Текст книги "Чужого поля ягодка"

Автор книги: Карри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 40 страниц)

Но мутант уже отпустил её руки, выпрямился, и глядел теперь с высоты своего роста, покачивая головой. Ждал.

Успокоив несущееся вскачь сердце и отдышавшись, Миль острожно приоткрыла блок, прислушалась – он больше не пытался вклиниться в её менто, глянула сердито:

«Больше не смей так давить на меня!»

«Яхи только проверил. Да, не родишь. Пока. Но ты молодая. Яхи будет лечить тебя, Яхи умеет. Сын Яхи – крепкий мальчик и может выжить. Тогда ты будешь просто жена, не мать».

«Не буду, Яхи! У меня уже есть муж, и другого мне не надо! Он всё равно найдёт меня, понял?»

«Понял. Может, найдёт. Но маны не отдают женщин обратно».

«Отдают – не отдают… А меня спросить не хочешь? Я что – вещь?! И ты что – думаешь, он вот так просто оставит меня тебе и спокойно уйдёт? Он ведь убьёт тебя, Яхи. И тебя, и всех манов!»

«Яхи тоже случалось убивать», – и, сев у огня, он спокойно принялся нанизывать на толстую палку уже потрошёные и ободранные тушки животных.

«Да я сама тебя убью!» – взъярилась Миль, и нерассуждающая ярость её выплеснулась на чёрный мохнатый ком… Без раздумий, без сожалений – ей впервые просто и незатейливо, от души, захотелось убить… Не то, что тогда… убегая от Контроля, когда она сама чуть не умерла. А теперь – теперь ярость её ударилась о черный силуэт у очага. …И разбилась о его защиту – ман только вздрогнул, глотнул воздуху и аж выгнулся, пережидая удар. Это было всё, на что у Миль хватило сил. Всхлипнув, она сползла по холодной каменной кладке и съёжилась на полу, кутаясь в обрывки майки, а больше – в собственные объятия. Бен придёт… Она будет звать его день и ночь, и он услышит же когда-нибудь… Иначе всё зря…

…По жилищу мана распространялся запах жареного мяса… А у Миль в желудке уже очень давно не было ничего, кроме нескольких глотков того мерзкого питья, которым её поил ман. Тело, усиленно заживлявшее многочисленные поверхностные повреждения да вдобавок только что отдавшее и без того небогатый запас энергии на неразумную атаку, поколебалось на грани – потребовать пищи и жить дальше или смириться и начать тихо угасать – и оставило выбор за взбалмошной хозяйкой. Всё равно ведь сделает по-своему. Хозяйка вроде бы помнила о данном когда-то мужу обещании, но муж оказался недосягаем, а перспектива в случае выживания была столь отвратительна… необходимость выжить уже не казалась непререкаемой… жить хотелось всё меньше…

Она не услышала его шагов. Просто вдруг вознеслась вверх: огромные руки легко оторвали её от пола – одной парой ман без особых усилий, как щенка, держал девушку перед собой, а другой заботливо укутывал в большую, мягкую шкуру. Упаковав как следует, перенёс к очагу, примостил к себе на колено и подсунул к её губам объёмистую толстостенную посудину, слепленную, видимо, из глины:

«Пей».

«Не буду».

«Не заставляй Яхи применять силу».

Слегка запрокинув ей голову, он больно сжал щёки Миль с двух сторон так, что губы раскрылись, и наклонил сосуд. В рот Миль хлынуло густое солоноватое питьё, пришлось глотать… Влив всё, что было в сосуде, он поднёс к её лицу кусок мяса на деревянной палке и спросил:

«Ты будешь есть? Яхи может сам разжевать и заставить тебя проглотить. Ты хочешь есть так?» – угроза была более чем реальна.

«Нет. Сама», – мрачно сказала она.

Улыбнувшись, он распеленал ей руки и вручил мясо. Мясо, конечно, было без соли…

«Чем это ты меня поил?»

«Если Яхи скажет, ты не сможешь выпить ещё, а ты должна это пить, чтобы стать здоровой. Почему ты не ешь?»

Миль, крепко задумавшаяся над составом напитка, ответила:

«Невкусно. Без соли».

Он кивнул:

«Ты привыкнешь. Это сначала непривычно. Ешь, привыкай. Можешь присаливать золой, вот, – он показал, как. – Яхи принесёт плоды. Потом».

Сам он уплетал мясо с подобающим ему аппетитом. Миль убедила себя, что голодна, и таки сумела разделаться со своим пресным куском. По крайней мере, пахло оно прекрасно.

Яхи попытался предложить ей ещё кусок, но она так решительно заявила, что сыта, что он только кивнул, перестал ковырять щепкой в зубах, устроил девушку на лежанку, а сам продолжил трапезу. Под его довольное чавканье и весёлый треск разгрызаемых костей Миль, угревшись под тёплой шкурой, начала клевать носом – что и неудивительно после такого насыщенного переживаниями дня да плюс наверняка в том питье имелось природное снотворное…

Утро, вечер? Может, ночь? Попробуй тут определи – очаг, как и накануне, исправно освещал каменный свод и стены, за которыми, наверное, всё так же плясал дождь… Лохматого Яхи, как и большую часть времени, дома опять не было – и слава Богу… Но каким способом эта громадина проникала сквозь такую стену? Миль неоднократно обследовала стыки каменных блоков, уложенных убедительно прочно, безо всякого раствора – между ними и волосок не просунешь. Нашла два отверстия: одно – над очагом, но, даже если погасить огонь, в дымоход не протиснешься – слишком узок; на второе наткнулась случайно: в дальнем углу обнаружилась плита, спихнув которую в сторону, Миль отшатнулась и поспешила вернуть её обратно: квадратное отверстие было мало того, что тоже безнадёжно узким, так ещё и оказалось ничем иным, нежели сортиром, и уходило в зловонную тьму. Этим путём тоже не выберешься – разве что решишь расстаться с жизнью особо извращённым способом…

Но Яхи-то ведь как-то шастает туда-сюда? Вот скоро вернётся и опять станет пользовать этой своей сомнительной жижей неясного происхожения… хорошо хоть, что в мужья пока не очень набивается… Муж выискался, чучело-вонючело, немытое, четырёхрукое…

Забравшись обратно на лежанку, Миль, собравшись с остатком силёнок, предприняла очередную попытку дозваться мужа… И то ли померещилось, то ли впрямь пахнуло хлебным духом – откликнулся на самом пределе слышимости родной голос! Миль радостно потянулась навстречу, выкладываясь до тёмного беспамятства, но полной утраты связи с реальностью… Услышала настоящий отклик, его отклик! И пусть сразу навалилась тотальная слабость, свалившая в сон…

Такой глухой да крепкий, что Яхи так и не смог её добудиться. Однако это не показалось ему достаточной причиной, чтобы пропустить приём целебного питья…

Отвратительная как никогда, жижа наполнила рот и провалилась в желудок… Миль открыла глаза, пытаясь проплеваться и услышала:

«Пей!»

«Не могу… противно…»

«С чего вдруг?»

«Не буду…»

«Будешь!»

Гадкая жидкость опять затопила глотку… И Миль начало выворачивать наизнанку…

Яхи быстро перегнул её через колено, и всё, влитое с таким трудом, принялось извергаться наружу. Рвота сотрясала долго, выкручивая нутро, до слёз и судорог, до потемнения в глазах…

Но всему есть предел, закончилась и эта пытка. Пока Миль силилась отдышаться, Яхи вооружился охапкой сена и в четыре руки быстро ликвидировал лужу. Всеядное пламя ярко вспыхнуло, без возражений приняв подношение, и вскоре только кислый запах рвоты напоминал о последствии насильного лечения.

«Ты чем меня травил, чудовище?» – спросила Миль, полоща рот над вонючим сортиром.

«Яхи лечил тебя тем же, чем и всегда», – сумрачно ответил тот, удерживая её, потому стоять она не могла.

«Ничего не напутал?» – значит, какой-то местный компонент ядовит для неё… хорошо ещё, что вывернуло.

«Нечего было путать. Яхи брал те же части. Причина не в питье».

«Говорила же – не надо было пичкать насильно. Вот скоро придёт мой муж, а ты меня насмерть залечил, как оправдываться будешь?»

Он взрыкнул и, сверкнув очами, чуть ли не швырнул её на лежанку. Накрыл с головой, придавил тяжёлой лапой:

«Спи».

…Миль резко села, а только потом проснулась, вытаращив глаза. Сердце бубном колотилось в груди, грудь ходила ходуном. Что-то разбудило… В темноте каменной хижины вкусно пахло горячим хлебом… Оклик! Её окликнули – кто, кроме Бена мог позвать так, что тело отозвалось раньше разума?! Заметавшись солнечными зайчиками, радость затопила её по макушку, Миль с трудом удержалась от смеха – и послала менто навстречу. Он недалеко, он знает, где она, он скоро придёт!!!

Тёмным клубком вскинулся со своего места Яхи, прыжком оказался рядом, рыкнул, раздувая ноздри:

«Не кричи!» – запах хлеба растаял, как сон, остались только обычные для этого жилища «ароматы».

«А то что? Он всё равно уже знает, где я, он в пути. И лучше бы тебе ему не попадаться».

«Твой муж – ман?»

«С чего бы. Он – человек, мужчина, и ещё какой мужчина…» – мечтательно улыбнулась она.

«Тогда пусть он не попадается Яхи, а не Яхи – ему!» – набычился ман.

«А что ты можешь, чучело-вонючело!» – фыркнула Миль и расхохоталась. Придержать бы язычок, но её отчего-то понесло – не то от предвкушения скорой встречи с Беном, не то от остатков дряни, которой Яхи накануне перекормил её ненароком. Она беззвучно хохотала и не могла остановиться, забыв, что самолюбие мальчишек всех рас и любого возраста дразнить небезопасно.

Чучело не чучело, но рассердился мутант здорово.

«Яхи – ман! Ман покажет тебе, что может сделать с твоим мужем».

Чужая воля душным пологом тяжело навалилась на сознание, грозя задавить, но Миль хорошо усвоила урок с прошлого раза – блок оказался на месте раньше, чем она успела испугаться и вспомнила о защите. Сколько ман ни давил, как ни тужился – пробить барьер было не в его силах, блокировка любой напор просто отводила в никуда, и весь запал бесполезно растворялся в пространстве… За надёжным барьером было тихо и спокойно. От испуга неуместное её веселье как рукой сняло, теперь она понимала, что рисковала, и рисковала напрасно, и с сожалением подумала – сдержит любую атаку, а вот ответить не сможет. Бен – тот бы смог… Зато заодно сообразила, что он уже, наверное, настолько близко, что его можно достать на втором уровне – и тут же попробовала. Не жалея скудных сил. И ответ пришёл – слабый, но насыщенно-хлебный и заметно ближе…

Платить пришлось немедленно – приливом слабости и тошноты. Равнодушно глянув на всё ещё пыхтящего от напряжения мана, Миль свернулась на лежанке калачиком и задремала. А недремлющий блок нёс вахту, невзирая на её сон…

…Щеки коснулось нечто прохладное, Миль нехотя открыла глаза и взглянула – возле её головы лежали нежно пахнущие круглобокие фрукты. Она улыбнулась – Яхи оставил попытки кормить её принуждением.

Взяв ещё один фрукт, ман протянул его Миль. Она отвернулась. Фрукт настойчиво поднесли с другой стороны. Ага, это же приглашение к разговору, устной речью мы оба не владеем… Ну, давай попробуем договориться ещё раз.

Миль сняла блок.

«Говори с Яхи… – менто было совсем другим, чем прежде. Ни угрозы, ни требовательности в нём не звучало. Только растерянность и просьба. – Говори с Яхи… Ты слышишь. Яхи знает – ты слышишь».

«Почему бы тебе не добавить «пожалуйста»?»

«А что это?»

«Когда очень просят, говорят «пожалуйста».

Он помолчал, посопел, почесался (он вообще чесался часто и с удовольствием)… Присел рядом.

«Яхи очень просит. Говори с Яхи… пожалуйста».

«Ладно, – на это силы ещё нашлись. – Только ты отодвинься немного».

Вонял он немилосердно…

«Яхи принёс плоды. Ешь… пожалуйста».

«Не уверена, что мне можно это есть. Некоторые вещества не для меня».

«Вещества – может быть. Но это не вещества. Это плоды. Они вкусные, ешь».

Поздно.

«Не хочу».

«Ты проверяешь, будет ли Яхи кормить тебя силой. Нет, больше не будет».

Она смягчилась.

«Я поняла, но… я правда не могу есть. Не хочу. Я… очень скучаю, Яхи. Понимаешь? Так бывает – когда по кому-то очень скучаешь, ничего не хочешь».

И не стала объяснять, что потом наступает момент, когда просто и не можешь… Она перешла эту грань. Тело больше не требовало еды. Более того – оно еду уже не принимало. Ещё можно его заставить… если найдёшь уважительную причину. И – да, если упустить время, всё может плохо закончиться. Но в этом состоянии такой пустяк уже совершенно не волнует…

Яхи слушал внимательно. И ничего не понял.

«Яхи делал неправильно, – гнул он своё. – Яхи виноват. Яхи не должен был делать так с тобой».

Она покачала головой.

«Ты бы ничего и не смог сделать. А то, что тебе удалось поначалу – и удалось-то лишь потому, что я больна. Посмотри сюда, Яхи».

Она сдвинула браслет, под ним на незагорелой полоске кожи сверкнул белизной маленький кружок с золотой точкой посередине и широкой красной каймой по краю.

«Видишь красное кольцо? Круг должен быть весь белым. Чем больше красного, тем хуже мои дела. Так Бен сказал, а он знает, что говорит».

«Бен?» – шерсть на Яхи встала дыбом, ноздри раздулись.

«Бен. Муж. Любимый. Единственный. Моя ненаглядная половинка… Отпусти меня, а? И всё обойдётся, никто не пострадает. Зачем тебе чужая половинка, да ещё больная? Чужое вообще брать нехорошо. А Бен меня вылечит…»

«Нет!» – ман рычал раскатисто, как большой зверь.

«Яхи, я ведь даже не твоя добыча. Ты меня не украл, не дрался за меня. Ты меня просто встретил и помог в трудную минуту. Спасибо за помощь, но мне пора вернуться. Отпусти».

«Нет!!» – и он не встал даже, а воздвигся, медленно и страшно. И казался он сейчас ещё огромнее – может быть, из-за вздыбленной шерсти.

«Тогда Бен придёт сюда и будет драться с тобой. И он прикончит тебя, Яхи. Тебе не одолеть его, и не потому, что у него оружие. А потому, что он сильнее тебя… здесь, – она указала на его голову. – И ещё потому, что он без меня – тоже только половина целого…»

«Нет! – рык сотряс своды и посыпалась пыль. – Яхи будет твоей половиной целого! Будет!»

«Да нет же, Яхи – нет! Мы части от разного целого, пойми уже!!»

«Нет!!» – и, не прекращая рычать, прыгнул к ней, взгромоздился, придавив горячей своей, вонючей тушей, в пару взмахов сорвал и без того жалкие остатки одежды… Ни о каком сопротивлении речь идти не могла – попробуй хоть пальцем шевельнуть в тисках четырёх рук…

Задыхаясь, Миль с гадливостью поняла, что ей конец. Смертная тоска начала останавливать сердце, в растерянности оно по инерции ещё слегка потрепыхалось – это даже не было больно… и смирилось с наплывающей тьмой. И Миль спокойно и даже с облегчением начала проваливаться в эту огромную, нудно звенящую черноту…

И опять на неё кто-то орал, требуя, чтобы она дышала… И неуклюже подгонял её сбитое с толку сердце, побуждая его работать.

Да дышу я, дышу… устало думала она. И окликала: Бен, это ты? Но в нос шибало вонью большого зверя, мокрой шерстью и застарелым потом, а возле уха гулко стучало чужое мощное сердце… или даже два?…

Яхи нёсся через лес, перепрыгивал через ручьи, переходил вброд речки, обходил озёрца, которыми изобиловала местность. И изо всех сил звал, не переставая:

«Бен!!!»

Тот отзывался несколько удивлённо – голос, звавший его, был совершенно незнакомым, но очень настойчивым и испуганным. Расстояние пока не позволяло им объясниться, можно было только посылать отклик в ответ на вызов, но с каждым часом расстояние это сокращалось – оба уверенно торопились навстречу друг другу.

По пути Яхи срывал плоды и в наивной надежде не накормить, так хоть порадовать совал их Миль, но она даже глаз не открывала. Сам Яхи не ел – он бежал, дыша за двоих, и редкие звери торопливо убирались с его дороги.

Похоронив одну женщину, Яхи не хотел стать причиной гибели другой…

Но уже совсем скоро Яхи почувствовал, как его словно бы ухватили за шкирку или захлестнули на шее поводок – и стали тянуть вперёд. Подёргавшись, понял, что не вырваться. Ощущение было новым и крайне неприятным для его гордости, однако, в данном случае, полезным – невидимый поводок указывал точное направление движения и даже временами помогал бежать и дышать, добавляя сил. Казалось – Яхи бы испугался, если бы не был уверен, что сейчас-то ему ничто не грозит – казалось, если бы Яхи даже умер, его тело всё равно продолжало бы бежать, неся к цели неподвижный свёрток, который он крепко прижимал к груди… Ещё он чувствовал: владелец поводка уже взял на себя заботу о ноше у него на руках – во всяком случае, дышалось Яхи теперь значительно легче… Вот Яхи вывалился из густого кустарника и как-то вдруг оказалось – всё, дошёл… Поводок ослаб, отпустив его, ноги Яхи подкосились и он осел на мокрую траву, а руки сами разжались – свёрток скатился с его широких ладоней к чьим-то тут же согнувшимся коленям, и был подхвачен…

Тонкие руки в отметинах ссадин выпростались из шкур и обняли человека, который в упор смотрел на Яхи бешеными светлыми глазами. Руки светлоглазого жили своей жизнью – выпутали из намокшей шкуры девичью головку и осторожно погрузили в её растрёпанные волосы какую-то сверкающую даже в рассеянном сумеречном свете вещицу – и волосы эти, как живые, немедленно принялись расплетаться и снова переплетаться, на них заиграли и разбежались по всему нагому девичьему телу голубые искорки… А светлые глаза его, глядя чуть снизу, неотрывно держали Яхи взглядом – и клубилась в них пополам с еле сдерживаемой силой такая ярость, что Яхи порадовался, что ничего не успел сделать с этой девушкой – только порвал её одежду…

Впрочем, светлоглазый держал мана в своей власти, даже и закрыв глаза. Эти двое слились в одно, и для них не стало ни леса, ни дождя, ни Яхи, ни самого мира, ни времени… И Яхи убедился: она говорила правду – он, ман, и в самом деле пытался взять абсолютно чужое. Никогда бы ему не суметь стать её половиной…

69. Справедливость для манов, или

«…и пусть никто не уйдёт обиженный…»

…Бену недолго удалось лететь за ментоэхом своей уносимой подземным потоком жены, ибо накаркал: довольно скоро во флайер таки долбанула молния, и, сшибая сначала верхушки, а потом и ветки, аппарат провалился в отсыревшую массу леса. Все эти многочисленные упругие древесные тела притормозили падение машины, благо, летел Бен невысоко, с небольшой скоростью, и флайер, хотя и приложился о землю, вышибая дух из пилота, помялся, но всё же не взорвался и не убил его. Бен, впрочем, потерял сознание гораздо раньше – а именно в момент удара молнии, но, очнувшись, оценил милость случая и собственную удачливость. Особенно, когда вспомнил – молния-то ведь ударила не куда-нибудь. Вон – и отверстие в лобовом стекле, и пульт, и штурвал оплавлены… и ладони основательно закоптились, хотя в салоне ничего нигде не загорелось… А поверх копоти ладони отчётливо светились ясным синим огнём… Чувствовал он себя довольно странно, имели место дезориентация и ощущение нереальности, как во сне… От неловкого, но вполне естественного движения рук – посмотреть, а что с тыльной стороной кистей – с пальцев сорвались небольшие шаровые заряды и принялись плавать вокруг, сталкиваясь и оглушительно взрываясь… Прикосновение к волосам вызвало целый каскад подобных зарядов, только совсем уж мелких… Боясь, что разнесёт в салоне всё, что не успело пострадать при падении, Бен выбрался из ободранного флайера и довольно долго экспериментировал, находя себя даже не аккумулятором, а чем-то между электростанцией средней мощности и волшебником-недоучкой, и в конце концов наловчился удерживать доставшийся почти даром – не считая утраты пострадавшего флайера – потенциал внутри… Только кончики пальцев временами пощипывало, они горячели и, в такт всё ещё бившим в землю молниям, принимались светиться, да с волос то и дело брызгами срывались колючие синие искры…

Окончательно он пришёл в себя, уловив слабый и какой-то придушенный зов Миль. Умел бы краснеть – непременно б покраснел. А так только закопчёные щёки слегка потеплели. Заигрался, надо же… Кое-как оттерев физиономию и руки, торопливо собрал рюкзак и начал марафон…

Очень скоро он вполне оценил свой не вполне человеческий статус. Я – мутант, откровенно и с удовольствием признавался он себе, давя, наконец, последние дохлые сомнения, ещё слабо шевелившиеся в подсознании. Я – мутант, повторял он, с корнем вырывая их из глубин души. Я – мутант, твердил он, бегом и практически без передышки спеша на редкие всплески ментоголоса Миль уже почти сутки, и не чувствуя ни усталости, ни голода, разве что – иногда – жажду… Случившиеся совершенно некстати короткие глухие сумерки, заменявшие здесь ночь, он нетерпеливо переждал и продолжил путь, едва начав различать очертания стволов. Какой там сон или голод – ему мнилось, что он каким-то образом ухитрился совершенно неприлично обожраться, и теперь сыт до безобразия, а если от избытка сил и не взмывал в воздух на бегу, то исключительно из соображений безопасности – и без того одной усвоенной молнии было как раз на одну больше, чем нужно…

Стало быть, всё ещё имела место некоторая эйфория, понимал Бен, безошибочно стремясь к притягивающей его точке пространства, откуда доносился порой голос Миль, голос, который он слышал отчётливо, и отвечал – но она его ответ еле ловила. Лёгкий полынный ментозапах наполнял весь тонущий в дожде лес – и по тому, насколько слаб был запах, и с каким трудом она выходила на связь, Бен мог определить: плохи её дела, ой, плохи…

Но чтобы настолько?

«Сторож» вовсю изводил душу, завывая час от часу всё сильнее, и Бен, всё ускоряя бег, уже бежал, едва касаясь земли, огибая препятствия, ломясь через подлесок – сбитые им ветки и обломки тонких стволиков разлетались в стороны… Ему везло – если это было везение: ни в нору не провалился, ни ногу не подвернул, ни споткнулся…

Пока его будто чем-то в грудь не ткнули, да так, что в глазах потемнело… Ноги подломились, и весь воздух куда-то вдруг делся… Рюкзак мстительно въехал в затылок, раскисшая в грязь земля пополам с травой, ударив в лицо, щедро набилась в рот, залепила глаза… Преодолевая тянущую тупую боль в груди, Бен заставил своё сердце биться, обратил лицо к дождю, отплевался… Подтянул колени, сел, слепо зашарил во тьме – надо же… только что ведь было светло, и вдруг стемнело – нащупал какой-то шершавый ствол, и начал вставать: надо идти дальше, Миль ждёт.

И тут понял: всё – Миль… он не мог додумать, не решался… И взвыл:

– Не смей!!..

…Он плохо помнил, сколько просидел во мраке, минуту или час, и что делал… Саднило горло, ныли разбитые руки, и припомнилось смутно, что орал, рычал и вслепую драл размокшую траву и мочалил какие-то стволы… Но темнота понемногу рассеялась, серенький день снова замаячил перед глазами, и Бен смог встать. Поправил съехавший рюкзак, подтянул ремни. Подставил колким струям лицо и руки… Он знал теперь, что всё обошлось, что она жива, и, хотя ей и плохо, но держится…. Ну, а раз они оба с нею живы – надо пошевеливаться.

Потянувшись вдаль, легко нашарил и Миль, и того, кто нёс её. Мельком удивился этой лёгкости, о коей тут же забыл – надо было поддержать и свою окаянную жёнушку, и её «транспорт», насчёт которого у Бена имелись самые неприятные подозрения. Установив прочную связь с обоими, Бен подцепил «транспорт» ментодиктатом и потянул его к себе…

Как бы ему этого ни хотелось, он так и не размазал по лесу посмевшего возжелать его девочку четырёхрукого красноглазого верзилу. Потому хотя бы, что прежде тот спас её и, пусть и в пределах своего дикого понимания, но ведь как-то заботился о ней…

А вот Миль, отлипнув, наконец, от перепачканной рваной майки, мокро обтянувшей мужнину грудь, вместе с энергией преисполнилась явно недобрых намерений. И по-прежнему стоявший на коленях ман эти намерения чувствовал так же ясно, как почувствовал бы острый нож у своего горла. Но не вступал в беседу, не просил ни о чём – только, сонно моргая, отрешённо смотрел куда-то в сторону сквозь слипшиеся пряди чёрных волос, по которым бесконечно стекала вода, и в усталых глазах читалась спокойная готовность принять любое решение.

Не обращая внимания на свою наготу, Миль повернулась к мутанту и попыталась поймать его взгляд, но красные глаза, хотя и находились на одном уровне с её лицом, неуловимо ускользали… «Нетушки, никуда ты теперь не денешься…» – усмехнулась про себя Миль, и спросила:

«Что, думаешь, на этот-то раз я убью тебя? Ну уж нет. Ты ещё долго будешь вычёсывать блох, сидя у огня в своей каменной берлоге, – он перевёл на неё рассеянный взгляд… Миль вкрадчиво продолжила: – Вот только сходишь в ваш общий дом и кое-что передашь от меня каждому ману… включая детёнышей…» – ман дёрнулся – теперь он готов был молить… Однако укололся взглядом о зелёные льдинки её глаз, обмяк, ссутулился… покорно дождался окончания процедуры. Потом кивнул, медленно встал, развернулся и нехотя поплёлся назад, петляя меж стволов…

Бен озадаченно посмотрел вслед широкоплечей махине, неслышно растворявшейся за частой сеткой неутомимо шелестящего ливня. Он не слышал ни слова из того, что сказала ману Миль, заметил только несколько её непонятных жестов, быстро рассёкших разлинованный дождём воздух, и ощутил движение энергии, взвихрившейся вокруг мутанта и Миль.

– Слушай, ну ты и учудила. Нашла чему научиться – умирать. Чуть не укокошила и себя, и меня… А ведь обещала же, – укорил он, стаскивая с себя настырно липнущую к телу в меру драную майку. Осторожно, чтобы не порвать совсем, отжал одёжку и натянул на жену, ранясь душою об её худобу; всё лучше, чем ничего, так как надевать забытую маном шкуру она отказалась наотрез. Несмотря даже на то, что, подпитавшись, первым делом лично извела всех имевшихся и на себе, и на этой шкуре блох… А заодно и вообще всякую насекомую мелочь поблизости. Так что ман ушёл восвояси вполне облагодетельствованный.

«Ну прости… – опять прижалась она и содрогнулась: – Просто это было так противно, что, на этот раз, сдохнуть оказалось куда легче… – и, вовремя спохватившись, не стала пояснять, дабы не напугать его: вместе со столь полезным навыком она обрела, наконец, и свободу – свободу умереть когда угодно… – Я, знаешь ли, и убивать научилась – да сил не хватало прикончить его там же, на месте…»

– А что ты с ним сделала? – спросил он, поднимая и отряхивая шкуру. Посомневался и принялся наматывать мутантское имущество на свой голый торс. А куда деваться – другой-то одежды он, собирая рюкзак, в спешке прихватить не догадался.

«Понимаешь, какое упущение… В природе не существует справедливости – только та, которую люди создают друг для друга. Так меня учили. Вот я и подарила им, – кивнула она в сторону ушедшего мана, – справедливость. Ну, как я её понимаю».

– А как ты её понимаешь? – уточнил он, закидывая на спину рюкзак и подавая жене руку, за которую она тотчас уцепилась.

«Всё просто: как только Яхи доберётся до своих сородичей, маны навсегда избавятся от дурной привычки красть женщин и принуждать их рожать им детей. Пусть выживают за счёт собственных».

– А… Ну, тогда Десанту можно больше о манах не беспокоиться. В течение одного – двух поколений благополучно вымрут… А то и раньше.

Миль пожала плечом:

«Полагаешь, было бы милосерднее просто умертвить всех разом?»

«Я полагаю, что зря он позарился на мою жену…»

«Это да… Никогда не обижай ведьму…»

Как они добирались до флайера – целая маленькая эпопея, мокрая, грязная и нудная, длившаяся куда больше тех нескольких часов, в которые уложился Бен на пути «туда». Обратно шли неспешно – а куда было спешить, тем более, что у Миль не имелось обуви, а всяких импровизаций, что несколько раз из подручных материалов сооружал для неё Бен, хватало ненадолго. В конце концов, он предпочёл привычно посадить её на плечо – и опять посетовал про себя, насколько легче стала Миль с той беззаботной поры, когда они оба гуляли по городским улицам… Того и гляди, ветром унесёт…

А на её возражения, продиктованные муками совести, отрезал:

– Не воображай, что весишь тонну, худышка. Сиди спокойно. И займись делом – тебе оттуда должно быть лучше видно дорогу.

И не уточнил, что он имел в виду под «дорогой»… Не это же болотистое недоразумение, что сейчас под ногами? Но Миль добросовестно отрабатывала проезд – всматривалась в местность, вслушивалась в лесные звуки, коих, кроме бесконечно-нудного шелеста дождя, осталось немного: пропали куда-то птицы и мелкие зверьки, крупные – кто залёг в спячку в надёжных сухих норах, кто откочевал в менее утопшие области. Из оставшейся в родных местах живности большинство само искало, кого бы слопать, а потому шуметь особо не собиралось. Вот и стоял лес без привычного стрёкота, гомона, щебета. Только дождь шумел высоко в кронах, да почва под ногами чавкала. Даже бродячий кустарник, перебравшись на высокие, не столь сырые участки, свернул свои пятнистые листочки в тугие почки, прижал ветки к стволам и более не приставал к прохожим…

И всё же лес жил. Миль, как бы ни тянуло её то к одному мощному стволу, то к другому, оказавшись на земле, благоразумно шла только там, где прошёл Бен, и не смела отбиваться в сторону… А чтобы легче было сохранять благоразумие, вскоре и вовсе ограничила своё менто контактом с мужем. Но вскоре определённо почуяла неладное – кроме менто, есть ведь ещё древнее, присущее многим, ощущение чужого взгляда в спину, острый неуют оттого, что тебя тайком разглядывают, например, через глазок оптического прицела… От этого жадного, ощупывающего взгляда мужнино плечо, только что бывшее таким удобным, сразу потеряло в комфортности – теперь Миль чувствовала себя выставленной голышом на витрине… Ещё приходило на ум сравнение с вознесённым над окрестностями огородным чучелом: «Высоко сижу, далеко гляжу… в ветхом неглижу». Заодно с неловкостью в груди затлело нечто опасно-многообещающее, ещё не имеющее адресата… кончики пальцев немедленно украсились голубым сиянием.

Естественно, блок за ненадобностью был отброшен…

Однако давящее ощущение чужого взгляда пропало раньше, чем удалось разобраться, был он или померещился. То есть какие-то живые существа в округе болтались – но достаточно далеко и недостаточно большие, чтобы из-за них беспокоиться. Путь был свободен, так что оба прибавили шагу. Миль против воли то и дело нетерпеливо высовывалась вперёд, Бен её окорачивал, она вроде подчинялась… А вскоре ему снова приходилось призывать её к осторожности: атмосфера всё ещё была перенасыщена электричеством, которое поглощалось их телами, пополняя энергозапас, опьяняя обоих… Силы прибывали, Миль крепла час от часу, вокруг неё уже тоже наблюдались проскакивающие в воздухе голубые искорки, значит, и у неё появились некие излишки. Размокшая почва, раскисшие травы, постоянно льющаяся сверху довольно прохладная вода – всё это перестало беспокоить, подумаешь, мелочи какие! Миль бодро шлёпала по лужам наравне с Беном, и драная майка на ней парила, так и посягая высохнуть всякий раз, как дождик чуть утихал…

Для очистки совести Бен дважды предлагал сделать привал – хотя бы для перекусона, но предлагал неуверенно, потому что и сам не испытывал необходимости ни в еде, ни в отдыхе. Миль только отмахивалась.