Текст книги "Чужого поля ягодка"

Автор книги: Карри

сообщить о нарушении

Текущая страница: 27 (всего у книги 40 страниц)

65. Ловись, рыбка, большая и маленькая…

…Впервые увидев Миль, с визгом выскакивающую из ручья, куда она забрела умыться, Бен просто обалдел: поверхность воды рябила, сверху просматривались тёмные рыбьи спинки, густо мелькавшие во всех направлениях. От тесноты рыбы то и дело выпрыгивали из воды, и сверкнув серебром, плюхались обратно…

" Нерест у них, что ли?» – спросила Миль с безопасного берега, с любопытством окуная в воду пальчики босой ноги.

Бен быстро «дотянулся» и прощупал русло на обозримом участке: вверх и вниз по течению ментосканирование показало наличие десятков, если не сотен рыб – но только на расстоянии метров десяти от точки, где Миль касалась кромки воды.

– Их же тут только что не было, я бы почуял… И ничего похожего на нерест. При нересте все рыбы одного конкретного вида движутся в одном направлении – к верховьям. А тут – все рыбы разные…

«А они и так движутся в одном направлении… в направлении меня… в моём… ко мне, в общем, движутся!» – хихикнула Миль. Затопталась, набираясь смелости… Шагнула в ручей, запустила в воду руку и почти тут же выскочила, с трудом удерживая за скользкий мокрый хвост отчаянно бьющуюся полуметровую рыбину.

– Хм. А я-то думал, что там, в клинике, это были ручные рыбки… – задумчиво обронил Бен, и, не выдержав, тоже разулся и с интересом шагнул в воду, становясь возле Миль. Бесчисленные холодные тела задевали ноги людей, забравшихся в неглубокий ручей, тыкались мордами, кто-то даже пытался щёкотно щипать волоски на них… и, наконец, тихонько куснул Бена за большой палец ноги. Бен, заорав, подпрыгнул, подхватил Миль на руки, но поскользнулся, и вместе с ней, возмущённой, сверзился в воду.

Некоторое время они барахтались в воде все вместе – Миль, Бен и рыбы. Причём, Миль выбралась на берег первой, где, звонко хлопая себя по голым бедрам и сгибаясь пополам, долго хохотала над атакованным рыбьим нашествием мужем… Бен, отбиваясь от забывших всякое приличие и лезущих напролом водоплавающих, попытался тоже поймать хоть одну скользкую тушку руками, и в конце концов, к вящему его восторгу, ему это удалось.

– Ага! – торжествующе вскричал он, размахивая извивавшимся уловом над головой. – Я поймал! Поймал, смотри, какая!!.. – и опять не устоял на скользких камнях…

Тут Миль вовсе скисла от смеха и плюхнулась на песок, держась за живот… Бен, не выпуская рыбину из рук, всё-таки выполз на берег и с таким довольным видом уселся рядом, что Миль уже не смеялась, а только стонала, упав на спину и дрыгая ногами…

Рыбачить подобным образом оказалось настолько просто, что даже неинтересно. Рыб приплывало много, они, как бабочки на свет, слепо пёрли к цели, зачем-то стараясь достичь, дотронуться… хоть плавником, хоть чешуйкой… Выбрать и ухватить любую не составляло никакой трудности.

Для Миль труднее было – поначалу – попадая в воду, не забывать выставлять блокировку, «прячась» от рыбьего интереса к себе, или, как посоветовал Бен, просто заранее разгонять прочь любопытную навязчивую живность и удерживать её на расстоянии. Но воды вокруг было много, а любой труд приносит плоды, и вскоре это усилие тоже вошло в привычку.

66. Сезон Дождей

Да уж, воды вокруг хватало – и ручьёв, и речек, и озёр… А с началом Сезона Дождей стало ещё больше. Нет, Миль, конечно, всегда любила дожди, тем более, такие тёплые, как здесь. Да с грозами… Но – день и ночь? Неделю? Вторую?… Третью?!

«Сколько времени, собственно, длится этот Сезон Дождей?» – спросила она, устав от вынужденного сидения взаперти. Пусть и на пару с ненаглядным мужем и господином.

– Лучше тебе не знать, – ехидно улыбнулся оный муж. – Пойди вон, развлекись на кухне… Приготовь чего-нибудь в твоём особом стиле. Или новости посмотри.

«Это что – военная тайна?» – допытывалась она, косо глянув в сторону кухни, оборудованной Беном в дальнем углу приютившей их скальной выемки. Готовить ей уже тоже надоело. Как и рисовать, смотреть городские новости, учиться метать нож в цель… Хотелось выйти прогуляться, пусть и под надоевшим дождём… но лес промок и заметно опустел – Сезон Дождей заставил многих животных на время оставить насиженные места, а другие впали в спячку… Почти не слышно стало птиц… Даже бродячий кустарник, прикормившийся было возле их с Беном жилища на специально для него устроенной компостно-мусорной куче, с заметным сожалением вытащил свои корни и, хлюпая по грязи, убрёл куда-то в более высокие и сухие места – слишком не по нраву ему была раскисшая почва…

– Ну… длится, пока не кончится, – рассеянно пожал плечами Бен, не отрываясь от профилактического осмотра имевшегося оружия. А чем ещё прикажете заниматься в такую погоду?

«Колись немедленно!» – топнула она ногой. На что Бен и ухом не повёл. Да хоть по потолку пусть бегает – лишь бы не по лесу.

– До-о-олго… Гораздо дольше, чем хотелось бы даже тебе, – и, видя, что или сейчас огребёт чем-нибудь неподходящим, или ему сорвут весь график профилактики, предупредил: – Только не швыряй инструмент. Сезон Дождей, грозная ты моя, здесь длится от трёх до четырёх…

«…недель?» – радостно подхватила она.

– Не угадала. Месяцев.

«Ме-есяцев, – Миль сдулась, забыв, что вроде бы собралась слегка поскандалить. – Я тут столько не высижу. А нельзя нам подняться над облачным слоем? К солнышку… а то у меня от сырости скоро жабры отрастут».

Бен притянул её к себе, щёкотно подул в макушку:

– Нельзя, капризка. Во-первых, там, – он кивнул вверх, на тучи, – скопились немеренные электрические потенциалы, нашу скорлупку раздолбает ещё на подъёме, – снаружи, будто в подтверждение, совсем недалеко бабахнуло с особой силой… – Во-вторых, поднимись мы туда – и окажемся как на ладони: вот они мы, господа Контроль. Не факт, что нас выслеживают постоянно, но спутникам, хотя их и немного, ни спать, ни есть не нужно – они фиксируют все передвижения… А тут скала хоть как-то прикрывает этакую массу металла. Мы и без того, уходя, нехило дверью хлопнули. Да ты и сама всё понимаешь…

Миль только вздохнула. Конечно же, сразу после бегства из Города, Бен, найдя тихий уголок, первым делом сменил флайеру все характеристики и позывные, и лишь потом занялся благоустройством жилища и прилегающей территории. Но бережёного и Бог бережёт. Прав муженёк – лучше в атмосфере светиться как можно меньше. Транспорта над Планетой мелькает много – так что пусть уж Контроль шустрит и шерстит кого-нибудь другого, авось ему надоест и он отвяжется от госпожи Рэгхаз…

Бен вздохнул с облегчением, когда Миль кивнула и полезла наружу, намереваясь и впрямь развлечься готовкой. Блюда, которыми она угощала мужа, никто другой повторить бы не смог – хотя ингредиенты оставались одним и теми же, результаты на вкус всякий раз отличались. Да она обычной воде – и той ухитрялась придавать разный вкус… причём, таинственно улыбаясь, никогда то ли не могла, то ли не хотела признаваться, как у неё это получалось. Бен, надеясь хотя бы на этот раз чему-то у неё научиться, начал складывать свои тестеры, зарядники и прочие хитромудрости, когда уловил выплеск крайнего её удивления и немедленно выскочил из флайера, не забыв прихватить оружие.

Оружие, в кои веки, не пригодилось. Миль, правда, потихоньку пятилась, таращась в самый дальний закуток их скального укрытия – там имелся небольшой провал куда-то в тёмную глубь. Туда они оба сбрасывали те отходы, которые не могли пригодиться ни лесу, ни рыбам в речке, ни компостной куче на задах «усадьбы». Так вот задняя стена этого закутка выпячивалась, увеличиваясь на глазах, осыпаясь под чьим-то мощным напором… И уже ясно становилось – под чьим: с грохотом обрушив казавшийся прочным угол, из клубов пыли на свет высунулся знакомый чуткий нос с широкими трепетными ноздрями, а следом выдвинулась и вся огромная голова с крупными блестящими глазами, слегка прищурившимися в свете очередной молнии. И вот гигантская землеройка выбралась из пролома целиком и принялась топтаться на месте, шумно принюхиваясь и фыркая.

«Вот те на!» – озадаченно сказал Бен. Говорить вслух под аккомпанемент грозы оказалось проблематично.

Зверь протопал по всей занятой людьми полости, обнюхал почву, флайер, очаг, обоих людей (Миль втянула голову и зажмурилась, Бен поморщился и отвернулся)… и, не заинтересовавшись, повернулся к другой каменной стене, упёрся в неё мордой, поднажал, посопел и заработал лапами… Или стена не была такой уж каменной, или землеройка являлась по совместительству и скалогрызкой, а только стена уступила усилиям бронированного зверя, и полетели во все стороны комья и камни… Зверь работал с таким успехом, что вскоре не просто углубился в выработанное отверстие, но погрузился в него полностью – и ушёл во мрак, скрывшись с концами. Только две здоровенные дыры и кучи отвалов напоминали о его визите.

Миль всё пятилась, пока не упёрлась спиной в мужа. Насторожённо переглянувшись, оба повернулись – собрать остатки кухонного инвентаря, но из первой дыры опять послышался скребущий шум, и на свет выбрался другой броненосец. Он прямиком проследовал вслед за первым и скрылся в том же отверстии, что и предыдущий зверь. А едва исчез второй, как, один за другим, тускло отсвечивая кольцевидной бронёй, явились следующие, они двигались непрерывной цепочкой, и от тяжкого их топота каменисто-почвенный пол под ногами ощутимо подрагивал.

«Никогда не видел их больше одного», – заметил Бен, а Миль кивнула в ответ и спросила:

«Куда это они?»

«Надо думать, мигрируют в более сухие места. Из-за дождя мог подняться уровень подземных вод, тут же полно озёр, вот, видимо, их туннели и затопило».

«А ведь Сезон Дождей, можно сказать, только начался? Что же здесь будет в конце Сезона?! Ой, смотри-смотри: детёныши!»

В цепочке появились особи не столь большие, верхом на которых, плотно прижавшись к их броне, сидели маленькие броненосцы. По одному на самку, следовавшую за самцом. Потом показались самки с более старшими детёнышами, способными преодолевать путь самостоятельно, держась сзади за отца и подталкиваемые матерью…

«Насколько мне известно, никто из биологов Города таких парадов не наблюдал… Во всяком случае, мне описаний не встречалось…»

«Чем же занимаются ваши биологи?»

«В основном, людьми и мутантами…»

Выпустив руку мужа, Миль шагнула чуть в сторону, стараясь получше разглядеть, как малыши цепляются за панцири своих шедших впереди отцов. Потом сделала ещё шажок…

Бен вздрогнул: проснулся и взвыл его «сторож». Не раздумывая, Бен тут же потянулся схватить Миль за руку, чтобы увести отсюда… и опоздал: она неловко взмахнула руками и без звука ухнула куда-то вниз, не успев испугаться. Только всплеск изумления отразился в менто… и всё. На месте, где она стояла, оплывала, наполняясь каменными обломками, большая глухая яма.

Несколько ударов сердца Бен не верил в то, что случилось, а потом метнулся в поисках её ментосигнала… и нащупал, нашёл стремительно удалявшееся, затухающее эхо. Жива!!! И уже далеко… Прыгать в эту яму – никакого смысла.

А вот следовать в том же направлении – смысл определённо был!!! И поскорее, пока сигнал ещё слышен!

Флайер вылетел из укрытия с такой скоростью, что приютивший их на время маленький скальный выступ посреди заболоченного леса разнесло на камушки окончательно…

Миль не успела испугаться, только очень удивилась, когда опора под ногами оплыла, и Бен отчаянно вскрикнул без слов… Потом её било и волокло, и всё, на что хватало остатков соображения – сжаться, обхватив голову, и не дышать… Её ударяло и стискивало, обдирая кожу, ноздри закупорило то ли водой, то ли грязью – холодной, как лёд… И долго куда-то несло, тащило, равнодушно колотя по пути обо что-то твёрдое… Бояться было некогда, думать тоже – только: не дышать!!! …Темнота давила снаружи и изнутри… и та, что снаружи, задавила ту, что внутри…

… а когда сдерживать дыхание стало более невозможно, оказалось, что надо плыть, пробиваться наверх… и временами ошалевшая, гудевшая от ударов голова ненадолго оказывалась над водой… и всё время было холодно, ух, как холодно… и больно…

…она барахталась изо всех сил… пока чувствовала руки и ноги… больно уже не было… и, кажется, ни рук, ни ног тоже…

А потом всё вокруг зависло… и напоследок её шарахнуло с силой, вообще отбившей потребность жить и дышать…

И только чей-то немой крик не давал смириться и уснуть… Он требовал: двигайся! – и руки двигались, выталкивая на поверхность хотя бы лицо… Дыши! – и, хлебнув воды, она кашляла, но глотала воздух…

…А оказавшись на чём-то твёрдом, сумела даже перевернуться лицом вверх… и блаженно отгородилась от настырного крика, уступив покою и темноте…

67. ЯХИ

Шёл я лесом, видел Чудо…

Время Большого Дождя началось как обычно, с грозы. Гроза грохотала до полудня, потом утихала, и Яхи отправлялся в лес, поискать чего-нибудь съестного. Соплеменники сидели по своим домам, сытые и довольные жизнью. Они-то успели запастись едой прежде, чем пришло Время Дождя. А он не мог ходить на охоту – его последняя жена, которую он добыл три года назад, стала болеть и вчера перед рассветом умерла. Он лечил её, как мог, приносил лучшую дичь, ягоды – она отказывалась есть, была печальна и всё лежала, отвернувшись. Он знал, что ненавидим ею. С того самого дня, как он поймал её и принёс в свой дом. Сначала она пугалась его, но он был ласков, и она привыкла. Приучив её не бояться его, он попытался внушить ей смирение, чтобы затем добиться если не любви, то простой привязанности. Но здесь он потерпел полное поражение – девушка была из своенравных и свободолюбивых. Тогда он воспользовался своей силой, от рождения дарованной всем представителям его племени взамен утраченного человеческого облика. Он подавил её волю и навязал ей желание… О, она была добра и нежна в ту ночь, до самого рассвета ласкала его и принимала его ласку, как он и хотел. Но потом оба уснули, и он выпустил её из-под своей власти. Она проснулась на его груди, поняла, что он сделал с ней, и пришла в ярость. Он легко снёс её буйство, виновато глядя сверху вниз, только лицо поднимал чуть выше, уклоняясь от её слабых ударов, которые не могли причинить ему какого-нибудь вреда. Он надеялся, что она смирится – и ошибся. Он внушал ей тёплое чувство к себе всякий раз, входя в дом. И она сначала верила и лишь удивлялась. Но едва он уходил – исчезало и внушение. Поняв природу удивлявшей её перемены в своих мыслях, она возмутилась и перестала верить себе. И теперь влиять на неё удавалось с большим трудом. Он заставил её ещё несколько раз подарить ему свою страсть, пока не убедился, что девушка родит ему ребёнка. Он до сих пор помнит её страх, когда она тоже почувствовала в себе дитя. Следующие месяцы он почти не выходил из дома – и его, и его жену кормило всё племя, чтобы он следил за ней и не давал возможности убить себя или ребёнка.

Наконец, она родила, всё обошлось без болезней, и – это был мальчик. Не такой, как городские дети, мельче, весь пушистый, многорукий и трёхглазый, но на взгляд Яхи – очень милый, и Яхи надеялся, что она полюбит ребёнка. И снова ошибся – она возненавидела и малыша. Он заставлял жену кормить пушистого ребёнка грудью, чтобы сын не умер, заставлял её принимать пищу и не вспоминать о прошлом… Эта борьба с волей жены изматывала всех троих, но Яхи был сильнее, он выдержал, ребёнок тоже выжил, а вот жена… Она всё-таки отказалась жить. Ребёнку был уже год, когда это произошло. Яхи боролся с ней, когда она решила умереть, но, если уж женщина это решила, с ней не справиться. Можно было заставить её с помощью всего племени, но тогда она и принадлежать должна была всем, а этого Яхи не мог позволить сделать с ней.

И вот она умерла. Яхи похоронил её на общем кладбище. Теперь, когда её не стало, не с кем стало бороться. В доме было мирно, спокойно и… пусто. Маленького сына он отнёс в общий дом, где росли дети, оставшиеся без родителей. Племя его вырастит, маны любили своих детей, они доставались им слишком дорогой ценой.

Но маны ведь не виноваты, что у них совсем мало женщин. Рождение девочки – такая редкость… Чтобы не вымереть, маны крадут женщин из Города, у Кочевников, у Диких – везде, где удаётся…

Лил дождь. Яхи обошёл свой участок и возвращался домой берегом реки, неся на поясе крупного колючего прыгуна и несколько когтекрылов – вполне достаточно на сегодня. Прыгуна он отдаст в общий дом, а когтекрылами поужинает сам. В одиночестве.

Яхи вздохнул. Трудно ему достался этот ребёнок… Но такое случалось, не все горожанки были податливы. Жаль её, конечно… Зато теперь Яхи имеет право жить с племенем. Если его малыш выживет. Закон племени суров – совершеннолетний мужчина должен добыть жену и дать племени ребёнка, величайшую ценность. Что делать, если у манов даже от горожанок девочки рождаются только как исключение.

А жить без своего племени ни один ман не может. Ещё одна подлость природы. Иногда изгнанный ман умирал раньше, чем кончался Большой Дождь…

…Яхи ощутил присутствие живого… Странно, во время Дождя неоткочевавшие большие звери спят в своих логовах… Нет, это не зверь! Яхи подошёл ближе и теперь определённо чувствовал живого. Уж не изгнанник ли умирает поблизости? Никто не осудит Яхи, если он подойдёт и побудет рядом. Яхи окликнул – никто ему не ответил. Может быть, уже поздно?

Да это же не ман! Голос совсем другой! Яхи застыл на месте, прислушался. Другой был недалеко. Яхи пошёл на голос, выведший его на прибрежный песок. Где-то здесь…

Яхи напряг все три лицевых глаза и даже затылочный, и, наконец, сквозь сетку дождя различил в полумраке на тусклом сером зеркале воды тёмное пятно.

Шагах в пяти от линии берега. Не шевелится, но живое. Яхи осторожно вошёл в воду, приблизился, замер и вслушался в слабый лепет, исходящий от неизвестного. Лепет не содержал угрозы или опасности, зато слабо взывал о помощи.

Яхи подошёл вплотную, наклонился и остолбенел: существо было человеком, девушкой! Едва живой, но настоящей – то ли горожанкой, то ли дикаркой – неважно! Яхи поднял её из воды, перенёс на песок, склонился, прикрывая от дождя, и внимательно исследовал.

Он нашёл, что её тело побито, в лёгких немного воды, в желудке, напротив – воды полно, что девушка крайне утомлена, но, в общем, цела и почти здорова. Более тщательно он осмотрит её потом, а сейчас он только вытряхнул из неё воду и постарался согреть. Она не приходила в себя, и он не стал более медлить – перекинул лёгкое тело через плечо и поспешил домой.

…Внутрь неё вливалось что-то горячее. Возражать она не могла и глотала вонючую солоноватую жидкость, пока вливали. Но вот сосуд от её губ отняли, голову опустили на изголовье – Миль обвела взглядом тёплый полумрак, и, так ничего и не рассмотрев, уснула.

Проснулась, по ощущениям, нескоро. В тепле, среди незнакомых запахов, под треск горящих дров и шум дождя. Шевельнулась – по всему телу тут же разбежалась боль. Открыла глаза: темнота, высокий каменный свод, слабо освещённый мечущимся отблеском огня, переходит в каменные же стены. Напротив её ложа – большой очаг.

«И где это я?» – помнились только темень, холод и удары, страх и удушье…

С трудом – ой, больно-то как! – выпростала из-под тяжёлой шкуры свои слабые, трясущиеся руки, в неверном свете огня разглядела многочисленные синяки и коросты, покрывавшие уже подживавшие ссадины. Не лучше выглядело и тело – не зря всё так ныло. Но хоть цело всё вроде. Кто-то позаботился о повреждениях, всё смазано и даже местами чем-то залеплено. Можно попробовать сесть… Ой… Голова здорово кружится… И звенит… Значит, вставать пока не следует.

Помещение было большое, но тёмное и основательно прокопчёное, освещалось только очагом, над которым в данный момент висел котелок с весело кипящим, и, судя по густому аппетитному запаху, мясным варевом… От которого желудок немедленно свело, а рот наполнился голодной слюной.

Но лезть в чужой котелок в отсутствие приютивших хозяев было бы невежливо… да и силёнок могло не хватить. Так что – хавчик подождёт. Желудок в недоумении взвыл. А я сказала – подождёшь!

А ещё у огня на палочках висели жалкие тряпочки и лоскуты – всё, что осталось от её одежды, то бишь от шортов, трусов и маечки. Если трусишки и шорты ещё можно было опознать, и даже, может быть, удастся надеть, то судьба майки печальна… Сандалиям, видимо, повезло и того меньше – их поблизости и вовсе не наблюдалось…

Это куда ж её занесло-то? Сквозь тяжесть в голове вроде бы помнилось, как длинной чередой шествовали мимо них с Беном землеройки… потом земля под ногами провалилась… а дальше-то что случилось? Плохое что-то – это определённо. Да не суть! Надо дать знать Бену, что жива, он же, небось, помирает от беспокойства!

…Но связаться с ним не получилось… От слабости или настолько далеко? Или это гроза так мешает? Ну просто хоть плачь…

Миль слезла с лежанки и доплелась до очага – ещё чего, наготой тут сверкать… Кроме лоскутов майки, всё остальное удалось приладить на тело. И лоскуты тоже сгодились – только-только на полосочку наскреблось… а вот завязать эту полоску сзади, на лопатках – никак не удавалось, ободранные, в коростах, руки не соглашались на такие тонкие операции, как вязание узлов, да ещё возле собственных качественно обшарпанных лопаток. Спина в целом тоже не желала, чтобы её тревожили… ну, ладно, обождём чуток, грудь можно прикрыть и так… ладошками… косу на крайний случай расплести… Да, «расплести» – а Гребень остался там, на полочке у постели… Зато браслет вот он, хотя и поцарапан…

Мысли текли по поверхности, все «не о том», лишь бы не думать о реальном положении дел, не впасть в отчаяние. Что она опять сделала не так?! За что её тычут носом в очередное дерьмо?!

Медленно, ведя рукой по каменным стенам, она обошла помещение, но не нашла никакого входа-выхода. Стены, состоявшие из очень точно подогнанных блоков, казались бы монолитными, если бы не эти тоненькие стыки. Бросив бесполезные поиски, угрелась у огня, и задремала, не переставая звать Бена даже в полусне… И проснулась, почуяв чужое присутствие. Очаг догорел, угли под котелком едва тлели и не давали света… А где-то там, в дальнем, самом тёмном углу, стоял кто-то огромный, чёрный, и смотрел на неё пылающими красными глазами.

Может быть, ей показалось, что он так огромен и чёрен… Но нерассуждающий детский страх, о котором она давно забыла, осыпая ознобом по самую макушку, выполз из темноты и стиснул душу мохнатой лапой, затмив всякий разум, заставив зажмуриться и отползать… пока было, куда… тоненько подвывая от ужаса и ничего не соображая… А когда кто-то коснулся её вскинутых рук, она замолчала и отключилась.

Яхи был огорчён. Она испугалась его так же, как и все другие женщины. Плохо, что она совсем молоденькая, почти ребёнок, и увидела его впервые в темноте, а темноты все дети боятся … Она так испугалась, что совсем не слышала его – а ведь он посылал ей только приветствие и миролюбие.

Он убрал похлёбку с углей и подбросил дров, чтобы осветить дом. Укутал девушку мягкой шкурой, устроил у огня и постарался привести в сознание, а когда она приоткрыла глаза, он тут же положил на них свою ладонь – не надо ей ещё раз его пугаться, к добру это не приведёт. Пусть сперва почувствует, что ей не причинят зла, пусть поймёт это без помощи зрения.

…Пахло чем-то резким, почти удушливым. Мотнув головой, Миль хотела открыть глаза – но на них легла ладонь. Большая, тёплая. Не смотреть? Ладно. А дальше что?

Дальше её стали гладить мягкой ладонью по голове, по щеке… Вот поправили укрывавшую Миль пушистую шкуру… Это было не страшно. Миль слышала менто – без слов, только эмоции, только образы – грустное и ласковое, оно успокаивало и просило о чём-то.

Она нащупала закрывавшую ей глаза ладонь и удивилась: ну ОЧЕНЬ большая ладонь, широкая, просто огромная… с шестью пальцами… Натуральная лопата. И другие ладони, которые ей было позволено обследовать, оказались столь же велики. Сколько же около неё народу? Менто вроде одно.

…Выше кисти руку покрывала густая шерсть… а уж мышцы под этой шерстью – куда там Бену! Миль пальцами обеих своих рук не смогла обхватить даже запястья… Каких же размеров может быть существо с этакими ручками?! А вот примерно таких, как то… напугавшее…

Страх опять метнулся, перехватывая дыхание…

Гладящие руки замерли, но через секунду вернулись к своему занятию.

Миль собралась с духом и сказала:

«Ладно. Я готова тебя увидеть».

Её как будто услышали: гладящие руки остановились в раздумьи – можно ли этому верить – и ладонь с её лица отстранилась.

Сначала Миль увидела перед собой его руки. Чёрные. На них действительно было по шесть пальцев. И они в самом деле были очень большие. И покрытые чёрной же шерстью. Шерсть, сначала короткая, росла, начиная с тыльной стороны кистей, и чем выше, тем гуще и длинней: на предплечьях, как у домашней кошки… на плечах – уже длинная и шелковистая. А сами плечи непомерно широченные… и голова на этих плечах казалась маленькой… А на голове…

Миль зажмурилась. Посмотрела ещё раз. Да, три глаза, расположенные треугольником. Два на обычных местах, третий – на лбу. Совершенно красные, с чёрным зрачком. Нос, широкий, один, рот тоже. Больше из-за шерсти ничего не разобрать. Что называется, дьявольское лицо… если бы не мягкая грусть в глазах. Во всех трёх… Ой, мама!

Руки!! Эти громадные руки!!! Их четыре… Как минимум… Нет, раз, два… точно – четыре. Вторая пара позади первой. А ног сколько? Нет, ног две. И запашок этот…

Он без одежды. Ну, правильно, с такой-то шерстью – зачем ему одежда… На талии, правда, есть что-то, вроде, пояс. И определённо – это самец… то есть мужчина. Но какой же огромный-то!!! И вовсе не такой страшный, каким показался сперва.

Он – ой, мама, вот это зу-убки-и… – улыбнулся!! Лучше не надо… хотя, в чём дело, раз это человеческое существо… ну, более или менее. Наверное, это и есть мутант, о которых она столь наслышана.

Миль таращилась на него во все глаза, и любопытство в ней смешивалось с жалостью и капелькой страха, а может быть, с невольным почтением перед сим образчиком мощи. Как и перед слоном, например… или, ближе к реальности, местной броненосной землеройкой. Двигалось чудище, несмотря на солидный вес, неслышно. Как призрак.

«Призрак». Бен остался возле флайера… Зажмурившись, Миль отрешилась от окружения и потянулась вдаль, всей силой тоскующего сердца зовя мужа… Почудилось или впрямь – долетел слабый отклик… И оборвался, как отрезали. Был отклик или почудилось?

Миль открыла глаза… и отшатнулась – над ней нависал огромный силуэт мутанта. Недобро так нависал, три красных глаза полыхали угольями… Какая всё-таки жуть…

А не твоя ли это работа, а, чудище?

«Яхи».

Миль подскочила.

Кто-то что-то произнёс на менто? На этот раз ей точно не померещилось – сказано было вполне отчётливо.

Мутант нервно маячил перед глазами, переминаясь с ноги на ногу, хлопал гляделками, пыхтел, вонял…

Миль насторожённо прослушала близлежащее ментопространство. Где-то в отдалении угадывалось некое лопотание, но не речь, а так, мешанина эмоций. Наверное, крупное стадо каких-нибудь зверей.

Теплое касание большой руки.

Миль подняла взгляд. Это заняло определённое время – мутант был высок, как гора. Одной рукой он старался привлечь её внимание, а тремя другими гулко хлопал себя по широченной груди, производя изрядный шум… и запах, запах!! Точнее – вонь…

«Что тебе?» – буркнула Миль скорее по инерции, как, бывало, разговаривала с кошкой…

«Яхи, – сказало чудище. И повторило: – Яхи, Яхи, Яхи, Яхи, Яхи, Яхи, Яхи…»

«Ты?! – она оторопела. Мутант кивнул. – Ты – Яхи? Звать так?!»

«Яхи звать, так. Ты… не бойся. Яхи не зверь».

Ха, как раз зверей-то я боюсь куда меньше, чем людей. То есть совсем не боюсь.

«А… кто ты?»

«Яхи – ман. Маны – люди», – гордо выпрямился он, подпирая потолок макушкой.

«Это ты-то человек?!»

«Давно, много Дождей назад, маны были люди. Потом был Большой Огонь, люди много умирали, много болели, мало стало живых, ещё меньше – здоровых. Люди болели, кто не умер – стал маном. Ты будешь жить здесь, ты не умрёшь, ты умеешь слышать мана».

«Это ты меня из воды вытащил?»

«Ты лежала в воде у берега. Яхи думал – зверь, подошёл – ты. Думал – мёртвая. Ты дышала, но тебе было плохо. Яхи взял тебя сюда, лечил, поил. Тебе стало хорошо. Скоро будет ещё лучше. Говори с Яхи!»

«Давно ты нашёл меня?»

«Один день».

«Сейчас что – утро, вечер?»

«Сейчас Дождь, вечер».

«Ты нашёл меня вечером?»

«Темно было, да».

Значит, её носило по подземным норам где-то полдня, пока не выбросило наружу. И здесь она около суток. Куда ж её уволокло, что Бена еле слышно?! Норы землероек могут быть как угодно длинны…

Миль снова потянулась вдаль, зовя мужа…

И опять – будто кто-то заткнул ей рот. Миль аж головой потрясла, пытаясь сбросить «кляп».

«Зачем кричишь?» – Яхи надвинулся, загородил собой всё вокруг.

«Это, значит, ты меня заглушил?»

«Яхи, да. Не кричи».

«Зачем ты это сделал?»

«Зачем кричала?»

Он её экранирует! Вот это да! Если так пойдёт, Бен рядышком пройдёт и не услышит её.

«Яхи, я зову своего мужа. Муж и жена должны быть вместе. Дождь нас разлучил, и это плохо. Поэтому я его зову, он придёт, найдёт меня, и мы опять будем вместе.»

«Он тоже умеет слышать?»

«Слышать?… А… Да, конечно».

«Не зови».

«Почему?»

«Яхи нашёл тебя, Яхи – муж».

«Че-его-о?! Чей муж?» – опешила она.

«Ты жена, Яхи – муж, – терпеливо пояснил он. – Маны берут жён у людей».

«Зачем?» – ничего умнее она спросить не придумала.

«У манов совсем мало женщин. Нужны дети, чтобы были новые маны. Кто не может найти жену, того прогоняют. Кого прогнали – долго не живёт, его никто не слышит, он никого не слышит, тут, – ман показал на свою мохнатую голову, – тут у него умирает».

«Ну… ничем не могу помочь. Ты – ман. Я – нет. Я не могу быть тебе женой, мы разные», – Миль постаралась отодвинуться – очень уж близко он подошёл.

«Разные – да. Женой – можешь. Маны тоже были люди. Маны берут жён у людей. Жёны рожают детей. У Яхи есть один сын. Если он умрёт, Яхи опять должен найти жену, она опять должна родить. Теперь Яхи не надо идти к Диким или в Город искать жену. Яхи нашёл тебя. Ты молодая, ты будешь рожать».

«Не буду, Яхи. Я больна. У нас с мужем нет детей.»

Мутант резко наклонился к ней, приблизив своё чёрное лицо почти вплотную к её лицу, уставился тремя горящими глазами, втянул широкими ноздрями воздух… Миль попыталась отстраниться, но он легко пресёк эту попытку. Оставалось только зажмуриться и задержать дыхание… И тут же мощный вопрошающий ментопоток вломился в сознание так грубо, что тело чуть не вывернулось наизнанку, каждой клеточкой стараясь ответить… Не ожидавшая подобной атаки, Миль еле отсекла чужое менто, заблокировалась, закрывшись так плотно, как только смогла…