Текст книги "Наваждение (СИ)"
Автор книги: Drugogomira
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 39 страниц)
...Nothing Is As It Seems…
«Как же я устала… Не могу больше…»
– Твою мышь! Да потому что вижу я поболее твоего! – вновь обернувшись по сторонам, ураганом зашла Юлька на новый круг, – Не мне чувства глаза застят! Это ты его еще позавчера не видела! А я видела, вот тут – посреди твоей перевернутой вверх тормашками комнаты, между прочим! Когда ты свалила в рассвет на весь день, бросив телефон дома, и никто не знал, где ты и что ты! Лучше б не видела, клянусь, аж самой жить расхотелось в тот момент! – рыжая притихла вдруг, внимательно посмотрела на бледную, как восковая кукла, Ксюшу, – Ксюх, я тебя понимаю и не понимаю одновременно, честное слово! Влюбилась до беспамятства, сама признаешь, что это взаимно, и вот весь этот ужас, этот бред весь в твоей голове! Просто лишаешь себя человека! Отказываешься от подарка судьбы! Мне бы кто такой подарил! Я бы удавила любого посягнувшего, не мешкая ни секунды!
– Завтра свадь…
– А ты не думай про завтра! Что ты зациклилась-то на ней? – казалось, еще чуть-чуть, и из ушей Комиссаровой повалит пар, а терпение – лопнет, как перекачанный шарик, – О будущем думай! На перспективу, Ксюх! Разведешься потом, главное не залететь, с детьми-то сложнее! Может, тебе понимание, что ты ему нужна, вообще сил придаст в браке! Может, в этом весь смысл и будет! Может, он…
Дверь соседнего люкса открылась: семейная парочка преклонного возраста, сплетя пальцы и тихо посмеиваясь о чем-то, одним им понятном, последовала в сторону лифта, не замечая никого и ничего вокруг себя. Рыжая закрыла рот, скосила на них глаза и выразительно уставилась на Ксюшу:
– В общем, иссякла я. Сама решай, читать или нет. А я пошла. Звони, если что, я рядом! Прибегу.
***
От этих и без того истерзанных листов уже совсем ничего не осталось, перед глазами – непроглядная пелена, в голове шумит, в ушах стоит невыносимый звон. И нос снова не дышит – наглухо отёк из-за слёз. В ней, кажется, вообще нет дна – соленая вода неисчерпаема, третьи сутки она откуда-то берётся и изливается наружу водопадами. Буквы превращаются в кляксы.
Всё не то, чем кажется… Снова!
Он не побоялся окунуться в бездонный омут чужих проблем и переживаний, пробился через толщу «воды» к самой сути, а она – торопилась судить по верхам. И с последствиями поверхностных своих суждений уже третий день не в силах справиться, не может разгрести эти завалы.
И не разгребёт.
Невозможно поверить, что один человек способен так чувствовать другого, так глубоко смотреть и видеть. Её жизнь ей прямо в лицо двадцать три года кричала, что так не бывает, но листы бумаги доказывают обратное – бывает. Юра разглядел в ней то, что не удавалось разглядеть никому, то, что пока не удалось в полной мере понять о себе ей самой.
Каждая строчка останется выжжена в памяти, каждое слово отпечатается чугунным прессом в голове, принеся с собой новую порцию боли и обиды – за себя, за них.
«…Я видел в ней жизнь, свет, но если Вы продолжите в том же духе, что и сейчас, огонь погаснет. Давайте начистоту – там уже тлеющие угли вместо огня. Я прошу Вас не лить сверху ведро воды. Я надеюсь донести до Вас одно. Она не счастлива в этой жизни сейчас и не будет счастлива с этим человеком в замужестве. Остро желая не подвести Вас, боясь за Вас, она убивает себя. Я сделал всё, на что был способен и что мог себе позволить, но спасти Вашу дочь может только свобода, отцовское прощение, любовь и понимание; возможность заняться делом, попробовать свои силы в самостоятельном полете».
Он – это будто бы она сама, только он. Если родственные души существуют, то её – месяц была рядом. Вела заблудшую за руку.
Он словно и правда знает её лучше неё самой, ведь пишет отцу о таких вещах, в которых она не хотела признаваться самой себе, которые, блуждая в потемках, внутри себя лишь осознавала, но до сегодняшнего дня полностью осознать и признать не успела. И сейчас невольно мысленно подписывается под каждым словом, понимая, насколько же это всё в действительности справедливо, точно, насколько всё это – про неё.
И, как бы тяжело сейчас не было соглашаться с ним, принимая тем самым собственную неправоту, она всё же соглашается: Юра, видимо, всё-таки прав был, сказав, что признайся он, она бы к нему на километр не подошла.
«Ты бы просто закрылась из уязвленного самолюбия, думаю, я сильно тебя тогда задел. Ты бы не приблизилась на расстояние пушечного выстрела, Ксения. Ты бы к себе не подпустила, я бы тебя не узнал, ты бы меня не узнала – и… И не было бы вот этого всего… Никто не мог предположить…»
Так бы, наверное, всё же и было бы. Не мог человек, настолько хорошо её изучивший, прощупавший и запомнивший каждую трещинку – наспех заляпанную от чужих глаз замазкой или зияющую, не мог человек, попавший в десять из девяти, не предугадать и тут. Он вряд ли ошибся, он же насквозь её видит, судя по этому письму. Она же и сама сколько раз об этом думала… Думала, как бы себя повела, и не могла дать чёткого ответа себе самой. Вот и Юра – сначала изобразил амнезию просто на всякий случай, опираясь банально на логику, а позже пригляделся повнимательнее, уверился в собственных предположениях и оставил легенду жить.
Тысяча его веских причин молчать и пытаться держать дистанцию до последнего… Те, что касаются лично её, а не его самого… Спрятаны между строк на трёх листах. В основе их – желание всё-таки попытаться заслужить доверие, которого он лишился в первую же их встречу, а заслужив, успеть понять её, успеть убедить иначе взглянуть на свою жизнь, успеть помочь; в основе их – страх принести новую боль, сломить, нанести вред её семье.
«Меньше всего я хотел причинить тебе боль».
«…Сделал всё, что мог себе позволить».
Чем на заботу ответила Ксюша? Судом по верхам. Лишила его возможности объясниться, заткнула уши, не желая принимать действительность такой, какая она есть, отказавшись брать вину за ускользнувшее счастье на себя. Удобнее обвинить во всех своих бедах кого-то другого, Юлька права…
Права во всем.
.
.
.
12:02 От кого: Ваня: Отличный мальчишник был, ты даже не поинтересовалась. Может быть, я все-таки сейчас приеду? Ты где?
«Нет!»
Гаджет в руках трясется со страшной силой, грозясь в любую секунду из них выпасть и разбиться о паркет.
12:05 Кому: Ваня: Не надо! Я же сказала, что весь день ужасно занята! Я в городе! Должна всё за сегодня успеть!
«Какое счастье, что я отключила ему геопозицию!»
12:07 От кого: Ваня: Когда будешь дома? Не кричи! Одни восклицательные знаки!
«Господи… Отстань!»
12:09 Кому: Ваня: Ближе к 11 вечера. Потому что я и так нервничаю. Нам нужно выспаться.
.
.
.
12:15
12:20
12:28
12:29
12:30
12:34
12:36
12:40
Разрешить себе сойти с ума! Достать из шкафа свадебное платье и искромсать его в мелкие лоскуты! Пустить под ножницы белье и чулки, уничтожить приготовленные к торжеству украшения и маленький клатч. В своих безумных мечтах…
А в реальности… Листы перед глазами, в голове впервые за долгие годы кристальная ясность, и бег стрелок – неумолим: ровно шесть часов – и самолет оторвется от земли, унесёт его за Атлантику. Ровно шесть часов – и жизнь приведет в исполнение вынесенный ими самим же себе приговор – разведет по разные края Земного шара, оградит друг от друга тысячами километров, событиями, затянет в свой круговорот, завертит. Память подведёт и сотрет их мгновения, черты лиц, чувства. Время безжалостно к живым.
Пройти такой путь, чтобы в результате признать поражение, согласиться, что все её усилия, все его усилия, вся их борьба – с собой, с обстоятельствами, с самой жизнью, – всё оказалось напрасно.
Всё – было напрасно.
Шесть часов – и самолёт взлетит.
Он в небо, она в море.
Всё…
«И ты меня прости»
Стрелки бегут и каждая минута – на вес золота; нет, каждая не имеет цены. Смиренно отсчитывать их, бессильно наблюдая за тем, как он уходит из её жизни, молчать дальше? У неё не осталось вопросов к нему, остались лишь к себе. Когда она перестанет быть такой балдой, начнет сама видеть очевидное? Когда переступит, наконец, через собственную гордость?
Всё не могло быть напрасно, всё в этом мире – для чего-то, хоть иногда так трудно бывает понять, для чего же конкретно, какой именно урок преподает тебе жизнь. Не нужно ей море, ей нужно небо – вместе. Когда-нибудь… Но как он о этом узнает, если она, не в силах перешагнуть через себя, хранит упрямое молчание? Чтобы подняться к небу, надо поверить, что ты и впрямь на это способен; надо почувствовать за спиной крылья и совершить хотя бы несколько попыток взлететь. Она, одолеваемая собственными страхами, не доверяющая собственным только-только проклюнувшимся крыльям, не сделала ни одной. Она за это небо не боролась, предпочитая плыть по течению своего моря. Время тоже плыло, летело, не оценённое по достоинству, и в конце концов истекло.
И его, времени – дней, часов, минут – больше нет. И сейчас всё, что она может, всё, что осталось ей, если она всё-таки хочет когда-нибудь неба – сказать об этом, дать понять, что она отбросила страхи и готова попробовать взлететь… Пообещать себе и ему, что они встретятся снова! Что она вырвется из своей клетки на свободу. Попросить её дождаться и хранить в душе веру, что он дождётся…
Иногда и пообещать – уже немало. А вера, надежда – это вообще всё. Без них за спиной не проклюнутся и не окрепнут крылья.
«Хватит медлить!»
Смартфон в руке ходит ходуном пуще прежнего, голова пустая, Ксюша не знает, что будет говорить, это неважно! Услышит голос и все слова сами найдутся! Наверное…
12:45 Исходящий вызов: Юра
Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети.
12:45 Исходящий вызов: Юра
Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети.
12:46 Исходящий вызов: Юра
Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети.
.
.
.
Всё-таки сойти с ума.
.
.
.
Стук в дверь тихий, ни на чей не похожий. Может, это Юлька пришла её проведать и скребется мышкой? Нужно открыть, потому что она не состоянии больше оставаться один на один со стрелками – секундами, минутами и часами этого дня! Потому что она точно тронется рассудком, уже! Потому что она горит заживо!
Но не повезет тому, кто сейчас за этой дверью стоит: его встретит полный безумия и отчаяния взгляд. Ксюша хватается за ручку ослабевшей рукой. Ей нужна помощь! Любая!
– Дочь, – на пороге – помятый, ошарашенный растерзанным видом собственного ребенка отец, – давай-ка поговорим.
Аэропорт «Шереметьево-II» встречает своих гостей потоком подъезжающих и отъезжающих машин и внушающим стеклянным фасадом, за которым разворачивается настоящая драма. Радость встреч и горечь прощаний, экстаз и душевный упадок прибывающих, отбывающих, встречающих и провожающих; равнодушие на лицах совершающих частые перелеты; механические движения и вымученные улыбки завершающего смену, уставшего персонала; воодушевление бортпроводников и пилотов; суета, беготня, багаж, стойки регистрации на рейсы, зона контроля. И над всем этим – четко поставленный голос диктора.
Муравейник живет – своей отдельной жизнью. Меняет чужие, иногда – навсегда. Кто-то из толпы этих суетящихся людей не вернётся сюда никогда. Думать об этом больно до рези в грудине, думать об этом не хочется, и Юра, настраивая себя на отлёт, вспоминает слова одного мудрого персонажа когда-то любимой книги: «Никогда – это слишком длинное слово».
Ксюша её тоже, оказывается, читала.
Удивительно…
А может и нет. У них всё же достаточно общего.
Часы ведут отсчет. Тот мудрый герой очень любил жизнь, любил её мгновения, наделяя каждое из них одному ему понятными высшими смыслами, и не любил часы. Любые. Не любил циферблаты, с чудовищным равнодушием сообщающие о том, как скоротечно время. И сейчас врач понимает его нелюбовь к этим механизмам, как, наверное, никогда раньше. Время – слишком ценная штука, но оно растрачивается впустую, улетает в форточку. И об этом всякий раз, когда на них взглянешь, напоминают часы.
Стрелки бегут неумолимо, отсчитывая минуты до конца часа, дня; отсчитывая нашу жизнь. Желая исправить страшные ошибки, мечтаешь перевести их назад лет эдак на пять-семь, но это невозможно, как невозможно и остановить мгновение. Время – безжалостно, беспощадно, и ему на простых смертных в целом и тебя, в частности, откровенно говоря, плевать.
В голове речитативом звучит саундтрек к их истории, их отношениям. Строчки всплывают в памяти, одна за одной оседая в сердце, разъедая его ржавчиной, пронизывая насквозь. Каждая из них – горькая правда, со смаком выплюнутая прямо в лицо: этой правде больно смотреть в глаза.
…Я потратил время впустую, наблюдая, как ты уходишь.
Я всё держал внутри. Ты всё держала внутри.
И хотя я старался, как мог, всё было напрасно.
То, что раньше так много для меня значило, станет лишь воспоминанием –
О времени, когда я делал всё, что было в моих силах*.
Всё, что до сих пор так много для него значит, рано или поздно станет лишь воспоминанием о том, как он делал всё, что мог. Всплывёт яркой или потускневшей картинкой перед глазами, кольнет нутро. Всё весомое, всё существенное останется в прошлом, стрелки бегут. Да, он старался, выжимал себя досуха, до дна; да, многого удалось достигнуть, но в итоге всё обратилось прахом. Ведь подаренным ему временем – и именно это она пыталась ему сказать – он распорядился не так, растратил его впустую. А потому какое вообще имеет значение, сколько усилий было приложено, если приложены они были не туда?
Как он должен был понять? Когда?
Эта песня написана про них. И сегодня звучит на бесконечном повторе в раздробленных, расчленённых, хаотично разбросанных по тёмным, пыльным углам кусочках когда-то цельной души.
Нутро съедает липкий, животный страх, вызванный растущей неуверенностью в собственном решении. С каждой новой минутой он становится лишь ощутимее, крепче оплетает душу своими гладкими, тонкими как нить паутины щупальцами, бежит по венам, леденя кровь. Всё, с ним происходящее, происходит, словно в замедленной съемке, весь месяц галопом несущееся время вдруг обратилось в жесточайший slow motion, а затем словно кто-то и вовсе поставил его на паузу. Шутки мозга: конечно, оно идёт себе и идёт, с каждой секундой приближая неизбежное.
– Будьте добры Ваш паспорт, пожалуйста, – приветливо произносит девушка за стойкой регистрации, ободряюще улыбаясь молодому человеку с обесцвеченным, словно покрытым тонкой коркой льда лицом, и получает в ответ тяжёлый непонимающий взгляд. Юра плохо воспринимает происходящее вокруг себя. Вроде бы к нему обращаются на родном языке, но он с трудом соображает, чего от него хотят.
«Что? Паспорт?»
Чувствует, что делает что-то не так… Умерщвленный накануне вечером, а утром все же выведенный в режим «авиа» смартфон жжёт ногу через плотную брючную ткань. Врач вырубил его, желая истребить, наконец, в себе это тянущее за все жилы ощущение пустого, никчемного ожидания, что преследует его денно и нощно. Он планировал вообще не включать телефон до покупки новой симки в нью-йоркском аэропорту, но десятичасовой перелет без музыки не выдержит. Звон в ушах усиливается, усиливаются помехи в голове.
Остатки воли собираются по крупицам.
– Поставьте чемодан на ленту, пожалуйста, – продолжает сотрудница авиакомпании, параллельно внося данные паспорта в компьютер. Она чем-то напоминает ему Ксению: цветом глаз и волос, тембром голоса.
Всё – так. Сейчас он всё делает – так! Да, пусть поздно, но он очнулся! Он всё же пытался! Всё, что могло быть – было ей сказано, всё, что могло быть для неё сделано – было сделано. Он пошел войной против себя самого, наступил на собственное горло, он в любом случае не в праве был чего-то от неё ждать, всё случилось именно так, как должно было случиться, как не могло не случиться. Лев остался глух к его воззваниям или и впрямь не видит выхода, свадьба состоится. Чему быть, того не миновать. Юра ненавидит это выражение за сквозящую в нем атмосферу безысходности, но… Бейся не бейся, а всё же иногда люди действительно оказываются заложниками патовых ситуаций. Иногда выхода и правда нет. Рано или поздно он сможет заставить себя принять этот факт.
Но осознание, что Ксюша, судя по всему, так ему и не поверила, не поверила в его готовность вырвать её из лап обстоятельств, в готовность ждать не поверила, не поверила в то, что нужна, придавливает к земле многотонным прессом, растаптывает, уничтожает, обращает в пепел и тлен надежду, веру и высшие смыслы. Под ним, над ним, вокруг него, в нём самом – пустая пустота. Вакуум.
«Что я должен был сделать!?»
Всё, что мог, сделал! Больше, чем мог! В состоянии захлёстывающего, прибившего ко дну отчаяния переступил через собственную запретную черту, немыслимо! В попытке её вытащить в буквальном смысле пошел на преступление, отдавая себе при этом полный отчет в том, чем это предложение в случае её согласия улететь с ним может обернуться для её семьи. Перешагнул через себя, через собственные пределы, разломал внутри все столпы до основания, камня на камне не оставил, в пыль там всё обратил!
А в ответ – «Прости». Ожидаемо, черт возьми! Как же иначе!? Надежды и так не было никакой, он был готов, пытался подготовиться! Но – спустя почти сутки глухого, и, кто знает, возможно, уже равнодушного молчания? «Прости» – и всё? И снова за свои баррикады, да, Ксения? Как это трактовать? Неужели от ненависти до любви и обратно и правда всего шаг?
Не всем такое по силам. Ему, как прямо сейчас показывает жизнь, точно не по зубам.
Врач не имеет ни малейшего представления, не понимает, искренним ли было сожаление в её «Прости», или сообщение это нужно было лишь для того, чтобы поставить жирную точку. Точкой оно стало в любом случае. Жаль, что он не слышал голоса, а видел лишь набор бездушных букв. В голосе – всё…
Шуршание принтера сообщает Юре о том, что билет выпущен. Спустя секунду документ вложен между страницами паспорта и возвращен мрачному владельцу, а чемодан, вес которого, как выяснилось, не дотягивает и до пятнадцати килограмм, – какая ценная информация! – уезжает по ленте в багажное отделение.
– Приятного полета, – снова улыбается девушка и добавляет зачем-то уже гораздо тише: – Не переживайте, всё будет хорошо!
Думает, наверное, что он до чёртиков летать боится.
«В другой жизни…».
.
.
Серый, переминаясь в стороне с ноги на ногу, терпеливо ждет, когда друг закончит с возней на стойке регистрации. Отказывается признавать, что вот сейчас – всё. Что на часах уже 16:05, еще пять-десять минут – и Юра скроется в коридоре из стекла, пройдет паспортный контроль, обернется на прощание, а может и нет, мелькнет спиной и исчезнет. Что, и это до дрожи больно осознавать, они вряд ли когда-нибудь снова встретятся. Может, разок, если вдруг один решит метнуться к другому в отпуск. Да и то…
У Юрца здесь совсем никого не осталось, ему здесь делать нечего.
В носу неприятно щиплет, щекочет, грудь наливается свинцовой тяжестью; перекрывающий пути воздуху ком подступает к горлу, и брови хмурятся, хмурятся, разрезая лоб складками. Навсегда Сергей ещё никого из живых не провожал. Нет, провожал, конечно, но то были не близкие. Близкие – это ведь совсем другое! Ты словно часть сердца от себя отрываешь и отдаешь тому, кто тебя покидает. Электронная почта, социальные сети, видеозвонки – фигня это всё, бутафория, не сравнимая с присутствием рядом. Не будет больше посиделок на кухне, разговоров за жизнь, совместного отдыха, прыжков на бандже в пропасть на спор, теплых объятий, энергии момента, футбольных матчей, клубов – хотя, что касается последнего, Юрец не фанат, так, за компанию. Некому будет выговориться – он только с ним себе мог такое позволить в определенной атмосфере: со школьной скамьи повелось, что все Серёгины секреты доставались соседу по парте. Всё, что ему осталось на память от Юры – цифровые фотки, винил и проигрыватель, которые тот отдал, ни минуты не раздумывая. И тысячи прожитых вместе мгновений.
Их общее, их одно на двоих, споткнувшись о порог новой жизни, осталось в прошлом. А будущее их – FaceTime.
Люди – эгоисты. Отпуская кого-то куда бы то ни было, они думают о том, как плохо им придётся без этого человека. А следовало бы думать о том, что лучше для уходящего в новую жизнь. Серега Юру не поймет, он по-прежнему убежден, что не в Штатах счастье, но глядя на хмурое лицо врача сейчас, на его потерянный, выцветший вид, хочет верить, что все же в Штатах. Пусть хоть там его найдет, если здесь не сложилось. Всё успокоится, заживет, забудется, перемолется. Учеба затянет.
Серый чувствует, что совсем расквасился. Нужно взять себя в руки – его кислая физиономия Юрцу совершенно ни к чему, и так вон сам не свой. Возвращается со стойки к месту, где они разминулись, а у самого взгляд по лицам блуждает, словно ищет кого-то. Ясно, кого. Нет тут её и не может быть, сам же сказал. И все равно – надеется. Надежда умирает последней – это про Юру, кому, как не Серёге знать.
«Может, надо было всё же написать ей? Зря послушал!»
Подошел, наконец, и замер в полуметре, внимательно вглядываясь в глаза. Слова ни к чему, Сергей уверен, что всё, что он хотел бы сказать, Юра прямо сейчас читает с лица. Так можно бесконечно долго стоять, не желая друг друга отпускать, но время пришло – пора.
– Ну что? Долгие проводы – лишние слезы, – протягивая руку для прощального рукопожатия, бормочет врач, и в этот момент Серому кажется, что земля под ногами разверзлась, – Дальше не провожай, я сам.
Что? Рукопожатие? Какое тут, к черту, рукопожатие!? Его сейчас разорвёт!
Не в силах сдерживать эмоции, Сережа, притягивая друга к себе за протянутую кисть, хлопает свободной ладонью по лопатке. Исходящего от Юры напряжения, кажется, хватило бы на весь аэропорт целиком. Если бы эту энергию можно было освободить, тут бы все полегли, все – живых бы не осталось. Такая концентрация на одного человека – это за гранью. В ухе – его глухая ухмылка.
– Береги себя там, – а в голову, как назло, больше ничего и не идет. Что еще сказать в такой момент? – Надоест всё – ты знаешь, что здесь тебя ждут. Я – точно.
«Ты – точно»
– Спасибо тебе за всё, Серый. Вообще за всё, – разрывает Юра объятия чуть погодя. – За то, что ты такой у меня есть. Бывай… Освоюсь и жду в гости.
– Тогда пока, что ли? – не верится, что всё. Вот она – та самая минута. Время пришло! Оно всегда – приходит! Сука! Кажется, кто-то сегодня напьется на своей кухне в гордом одиночестве – в дым, в стельку, в дупель, вусмерть; позвонит этой дуре и скажет ей всё, что думает, выскажется насчет этого её «игрался». И спросит заодно, как она смогла вот так легко отпустить. Попросит лайфхак на будущее.
– Пока…, – крепко сжимая ладонь, произносит врач. – Счастливо оставаться.
– Мягкой посадки. Иди…
Последний взгляд, последняя кривая усмешка, ладонь выскальзывает – и спустя мгновение Юра уже удаляется с перекинутой через плечо сумкой. Плечи расправлены, спина прямая, подборок поднят, но вокруг него – черная аура боли, настолько густая, что, кажется, можно потрогать, почувствовать её на подушечках пальцев. Еще пара секунд – и скроется из виду, свернет в зону паспортного контроля, растворится в толпе за стеклом. Сергей глядит ему в спину, провожает взглядом и, цепляясь за ускользающую возможность посмотреть на это лицо еще разок, все же окрикивает:
– Юрец?
Юра оборачивается у самого прохода.
– Будь на связи!
– Как самолет сядет. Куплю симку и наберу.
Таможня и зона личного досмотра пройдены в каком-то тумане; ручная кладь на плече, паспорт и посадочный талон в руке, чемодан в багаже. Пассажиры рейса, которым он летит, давно на борту. Все давно на борту. А он здесь – у прозрачной стены: следит за каплями дождя, мажущими по стеклу, смотрит на взлетное поле и не верит, что и впрямь собирается это сделать, что собирается пройти в самолет, занять свое место, позволить всему закончиться. Сердце возомнило себя бессмертным: шарашит, кажется, все двести в минуту.
Ожидание вылета – отдельная пытка, которую Юра с трудом вынес. Не помог приконченный в баре стакан виски, не помогли попытки выровнять дыхание, не помогло самоубеждение: не существует для него сегодня никакого способа избавиться от достигшей своего апогея внутренней паники.
– Внимание! Заканчивается посадка на рейс SU102 авиакомпании «Аэрофлот» до Нью-Йорка. Отправление рейса в 18-40. Опаздывающие пассажиры, пожалуйста, немедленно пройдите на посадку, выход A-03.
– Attention, please! This is a final boarding call for the Aeroflot flight SU102 to New York due to leave at eighteen-forty. All remaining passengers please proceed immediately to boarding at gate A-03.
Опаздывающие пассажиры – это, конечно, про него, про кого же еще? Это он – медлит; он выстаивает у стеклянной стены поодаль от ворот, руки за спиной; он нервирует бортпроводников, тянет время, размышляя, что делает не так в своей жизни, где оступается, где ошибается. Действительно ли в этом побеге – единственное спасение? Чего он не разглядел? До чего не додумался? Что должен был ей сказать, чтобы она поверила? Чтобы ответила по-человечески? Чтобы сейчас, в этот самый момент, по крайней мере, не чувствовать себя настолько паршиво, настолько пусто и безнадежно; настолько лишним в её жизни и никчемным – в собственной?
«...Она не поверила. Всё было напрасно. Выбора нет»
18:24
Но чутьё подсказывает, нашептывает другое: ничего конкретного, опять какую-то невнятную муть про совершаемую ошибку. Бред всё это – выбора нет, ошибки нет! Все эти нашептывания звучат, как чушь собачья, но меж тем скользкий страх сковал нутро, уже оплел внутренности, заставил оцепенеть мозг; вынуждает врача согласиться, расписаться в собственной беспомощности. Кровь встала в венах оледеневшей рекой. Если ошибки нет, почему настолько тревожно? Интуиция? Ему бы отсюда вон!
Прислушайся да услышишь… Глухие вопли нутра. Душа яростно протестует против принятого решения, кричит, что не нужны ему никакие Штаты, что не принесет ему счастья самая блестящая карьера, самый успешный успех, но в восьми тысячах километрах от неё. Умоляет развернуться и бежать прочь – через все кордоны.
А в голове совсем иное – в голове мантра, в голове уговоры: «Всё забудется, станет воспоминанием. Ты знаешь её всего месяц, всё скоро пройдет». Его аналитический ум требует перестать слушать сердце и не дурить. Ведь там, где заканчивается одно, непременно начинается другое. Как сказал один умник: «Конец свиньи – это начало колбасы».
Юре не до шуток. Совсем.
Девушка в форме авиакомпании, что сверлит его спину взглядом уже битые десять минут, не выдерживает и срывается со стойки у ворот в его направлении. Преодолевает двадцать метров за пять секунд.
– Прошу прощения, Ваша фамилия – Симонов?
«Нет»
Юра не хочет отвечать на вопрос. Нет, он не Симонов, они ошиблись, Юра – вовсе не он. Но из паспорта в его руке выглядывает корешок билета, сообщающий пристально разглядывающей его сотруднице авиалиний, что перед ней некто Yurii Sim… Пути к отступлению перекрыты, серо-зеленые глаза смотрят испытующе.
И врач неуверенно, с неохотой кивает.
– Тогда пройдите, пожалуйста, на борт, – её голос звучит откровенно нервозно. – Мы закончили посадку и готовимся к вылету.
– Да, минуту…, – бормочет он, тяжело опускаясь в ближайшее кресло в поисках опоры, – Минуту.
«Что я должен был сделать?»
– Вам плохо? – в вопросе проскальзывают нотки беспокойства: то ли от того, в каком их пассажир сейчас полетит состоянии, то ли от того, что он-таки задерживает вылет.
Юра отрицательно качает головой:
– Иду.
Ноги к полу приросли, мышцы превратились в вату, оцепенели; тело отказывается слушаться – теперь он ищет в себе силы подняться. К горлу подкатывает, мышление спуталось. Сердце рвётся в лоскуты, в душе одна за другой лопаются перетянутые струны, врач ощущает, как искажается восприятие реальности, как адекватность его покидает. Хочется вскочить, сорваться и куда-то бежать! Как обычно это делает она.
Никуда он не побежит. Нужно уметь смотреть в холодные глаза суровой действительности, уметь признавать поражения, принимать жизнь такой, какая она есть – со всеми ее вызовами, взлётами и крушениями. После падения в бездну ты или соскребёшь себя с камней, склеишь по кусочкам заново, выкарабкаешься и пойдешь дальше, или останешься там навечно. Или ты, или тебя. Пройденный много лет назад урок Юра усвоил хорошо.
Сумеречный взгляд в последний раз скользит вдоль коридора Duty Free, по столикам кафе, по креслам зала ожидания, по оживленной толпе у соседних ворот; останавливается на взлетно-посадочной полосе и выстроившихся в очередь, выруливающих «боингах». Уши прислушиваются к гомону голосов, к родной речи. Пальцы тянутся к болтающимся на шее наушникам, к кнопке play.
Совсем немного – и всё изменится. Мир не рухнет, небо не упадет на землю, конец света не наступит. Никто не умрёт.
Начнется новая жизнь.
В этой стране его больше ничего не держит.
«Что я должен был сделать?»
Первого числа ненавистного месяца Мои демоны взбесятся, Твои демоны взбесятся. Друг без друга нам лучше повеситься, Выйти в окно и без лестницы Спрыгнуть в туман. И я держусь еле-еле,Я разбит и потерян. В моем чертовом теле не осталось меня. Нам бы встречу в апреле и не в этом отеле, Но на самом-то деле –Это самообман. Но я скоро исчезну,Утону, кану в бездну. На прощанье свободу мне пообещай. Это все бесполезно, да и я не железный, К черту эту помпезность, Прощай.
18:31 Исходящий вызов: Юра
Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети
18:31 Исходящий вызов: Юра
Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети
18:32 Исходящий вызов: Юра
Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети
«Включи же телефон, чёрт возьми!!! Где ты!? Включи!!!»
Без толку! Всё на бешеной скорости несётся в тартараты!
Ксюша снова бежит. И снова, как это всегда бывает, когда она бежит, неважно, куда и почему, её действия бездумны, а в голове полный хаос, разброд и шатания. Сколько за несколько часов уже дел натворила, не сосчитать. Какое-то безумие! Умопомрачение! Это не с ней происходит! Она не уверена в себе: телефон отключен, и это пугает девушку просто до чертиков. Не уверена в том, что успеет. Не уверена, что он за эти дни не перегорел, что не проклял её – его упорное нежелание кого-либо слышать до панической атаки, до истерики доводит! Не уверена, что справится со сложностями и вызовами, которые непременно в ближайшем будущем обрушит на неё жизнь. Но времени на размышления, на то, чтобы остановиться, успокоиться и всё еще раз взвесить, у неё нет – абсолютно, у неё в запасе всего несколько минут.
