Текст книги "Наваждение (СИ)"
Автор книги: Drugogomira
сообщить о нарушении
Текущая страница: 32 (всего у книги 39 страниц)
Юра ловит эти последние часы с ней, этот проклятый день пришел; не способен думать ни о чем другом, мысли о разлуке сжирают его, понимание, что через три дня она выйдет замуж за другого человека, сводит с ума; он не в силах разомкнуть объятья и её отпустить.
– Тогда мы были совсем другими…
Бдительность утеряна, слова срываются с языка прежде, чем он успевает должным образом их взвесить. Он не в состоянии что-либо сейчас взвешивать: меньше, чем через 20 часов её у него отберут!
В вязкой, липкой, переставшей нарушаться даже шепотом дыхания тишине звучит её потерянное:
– Что…?
Комментарий к Глава 27.2 // Полюса. Северный и Южный ❤️
Татуировка:
https://pix-feed.com/wp-content/uploads/2018/09/1ffe144c2ac758fb5b9979f785606c8f.jpg
В эпиграфе: Земфира – Мечтой
Музыка в тексте: 1. Ruelle – Deep End (Омут)
https://music.youtube.com/watch?v=hvlDjqdwc2Y&list=RDAMVMhvlDjqdwc2Y
Хороший перевод песни: https://lyricstranslate.com/ru/deep-end-омут.html
2. JPLND – The End
https://music.youtube.com/watch?v=GzKNMFJjtE8&feature=share
[перевод мой]:
Продолжай опалять дыханием… Продолжай, пока я не взмою ввысь свободной птицей.
Продолжай всматриваться в меня. Продолжай до тех пор, пока я не стану последним, что ты перед собой увидишь.
Продолжай касаться моей кожи. Не останавливайся! Продолжай…
Ты сводишь меня с ума! Преследуешь во снах!
С тобой я оказываюсь на краю света…
Ты борешься со мной, тревожишь моё сердце!
С тобой я оказываюсь на краю света…
А также – отсылки к «Постучись в мою дверь», к роману «Дом, в котором»
====== Глава 28.1 // Прощай ======
Комментарий к Глава 28.1 // Прощай
Мы оторвались от края Земли и прыгнули вниз.Мы обещали друг друга спасти и не смогли…Только не злись…
29 июля
«Ты когда-нибудь научишься следить за своим языком!?»
– Что…? – голос потерянный, убитый, очень тихий, такой, словно он только что сообщил ей о смертельном диагнозе. Своём. – Значит… Значит, ты… Выходит, ты всё помнишь?
Юра чувствует, как от её расслабленности не осталось и следа, ощущает, как напряглись все до одной её мышцы, слышит пронзительный звон её нервов. Юра вдыхает и выдыхает – шумно, рвано. Крепче сжимает её в объятиях и молчит, окунаясь в свою жестокую реальность.
В этом «Что…?» гораздо, гораздо больше боли, чем он мог ожидать. Это «Что…?» возвращает его к самому началу, к азбуке, азам, сигнальными огнями указывает на то, что именно он сейчас натворил.
Все рухнуло в тартарары, к чертям собачьим полетело! Он нарушил все свои обещания, похерил всю свою работу, перечеркнул все свои представления о морали, забил на этику с её главным принципом «не навреди»; пренебрёг данным Федотову словом, пересёк все возможные границы, подтолкнул её к измене, пусть и не любимому человеку – но сам факт! Не смог себя остановить, не смог перебороть – понимая, что через три дня сядет в самолет, что исчезнет из её жизни, схватил за руку и шагнул в пропасть вместе. Клялся себе падать на камни в одиночестве – и потащил за собой! А через четыре – она выйдет замуж, и это очевидно, как то, что вот-вот взойдет солнце. Федотов – кремень, не пробиваемый, глухой, слепой! У старика нет сердца, он не оставил ей выхода! И понимая всю безысходность её положения, он её столкнул… Сам! Вот этими руками всё сделал!
То, что несколько часов назад ему, поддавшемуся собственной слабости, показалось правильным, сейчас, когда он слышит её убитое: «Что…?», слышит эту боль, воспринимается, как страшная ошибка. По отношению к Ксюше он поступил как последний мудак. Дал понять, заставил её поверить в свою нужность.
Чтобы тут же этого необходимого каждому как кислород ощущения лишить. Тут же! Увольняясь через несколько часов. Садясь на чёртов самолёт. Добровольно отпуская и, возможно, тем самым предавая. После всего случившегося заставляя её чувствовать себя так, словно он отказывается от неё.
Его клятвам и данным обещаниям грош цена в базарный день. Они не стоят ничего. А себя – себя он просто презирает.
Врач готов отказаться от Штатов, от карьеры, от сейчас кажущегося уже очень условно лучшего будущего, готов принять предложение Федотова, чтобы остаться с ней, но – нужно смотреть в глаза суровой действительности: эта жертва ничем им не поможет. Лишь усугубит ситуацию. Быть поблизости и при этом быть не в состоянии находиться рядом. Наблюдать за жизнью другого со стороны, не имея возможности приблизиться. Встречаться украдкой, чувствуя себя преступниками, опасаясь быть пойманными с поличным, постоянно борясь с чувством вины. Существовать.
Так какая разница, помнит он или не помнит – всё рухнуло! Да, помнит! И что!? Что это меняет сейчас? Вот сейчас, когда самое страшное, что можно было натворить, он уже натворил!? Когда небеса разверзлись?
– Ксюша, если бы я сразу показал тебе, что помню, ты бы меня к себе из гордости на километр не подпустила, – «И это – чистая правда», – Я бы ничего не смог сделать.
Впервые слова даются Юре с огромным трудом. Он чувствует: в её глазах его эта правда не оправдает, его самого – не спасет. Тут уже и спасать некого. Но врать ей снова, пытаясь выкрутиться, он больше не станет: её доверие, как выяснилось за этот месяц, не имеет цены.
«Что!? Какой бред! Это же бред!!! Если бы ты сказал, всё было бы иначе!!!»
Отчаяние! Она тонет в захлестывающем её отчаянии! Не может поверить в то, что сейчас слышит! Не успевает за галопом собственных мыслей! Весь этот месяц у неё, оказывается, был чертов шанс – тот самый, единственный, но он действительно был! Знай она, что Юра помнит, разве бы так тупила? Разве бы вела себя, как монашка, как школьница? Ломала бы разве голову над тем, как себя перед ним ставить? Использовала бы любой удобный случай, чтобы от него сбежать подальше? Продолжала бы свои бесплодные поиски ответа на опостылевший вопрос, нужна ли ей эта свадьба, готова ли она? Так бы важен ей оставался этот гребаный отель? Так бы по-прежнему принципиально оставалось доказать отцу, что он вырастил достойную себе смену?
Она же влюбилась, как девочка! Когда ты влюблена – всё остальное теряет значение, становясь второстепенным! Ты готова от всего ради человека, ради возможности быть с ним, отказаться! От всего!
Говорит – не подпустила бы из гордости за километр? По первой, возможно, да… Вполне возможно! Но потом! Она же помнит, как быстро начала сходить с ума, как стремительно потускнело и отошло на второй план всё остальное! Как четко она увидела, наконец, разницу в отношении каждого из них к себе; как поняла, как может быть и как – не должно! Как протрезвела, поняв, что от прежней любви ничего не осталось.
Она бы пошла и расставила над i все точки, не теряла бы драгоценное время на рассусоливания! Не вела бы себя, как мямля, не тянула резину! Она бы успела! И сейчас была бы свободна! Они могли бы хотя бы попробовать! У них был этот шанс!
В её праведном негодовании Ксению упорно стороной обходит мысль о том, что, возможно, ему и не интересно тогда всё это было; что, как правило, чувства рождаются и вызревают со временем; что, прибеги она к нему выяснять отношения сразу же или, допустим, спустя неделю, он бы, вполне вероятно, подчеркнуто вежливо её осадил. Девушкой такой вариант развития событий и не рассматривается даже. Ведь с ней-то всё иначе было! Её-то по голове просто-таки мгновенно огрело!
Уверовала в его амнезию, а он, оказывается, на память не жалуется!
Резко отстранившись, сев в постели, Ксюша запустила пальцы в волосы, а подняв голову, больше уже на врача не смотрела – уставилась в окно.
– Ничего бы не смог? То есть, хочешь сказать, ради меня старался? – в упавшем голосе сквозит сарказм, голос дрожит и срывается. – Так, что ли?
«Какая разница? Всё похерено… Да, ради тебя»
– В общем и целом, – она полминуты как не согревает его, а он уже ощущает, как внутри что-то без её тепла потихоньку умирает. Желание, наплевав на всё, как можно скорее вновь загрести её в охапку, прижать к себе крепче, нарастает с каждой секундой, его еле возможно терпеть, но врач медлит, напоминая себе о необходимости дать ей высказаться, о необходимости уважать её чувства, – Довольно быстро стало понятно, что с тобой происходит, я решил попытаться тебя вытащить, но сначала нужно было заслужить твое доверие и…
– Доверие!? – воскликнула девушка, переводя на него горящий, гневный взгляд, – Ты серьезно!? Ты месяц мне голову морочил! Месяц! Всё помнил, а из меня делал дуру, пока я с ума сходила! Я и чувствовала себя дурой! – не в силах больше спокойно сидеть на месте, Ксюша вскочила с кровати и, накинув на голое тело валяющуюся на полу рубашку, развернулась к врачу, – «Нет, Ксения, не думаю. Я живу на работе. Я бы запомнил, память на лица у меня неплохая», – передразнила она его в сердцах, припоминая их первый разговор в медкабинете. – А нет, погоди, вот это получше! «И где же обитают мои копии? В «Пропаганде»? Звучит как название кафе для сотрудников желтой прессы». А!? Как тебе!?
Юра через силу улыбнулся одними уголками губ, пытаясь этой кривой ухмылкой хоть на градус снизить накал:
– Похоже…
Ксения изобразила очень живо, очень правдоподобно. Да, именно так он и говорил. Этими словами, в этих самых интонациях. Она помнит всё. Вообще всё… Насколько же на самом деле она была задета его поведением, если спустя месяц без труда выуживает на свет Божий точные цитаты? Он тоже может – с легкостью может вспомнить сейчас её реакции: первый раз Ксюша закинула удочку на осмотре в медкабинете: «всю дорогу» страшно смущалась, краснела, бледнела, а в его легенду о том, что он де живет на работе, ему некогда шляться по клубам, кажется, не поверила. В ее голосе он тогда уловил нотки сарказма: «Значит, это был Ваш брат-близнец», – процедила она сквозь зубы и – закрылась. А вот после пассажа о кафе для сотрудников желтой прессы она поставила на нем жирный крест, это точно. В тот день Юра узнал, как в её телефоне записан – «Склеротик». Даже обижаться было не за что. Уже тогда по ряду признаков он мог бы догадаться о масштабах бедствия, но на тот момент ему было выгоднее притвориться склеротиком перед ней и слепым – перед собой. Впрочем, почему притвориться? Весь этот месяц врач и был слеп.
Её глаза полыхали. Он не мог оторвать от девушки взгляд. Осознание, что та их ситуация могла приобрести для неё такое значение так немыслимо скоро, настигало медленно, но неумолимо. Да, их клубная история стала весомой и для него самого, но с течением времени стала, поначалу он редко об этом думал, все мысли были отданы работе. Всё изменилось спустя время. Перевернулось вверх дном. Гораздо позже он взглянул на события семимесячной давности под другим углом и осознал весь масштаб личной катастрофы.
Как погасить сейчас этот пожар, что еще ей сказать в свое оправдание, врач не знал. Он никогда ни перед кем не оправдывался – не умел, считал, что это выше его достоинства. Он сказал ей правду, что еще он может сказать, кроме: «Похоже», что?
– Похоже!? – взвилась Ксюша, – Ты опять издеваешься, да? Ты всё это время игрался со мной! Чем ты лучше его!? Ответь!
«Игрался!?С тобой я не игрался и не играюсь! Неужели ты этого не видишь!?»
Игрался, значит…
Злится ли он на неё? Нет – это другое. Злиться на Ксению за её эмоции Юра не может: по мере того, как она выплескивает их на него, попутно расшифровывая, эта внезапно бурная реакция становится ему всё понятнее. Злости нет, но внутри удивление от только что услышанного смешивается с обидой, образуя очень странный, едкий, отвратительно горький на вкус коктейль.
– Игрался? – переспрашивает врач на всякий случай, вслед за ней поднимаясь с кровати и одной рукой шаря по полу в поисках одежды, – «Может быть, мне показалось? Она наверняка не так выразилась…» – Ксения, ты серьезно? У меня что, на лице всё это время было написано: «А теперь давайте с Вами поиграемся, госпожа Завгородняя»? Полмесяца от меня бегала ты, а игрался – я?
Да, он переводит стрелки, поступает нечестно, но черт возьми, это – перебор! Когда и что он за эти 28 дней сделал не так, чтобы выслушивать сейчас от неё такое? Пусть объяснит! Да, он не признался, что помнит, но у него на это всё же были веские причины, он и предположить тогда не мог, что ситуация полугодовой давности может что-то большее для неё значить – в их первую встречу оба были хорошо подшофе, Ксения даже пощечину ему забыла влепить за его борзость, а стоило бы. Его всякие мысли за этот месяц одолевали, но уж точно ему в голову ни разу не пришла мысль о том, а не поиграться ли с ней. Ни к кому в своей жизни он не относился с такой серьезностью, как к ней!
Внезапно еще одним копьем пронзает страшное, болезненное осознание.
«Может, ты думаешь, что вот сейчас я тоже с тобой «поигрался»?»
…
«Ты и впрямь так думаешь…?»
Перекрыло кислород и кто-то словно камаз кирпича в опустевшее нутро отсыпал, ему уже не вздохнуть. Засыпало там всё к чертям, забило камнями.
«Полмесяца!? Да что ты знаешь о причинах?»
–Я от себя бегала!
Ксюше хочется кричать в голос. И если бы не предрассветный час, она бы, наверное, кричала. Но вокруг спят. Он её не понимает! Не слышит, что она пытается до него донести! Мистер Дарси, считывая состояние хозяйки, мечется по клетке, не соображая, куда себя деть, как не соображает и она сама, – Я не знала, что с собой делать вообще, как удержать себя от тебя подальше! Всё могло бы быть иначе! Если бы ты как-то дал мне понять! Я выкинуть ту ситуацию из головы всё это время не могла! Я бы нашла в себе эти силы, смелее бы была! Не было бы свадьбы, я бы всё отменила, мне достаточно было поверить! Всё, что мне нужно было – чуть больше уверенности в себе и в тебе! Ты же пошел тогда за мной почему-то? Почему!? Не от скуки же!? Я же помню, видела, как ты там баб направо и налево отшивал! А теперь поздно, Юра! Поздно, и всё – благодаря твоему потрясающему актерскому таланту! Понимаешь!?
«Неужели и правда не понимаешь!?»
Она не в состоянии считать сейчас эмоции врача. Как донести до него, закрывшегося, что она чувствует? У них всё могло быть! Вообще всё! Они могли бы быть счастливы! Она бы, может, от всего отказалась, она бы выбрала, она бы за ним в Штаты уехала! Если бы позвал… А теперь… Слишком поздно! О чем-то думать слишком поздно! Поздно!!!
Юра понимает, он понимает всё, что она пытается до него донести. Смог бы он и дальше увещевать себя, смог бы продолжать цепляться, как за спасательный круг, за вопросы о морали и этике, смог бы сдержать данное Федотову слово, заяви она ему намерения, скажем, посреди июля? Вспоминая свое шаткое уже спустя две полных недели работы здесь состояние, врач в этом не уверен. Уже тогда его сильно штормило, он где-то находил силы держаться, думал об отъезде, – но стоило лишь заподозрить, что его чувства могут быть взаимны, как его выдержке пришел конец. Кабзда, словами Серёги. Если бы он уже тогда осознал, что в ней живет что-то, помимо чертова незакрытого гештальта… Что бы было? Смог бы?
Не думает.
Есть одно «но»: Ксения бы так себя не вела. Он изучил её достаточно хорошо, чтобы уверенно сказать, как всё было бы на самом деле. Почему говорить – так тяжело? Почему говорить правду – тяжело особенно? Почему, зачем именно сейчас нужно её говорить?
Может, и хорошо, что именно сейчас – знание всё же лучше незнания, кто бы что не утверждал. Выскажут друг другу всё – на дорожку. Поймут, у кого что болело. Вот он, оказывается, с ней «игрался», «делал из неё дуру», он – ничем не лучше её мудака. Проживут, перемолят себя, перемолят в себе, а со временем – кто знает? – может быть даже отпустят… Может быть.
– Ты сейчас так думаешь…, – вздыхает врач. Одежда найдена; она жмется к окну, смотрит на него затравленным взглядом. Желание подойти близко, немедленно прекратить эту пытку, доказать ей, что он с ней не «игрался», непреодолимо, но девушка слилась со стеной и весь вид ее кричит: «Не трогай меня». Хорошо. Он не будет. – Но было бы по-другому. Ты бы просто закрылась из уязвленного самолюбия, думаю, я сильно тебя тогда задел. Ты бы не приблизилась на расстояние пушечного выстрела, Ксения. Ты бы к себе не подпустила, я бы тебя не узнал, ты бы меня не узнала – и… И не было бы вот этого всего… Может, и стоило… Никто не мог предположить…
«И не было бы вот этого всего? Может, и стоило!?»
– Ты…, – Ксюша запинается, не в силах озвучить свое предположение вслух. Он сам научил её слышать и слушать свой внутренний голос и облекать его шепот в слова. А её внутренний голос сейчас не шепчет – он просто вопит! И она не может удержать эти истошные вопли внутри! – Ты – жалеешь?
Это третий удар от него. Уже третий, но по своему эффекту он сравним с первыми двумя, если их не превосходит. Мало того, что Юра с самого начала лапшу ей на уши вешал; мало того, что продолжает свято верить в свою правоту, думая, что знает её лучше неё самой, полагая, что способен предсказать её поведение – он жалеет о случившемся! Жалеет! Когда она так ясно дала ему понять, что сама не пожалеет ни о чем, когда просила его не жалеть! Выходит, он этого не хотел!? Она просто его спровоцировала, и в этот раз он не смог устоять!? «Ксюша, ты будешь об этом жалеть…». Он не хотел… И тогда не хотел… Он же её предупредил! А она – просто на него повесилась. Второй раз! Добилась своего… Повела себя с ним, как… Как…
«Господи, что я за дура!?»
«Жалею? Да! Нет…»
Ксения загнала его в угол. Как ответить на этот вопрос, Юра не понимает. Ответа нет. Глядя на неё в этом состоянии сейчас, он жалеет о совершённом безмерно, но в тот момент и после он не жалел ни о чем. Еще полчаса назад, крепко прижимая её к себе, он думал о том, что сегодня её у него отберут, но что всё же правильно было дать ей понять, что она ему нужна – ради её веры в себя, ради силы, ради призрачного будущего, в котором они могли бы друг друга найти. А потом всё в одночасье рухнуло в пропасть, и он протрезвел, понял, что именно натворил.
«Только что обещал себе говорить ей правду. Говори…»
– Ксюша, нет! Ты не так меня поняла, – «Куда спрятаться от этих глаз!?» – Да, я жалею – о том, что в твоей ситуации провожу тебя ещё и через это. Меньше всего я хотел причинить тебе боль, – врач не знает, какие слова найти, что выразить то, что творится в его душе, в голове; не знает, куда себя деть. Не сидится, не стоится! Невозможно себя с места сдвинуть – её вид, пустота в её глазах его парализуют!
Ксюша слышит только нестерпимый звон в ушах. Она не верит ему. Это просто слова, попытка увильнуть от однозначного ответа – «да» или «нет». Это просто слова, набор звуков, они не значат ничего, значат поступки. Весь этот месяц все до одного его поступки кричали о том, что он не хотел, чтобы этим кончилось, а она оглохла на оба уха.
– Ты жалеешь, – прикрывая глаза, прерывая зрительный контакт, произносит девушка.
– Ксюша, послушай…, – невыносимо смотреть на неё и ничего не делать! Невозможно держать лицо, контролировать голос, не показывать, насколько глубоко ранит его этот разговор. Рана – чудовищна, смертельна! Довольно! Хватит! Он просто сейчас на все наплюет, на все её личные границы, свои принципы, на всё вообще – загребет её в охапку и пусть попробует ещё раз повторить, что он жалеет! – Давай я попробую еще раз об…
– Знаешь…, – она вдруг срывается из своего угла в сторону двери, обходя его за несколько метров, широко распахивает её и замирает с опущенной головой, – Там тебя Рита, вообще-то, ждала. В твоем номере. Вот уж с кем тебе не придётся ни о чем жалеть! Ей же от тебя ничего и не надо, так, время приятно провести… Вот и иди к ней. Думаю, телефон тебе она обрывала. Но ты проверь, конечно…
«Что!? Рита? При чем тут Рита!? Что ты знаешь…?»
Голос глухой. Больной. Она стоит – прямая как стрела, прячет взгляд. Захлопнулась, окружила себя километровой стеной, вновь свернулась клубком, выпустила наружу все до одной свои иголки. «Не подходи!». И наглядно показывает ему, что их последний разговор – окончен.
– Ксения! При чем тут Рита!? Я…
Не дает договорить. Не желает больше слушать. Видеть. А может – и знать.
– Иди, Юр. Или я сама куда-нибудь пойду. И… Желаю тебе ни о чем не жалеть в твоей новой жизни.
...Во мне всё еще бьется оно – детское сердце. ЕмуБольно и тесно.
«Прощай…»
.
.
.
Ксюша не знает, куда он пошел. Не к себе. Выйдя в дверь, повернул в обратную от своего номера сторону, налево. И ладно. И всё равно. И пусть идёт, куда хочет! Да пусть бы и к себе, а там пусть – она! Пусть проваливает!!!
«Не уходи…»
Даже слёз – и тех нет. Кажется, за последние недели она истратила годовую норму… На него! И теперь внутри пустота. И трясёт. Руки трясутся, подбородок трясется, вся она – трясётся, вся она – один звенящий нерв, перетянутая гитарная струна, готовая вот-вот лопнуть тетива, тонкая нить паутины на штормовом ветру. Выроненная из чужих рук фарфоровая чашка, которая обязательно достигнет своей земли.
Боль нестерпима. Нужно куда-то деться, где-то затеряться, исчезнуть, сгинуть, раствориться, порваться, разбиться вдребезги, рассеяться пеплом по ветру. Прямо сейчас!
...Я разберусь в прошлогодних стихах и выброшу вон,Я потеряюсь на несколько дней и не вернусь!Новая жизнь. Новая жизнь…
Новая жизнь без него.
Началась.
05:23 Кому: Папа: Пап, у меня сегодня день без телефона. Буду в городе, вернусь как вернусь. Телефон оставляю. Не волнуйся. Скажи маме.
Рита спала плохо, очень плохо спала. Очень.
Она их слышала.
Накануне управляющая устроила этой мелкой представление, чтобы та унялась уже, наконец. А потому что нечего было с таким вызовом пялиться!
Она пришла под предлогом принести извинения за свое поведение и предложить отметить его грядущий последний рабочий день бутылочкой вина. Врач всё не открывал, «Ксения Борисовна», как назло, вышла в коридор, заметила её и, прислонившись к стенке, замерла в ожидании дальнейшего развития событий. Рита и так планировала воспользоваться универсальной ключ-картой, а эта своим появлением просто не оставила ей никакого выбора! Проблема одна: когда дверь открывают с помощью ключ-карты, замок издает характерный громкий звук, а когда открывают изнутри, никаких звуков, кроме тихого, щелкающего, нет вообще. И уж конечно Ксения сообразит, что к чему.
Поэтому Маргарита, не долго думая, просто изобразила на лице радость встречи и шагнула в проем, делая вид, что вошла в 305-ый; скрывшись таким образом из вида, прислонилась к стене в ожидании. Внутрь она планировала потом попасть, после того, как услышит, как хлопнула дверь 301-ого. В её представлении, это должно было произойти секунд через пять.
Но ни через пять, ни через десять, ни через двадцать, ни через минуту ничего подобного она так и не услышала: в коридоре стояла гробовая тишина. Высунуть наружу нос, чтобы проверить обстановку, управляющая не решалась: это ж как можно будет спалиться, если мелкая всё ещё там! Войти в номер, приложив к замку ключ-карту, она тоже не могла – по аналогичной причине. Эта засечет, как пить дать!
Так она стояла, нервно притоптывая ножкой в ожидании, наверное, минут пять – когда внезапно раздались голоса. Точнее – его голос, Юрин, потому что Ксюшка, похоже, вообще забыла, как разговаривать: лепетала что-то в ответ – еле слышное и неразборчивое. Вздрогнув, Маргарита обратилась в слух, даже дышать, кажется, перестала.
«Ксения? Кого Вы там караулите, интересно?».
«Уже поздно…».
«Раз уж я всё равно уже здесь, могу помочь».
Вот оно что, значит… Помочь, значит, может?
То есть, её Айболит охотно предлагает свою помощь – и изгаляться, создавая искусственные, изощренные ситуации, чтобы он соизволил обратить на тебя свое внимание, совершенно не обязательно?
То есть, мужчина, которому она сейчас планировала красноречиво, на пальцах, объяснить его неправоту и наглядно показать, от чего он отказывается, в такое время сам напросился к этой мелкой в номер, чтобы в чём-то там помочь?
То есть, в смысле? Зачем!?
.
.
Пока она задавала себе все эти вопросы, складывая в голове два плюс два, дверь 301-ого таки хлопнула. И Рита осталась стоять в своем закутке. С бутылкой лучшего, по словам местного сомелье, молодого вина в его коллекции. Чувствуя себя при этом полной дурой!
Опять!
С этим врачишкой у неё сплошные проблемы! Хоть раз у неё с ним всё гладко проходило? Ответ – нет.
Нет, чёрт подери!
.
.
.
Надо взять себя в руки!
Управляющая всё же попала в люкс, все же достала из бара бокалы, всё же поправила макияж в ванной и всё же заняла красивую позу в кресле. Ей не верилось, что он может не явиться, не вернуться из люкса мелкой в свой! Сейчас этой только поможет… Вот-вот появится! А тут – сюрприз! Такая сожалеющая о случившемся накануне, такая обольстительная – она… А какое на ней белье… А пояс… Опомниться не успеет, как окажется повержен. Только последний идиот или полный импотент откажется.
В себе Рита старается не сомневаться. Хотя с таким, как он, хочешь не хочешь, а начнешь… Она должна доказать себе и ему, должна заполучить этот – самый трудный – трофей и поднять собственную самооценку!
Спустя двадцать минут пустого ожидания Маргарита начала подозревать, что последняя ночь пройдет впустую. Спустя полчаса её подозрения начали крепнуть, превращаясь в уверенность. Раздражение, злость, негодование – полный набор состояний, в которые он с такой легкостью погружал её ежедневно своим невниманием – накрывали! Спустя тридцать пять минут она стояла под дверью 301-ого и напряженно вслушивалась в тишину. Такое впечатление, что там никого… Совсем тихо. Может, пока она дожидалась Айболита в его номере, они слились, облапошили её?
Спустя тридцать семь – Рита начала стучать в дверь. Без толку! В какой-то момент управляющая даже поверила в собственное предположение, что они могли выйти на позднюю вечернюю прогулку – кто их знает, этих ненормальных. Даже решила врачу набрать, чтобы поинтересоваться, где его носит в последний вечер перед увольнением. Он не брал. Три вызова, и все три – проигнорированы!
«Черт бы тебя побрал, Айболит!»
А потом… Потом она услышала. Звон сыпящегося стекла… Звук падения чего-то тяжелого, чего-то легкого, его имя на выдохе, её имя его голосом и… И…
«Чтооооо? Чтооооо!?»
Рита, не в состоянии поверить своим ушам, приклеилась к двери, не переставая при этом дозваниваться до абонента. Не берет! Что там происходит!? Что за звуки!? Чем они занимаются?
Это что, стоны!? Еле слышно, но управляющая готова поклясться, что уши её не обманывают! Они там что, любовью занимаются!? Да! В эту самую секунду!
Картинки, одна красочнее другой, побежали перед мысленным взором. Вот эта мелкая торопливо расстегивает пуговицы на его рубашке, толкает на кровать, накидывается на него, жадно долго целует; тела сплелись, они катаются по её постели, как обезумевшие и, видимо, всё-таки падают с неё, отсюда тот странный звук. Продолжают прямо на полу! Одежда летит, белье летит… Мелкая его оседлала и…
Перед глазами – какие-то черные точки и пятна, виски пульсируют, челюсти бесконтрольно сжимаются с таким остервенением, что блондинка ощущает физическую боль, и, кажется, слышит хруст эмали.
Это же она должна быть на ее месте! Она, Маргарита, не эта! Вот прямо сейчас, в этот самый момент, сверху должна быть она!
Какого черта!?
Какого!?
.
.
Девушку спугнул возвращающийся в 304-й постоялец. Отпрянув от двери как ошпаренная, Рита ломанулась к лифтам. Сказать, что она была ошарашена – ничего не сказать! Желание мстить, не медля ни секунды, обуревало ее. Кому позвонить? Льву? Он еще днём уехал по делам. И что ему сказать? «Я, конечно, не уверена, но, кажется, Ваша дочь с Вашим Айболитом прямо сейчас очень приятно проводит время в своем номере». Так он ответит: «Хочешь совет? Звони, когда будешь уверена!». Набрать её бабнику и сообщить: «А ты знаешь, что твоя тут тебе рога наставляет, милый?». Так он пока доедет… Они сто раз успеют! Самой ворваться туда с ключ-картой под предлогом, что дверь не открывали и она испугалась?
Это мысль… Это мысль!
Резко развернувшись на каблуках, Рита поспешила назад к 301-ому. И замерла у противоположной стены в нерешительности. А может, это плохая мысль? Потому что что бы там сейчас не происходило, после мелкая, мстя в ответ, уж точно добьется её увольнения. Нажалуется папочке, что управляющая ей свадьбу сорвала, ничего не подготовив, например! А Айболит – этот вообще выставит всё так, будто они там не сексом занимались, а тантрическими практиками! Любую лапшу на любые уши повесит! Полную дуру из неё сделает!
Да и… Как-никак, Ксюшка всё же дочь владельца отеля… Хоть и мелкая! Хоть и бесит ее неимоверно! Как не крути, а мелкая – над ней. Как не верти, а Рита – ниже, Рита здесь всего лишь штатный сотрудник, и вышвырнуть её Федотовым не будет стоить ничего. Что же делать?
Из состояния транса Маргариту вывел входящий вызов. Проклиная всё на свете, она вновь отскочила от двери. Бармен! Что им всем надо от неё сегодня?
– Да, Саша? …Что!? Игорь Петрович мутузит охранника!? …Вы в этом отеле без меня хоть с чем-то справиться можете?
Твою мать! Нужно было быстрее соображать!
.
.
Рита очень, очень плохо спала. Ночь напролёт ей снились они.
Его личный судный день. Затянувшийся на двадцать часов Конец света. Хляби небесные всё никак не разверзнутся и его не поглотят! Кажется, врачу уготовано вечное хождение по кругам ада – в наказание за безвольность и безмозглость.
Юра не знает, куда себя приткнуть. Этот кабинет ему второй день как дом родной, он тут поселился и игнорирует ненужные сигналы из внешнего мира. Как справиться с не унимающимся сердцебиением, с дрожащими пальцами, с нехваткой воздуха, с ватой в черепной коробке? Сколько препаратов еще надо в себя закинуть, чтобы отпустило? Чтобы остыла голова, протрезвел и прояснился мозг? Какой удавкой придушить нутро, чтобы не дергалось больше в предсмертной агонии? Чем унять эту тоску? Вокруг чернота!
Ему сегодня за руль, пить не вариант.
Доедет как-нибудь.
Что делать? Что делать с собой? Что с ней делать? Она ведь и впрямь думает, что он с ней игрался весь этот месяц, что сегодня ночью он с ней игрался! Она действительно считает, что он жалеет о случившемся, жалеет обо всем! Вообще обо всём. Наверное, ненавидит. Проклинает день, когда её отец их свёл. Проживает собственную обиду, отчаяние и боль в одиночестве.
Черт знает где при этом находясь!
Он не может понять, знает ли она что-то про Риту, а если да – то что конкретно!? Почему он чувствует себя предателем, если между ними ничего не было!? Потому что, пытаясь справиться с ощущением безысходности, отчаянием и пустотой, допустил ту ситуацию в бассейне? Не хотел, но допустил. Он только и делает, что не хочет, но допускает.
