгая несся невидимый Катотсу.

Орихиме, вскинув брови от удивления, поспешила за парочкой молний следом – наверняка, кому-нибудь из путников скоро понадобится ее помощь, и в этом плане мирно идущие далеко впереди Исида-кун и Садо-кун рисковали больше. Кисуке, не так беспокоившийся за пару непримиримых кошачьих, как за свой магазин, в котором эти двое могли устроить полный хаос, тоже рванул вперед. Впрочем, не пройдя и несколько десятков метров он решил задержаться еще на чуток в тоннеле: все-таки он должен был доставить в Каракуру всех без исключения ребятишек и даже одного вредного львенка.

К слову, Кон, болтавшийся за пазухой у владельца магазинчика, хотел задержаться тоже, но по иной причине: какие дела могли быть у «сестренки» с этим стрёмным капитаном, который чуть голову ему не оторвал по дороге от лаборатории до Сокьоку?.. Мало им неуравновешенного голубоглазого, так теперь еще и этот?! У Ичиго явно был дурной вкус, думал Кон, и громко протестовал против возвращения домой без своей хозяйки!

Допустим, истинное решение Урахары задержаться было вызвано схожими скрытыми мотивами, но он не мог действовать столь открыто и громко: вынув пилюлю с душой из львенка, сероглазый завернулся в скрывающий реяцу плащ и притаился за фальшивой ширмой не без помощи скрывающей его тишины.

– ...Да понял я, понял… – В этот же момент, с противоположной стороны от сенкаймона, раздалось удалявшееся с каждой секундой ойканье Абарая под гулкие шлепки затрещин младшей Кучики.

На холме под спустившимися розовыми сумерками все стихло. Но это место отнюдь не пустовало. На верху оставались две темные фигуры. Он и она. Безмолвные и недвижимые. Стоявшие всего в метре друг от друга, но разделенные каким-то невидимым барьером, посильнее Разделителя миров, пролегшего меж их домами.

– Бьякуя… – Не поднимая головы, наконец, прошептала Ичиго

– Да?.. – Бархатистый голос коснулся рыжей макушки.

– Спасибо тебе… за… – Она запнулась: впервые было сложно выговорить столь любимое имя, которое убивало кого-то, а не лечило, как ее. Ее язык онемел и она замолчала.

– Не стоит, – капитан был счастлив, что девушка так и не договорила. – Я сделал то, что должен был сделать…

Прошла целая минута, долгая мучительная минута, в которой Куросаки удерживала буквы на клубничных устах, а Кучики не мог позволить себе прикоснуться к ним, точно боялся, что эти буквы вопьются в него кошачьими клыками. Он тяжело выдохнул: даже находясь за сотни миль, в ином мире, в иной реальности, в ином времени, образ хищного Пантеры возникал меж ними, будто навеки впечатанный уже в ее душу.

– Тогда, до свидания… – Неловко протянула она ему руку, вспоминая мужские привычки.

Изящные пальцы аристократа поймали несколько дрожащую ладонь в свой плен, и притянули к груди, за которой учащенно билось его лишившееся льда сердце. Ичиго сделала шаг и, исполняя желание, прикоснулась к горячей ткани хаори: да, ледяной капитан и впрямь теперь был соткан из тепла и нежности, и она прекрасно знала, что за солнце согрело его.

Куросаки усмехнулась и подняла взгляд на застывшего капитана, обжигая его еще большим жаром, которому невозможно было противостоять: он слепил глаза, преграждал доступ кислорода, расплавлял мозг и жег губы. Кучики, поддаваясь самому одурманивающему для него на свете аромату поспевшей ягоды, сгорая дотла в лучисто-золотых глазах, зарываясь пальцами в пламя рыжих мягких прядей на затылке, отключил сознание и, бредя на поводу лишь у оголенного, как провод, желания, поцеловал самое настоящее для него солнце…

– Ты теплый. – Прошептала она ему на выдохе, не отвечая на поцелуй, но и не отторгая от себя столь нежное, опасливое и даже несколько стыдливое прикосновение губ капитана. – Но я всегда это знала, Бьякуя…

В этом «всегда» она попыталась выразить всю свою долгую любовь, испытываемую ею к капитану с их едва ли не первой встречи. Но вместе с этим ее «всегда» означало, что вовсе не репутация хладнокровного и бессердечного Кучики заставила Ичиго сделать свой выбор в пользу другого, горячего, страстного, эмоционального Джагерджака. Просто так уж случилось, что сдержанный аристократ был в состоянии существовать без нее, тогда как ни она сама, ни, тем более, Гриммджоу просто не могли, не хотели, не умели жить друг без друга.

Кучики виновато, но все-таки улыбнулся. Прижавшийся в обрушившейся на него неге к рыжей челке, он с наслаждением окунулся в золото дорогих очей на прощание. Увидятся ли они вновь, пока у временной синигами еще будут оставаться силы, он не ведал, но точно знал, что навсегда выгравирует в своей памяти этот удивительно гордый, но в то же время невыносимо ласковый взгляд.

– Прощай, Куросаки Ичиго, – прошептал капитан и легонько прижался губами к ее макушке.

«До свидания…» – Повторила она уже раз сто в уме последнюю сказанную Бьякуе фразу, войдя в захлопнувшийся за ней сенкаймон.

– Я знаю, что ты здесь, Урахара, – девушка недовольно поморщилась, приглядевшись к знакомой маскирующей пространство ширме.

– Я ничего не видел… – Лукавое лицо шляпника появилось из-за свернувшегося края не то покрывала, не то картона. Надутые губы и хмурые брови Куросаки вынудили его признаться: – Ну, хорошо, если и видел, то никому ничего не скажу, – кивнул он, не юля и зная, что Ичиго может быть уверенной в этом: в отличие от своей кошки, Кисуке, действительно, умел хранить тайны, даже от нее…

====== XCIII. МИРНОЕ ИСЦЕЛЕНИЕ: ОТДЫХ ДЛЯ ПОБЕДИТЕЛЕЙ ======

От Каракуры до ближайшего живописного уголка на берегу моря было несколько часов, но сверхскоростной поезд ехал плавно и бесшумно, совершенно не утомляя своих пассажиров изнурительным путешествием. Правда, в вагоне таковых было немного. «Странное явление для разгара лета», – удивлялась Куросаки и, покосившись на своего любимого арранкара, допустила шальную мысль: не иначе, как Секста постарался для этого, не то распугав всех туристов злобным рыком, не то перебив половину собравшихся, как и они, на отдых… Что и говорить, но людей Джагерджак недолюбливал.

Гриммджоу лежал головой на коленях у Ичиго, намеренно выставив свои длинные ноги в проход меж сиденьями. Редко проходящие мимо них пассажиры, как и стюард, только кривились от столь неподобающего поведения, но вот выражать свое недовольство вслух не решались – уж больно крепким и неприветливым казался им этот наглец: высокий, мускулистый, с взлохмаченными волосами, колючим взглядом, скептически поджатыми губами и огромным шрамом на груди. Этому типу явно не стоило становиться на пути, ибо всем своим видом он сообщал окружающим: «Не лезь ко мне – убью».

Очередная недовольная ужимка стюарда в адрес парочки, сидевшей на местах 15 и 16, вызвал приступ внутреннего хохота у Куросаки. Наверняка, бедный паренек уже проклял этот день, когда к нему в вагон сел некто Гриммджоу Джагерджак, наплевательски относящийся ко многому, в особенности, к каким-то там правилам приличия. Ичиго, поначалу красневшая за невоспитанность своего парня, попыталась делать ему замечания. Но сдавшись сразу же после второго по счету разу, предпочла тактику Сексты – ко всему относиться эгоистично-пофигистически: пожалуй, они даже заслуживали пожить так, в свое же удовольствие, дважды отвернув конец света от этого мира. Собственно, за этим самым удовольствием они и ехали на море, выбравшись из душной Каракуры, сбегая от друзей и обязанностей, дабы насладиться хоть несколько дней миром и друг другом.

Ичиго понежилась в луче блеснувшего в окошко полуденного солнца. А вот арранкара на ее коленях оно вовсе не порадовало: сквозь полуопущенные веки девушка наблюдала, как он зажмурился от болезненно полоснувшего по сосредоточенным глазам света. Девушке не хотелось закрывать окно, ведь за ним сменялись удивительно красивые летние пейзажи зеленого леса и синего океана, которые временная синигами за своей работой и случившейся войной, кажется, не видела целую вечность.

Но и любимого арранкара было жаль. Куросаки слегка склонилась над Гриммджоу, отчего отросшие прядки сползли вперед и занавесили раздражающий его свет мягкой оранжевой шторкой. Джагерджак довольно улыбнулся и тут же замурлыкал, когда нежные пальцы следом зарылись в его густую шевелюру. Мозг поплыл от приятных и ласкающих прикосновений, хоть взгляд Сексты был все также напряжен от свалившегося на его голову «внешнего раздражителя» – преподнесенного Урахарой iPhone, в котором арранкар устал уже разбираться…

– Фу-у-ух, – с шумом выдохнул Пантера и сжал до хруста в ладони взбесивший его предмет. У него появилось жгучее желание вышвырнуть эту адскую машинку подальше, и, будь окно напротив открыто, он бы так и поступил.

Арранкар гневался как-то по-детски мило, что позабавило Куросаки. Не испытывая более терпения взрослого ребенка, Ичиго поцеловала его в нахмурившийся лоб, желая тем самым остудить импульсивную ярость, вспыхнувшую из-за какой-то неважной мелочи. Однако Гриммджоу задрал подборок выше, требуя иного успокоительного: раздраженный Секста – ненасытный Секста. Девушка усмехнулась и подставила свои никогда не противящиеся его напору губы, позволяя Джагерджаку терзать их столько, сколько потребуется, чтобы он выпустил пар…

В обеих парах наушников, подсоединенных через сплиттер к телефону Куросаки, как нельзя, кстати, заиграла какая-то успокаивающая и ненавязчивая мелодия: и не медленная и не быстрая, не веселая и не грустная, действительно, спокойная и какая-то «волшебная». Так определила Ичиго про себя настроение этой композиции и нарисовала в уме совершенно удивительную картину играющих на гитаре маленьких фей или эльфов – жителей какого-нибудь сказочного леса, в котором сейчас, закрыв глаза, можно было представлять уединенными и их вдвоем с Гриммджоу…

Секста также довольно промычал в губы рыжеволосой. За проведенные уже два с лишним часа в дороге, он прослушал почти всю музыкальную коллекцию Ичиго. Что-то ему нравилось, что-то не очень, но он упорно хотел дослушать все до конца. Хотел узнать, что ей нравится, чем она дышит, под что грустит, на что заводится… Музыка, оказывается, весьма органичная вещь в человеческой жизни, которая будто дополняет недостающую гармонию как в обыденных вещах, так и в сугубо интимных. Даже сейчас, целуя Куросаки вот уже три песни подряд, Гриммджоу, не без удовольствия для них обоих, менял темп и напористость своих движений, подстраиваясь под должный ритм и прислушиваясь к тем чувствам, которые пробуждали в его душе, действительно, стоящие вещи. Именно такими ощущениями стоило наслаждаться и отдавать этому все свое время, которое было глупо посвящать негативным эмоциям и размениваться на бесполезность. Уж кого-кого, а жизнь научила их обоих ценить каждую мирную минуту и моменты проведенные вместе.

Когда Джагерджак остановился, Ичиго, отстранившись лишь на пару сантиметров от его кончика носа и стянув наушники с обоих, мягко улыбнулась ему:

– Вот видишь, телефоны не только раздражения приносят, они могут хранить и наши удовольствия.

– Не согласен. – Покачал головой Гриммджоу. – Музыка – это, конечно, здорово, но… – он коснулся пальцами облака нависавших над ним рыжих прядок, – тебя же в телефон не запихнешь? А ты – мое главное удовольствие.

– Ну, можем, сделать так… – Куросаки потянулась за телефоном Пантеры и, зайдя в меню, нажала на иконку фотокамеры. Она вытянула руку вперед над ним и, выстроив нужный ракурс, скомандовала: – Улыбочку! – Гриммджоу не в силах сопротивляться какому-то магическому воздействию этого слова, усмехнулся своей широкой, открытой и немного шальной лыбой, которую Ичиго сложно было переплюнуть. Но она тоже усмехнулась, меряя шириной улыбки свое истинное счастье. А счастье у Ичиго было огромное – примерно таких же размеров, как пригревшийся на ее коленях голубоглазый арранкар. Щёлк! – Вуаля! – И рыжая подала Гриммджоу телефон, на экране которого красовались две безумно симпатичные мордашки, не скрывающие своего счастья. – Поздравляю нас с первым совместным фото! – Чмокнула она в щеку довольного Сексту и вновь улыбнулась широко и искренне, радуясь про себя тому факту, что теперь у нее имелось документальное свидетельство того, что все происходящее с ними – точно не сон…

Небольшой трехэтажный коттедж на несколько комнат для отдыхающих приветливо встречал белоснежным фасадом, выделявшимся на фоне далеко уходящей за горизонт лазурно-синей глади океана. «Белый. Синий. Любимые цвета Гриммджоу, – восхитилась Куросаки, – как по заказу». По его довольному виду она заключила, что милый отельчик пришелся по вкусу и Сексте. Главным же достоинством этого местечка, как обещала информация на сайте, были обещанная уединенность, что не могло не радовать Джагерджака, и частный пляж в непосредственной близости к гостинице, что привлекло, в свою очередь, Ичиго, обожавшую понырять, и поплавать, и позагорать.

– А вот и наш номер… – Остановилась Куросаки у белой двери в тупике коридора, и являвшейся средней комнатой крыла на трое апартаментов. Соседние, к счастью для влюбленной парочки, были не сданы, а, значит, никто не станет им мешать или возмущаться вполне ожидаемому шуму от молодежи.

– «15»? Ты издеваешься, да? – Фыркнул Пантера на безнадежную одержимость рыжей этим числом. – «Прости», – беззвучно прошептала она, улыбаясь якобы виновато. «Врушка», – сузил свои голубые глаза арранкар, точно зная, что здесь не обошлось без скрытого умысла.

Интерьер внутри оказался тоже довольно милым – все в том же белом цвете с синими и бирюзовыми вкраплениями. Пройдя в спальню, Куросаки застыла на месте: просторный балкон с панорамными окнами и мраморными перилами предоставлял потрясающий вид на просторы бескрайнего океана, который приятными рокочущими волнами набегал на белый песок широкого побережья. «Мы в раю…» – Восхищаясь, заключила девушка.

Стоит ли говорить, что Джагерджака воодушевляли иные вещи, собственно говоря, в пределах самой спальни, где красовалась огромная двуспальная кровать с белоснежными простынями и кучей голубых подушек. Гриммджоу бы уже с радостью представил в своем воображении себя и Куросаки, кувыркавшихся здесь, но пока завалился на кровать, падая от банальной усталости. Переезд, гигай, голод… Для Пантеры многие вещи приносили дискомфорт, но только не попка Куросаки в обтягивающих белых джинсах, вид которой услаждал прищуренный глаз арранкара, и не мягкий матрас, уют которого приятно расслаблял мышцы.

И все бы было еще лучше, если бы не было так…

– Жарко!!! – В один голос протянули развалившийся почти на всю кровать Секста и присоединяющаяся к нему Ичиго, распарившаяся на балконе под все еще пекущем послеобеденным солнцем.

От июльского зноя спасение в комнату не приносил ни исправно работающий кондиционер, ни распахнутый настежь балкон с долетающим прохладным бризом. Ясное дело, что освежиться в прогревшемся за день океане, да еще и под беспощадными лучами солнца, было невозможно. А потому оба путешественника, поддаваясь одной и той же идее, стремглав влетели в ванную комнату.

– Ванная! – Ткнула Куросаки пальцем в просторную белую купель, манящую многообещающим расслаблением и приятной негой.

– Душ! – Выпалил Джагерджак, помышляя об охлаждающей свежести и желаемой бодрости.

Ичиго попыталась сделать бровки домиком, но, увы, так красиво и невинно, как у Иноуэ, у нее не получилось. Гриммджоу поморщился, явно не собираясь поддаваться уговорам и мольбам, для чего демонстративно скрестил руки на груди. И вообще, как она себе представляла делать «это» в скользкой и неудобной ванне???

– Ну, хорошо… – Неохотно буркнула девушка, улавливая ход мыслей Сексты по лукавым голубым глазам. – Но! Вечером – моя взяла!

Гриммджоу потянул хитрый уголок ухмылки вверх, обнажая скалящиеся от удовольствия зубы. Ни слова не говоря, он закинул рыжую к себе на плечо и зашагал к душевой кабинке – просторной, в зеркалах, и, похоже, звуконепроницаемой. С отелем они таки не прогадали!

Вода зашумела, сразу падая освежающим не холодным дождем на головы все еще одетых Куросаки и Джагерджака. Чем не воспоминания об их первой ночи? Кажется, с тех пор они прожили чуть ли не полжизни, но это произошло всего лишь две недели назад. Две недели, как они официально встречаются, но вот таких моментов, которые они проводили наедине, не думая больше ни о чем, кроме друг друга, заботясь о своем наслаждении, лелея обретенную любовь, осуществляя приятные фантазии и строя милые мечты, можно было пересчитать по пальцам… А ведь это было здорово и так... по-человечески, что ли. Секста Эспада, медленно приспосабливающийся к такой вот жизни, день за днем, находил какое-нибудь новое подтверждение пользы быть человеком. Конечно, он не отторгал своего естества – ему нравилось быть сильным, скорым, неуязвимым арранкаром, но быть человеком ему тоже пришлось по сердцу, и единственным, но все перевешивающем достоинством в этом была только его Куросаки…

Ичиго засмотрелась на дивно преображавшегося Гриммджоу: искусственный дождь смягчил вечно раздраженные колючие пряди волос, углубляя их голубой озорной цвет до успокаивающего синего. Струйки воды очерчивали красивое рельефное лицо, выглядящее в этой немного меланхоличной атмосфере, немножко грустным и даже серьезным, под стать случившейся не к месту задумчивости в голубых глазах.

– Эй, Гримм… – Позвала его тихо Куросаки, скользя подбородком к его уху. Приласкавшись затем щекой к его щеке, она прижалась намокшей длинной челкой к несколько напряженному лбу. – Я знаю, что девушкам об этом не принято спрашивать у парней, но… О чем ты сейчас думаешь? Что тебя тревожит?..

Секста рассеянно посмотрел на девушку: кажется, он и не заметил, как впал в какое-то несвойственное ему чувство прострации. Это было так непохоже на него и даже непростительно, тем более, здесь, сейчас, когда совсем иные мысли, желания, ощущения, а не сантименты, должны были отключать его мозг. Но никто его не порицал за это. Вот что было поистине странно и… до жути приятно. Гриммджоу застыл теперь сосредоточенным взглядом на спокойной и теплой карамели в любимых глазах – что бы он ни делал, что бы ни говорил, что бы ни думал, они всегда отзывались запредельным, необъяснимым пониманием и принятием. Наверное, по этой причине он не побоялся признаться:

– Я… думал о том, что, похоже, мне начинает нравиться быть человеком… – Рыжеволосая облегченно выдохнула и осклабилась. Пантера легонько взял ее за подбородок и приблизил к себе снова: – И это лишь благодаря тебе, И-чи-го…

Арранкар в свойственной ему кусающе-нежной манере с наслаждением коснулся сначала нижней губы любимой девушки, затем и губы верхней. Поцеловал левый уголок ее растущей улыбки, через миг – поцеловал правый. Сильные большие ладони скользнули по мокрым щекам под прилипшие шелковистые пряди, превратившиеся из ярко-огненных в рассветно-красно-оранжевые, волнующие своей новой неведомой насыщенностью и даже мистичностью. Карамель задрожала, под мелкими капельками, упавшими на вызывающе черные для этой солнечной красоты ресницы. Гриммджоу, не смыкая век, окунулся с поцелуем в рот Куросаки и, впиваясь в любимые глаза, молил девушку также смотреть на него все это время.

Новое чувство постоянного присутствия партнера во всех твоих мыслях и действиях вселяла дерзость и даже некоторую наглость в обоих. Не отвлекаясь от созерцания карамели и неба в глазах друг друга, не ослабляя настойчивого сплетения языков и живя одним жарким дыханием на двоих, арранкар, не собираясь отстраняться или прекращать натиск, дал волю рукам, слишком хорошо знающим свое дело и не требующим дополнительного внимания. Нахальные пальцы бесстыже стягивали намокшие джинсы сразу же вместе с бельем. Сначала с нее. Потом с себя. Осмелевшие и самоуверенные, но, в то же время, не желавшие отвлекать сплетение лиц и душ, они в странной заботе разорвали черную футболку на часто вздымающейся, наливавшейся груди, затем рванули белую майку на мускулистом торсе своего хозяина.

Подушечки пальцев ощутив дразнящие ручейки на упругом мягком юном теле, передали мозгу возбуждающие фантазию картинки, против чего Секста уже не мог устоять: его взгляд, как и губы, устремились вниз, где круглые капли жемчужинами убегали по покатой груди, кричавшей о своем возбуждении набухшими горошинами сосков. Горячий рот с острыми, но щадящими зубами, прикусил один из них, затем – другой, и снова – первый, перемещаясь туда и обратно, в томной играющей манере, намеренно доводя девушку до исступленного желания…

Куросаки совсем скоро проронила невольный вздох, приглушенный укусом в собственное плечо и неразборчиво говоривший не то о ее накатившем наслаждении, не то, наоборот, о явном недовольстве. Джагерджак, не оставляя сладострастную пытку, учиненную присосавшимся ртом к сводящей его ныне с ума груди, вновь дал волю рукам. Они соскользнули с талии девушки по разные стороны: нежно, но ощутимо поглаживая ее живот и спину, и встречаясь вновь меж ногами Ичиго. Доставляя равно одинаковое удовольствие, Гриммджоу скользил и погружался пальцами с синхронной силой и частотой, напевая в голове одну из понравившихся ему сегодня песен и непроизвольно следуя ее ритму.

Когда рыжеволосая, обмякшая и лишившаяся сил стоять на ватных ногах, повисла на арранкаре, обхватывая его руками за шею и плечо, Секста промурлыкал ей на ухо слова, что крутились у него на языке. Девушка тихонько рассмеялась, радуясь, что многочасовое прослушивание ее музыкальных пристрастий не прошло даром и даже пришлось по вкусу весьма разборчивому в своих предпочтениях Пантере. Но, похоже, он, действительно, получал от этого удовольствие, раз принялся разбавлять невнятное мурлыканье более внятными словами, а после и вовсе стал воспроизводить с удивительной точностью текст и мелодию услышанной лишь раз песни. Кто бы мог подумать, что у Джагерджака, помимо приятного грудного голоса, был определенно развит и тонкий музыкальный слух?

Однако Король Пантер на то и был королем, чтобы преуспевать во всем: увлекая душу Куросаки за собой магией голоса, он незамедлительно принялся доставлять удовольствие и ее вожделенному телу. Он двигался в новой тактике, смакуя умеренным темпом, прислушиваясь к ритмической пульсации музыки вокруг них и их собственных сердцебиений, подстраиваемых в такт друг другу. Движение за движением, толчок за толчком, вздох за вздохом, крик за криком – сегодня он с Куросаки писали собственную мелодию, отображавшую их внутренний мир, их счастье, их любовь мурлыкающе-поюще-кричащей фотографией, которая сейчас запечатлевала лишь один из многих приятных моментов их человеческой жизни в столь оригинальной форме...

«Кричи, моя карамель», – требовал довольный Пантера, впечатывая раскаленное тело девушки в прохладный кафель душевой. Зеркала здесь давно запотели от падающей на них мелодии гулкого искусственного дождя, от сбившегося частого и жаркого дыхания, от безудержных обжигающих страстью криков. Джагерджак вздрагивая от остужающих холодных капелек на закипевшей коже и раскатывающегося по телу жарящего пламени его удовольствия, путаясь в словах под конец своего «выступления», стал уже вплетать в песню собственные звуки и междометия, щедро приправляя такую откровенную самодеятельность своим неизменным удовлетворенным «Кур-р-росаки» и ее вторящим в унисон восторгающимся «Гриммджоу!!!»

Тяжело дыша, оба, разбитые сладкой истомой, тела, нуждаясь в передышке, точно певцы в антракте, счастливо улыбались и не спешили покидать приятно охлаждавшее дождливое царство в поджидавшем их за его пределами солнечном раю. Гриммджоу не удержался и вновь прильнул с поцелуем к соблазнительно-мокрой, искрящейся капельками воды, Ичиго. Ее светящаяся карамель дразнила и одновременно вдохновляла Джагерджака, и он не заставил себя ждать долго…

– А я думала, что концерт уже окончен?.. – Усмехнулась Куросаки, скользя руками по грациозной спине, если и не прекрасно поющего, то превосходно танцующего определенные танцы, Пантеры.

Гриммджоу с вызовом улыбнулся:

– Обижаешь, кис-с-са… – Закидывая тут же ноги девушки себе за спину, он пригладил ее по щеке: – Для особых слушателей, я готов исполнять концерты безостановочно…

====== XCIV. А В ЭТО ВРЕМЯ: С ДОБРЫМ УТРОМ ТЕБЯ, КУАТРО! ======

«Душа… Это ее рука, тянущаяся ко мне…» Невыносимо приятные слова, обжегшие черные губы, увы, так и не достигли сердца, распавшегося в прах, как и остальное тело. Развеваясь на ветру, легком и освежающем, серебристо-черные пылинки забывали свою форму, не хранили в памяти образы и речи, не помнили движения и жизни. Безвольные и несущественные, ничтожные крупинки прежде сильного существа поддавались теперь чужой воле, будь то редкое движение воздуха, или задетый чьим то шагом песок, или произведенная волнением извне дрожь этого не всегда застывшего и пустого мира.

«Улькиорра-сан…»

Знакомый голос. Не встревоженный, не испуганный, не пронзительный, совсем не такой, которым его запомнило блуждающее сознание в последнюю встречу. Думать о ней, восстанавливать по обрывочным картинкам, по бесконечным секундам и по непознанным до конца ощущениям было трудно, болезненно, порой просто невыносимо, но всегда… странно.

Как эти воспоминания, голоса, звуки, даже запахи могли проникать сюда, в сознание, которое навсегда, бесследно и полностью утратило свою оболочку, способную при жизни дарить существование, а после смерти оставлять напоминание о себе. Но ничего подобного не дает полное исчезновение. Кажется, не может дать… Откуда же тогда все эти мысли? Восприятия? Ощущения? Чувства? Эмоции? Неужто сознание способно отторгать бренность тела и воспарять над ним, точно освободившееся облако? Или же это и есть душа, пробудившаяся так вовремя перед самым концом бытия и способная на это самое сознание?

«Улькиорра-сан…» – И снова голос. Нежный, осторожный, даже вкрадчивый немного. Откуда он здесь?.. А вместе с ним – видение огромных дрожащих пепельно-серых глаз, поражающих своим бесстрашием перед врагами и опасностью, манящих покоем и добротой... «Эта женщина…» Ее чувственные слезы на побледневших щеках. Закушенная губа, не пускающая наружу ненужные, порочащие ее всхлипы. Ее рука, неумолимо тянущаяся к чему-то важному для нее, но такому неуловимому и… запоздавшему.

Что было бы, если бы она успела? Что было бы, если бы ее тоненькие, пробуждающие жизнь и отторгающие забытье, пальцы соприкоснулись с неотвратимой участью? Остановила бы она смерть в очередной раз и, если да, то что бы побудило ее к этому? Зеленые глаза, всегда смотревшие на нее с презрением, которые таили в зрачках запретную заботу? Холодные руки, порой сжимавшие до хруста ее шею, которые с трудом, но контролировали подкожное удовольствие от соприкосновения с нежным шелком ее тела? Пустое бессердечное существо, утратившее свою душу через омерзительную для людей, зияющую чернотой и безнадежностью, дыру? Когтистое крылатое чудовище, убившее однажды ее друга, который оказался таким же сильным рыжеволосым существом женского пола, что и земная «принцесса»? Вряд ли…

«Улькиорра-сан…» – Мягкий, близкий шепот, волнующий несуществующее сердце, обжигающий неосязаемое тело, пробуждая нереальную жизнь. Так не бывает… Невозможно обратить время вспять, а из миллиона частиц восстановить нечто цельное… Так не бывает. Никогда подобного не было и вовсе не должно быть…

– Улькиорра-сан… – Теплый и влажный поцелуй, ощутимо опустившийся на твердый осязаемый лоб под щекочущими прядями тяжелых волос. Аромат цветов, весны, жизни, защекотавший нос, который, затрепетав своими крыльями, пытался разобрать явь или сон по запаху. Внезапный шорох и быстрые удаляющиеся на миг шаги и возвращающиеся обратно со странным приумножающим их эхом…

А после – тишина. Но не мертвая, не абсолютная, не пустая. Сбившееся дыхание справа, взволнованное, на грани стона, – слева. Рокочущее перешептывание вокруг. Гулкий вздох где-то над… «Собой?» – Анализирующее все сознание, наконец, выдало главный вопрос, впрочем не требующий ответа, ведь он крылся, как раз, не в сознании, а в осязании… Осязании свободных рук и ног, тяжелого тела и не менее тяжелой головы. Чутких ушей, принюхивавшегося носа, дрожащих ресниц на щеках, напрягшихся челюстей, слипшихся губ…

«Где я?.. Кто я?..»

Веки дрогнули и с медленной осторожностью стали приоткрываться, впуская в слившуюся с темнотой сетчатку противоестественный для погасшей жизни свет. Большие зеленые глаза, глубоко изумрудного благородного оттенка, уставились перед собой, упираясь взглядом в потолок совершенно незнакомого помещения. Дневной свет, белый, как и свод над зеленоглазым, заставили зрачки сузиться в знакомые до трепета кошачьи черточки. Впрочем, мелькнувшая тень на потолке заставила глаза дернуться и расплыться темным кружком в зеленых озерах снова, когда ничего не понимающий взгляд с бесцветного потолка на себя перехватил яркий образ возникшей над головой женщины.

– О-о-о, – приложила она палец к нижней губе, скрывая на миг под ним родинку на подбородке, – кажется, он наконец-то пришел в себя…

– Думаешь? – Рядом с лицом незнакомки возник весьма знакомый лик: бирюзовые глаза придирчиво вглядевшись в ожившую зелень, вдруг скрылись за ничего не говорящими щелочками.

– Да нет, – в серебряноволосую макушку уперлась темная голова, которая не менее дотошно изучала представшую картину схожими кошачьими глазами, только лунного оттенка. Смуглая рука несколько раз промелькнула перед зеленоглазым лицом, не выдававшим никакие эмоции. – Вот видишь?!

– Яре-яре, – к женщине, похожей на кошку, прислонился человек в полосатой шляпе. С видом доктора или исследователя, он предположил: – Может, вы что-то ему… м-м-м «не доклеили»? Ну, кусочек мозга, например?

– Ага, или язык, – между кошкой и шляпником втиснулся блондин с нервной широкой улыбкой, откровенно начавший сверлить зеленые глаза сквозь их зрачки, все темнеющие и темнеющие от увеличивавшегося «живого» навеса над собой.