Текст книги "Держи меня крепче (СИ)"
Автор книги: Душка Sucre
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 42 страниц)
– Знаешь, я так рад, что мы с тобою познакомились, – перевел он тему.
– Я тоже, – обрадовала его я своим снисходительным ответом.
– Я Шерхан, – представился он, потянувшись к лицу, чтобы снять маску.
– Дурачок, мы же только вчера виделись в парке, – хотелось сказать мне, но, слава богу, заплетающийся язык не успел рассекретить эту информацию перед снявшим маску молодым человеком, лицо которого осветил свет от мобильного телефона, а я поняла, что никакой он не Артем, которого знаю я, а Шерхан, которого я вижу впервые.
В мозг мгновенно поступил сигнал, мигающий красным, что ведь и голос у него совершенно другой, да разве в оглушающем пространстве расслышишь? Я как-то на автомате осушила полбутылки, и последнее, что помню – это:
– А я Лена.
Все. Дальше – тьма.
– Ты бы еще час около телефона круги понаворачивал! – возмутилась в прекратившую мучить ее длительными гудками трубку Соня на резонное «алло».
– Еще час? Тогда звони через час, – отозвался шепотом приятный мужской баритон с ноткой недовольства по ту сторону «провода», однако не спешивший сбрасывать.
Девушка набрала в грудь воздуха до отказа, выдохнула, сосчитав до пяти, вместо положенных десяти (а то ведь этот и скинет, зараза), и продолжила уже более спокойным тоном, пропитанным сладким ядом, сочившимся сквозь каждый звук.
– Дорогой, – медленно проговорила она. – Где ты? Я тебя со вчерашнего вечера не видела.
Уже десять утра. Надо бы и меру знать в гулянках. А не пропадать в неизвестном направлении в неизвестной компании…
– Я дома, – быстро отозвался парень.
– Ты что, спать ушел сразу, как отключили энергию? – тут же недоверчиво произнесла Соня, забыв, что она спокойна как удав.
– Не… А какая разница? Даже если и так? Я не должен был? Может отметиться нужно было, с… – в штыки воспринял ее выпад баритон, в конце своей речи все же прервав обращение срывающимся шепотом, так и оставив девушку в неведении то ли он хотел назвать ее солнцем, то ли стервой.
Любой из этих «комплиментов», как положительный, так и отрицательный, мог прозвучать с вероятностью пятьдесят на пятьдесят, так что она не сразу ответила, обдумывая, как и почему он не договорил. Если первое, то это путь доказать, что конкретно сейчас, со всеми своими детскими сценами «почему не сразу взял трубку, ты меня не любишь?» ей лучше бы пойти куда подальше и как можно быстрее; хотя истерик с подобным контекстом она ему еще ни разу не закатывала, ревнивая жена не ее типаж, но отругать за что-нибудь – всегда «пожалуйста». Если второй вариант, то, учитывая вспыльчивость ее молодого человека, а также их постоянную грызню не из-за чего, просто в меру мега-термоядерных характеров обоих, это было в порядке вещей.
– Договаривай, – с угрозой в голосе выдохнула Саннетт.
– У тебя дел других нет? – неожиданно громко проорала трубка.
– Не надо тему менять!
– Слушай, если ты не занята, это еще не значит, что и я тоже.
– И чем ты занят в выходной день с утра? – ехидно продолжила атаку Соня. – Охренчик, хорош мне по ушам ездить!
Да, у ее молодого человека есть имя и даже прозвище, но она предпочитает величать его по фамилии, считая ее безумно смешной, иррациональной и выделяющей из толпы, также зная, что он дико обижается на нее за эту невинную шалость, а выводить его из себя ее любимое занятие, хлебом не корми – дай гадость сказать в его адрес.
– Это кто ездит? Ты, считай, на своем бронепоезде мне уже все мой вестибулярно-слуховой орган отдавила, – блеснул знаниями в области анатомии парень, не зря он просиживает пары и штаны в медицинском университете.
– Жаль, что не мозги. Ой, стало тебя еще больше жаль – в твоей безмозглой консервной банке вместо башки даже ветер не гуляет.
– Я бы тебе сказал, что и где у тебя гуляет, – злобно выдавил баритон, особенно выделив местоимение.
– У меня все в норме, понял? Все отлично! Супер!
– И какого @uncensored@ черта тогда ты сцены устраиваешь? – не выдержав напора, перешел на мат Охренчик.
– Да дебил ты потому что!
– А ты идиотка!
– Придурок деревенский! – на счет деревенского, конечно, не правда, он вырос в городе, но, так или иначе, звучит обидно.
– Тебе с утра пораньше докопаться что ли не до кого?
– А ты на что?
– Значит, я тебе только ради этого нужен?
– Да ты мне вообще не нужен!
– Ты меня бросаешь? – ухватился Охренчик за нежданный намек.
– Ну, если хочешь, можешь рассказать дружкам, что это ты меня бросил, – смилостивилась над ним Сонечка.
– Окей. Значит все. Мы разрываем… Подожди секунду, – парень прервал свою быструю речь, расставляющую точки над «i», чтобы произнести кому-то в сторону «сейчас, брат, пару секунд, договорю». – Короче, мы разрываем наши отношения. Точка. Ты не больше не моя девушка, я больше не твой парень. Расходимся мирно, без эксцессов. Друзья?
Все это было произнесено быстро, без запинок, с придыханием и дикой верой, что все это реально, а не сон. Соня опешила от его тона и легкости, с которой он произнес ненавистные теперь ей слова. Она ведь надеялась всего лишь его припугнуть, поставить ультиматум, нагрубить, опустить ниже плинтуса, вытереть ноги об его изничтоженное ею самолюбие, а дальше бесконечно наслаждаться эффектом. Но этот хренчик, как любит она его называть, всегда был крепким орешком, с которым справиться сложно и практически невозможно приручить, да что уж там, без «практически». И ссоры… Они же все время ссорятся, каждый божий день. Ссорятся, бурно мирятся, снова ссорятся, снова мирятся… И ей всегда казалось, что их обоих устраивает данный расклад, ведь жизнь без разлада, с одними лишь сюсюканьями, слюнями и постоянными признаниями в любви (да какая любовь? Она в это понятие и не верит вовсе) – это не для них, не для прогрессивных, вышедших на новый уровень сознания и поведения, вырвавшись из рамок укоренившихся устоев, людей. Но оказывается, ему это не нужно. Соня считала, что расстаться для них – нечто за пределами фантазии, на деле – обыденная вещь. Он так просто согласился, что ей стало обидно поначалу, но с каждой секундой, с каждым новым сказанным им словом она все больше осознавала, что ей не хочется расставаться с ним, не хочется терять того, с кем встречается уже почти год, а для нее, страдающей непостоянством девушки, это срок немалый. И что страннее всего – заныло сердце, глухо отдавая удары. Что это? Неужели любовь? Это так выглядит? Неудивительно, что она отвергала это чувство и даже не заметила, когда оно ее достигло. Сказать ему? Нет, конечно, не нужно.
Она зажмурилась, выслушивая последнее предложение о дружбе. Друзья… Еще вчера она бы не поверила, скажи ей кто-нибудь о том, что будет так сложно выслушивать этот бред. Полный бред. В голове возникли строчки одного из ее любимых исполнителей:
«Ни одна любовь не умерла
своей смертью…
убивали…
убивают…
и будут убивать…"14
И что с того, что она поздно поняла о своих чувствах? Ведь поняла, осознала, а уже поздно. И так сложно вымолвить хоть что-то вразумительное, когда горло сдавлено, а наружу рвется лишь только крик.
– Так друзья? – переспросил не знавший о неожиданно нагрянувших в сердце девушки чувствах парень.
Соня сглотнула и, кивнув, произнесла:
– Угу, – совершенно безжизненным утробным голосом, в котором не осталось и доли былого ехидства.
– Хорошо. Я рад, что мы пришли к этому решению обоюдно. Наши отношения уже давно таковыми не назовешь. Правда?
– Угу, – на автомате подтвердила она.
– Вот и я так думаю. Лан, давай, подруга, у меня дела.
Он скинул, а по щекам Сони предательски пробежали одна за другой горячие крупинки, соленые и горькие, заставив ее осмыслить его слова. Он предложил остаться друзьями. Сказал, что их отношения никакие вовсе не отношения, и уже давно. А сколько, интересно? Может все три месяца?! Да он просто козел рогатый, парнокопытное несчастное, хрыч эгоистичный! Его бы на мангал и поджарить его хитрую жопу, которой он думает! А потом голову ему отрубить, насадить ее на кол и пусть смотрит, как Соня собственноручно ему каждую татуировочку на теле прижигать будет, неспешно и с энтузиазмом юного натуралиста-садиста, каждую надпись, выбитую на идеальных кубиках пресса, каждый рисунок, которыми испещрены накачанные мышцы, каждую живую клеточку его великолепного тела, чьим главным фанатом является сам Охренчик. Придурь несчастная!
Зла не хватает, чтобы выплеснуть все, что накипело.
Она снова прикрыла глаза, уже просушенные гневом, и попыталась прийти в норму. Не удалось. Тогда ее посетила гениальная мысль наведаться к брату. Конечно, она не ждет от него широких объятий или слов утешений. Вернее, не позволит ему осуществить сии сумасшедшие деяния в ее отношении, дабы не терять свой моральный облик перед общественностью, да и вообще в своих глазах. Она просто войдет, присядет на его кровать и будет молча сидеть в присутствии Стасика, играющего в какую-нибудь очередную муть, а ей будет легче. И не дай бог ему прекратить это делать и обратить на нее внимание. Все! Тогда момент будет упущен, и он спугнет ее, как маленького олененка в чаще леса пугает нежданный шорох. Телячьи нежности Соня презирает, от обнимашек ее тошнит, даже сочувственное похлопывание по плечу скорее вызовет в ней бурю, несущую смерть и разруху на своем пути, нежели всхлипывания и исповедальную речь.
Воодушевившись скорым выздоровлением от болезни по имени «ля мур», она с грохотом ворвалась в святая святых – в комнату мальчишек, куда без особого допуска не пропускают. Это введение появилось относительно недавно. Тогда, когда Максим дорвался до предмета идолопоклонства и коленопреклонства Стасика – его друга и соратника, товарища, напарника, хранителя его тайн, лучшего из лучших на планете Земля и за пределами нашей галактики, – компьютера. Причем остается неизвестным, каким «попутным» ветром его занесло в эти дебри, учитывая тот факт, что он даже не знает, как его включать. Но то, что ветерок оказался стопроцентно попутным, это жизненная реалия. Ведь Максим изловчился открыть именно папку под кодовым названием «ЭТ НЕ МОЕ. ТОЧНО НЕ МОЕ. НЕЕЕЕЕЕЕ!«, содержащую в себе около двадцати гигов отборного порно. Почему отборного? А там так и было написано, что оно отборное, лучшее, качественное и вообще самое крутое. У Макса аж глаза на лоб полезли, когда он просматривал его файл за файлом, за этим занятием его и застал сынок, вернувшийся со школы, который совсем не ожидал подобного от папы. Конечно, он вполне предполагал, что отец позволяет себе прибегать к просмотру порнофильмов, он же взрослый, самодостаточный, сам решает, что и как ему делать или смотреть и делать, короче, яйца курицу не учат, но он никак не мог принять, что папуля роется в его компе, да еще с таким усердием на лице, которое все же оказалось ошарашенностью и постепенным осознанием того, что сынок-то вырос уже. Стасик с ходу осадил отца, застав его за нелицеприятным делом. Максим тоже не промах – в ответ застыдил сына, спросив, зачем ему такое количество порнушки, имея в виду не объем памяти, а количество фильмов, зашкаливающее в районе сорока, хотя судить с точностью он не брался.
– Я их не смотрю даже! – искренне возмутился Стас.
– Значит, собираешься смотреть? – сделал вывод Максим. – В твоем возрасте надо с девушками встречаться в реальности, а не в виртуальном мире!
– Я и не собираюсь их смотреть! – продолжал гнуть свое сын.
– Зачем тогда хранишь? – шел в атаку отец.
– Я раздаю.
– Что? Что ты там раздаешь? В промоутеры записался? Денег не хватает? Боже! Я понял… – схватился он за сердце и медленно продолжил. – Ты распространяешь записи с актами насилия и разврата… Докатились… Родной сын спекулирует половыми актами греховных отродий.
– Пап, твоя муза питается твоим мозгом, не так ли? Она окончательно его съела, ууу, термитка. Ничего я не спекулирую.
– Понятно. Конечно, сейчас это иначе называется. Ты, типа, менеджер по промоушингу или как там… Но сути не меняет. Какой позор!
Стас заметался по комнате, пытаясь привести в порядок свое огорошенное сознание. Куда же подевалась его флегматичность, ранее не оставлявшая хозяина ни на секунду?
– Папа! Я не спекулянт, не менеджер по промоушингу, я не занимаюсь подобными вещами! Мне даже представить такое страшно неприлично, а тут ты меня обвиняешь… – Собрал свои разбегающиеся, как муравьи на солнце, мысли Стасик.
– Сынок, ты же сам сказал, что людям отдаешь. За бесплатно что-ли?
– Ну да, в принципе, так оно и выходит…
– Благотворительностью занимаешься?
– Стоп. Ты все не так понял. Я в интернете раздаю. Через торрент-трекер. Специально скачал, чтобы раздавать и рейтинг повышать. Поверь, я такими видео не интересуюсь! – наконец-то всплыла правда от юного хакера.
– Теперь я вообще ничего не понимаю. Как ты им отдаешь? Как можно из одного ящичка, – Максим ткнул в плоский монитор, – переложить в другой, не выходя их комнаты? Вот как почта работает понятно…
– Так тут та же система, – перебил его сын.
– Погоди, значит приходит почтальон, забирает письмо и отправляет по адресу?
– Какой еще почтальон? Я думал ты про e-mail. Блин, пап, ты же в современном мире живешь, а такую банальщину не знаешь!
– Что значит банальщина? Вот ты мне объясни человеческим языком, зачем людям компьютеры? Зачем делают будущих роботов? Ты ведь осознаешь, к чему катится мир? Скоро мы, люди, исчезнем как вид! А наши места займут эти думающие машинки! – Потряс согнутым указательным пальцем в сторону «собрата» Стасика отец.
– Эээ… Ты сошел с ума, да? У тебя типа шарики… за ролики… Да? – умирающим голосом вопрошал сын, не надеясь на ответ.
Но отец его не слушал, а самозабвенно приступил к чтению лекции на тему полного выноса мозга у своего несчастного чада, которое бессильно примостилось на кровати и пыталось изо всех сил отключиться от внешних звуков, включающих зудящий, переполненный решимости, голос, предпринявший очередную попытку воспитания.
Именно в течение его двухчасового монолога, Стасу и пришла идея отгородиться от внешнего вмешательства в его личную жизнь, всяких нежданных персонажей. Он составил список лиц, которым разрешен доступ в комнату, и ежедневно скидывал пароль на ящик в интернете. Так что, прежде чем идти к нему, нужно было проверить почту, узнать пароль, постучать, сказать его, и только тогда входить.
Соня подобное надругательство над нею в частности считала полным фетишем, впрочем, и финишем его сумасшествия, и не страдала тем, чтобы вломиться без пароля, открывая дверь с ноги, пиная ее со всей дури так сильно, что не то, чтобы замок сам по себе открывался, но и сама дверь норовила соскочить с петель.
И сейчас она, верная своим решительным принципам, вломилась к брату, ворвавшись в комнату, которая была освещена лишь экраном монитора, не выключаемого не днем, ни ночью. Окна же были зашторены плотным черным материалом, не пропускающим в комнату солнечных лучей. Идея подобных занавесок принадлежала Сене, который обнаружил в себе еще одну страсть кроме любви к съемке – фотографию, и соорудил в их общей комнате нечто вроде фотостудии. Впрочем, света от монитора вполне хватило, чтобы обнаружить, что ее любимый братец, не в пример своему обычному посту у предмета обожания, все еще нежится в кровати, укрывшись с головой простыней. Соне подобное поведение показалось кощунственным, и она поспешила исправить положение, раздвинув шторы и выудив его, малахольного, из объятий морфея сорвав с него простынку.
– Пипец! Картина маслом – «Не ждали»! Я от вас тащусь! – проорала Сонька, увидев представшую ее очам картину.
Огласивший комнату вопль выудил бы из состояния беспробудного сна даже покойника, так что парочка, до вмешательства Сони мирно сопевшая и нежащаяся в объятиях друг друга, подскочила и стала нервно озираться по сторонам, с трудом продирая глаза сквозь разомлевшие веки, еще не до конца осознавав того, что ночь отдала свои права утру, а утро уже успело раскланяться и передать контрольный пакет акций по управлению сутками дню. В конце концов, глаза обоих застуканных все же распахнулись, явив миру сокрытое в них удивление, ошарашенность неожиданным местоположением и соседством.
– Ты меня в постель затащил, сволочь! – вместо пожелания доброго утра возопила Леся, все еще одетая в свой императорский костюм, правда, изрядно потрепавшийся и порванный местами, уже не подлежащий вторичному восстановлению.
Ее прическа также истрепалась, волосы выбились из-под королевской диадемы, образовав на голове воронье гнездо, ажурные перчатки были безвозвратно утеряны, но макияж был все еще безупречен, как и перед балом, хотя подведи ее к зеркалу, Леся не поскупилась бы на анти-комплименты для собственной многострадальной персоны, но на скуле оставался отчетливый след чьих-то неаккуратных рук или кулачков.
– Я? Тебя? – в удивлении переспросил Егор, с трудом вспоминая, каким образом это чудо оказалось в его кровати и сейчас делит с ним ложе.
– Ты меня домогался! – кинула в него новым обвинением возмущенная и чувствующая себя типичной шалавой девушка.
– Ты в своем уме? Да я пальцем щелкну – вокруг меня табун таких как ты соберется! – отбил ее атаку не менее возмущенный Егор, со своей стороны считающий, что домогалась до него как раз она, и в постель затащила тоже она, вот уж бабье отродье.
Еще большей уверенности в этом добавляло отсутствие на нем футболки и полное обнажение торса, хотя штаны и кроссы все еще оставались на нем. Что вводило его в ступор, ведь снимать обувь в прихожей – что-то вроде ритуала, к которому его приучили в детстве, и которому он следовал даже в Лондоне, где вся общественность поголовно отказывалась снимать обувку дома.
– Это ты с ума сошел, как только увидел меня! С того самого дня меня так и преследуют твои маслянистые похотливые глазки!
– У тебя мания величия, женщина! – искренне удивился обладатель благородных выразительных серых глаз.
– Ты еще меня оскорблять будешь, извращенец!
С гневным криком она схватила подушку и начала методично огревать по лицу не ожидавшего подобного подвоха Егора, который все же изловчился отобрать у нее из рук безобидную подушку, ставшую в ее руках безжалостным орудием убийства.
– Психи, – сказала Сонька и учапала на кухню за шоколадом, прокручивая в голове, что в ее жизни все намного лучше, чем у этих душевнобольных недоразвитых калек, хромающих на одну единственную на двоих извилину.
А тем временем «психи» уже катались по полу в попытке одержать верх и доказать друг другу, что «я прав, а ты виновен!« Способ детский, но выверенный временем, традиции его не устареют никогда.
– Гад! Обесчестил меня и радуется, тупоголовое животное! – надрывалась Леся.
– Сама дура больная на голову, нимфоманка хренова! – не оставался в долгу Егор.
– Я тебе череп размозжу и докажу, что там мозгов и на ложку не наберется!
– И кто после этого извращенец?
– Ты! – без доли сомнения в голосе выплюнула Леська.
– Заткнись! – не выдержал парень и выверенным движением сжал ее руки, задрав их выше головы, а сам примостился на нее сверху, сжимая коленями трепыхающееся тело, другой рукой зажал ей рот и всем своим видом доказал превосходство мужского начала над женским, все же сильный пол и все такое…
– Давай успокоимся и воспроизведем вчерашнюю ночь, – спокойным тоном предложил Егор.
На что Леся в согласии медленно моргнула и с наслаждением впилась своими острыми зубками в его ладонь, наглядно транслируя, как с ней поступать не рекомендуется. Парень взвыл и схватился за укушенное место, попутно вскочив на ноги и пятясь от «машины убийства», коей она перед ним предстала, сдвинув к переносице в злобном порыве брови, устремив на него пылающие немилосердным гневом глаза, поджав пухлые губы в тонкую линию и раздувая ноздри, как бык на корриде. Ее руки были в состоянии изготовки, чтобы расцарапать лицо и отомстить за все.
– Тихо-тихо… Тсс…– приступил к попыткам успокоения гневной фурии Егор.
– Тсс???
– Тихо, красавица, успокойся…
– Я спокойна, – проорала ему в лицо Леся. – Сам успокаивайся!
– Мы оба должны успокоиться, Лесенька, солнышко, милая моя девочка…
– Не твоя! И не милая! – продолжала ор вселившаяся в чудо-девочку фурия.
– Не моя. Но солнышко… Красавица…
– Все! Хорош! Прекрати этот психологический треп! Я не идиотка, понял? Кретин! – Расколола его потуги девушка.
– Ты меня достала! – взорвался пытавшийся прийти к консенсусу парень, наконец-то осознавший бесплодность своих попыток.
– Успокойся! Ты же не стабилен! Тебе слово не скажи – мгновенно вулкан взрывается, плюется магмой в ни чем не повинных граждан!
– Это в тебя что-ли, неженка?
– Допустим!
– Такую черствую, лишенную банальной простоты ведьму ничем не прошибешь. Легче кирпич себе на голову раскрошить, чем понять тебя.
– Ты меня сейчас ведьмой назвал?! – выудила самое обидное для себя из его пламенной речи Леся.
– Да, ведьма! – выкрикнул он ей в лицо и удалился из комнаты, громко хлопнув дверью, пресекая дальнейший спор ни о чем.
Так они и разбрелись – каждый по своим углам, Егор на кухню отбирать шоколад у сестренки, а Леся отмокать в ванной, одновременно вспоминая каким образом судьба-злодейка затащила их обоих в одну койку. Тем более после их первой ссоры, когда они осознали, что терпеть не могут друг друга.
Было это во время Лесиных каникул на островах, точнее, перед самым отлетом. В аэропорт ворвался Егор с огромным букетом любимых Лесиных алых роз и, безошибочно найдя ее в толпе отъезжающих, точнее отлетающих, остановился прямо перед ней, прикрыв букетом лицо, ожидая, что она его сразу признает и упадет к его ногам в безвольном обмороке от счастья, как делали до нее тысячи других девчонок. Как оказалось, ситуацию он слишком идеализировал, не учтя малюсенького, в глобальных масштабах, но архи-решающего факта – Леся сама по натуре хищница, а не легкая добыча, способная сгореть в диком экстазе лишь от одного факта, что такой мачо, как Егор Матвеев собственной персоной, удостоивший ее своим драгоценнейшим вниманием, час которого в расценке его фанаток, стоит, как минимум, миллион наличными, увы, не рубликов, расщедрился ей на букетик.
А еще он учел того, что она не признает его, скрывшего значительную часть верха своего туловища, включая лицо, за пышным букетом.
И она не признала. Зато как не признала!
Леся решила, что прикрываясь «тщедушным веником» пришел Лёня (!) мириться и молить прощения за то, что собирается уезжать в геологическую экспедицию, а не вместе с ней греться на солнышке, подрумянивая тельце как курочки-гриль, поворачиваясь то одним, то другом боком. Так что ее речь составляла примерно следующее:
– Я так и знала, что ты вернешься! Осознаешь и вернешься! А как иначе? И не надо мне пихать в руки общипанный кустик, прекрасно знаешь, что я терпеть не могу розы, – заявила она, любящая их всей душой. – И цвет красный. Цвет крови! Убить что-ли меня хочешь? Молчишь? Молчи! Правильно делаешь. В кои-то веки обойдемся без твоего бубнежа. А знаешь, какой цвет любви? Уж точно не красный. Он белый! Чистый, святой, нежный. Но откуда тебе это знать, ты же сухарь в душе, хоть один комплимент бы от тебя услышать! За все наше прошлое, за этот десяток лет, что мы вместе! И я тебе ни разу не изменила. Но тебе плевать! Ты верен лишь своим идеям, которые представляют собой чушь! Ты изменяешь мне каждый день, а я, как верная жена декабриста, терплю, скрепя сердцем, холю его, лелею, прощаю изо дня в день!!! Пока ты, – она, оторвавшись от нервной ходьбы от впереди стоящего в очереди пассажира до позади стоящего, ткнула в него пальцем. – Прохлаждаешься со своими книжульками! Как можно променять меня на книги? Это вообще в голове не вяжется. Я или книги? Тебе они важнее? Ну да, конечно, они тебе важнее, именно поэтому ты спишь в обнимку с ними, а не со мной! Именно поэтому ты изменяешь мне с гребанной наукой! А меня это бесит, Лёнь… Я тебя люблю. И эти слова пустой звук для тебя, верно? Но для меня нет!
Она вырвала несчастный букет из рук облитого помоями, по ощущениям, Егора и мгновенно прикусила язык.
– Я так понимаю, посылая свою смс ты ошиблась номером? – язвительно поинтересовался он.
Егор сразу понял, что Леся всего лишь хотела развести его на встречу мельком и потом бы забыла, а его уязвленное самолюбие требовало мести, хотя бы словесной. Все же обидно получить сообщения, полные симпатии, заигрываний, а потом узнать, что ты всего лишь игрушка на время, пока она не помирится со своим бойфрендом, которого, ко всему прочему, любит. Это не просто обидно. Чувства схожи с… Даже не сравнить ни с чем!
– Я никогда не ошибаюсь, – Леся все же решила довести атаку до конца.
Ведь не зря она втихую выписала из телефонного справочника подруги номер ее братца, было бы нечестно по отношению к себе любимой не охомутать такого красавчика.
– Все бывает впервые.
– Не у меня, – не сдавала позиций девушка.
– Ну, вот случилось, – на лицо Егора набежала тучка сквозь огромные стеклянные стены, полностью соответствуя его мрачному тону.
– Свободен! – прошипела она идентичным его интонации тоном, даже не заметив как парень, секунду назад нравившийся ей, вдруг превратился в самого отвратительного на свете.
В этот момент к ним подбежали два несносных ураганчика, сметающих на своем пути все – багаж, людей, организуя за собою хаос и разруху. За ними следом неслась высокая худая женщина в шляпе с большими полами, постоянно извиняясь и пытаясь поправить упавшее, за которой, спотыкаясь на каждом шагу, останавливаясь, чтобы отдышаться, мчался на всех парах невысокий мужчина с начинающим вырисовываться пузом с красным лицом в яркой летней рубашке, шортах и сланцах. Леся даже не успела сообразить, чтобы отослать Егора подальше от себя, дабы его не приметил папа и не стал прочищать мозг, требуя объяснить, что около нее делает этот молодой человек и не пытается ли завязать отношения. Ведь, огражденный от подобных рискованных знаний, способных довести бедного папулю до инфаркта, они с мамой утаили от него и то, что она встречается с Лёней. Он думает, что Лёнечка ее хороший друг и даже в своем самом страшном кошмаре не может вообразить, что его маленькая дочурка встречается с кошмарным, неотесанным, живущем в своем мире зазнайкой. А если бы узнал… Нет! Лучше пусть не знает…
Так что нельзя было давать повода папе для пересудов и мучительных монологов, со скрупулёзно подобранными им словами, которые, как он считает, меняют человека в корне, действуя облагораживающе, а на деле просто выносят мозг и колбасят его на ультрачастотах.
Таня и Костя, пятилетние сорванцы, подскочив к выясняющей отношения парочке, вырвали из рук старшей сестры букет и стали с остервенением его ощипывать, усыпая пол лепестками, при этом приговаривая «Любит-не любит». Внезапно галдеж сменился диким ором, Таня уколола пальчик о шип, а Костя, чисто из солидарности к сестренке, решил поддержать, и вот уже два безудержно голосящих малявки разрывают голосовые связки, чьи голоса уносятся под высокий потолок и эхом разливаются по всему залу. Из соседней очереди их подхватывают еще четверо солидарных детишек, и так по цепочке, все больше и больше, сильнее и громче, насыщеннее и ярче разрывают они свои глотки. Родители обреченно бросаются к детям, пытаясь их успокоить, мама Леси, Нина Павловна, не отстает от остальных и, догнав детишек, приседает около них и вручает каждому по «Чупа-чупсу», изображая на лице довольную, побуждающую к доверию улыбку. Детишки переглянулись, забыв о том, что недавно они плакали, и с радостью выхватили леденцы, все еще всхлипывая по инерции. Постепенно вся очередь замолкла, а Егор упустил удачный для побега момент и столкнулся лицом к лицу с отцом семейства Радуги Николаем Велимировичем, который догнал жену и стоял, справляясь с одышкой, кидая злобные взгляды на Егора.
– Так-с, молодой человек. Что вы хотите от моей дочери? – суровый вопрос в адрес парня тут же сменился участливым вопрошанием к дочери. – Он к тебе приставал, Лисенок?
– Ничего!
– Нет, пап!
Одновременно отозвались парень и девушка.
– Что-то вы темните… – переводя взгляд с одного на другого, с хитрым прищуром буравя каждого, произнес Николай Велимирович.
– Папулечка, это мой одногруппник. Мы случайно пересеклись, – принялась вдохновенно сочинять Леся.
– Это правда? – спросил ее отец у Егора.
Егору врать не хотелось. А еще было желание маленькой мести, так что ответ заставил пожелать Леську ему скорой кончины в самых мучительных конвульсиях.
– Нет, – помотал он головой.
– Моя дочь врет? Ты это хочешь сказать? – сдвинул брови Николай Велимирович и Егор тут же узнал в его лице черты родной дочери, и кивнул.
Леся была готова кинуться ему в глотку и перегрызть ее, а затем свернуть шею аккуратным движением руки, как в ее любимых боевиках с Чаком Норрисом, Ван Даммом, Брюсом Уиллисом. Сдержать себя в руках оказалось сложно, но она все же кинулась к нему, а он даже не успел выставить блок, не ожидая подобной прыти от бешеной (ах, точно, она же бешеная) девки, которая хоть и кинулась к нему первоначально в намерении придушить, но по пути сдавшись доводам разума, и трансформировав объятия смерти в объятия любви. Она сильно стиснула его, перекрыв доступ к кислороду, и жарко прошептала на ухо: «Подыграй мне!«, а затем посмотрела ему прямо в глаза взглядом раненной лани, она так умеет, и чмокнула в щеку, сообщив отцу:
– Мы встречаемся! Я люблю его, он любит меня. Мы думали пожениться в августе. Было бы здорово обвенчаться в той церкви, что вы с мамой венчались.
Буквально у всех отвисли челюсти, кроме мелких сорванцов, услышавших новое слово «венчались», которое они стали повторять на разные лады, раскаляя обстановку и вызывая смешки у стоящих в очереди пассажиров, являвшихся свидетелями всей истории целиком.
Леся больно ткнула локтем его под дых, стиснула еще сильнее и сквозь зубы, не отводя взгляда от красного лица папы, произнесла: «Ну же!«
– Ах, да. Мы встречаемся. Нижайше прошу руки вашей дочери! – нашелся Егор, видимо, забывший, что совсем недавно собирался ей мстить.
– Пап, не молчи!
– Да, папа, позвольте мне вас так называть, – включился в игру Егор, которая уже стала ему даже нравиться. – Не молчите!
Отец закряхтел от подобной наглости, покрываясь пятнами, Нина Павловна подошла сзади и расстегнула ему верхние пуговицы на гавайской рубашке, чтобы ему легче дышалось, а сама не могла взять в толк каким макаром Лисенок так быстро сменила одного кавалера на другого и уже рвется в церковь.
– Не позволю! – прогремел его грозный рык.
Мать шуганулась и чуть не грохнулась в обморок, Леся с Егором, стоящие в обнимку, также ощутили волну гнева, пассажиры стерли улыбки с лиц, а Танька с Костиком сперва затихнув, заголосили с еще большим, чем в прошлый раз, энтузиазмом. Отца семейства отрезвили вопли деток, и он заспешил успокоить их, опустившись рядом с ними на колени. Конфет у него не было, были лишь добрые слова, но они не шли ни в какое сравнение со сладостями, тем более после того, как он напугал их, а теперь, пытаясь успокоить, добивался прямо-противоположного эффекта. Терпение его было на исходе, нервное возбуждение зашкаливало, появилась резкая необходимость в перекуре. Обычно он не курил, только в экстренных ситуациях, считая, что сигарета может успокоить.
