Текст книги "Наваждение (СИ)"
Автор книги: Drugogomira
сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 39 страниц)
«Думаю, Вам не стоило торопиться, Лев Глебович. До свадьбы еще неделя, ветер может измениться».
Какой прозорливый, смотри-ка!
«Вам стоило сначала поговорить с дочерью…»
Это сейчас Федотов освоился, заматерел и стал стараться вести свой бизнес чисто, хотя, чего греха таить, бывает, иногда приходится обращаться к старым методам. А по молодости он себя в бандитских кругах как рыба в воде чувствовал! Знает он, чего от Саныча можно ждать, пойди что не так! Навёл уже справки – и давно. С таким партнером, как он, никогда ни с чем в этой жизни проблем не будет, просто не подводи, играй по правилам; но поди попробуй кинь его – и можешь выбирать дерево для саркофага, готовиться к отправке в последний путь!
Хотя какой саркофаг? И тела не найдут!
А эта дурында что натворила? Взяла – и влюбилась! И в кого? Во врача! Самого обычного! Который еще и ласты в Штаты намылил! Уже завтра его в стране не будет – ищи его, свищи, вспоминай, как звали! Каким местом думала вообще, не понятно! А сам он, Лев Глебович Федотов 1957 г.р., чем думал, нанимая на позицию молодого, недурственно сложенного, неглупого парня и вверяя ему в руки свою дочь? Приставляя его к ней «нянькой» на месяц? На что рассчитывал?
«Чем ты думал, старый хрен!?»
Да ему и в голову не могло прийти подобное! У неё же Ванька её этот был – казалось, устаканившиеся, крепкие отношения, любовь-морковь, свадьба на носу. Куда влюбиться!?
«Ксения Ивана не любит… Иван подавляет в ней жизнь. Смею предположить, что изменяет. Я прошу Вас, подумайте еще раз, на что Вы её подписали».
Сорвёт дочь свою свадьбу – как пить дать сорвёт! Он что, её не знает? Прекрасно знает… Она себе если что в голову втемяшит – всё, в лепешку расшибется, но сделает по-своему! А ему что потом делать? Как перед Санычем выкручиваться? На коленях ползать, слезно умоляя дать пожить еще?
«Она Вам этого никогда не скажет, потому что прекрасно понимает, чем Вам это грозит. Интересно получается, да? Ваша приёмная дочь о Вас думает, а Вы о ней – нет. Кто тут кому дороже родного, даже не вопрос»
А может, и прав врач был, может, и понимает… Говорит же сама, что свадьба будет – может, и не сорвёт… Ну не сбежит же она, в самом деле… Куда ей бежать? Дай-то Бог ума хватит!
Может, Лёню к двери приставить сторожить – так, на всякий случай?
«Кукухой ты поехал, Глебыч, с проектом этим. Это дочь твоя единственная! Окстись!»
Невозможно успокоиться! Руки трясутся… Это ж надо – влюбилась! И ведь видно же всё – и впрямь. Сама на себя не похожа, в гроб краше кладут! Сипит, глаз не видно, трясется, истерика за истерикой, успевай откачивать. Выгнала вон родного отца! Ну, почти родного… Вон – даже отель ей уже не нужен, значит, дело действительно труба.
А Юрец – хорош тоже, нечего сказать! Задурил ей башку её пустую! Слово ведь дал, что и пальцем не тронет! Пообещал! А сам втихорушку мозги обрабатывал! Пригрел на груди удава! Это что же надо было делать, чтобы его кровинушку своенравную, дочурку его, которая к себе на километр посторонних не подпускает, вот так вот? Что надо было ей в уши лить? Нанял на свою голову!!!
И скатертью дорожка! Пострадает и забудет!
«Шкуру свою спасаешь…»
Не было у них ничего, говорит… Ну-ну! Может, и правда, а может, и обманула. Это, в любом случае, не проверить – не к стенке же ее припирать… Было, наверное… Уж больно близко к сердцу принимает его отъезд.
Или не было…
Это – катастрофа… Кара небесная за все его грехи его всё-таки настигла! Сердце уже болит, а врача-то нет… Не хватало еще окочуриться перед самой свадьбой!
.
.
.
Вспомни лучик – вот и солнце…
13:13 От кого: Юрец: Пин-код: 6132
13:15 Кому: Юрец: Это еще что?
13:16 От кого: Юрец: Пин от карты. Найдёте в медкабинете.
В случае с врачом Лев хотел бы выразиться другими словами, вовсе не с лучиком его сравнить, но сделать этого не позволяли уколы совести: как-никак, здоровье он обоим неплохо за этот месяц поправил, да и, похоже, прав был насчет Ксюши-то – уж по крайней мере, в том, что к жениху своему она остыла, что не любит его больше.
Остальное пока не известно.
Владельца отеля разрывали противоречивые эмоции: неприятие к человеку, ставшему причиной всех бед семьи Федотовых на настоящий момент, в сочетании с признанием его правоты. Просто-таки адский замес! Юрца хотелось найти и в порошок стереть, исполнить-таки свою угрозу – он же врача с самого начала предупреждал! Хотелось сесть и еще раз хорошенько обдумать всё, что умник этот ему по поводу дочери говорил.
И черт ведь знает, было или не было у них… Как тут понять? Может, было, а может и нет…
Мысли метались в голове Льва, перекрикивая друг друга. Собрать их в кучку, самому собраться уже несколько часов, как не получалось. Вот и сейчас…
«Найду и закопаю! До чего девочку мою довёл! …Что за пин-код? Какая еще карта? Что он опять задумал?»
.
.
.
Спустя двадцать минут растерянный, расстроенный Лев стоял в идеально чистом и абсолютно пустом медкабинете над рабочим местом бывшего семейного врача и в состоянии крайней задумчивости по пятому кругу перечитывал прикрепленную к куску пластика записку.
«Взять не могу, причины личные. Можете считать это компенсацией за моральный ущерб, причиненный Вам моей ложью о состоянии Вашего здоровья. С Вашим здоровьем на данный момент всё в полном порядке. Пин-код пришлю сообщением».
И опять, и снова… Федотов снова в ступоре – не в меньшем, чем после дочкиных фокусов. Сложно сказать, что шокирует больше. Тот факт, что Юрец, которого Веня ему месяц назад отрекомендовал, как «первоклассного специалиста, порядочного, принципиального до тошноты человека», навешал ему лапши на уши, заставив сильно понервничать за свое здоровье; или тот факт, что он отказался от, в общем-то, честным трудом заработанных денег.
«С безупречной репутацией», – звучит в готовой взорваться голове звонкий веселый тенор Вениамина Ильича Тихонова, главврача. «Причины личные», – сухо сообщает записка холодным голосом Юрия Сергеевича Симонова, терапевта. Какой-то бред же, ну! Лев не понимает ничего! Он же помнит, как упрямца этого уговаривал, не нужно ему это было всё! Только обещание кругленького вознаграждения смогло Юрца переубедить, заставить его поменять первоначальные планы. Ради денег он и согласился. И теперь, потратив месяц своей жизни на эту работу, оставляет карту на столе?
Какие еще такие причины у него могут быть? Совесть заела? Считает, что не выполнил поставленных задач? Ну так всё равно отработал же, как полагается – «от» и «до»! Что ж не взять-то?
Черт знает, что! Эти двое сегодня с ума его сведут!
13:43 Кому: Юрец: Не понял! Это что ещё за номер?
Запечатанный желтый конверт, на котором размашисто выведено: «Федотову Л.Г.», после выкинутого с картой фокуса владельца пугает. Он сразу обратил внимание на подпись, но вскрывать не торопился – медлил. Страх одолел, взял за… За горло. Повертев его в руках туда-сюда, Лев интуитивно принял решение, что это читать будет у себя. Только коньячку хряпнет для храбрости – пару рюмок – и…
А может, выбросить от греха подальше?
13:47 От кого: Юрец: Всё, что мне было Вам сказать, я уже сказал. Добавить к этому мне больше нечего. Процветайте.
Уважаемый Лев Глебович,
Нам с Вами так и не удалось найти общий язык в единственном вопросе, имеющем, на самом деле, первостепенное значение. Мы расстались на плохой ноте, диалога не вышло. Тем не менее, я надеюсь, сейчас, когда Вы больше не чувствуете угрозы непосредственного давления, Вы проявите терпение и прочтете это письмо до конца, не выбросите его в урну на полпути, а затем проявите и толику чуткости по отношению к своим родным. Речь, как Вы, наверное, уже догадываетесь, снова пойдет о Ксении. Точнее, о её состоянии.
Несколько недель назад я обещал Вам разложить по пунктам всё, что с ней происходит. Пожалуйста, отнеситесь к этому внимательно, иначе Вы рискуете потерять свою дочь. В прямом смысле.
Вам неприятно будет об этом узнать, но Ксения успела сделать осознанный выбор касаемо своего замужества, но не успела его озвучить. Предполагаю, что если бы Вы не объявили о заключении сделки с отцом Ивана, она бы разорвала отношения со своим женихом в тот же день. Но Вы её опередили. Ваша дочь и впрямь была очень близка к этому шагу. Не вините её за долгие размышления: порой людям очень сложно разобраться в том, чего же они в действительности хотят от жизни. В её отношениях с Иваном к моменту нашего с Вами знакомства уже произошел серьезный разлад. Я имел возможность видеть и её отторжение ко всему, что так или иначе связано с подготовкой к собственной свадьбе, и тусклый взгляд в минуты примерки платья, и какие-то моменты их общения, говорил с близкими ей людьми – всё указывает на одно.
Её избранник относится к породе абъюзеров: лепит Вашу дочь под себя, уничтожает в ней чувство собственного достоинства, обесценивает её эмоции и желания, ставит под сомнение её слова, игнорирует мнения, манипулирует её состояниями. Он явно с успехом тешит свое мужское эго на стороне, но ему неизменно удается выбираться сухим из воды. Ваша же дочь доверчива к родным ей людям, считает себя не в праве предъявлять бездоказательные обвинения и мучается от этого, раз за разом убеждая себя в том, что у неё паранойя. На третий день моей здесь работы мне довелось встретить Ивана у бара с утра пораньше: он приехал нетрезвым прямо из клуба, чтобы отвезти Ксению в клинику на своей машине. Пришлось указать ему на следы помады на шее и алкоголь в крови. В день Вашего рождения Ваша дочь плакала в своем номере, потому что внезапно учуяла чужой женский парфюм от своего жениха; получасом ранее я наблюдал за его довольно странным для человека с парой поведением в лобби. Вы можете не верить мне на слово, это всего лишь слово, однако, случаи не единичны, и не я один о них знаю. Она находится в состоянии вечного стресса – совсем не безосновательно. Уверенности в жизненном выборе на момент начала нашей с ней работы в Ксении действительно не было. Нежелание рисковать длительными отношениями, статус замужней девушки, данное Ивану обещание, стремление к мечте и Ваши с Александром Петровичем планы говорили в пользу свадьбы, внутреннее же состояние – против. Она долго металась, выбирая между чувством и долгом, и всё-таки определилась. Но Вы оказались на один шаг впереди. И теперь она понимает всю безвыходность своего и Вашего положения, об этом я Вам также говорил, пытался сказать. Думаю, переживать о том, что свадьба может сорваться, поводов у Вас нет. Она Вас любит и ценит, дорожит Вами, и никогда не поставит собственные интересы и желания выше Ваших.
Именно Ваших ожиданий Ксения очень боится не оправдать. Пытается доказать Вам, что чего-то стоит, прикладывает усилия и не находит в Вас не то, что должного отклика – сталкивается с равнодушием. Порой Вы напоминаете мне родителя, который взгреет за «тройку», а «пятерку» не заметит. Чего стоит одна Ваша холодная реакция на успешное урегулирование ею ситуации с Региной Марковной после того, как гость подавился рыбной костью. Она блестяще справилась и не удостоилась от Вас даже скупой похвалы. Не говоря уже о бесконечной критике в её адрес – Вам кажется, это не стоящие внимания мелочи, однако, подумайте, насколько это её задевает.
Отсюда проистекает следующая проблема – её гнетет чувство собственной бесполезности и нереализованности. Вы не даете ей возможности как-то проявить себя, попробовать свои силы здесь и сейчас, скупитесь на заслуженную похвалу; ставите под сомнение её организаторские качества, будущее её отеля и способность им управлять. Шантажируете им, требуя послушания. Всё вышеупомянутое происходило в моем присутствии, на моих глазах. Наше знакомство Вы начали с требования слушаться меня, пообещав ей, что в противном случае про отель она может забыть. Она мужественно взялась за эту сложную организаторскую мутоту – подготовку свадебного торжества, Вы же в ответ предъявили ей опасения, что упадете в грязь лицом перед семьей жениха и гостями. Перечислять можно бесконечно, чернила в ручке кончатся. Подумайте об этом, Лев Глебович, заклинаю Вас! Вы требуете от неё непомерно много, не предлагая взамен ничего из того, что действительно для неё важно.
Следующий пункт касается ее проблем с едой, о которых Вы сообщили мне еще в первую нашу встречу. Простые истины заключаются в том, что едой люди заедают стресс. Есть и более сложные взаимосвязи. Булимию связывают с чувством одиночества, которое одолевает человека. Это страшное состояние. Ваша дочь не стала исключением. Она чувствует себя непонятой и потому одинокой, боится одинокой остаться. Она ощущает себя, повторюсь, бесполезной этому миру, Вам – в том числе, Вашими стараниями. И накидывается на еду, пытаясь ею компенсировать, получить от процесса хоть какие-то положительные эмоции. Затем испытывает чувство вины и пытается от съеденного избавиться. Круг замыкается. Дайте своему ребенку больше внимания, больше отцовской любви, прислушивайтесь к ней, чувствуйте её – и проблема должна уйти. Я прошу от Вас не так уж и много, Вам это не будет стоить ровным счетом ничего, а ей станет значительно легче дышать и жить. Не пытайтесь откупиться от нее деньгами, отелем, чем бы то не было – она же живой человек, всё понимает, всё чувствует! За месяц в её состоянии и её отношениях с едой произошли существенные улучшения. И дело здесь не столько в подходе к питанию, сколько в том, что на какое-то время она перестала ощущать собственное одиночество: рядом с ней постоянно находился человек, думаю, на каком-то подсознательном уровне она считывала неравнодушие к её проблемам. То же самое касается и её отношений с алкоголем и травой. Корень здесь – один. В Ваших силах Вашего ребенка спасти. Если Вы не можете дать ей свободу, дайте ей хотя бы свою любовь в качестве компенсации за причиненные страдания.
Насколько я могу судить, в её отношениях с матерью также последнее (или длительное) время далеко не всё гладко, она ощущает себя брошенной, преданной самым близким. Чего Вы хотите от человека, чувствующего безразличие со стороны собственных родителей, Лев Глебович? Ответьте на этот вопрос сами себе!
В Ксении живут комплексы – и живут в ней совершенно неоправданно. Вместо того, чтобы говорить ей о мифической прибавке в весе на пять килограмм (её вес – 56,5 кг, да будет Вам известно – по нижней границе нормы!), скажите, что ей идет это платье. Вместо того, чтобы на пустом месте критиковать организаторские способности, похвалите за смелость, с которой она в одиночку берется за для кого-то неподъемные вещи. И потребуйте от своей управляющей соблюдения субординации. В отношении Ксении Маргарита забывается и забывается регулярно.
Ксения – чуткая, ранимая, добрая, запутавшаяся девушка, вынужденная закрываться от мира, который к ней не справедлив, которому эта доброта и чуткость оказалась не нужна. Потерявшая к нему доверие. В Вашей дочери тонна достоинств, не замеченных, намеренно или ненамеренно игнорируемых близкими людьми, принимаемых ими, как должное. У неё, опять же, если Вам вдруг интересно, ярко выраженный талант к фотографии, я видел её работы собственными глазами. В ней много жизни, которую окружение пытается подавить и, надо сказать, успешно с этим справляется. В первую очередь я говорю об Иване и о Вас, Лев Глебович. Я видел в ней жизнь, свет, но если Вы продолжите в том же духе, что и сейчас, огонь погаснет. Давайте начистоту – там уже тлеющие угли вместо огня. Я прошу Вас не лить сверху ведро воды.
Я надеюсь донести до Вас одно. Она не счастлива в этой жизни сейчас и не будет счастлива с этим человеком в замужестве. Остро желая не подвести Вас, боясь за Вас, она убивает себя. Я сделал всё, на что был способен и что мог себе позволить, но спасти Вашу дочь может только свобода, отцовское прощение, любовь и понимание; возможность заняться делом, попробовать свои силы в самостоятельном полете.
Решать Вам. Жить с Вашим решением – ей.
P.S. Простите мне мою ложь касательно состояния Вашего здоровья. Мне нужны были эти несколько дней, чтобы как-то её поддержать.
P.P.S. Если вдруг Вы сейчас чувствуете себя плохо – таблетка в конверте. Под язык.
Ю.С.
Лев и впрямь чувствует себя плохо – гораздо, гораздо хуже, чем утром, после непростого разговора с Ксюшей. Измятые дрожащими пальцами, исписанные уборным текстом листы летят на журнальный столик. Таблетка, заботливой рукой вложенная в конверт, оказывается очень кстати, но судя по всему, Федотова не спасет.
Его уже ничто не спасет. Осознание, другая реальность лупят кувалдой по голове со всей дури, с размаха. Лев чувствует себя загнанным в угол, не хочет признавать правоту в каждой строчке, безжалостную правду, выплюнутую ему в лицо без предупреждения; не хочет признавать, что настоящую жизнь своей дочери он не видел потому, что ему так было сподручнее. Отказывается поднять голову и посмотреть прямо в глаза своей совести.
«Уходи, пожалуйста, па. Оставь меня одну. Я тебя прошу… Просто уходи».
«Вы рискуете потерять свою дочь. В прямом смысле».
Лев не хочет признавать, но слова врача грозят оказаться пророческими, обернуться его новой реальностью. Не хочет признавать, но за единственный месяц врач этот понял про его Ксюшу больше, чем он сам – за всю жизнь. Потому что дал себе труд вглядеться и разглядеть. Лев не хочет признавать собственную слепоту и глухоту, признавать в себе плохого родителя.
Херовый из него родитель!
Но ведь после очередной стычки с Юрцом он всё-таки что-то предпринял… Скорее, правда, для очистки совести, однако… Сделал звоночек…
Телефон кажется очень тяжелым во внезапно ослабевшей руке: прямо сейчас вместе с невыносимым жжением в грудной клетке Федотов ощущает непреодолимое желание в срочном порядке выяснить, что там по его запросу. Удалось ли что-то собрать? Слишком мало времени он человеку своему дал, но может, хоть какой-то результат всё же есть?
Во что он собственную дочь своими руками загнал, до чего довел?
Голос не слушается своего владельца:
– Алё… Витёк… Есть уже что? …Найти что-то за эти пять дней удалось, спрашиваю? …Нет, не ждет до завтра! ...Да плевать, присылай, что есть!
.
.
.
Не взял Юрец деньги. «Причины личные».
Лев отказывается признавать, что чувства её дочери могли быть взаимны. Что человек рядом с ней в подмётки не годится написавшему эти строчки.
16:41 От кого: Ваня: Не хочешь передо мной извиниться?
16:45 Кому: Ваня: Не хоч|
16:46 Кому: Ваня: Я думала, ты достаточно взрослый человек, чтобы не обижаться на правду.
16:47 От кого: Ваня: То есть, ты считаешь, что была права?
16:50 Кому: Ваня: Я всего лишь высказала тебе свою позицию по некоторым вопросам касаемо свадьбы. По-моему, это ты должен извиняться, что отказываешься её принять, что тебе на мое мнение до фонаря. Я ошибаюсь?
16:51 От кого: Ваня: Перестань переворачивать всё с ног на голову!
16:53 Кому: Ваня: Хорошо, если тебе от меня только извинения нужны, извини. Поступай, как считаешь нужным.
16:54 От кого: Ваня: Я всё еще задет. Завтра приеду и поговорим нормально, всё обсудим, успеем отрепетировать танец. Сегодня у меня мальчишник, не могу.
16:57 Кому: Ваня: Завтра у меня весь день с раннего утра расписан, предсвадебные хлопоты. Так что встретимся мы уже у алтаря. Ничего страшного, сымпровизируем.
.
.
Ничего у Ксюши не расписано. Планов – ноль. Она просто не желает его видеть. Никого не желает больше видеть, слушать сотрясания воздуха вокруг себя, давать себя касаться. Стены давят, сжимаются вокруг неё, грозя расплющить; минуты летят, завтра – день, после которого ей уже станет всё не страшно, после которого ей станет абсолютно всё равно. Как его пережить, она не знает. Эти, последние, сутки пронесутся мгновением, как пронеслись в один миг их 28 дней рядом. Еще 25 часов 43 минуты, и…
Дышать…
Пять коробок вещей сданы транспортной компании, машина сдана в Trade In, сердце сдано в утиль. Чисто номинально оно всё еще бьется, качает кровь, не без усилия поддерживает в теле жизнь. Голова работает, органы выполняют свои функции, ноги идут, руки делают, легкие вбирают кислород и выталкивают углекислый газ, уши воспринимают звуки окружающего мира, глаза на него равнодушно смотрят.
Он умер. Оболочка осталась.
Юра не знает, когда восстановится сон и восстановится ли он вообще. Прошлая ночь – какими-то урывками по двадцать-тридцать минут, с изматывающими выныриваниями в реальность. Глаза закрыты, но ты никак не провалишься в небытие, блуждаешь во мраке в пограничном состоянии: мозг измучен, но отказывается замедляться, то и дело рисуя перед мысленным взором картинки, засыпая вопросами. Всю ночь сквозь туман прислушиваешься: вдруг сообщением тренькнет телефон? Напряженно внимаешь полной, оглушающей, уничтожающей в тебе всё живое тишине.
Что она делает?
О чем думает?
В каком находится состоянии?
Увидит ли он её когда-нибудь вновь?
Захочет ли она вообще когда-нибудь его видеть?
Захочет ли понять мотивы, подтолкнувшие его к обману?
Поверит ли когда-нибудь, что он с ней не игрался?
Что он не жалеет?
Что она ему нужна?
Хоть малейший, самый ничтожный шанс ему эта жизнь оставила, или он действительно профакапил их все?
Миллионы штурмующих голову, пробивающихся сквозь дрёму вопросов – и все, как водится, без ответов.
Следом за безжалостной ночью – разбитое утро, а день, словно в тусклом, душном мареве. Кажется, его лимит на чувства исчерпан, потрачен – всё. Game over. Нутро выкачали до дна, оставив лишь вакуум, истощенная душа ушла в отказ и застыла, а может – и нет там уже никакой души, покинула бесполезное тело; сердце категорически, наотрез отказывается пропускать через себя новые порции боли – ресурса в нём осталось лишь на поддержание жизненных функций, и против дальнейших измывательств над собой оно просто-напросто восстает. Хватит ему, хватит на одного человека… Жило бы в Юре больше воли – он вышвырнул бы смартфон в окно с высоты девятого этажа, оборвав с прошлым любую связь, отказав себе в самой возможности на что-либо надеяться. Если отбросить сантименты, игнорировать ненужные эмоции и, погасив-таки животный, всепоглощающий страх, взглянуть правде в глаза, станет ясно как день – надежды нет. Он не может нащупать в себе этот рубильник и его отключить. Он как мальчик продолжает хранить глубоко в душе – в самом чёрном, пыльном, заброшенном её закутке – нелепую веру. Во что-то. Сам не понимает, во что. В какое-то мифическое, призрачное лучшее, в справедливость, в прозрение Федотова, в её прощение.
Но всё указывает на обратное. В этом мире справедливости нет, Федотов останется глух к его воззваниям, а она… Она…
Жила бы в нем воля – он бы вышвырнул гребаный смартфон. Воли опять не хватает, снова. Ксения всё еще – его настоящее. И её молчание говорит Юре лучше любых слов, звучит красноречивым, предельно ясным, просто-таки исчерпывающим ответом.
А на что ещё он рассчитывал? Ведь с самого начала, с той самой минуты, секунды, как эта безумная мысль впервые пришла ему в голову, когда не было еще никакой сделки, он уже знал, каким он будет – её ответ. Сообщения те – сдержанны, но там, среди бездушных буковок и слов, спрятан крик души, восставшей против обречённости; крик протеста против выдвинутых обвинений, крик отчаяния. Врач чувствовал, что должен ей сказать, должен дать понять: она ему нужна, он готов вырвать её из этой жизни совсем в другую – выдрать из чужих загребущих лап, спрятать от всех за океаном, укрыть собой от невзгод, любить…
И всё же ответ… Ответ он знал заранее. Она – не готова. Тогда на что он надеялся?
Ждать иной реакции было… непозволительной глупостью, верхом безумия. Тогда почему он ждал?
Почему он всё еще ждёт!?
Каждая минута, прожитая в ожидании, прожита в Аду.
.
.
.
19:41 От кого: Ксения: Прости
– Привет, дружище. Проходи, скарб свой скудный можешь прямо здесь бросать, – растерянно пробормотал Серега, оценивающим взглядом окинув небольшую дорожную сумку и скромный по своим размерам чемодан. – Такое ощущение, что ты не из страны эмигрируешь, а в суточную командировку едешь. Это что, реально всё?
Протянув другу руку для вышедшего не шибко убедительным рукопожатия, Юра ответил глухо:
– Мне много не нужно, – «Все, что мне нужно, остаётся здесь». – Пять коробок транспортная компания утром забрала. Документы, одежда на первое время, а там остальное доедет. Как-нибудь.
Серый с нескрываемым скепсисом покосился на разувающегося врача:
– Ясно. Ты в курсе, что смахиваешь на привидение, Юрец? Я тебе уже говорил. Последнее время сходство просто разительное.
Юра хотел ответить что-то, открыл было рот, но передумал. Что тут скажешь? Наверное, так и есть. Он и чувствует себя не живым. Сменяющие друг друга бессонные ночи, апатия, энергии в теле ноль; отсутствие интереса к жизни, аппетита, способности к концентрации и веры в себя; моральное истощение, выжженная пустыня внутри – с чего бы ему быть на человека-то похожим? Пофиг уже, честно сказать, на кого он там смахивает.
Ставьте крест.
Серёга молчаливого намёка не понял или сделал вид, что не понял, продолжив гнуть свою линию:
– Такое ощущение, что ты ко мне сюда из какой-нибудь больнички, из реанимации сбежал и…
«Лучше б меня тогда та «бэха» все-таки переехала. И лучше бы наверняка…»
– Серёг, сделай одолжение, уймись, а? – устало вздохнул Юра, бросая на собеседника хмурый взгляд исподлобья, – Давай закроем тему. Нет желания её мусолить.
Парень пожал плечами, не пытаясь, впрочем, напустить на себя вид, что резко перестал беспокоиться за близкого:
– Как скажешь, братан. Извини. Но просто ты реально будто только от наркоза отошёл и…
– Серж! – врач устремил на него страшный, угрожающий взгляд, транслируя примерно следующее: «Если ты сейчас же не заткнешься, я перестану считать тебя единственным другом. Остановись! Заклинаю! Я всё про себя знаю и без тебя!».
Невыносимо! Невозможно! Довольно! Хватит! Нервы звенят, готовые вот-вот лопнуть; жизненной энергии нет; тело пребывает в таком напряжении, словно готовится к выстрелу в сердце: его еще не случилось, но через секунду случится – глаза неотрывно следят, как чужой палец прямо сейчас давит на курок. Ему уже, откровенно сказать, воскреснуть ничего не поможет. И не надо, ни к чему! Ради чего воскресать?
Может, оно даже и к лучшему: сможет сосредоточиться на том, чего страстно желал какой-то жалкий месяц назад – на учебе. Посвятит жизнь карьере. Далеко не всем суждено пройти свой путь с любимым человеком. Видимо, он принадлежит к этой несчастливой когорте. В этой стране его больше ничего не держит, дело осталось за малым, а на самом-то деле за самым сложным – перевернуть страницу, подвести черту под значимым этапом своей жизни и вступить в новый. Отпустить…
Отпустить не выходит и, кажется, еще долго не выйдет. Что-то внутри всё еще слабо сопротивляется, вцепилось мёртвой хваткой и не ослабляет нажим.
...Добить. Дожать. Она всё сказала, все точки расставила. Самому бы теперь еще поставить точку. Как? Что он должен сделать, чтобы уничтожить в себе это уже еле ощущаемое, но сопротивление?
– Ладно-ладно, – примирительно поднял ладони вверх Серый, – Сорян. Пошли заточим что-нибудь, я сейчас ужин по-быстрому сварганю.
«Нет…»
Юра отрицательно покачал головой. Третий день кусок в горло не лезет ему, мысли о еде вызывают внутренний протест и приступы тошноты – и чем дальше, тем меньше желания поддерживать в организме этом жизнь. В душе вакуум, звенящая тишина, на месте ли она вообще? Нет. Врач не может её «нащупать». Её словно выбросило из тела: он где-то здесь, а она где-то там – летает, наотрез отказываясь в этого нежильца возвращаться. Логично, черт возьми! Зачем?
– Вот потому и похож на призрака-то! Не ешь, не спишь, не…, – Серега запнулся под его стальным, уничтожающим взглядом, – Ну ладно-ладно, хорошо… Тогда пойдем хоть выпьем.
Ничего не хочет, ни-че-го. Иссох, внутри пустота, душа не отзывается, сердце уже два часа семнадцать минут бьется ровно и отрешенно. Алкоголь не поможет, как никогда, в общем-то, по-настоящему не помогал. Пуская по венам спирт, человек ищет временного облегчения, а у него внутри – вечная мерзлота: там уже нечего «лечить», нечего спасать; заливать там нечего. Был Юра, раз – и нет никакого Юры. Хороший был парень, помянем.
«Примите наши соболезнования, мы сделали всё, что было в наших силах. Он не выкарабкался».
Замер, застыл, замерз.
– Не, не хочу, Серый. Сейчас и так и дня без этого не обходится, так что… Боюсь сорваться окончательно. Чай у тебя найдётся?
Сергей изумленно вскинул брови: на лице его появилось выражение невозможной обиды.
– Чегоооо? Хочешь сказать, я тебя чаем провожать сейчас буду?
– Плесни в чашку и сделай вид, что и у тебя чай. По цвету выйдет один в один, – усмехнулся Юра через силу, проходя на кухню, где чувствовал себя, как дома. Сколько воспоминаний с этой кухней и этой квартирой связано! Ещё третьеклассником сюда после уроков в гости бегал, мама Сережкина пекла такие пирожки – ум отъесть. Здесь вечно стоял запах сдобы, тепла и дома, здесь было и есть уютно и легко. Всему хорошему рано или поздно наступает конец.
– Не вечер, а сплошное расстройство и разочарование, – недовольно проворчал хозяин кухни, включая чайник и всё-таки доставая бутылку виски, – Ты как знаешь, конечно же, а я за твою новую жизнь выпью!
«Было бы, за что пить…»
– Так себе повод, Серёг.
.
.
.
Чайник вскипел, и врач, пытаясь чем-то себя занять, отвлечься от мыслей, занялся заваркой: Сергей, признавая в Юре мастера, регулярно предоставлял ему на своей кухне все права. Стрелки бежали, двое просто сидели, откинувшись каждый на спинку своего стула, и смотрели друг на друга, словно не могли насмотреться, словно пытаясь записать в своей памяти всё-всё до мельчайшей черточки, задокументировать навечно все совместные истории до одной. Память подводит людей, тускнея и стираясь. Постепенно воспоминания покрываются пылью где-то в тёмном закутке черепной коробки, а со временем, не востребованные, исчезают навсегда.
Юра чувствовал себя разбитым, изнурённым, ощущал невыносимую усталость, всё бремя мира на своих плечах. Но тех изматывающих сердце эмоций – их больше не было, делись куда-то. Это называется – выгорание. Он выгорел. Это – защитная реакция нервной системы, которая уже давно перегрелась, закипела и вот-вот уйдет в отказ, и тогда он –
Просто.
Сойдет с ума.
В эти минуты врач смиренно принимал на себя вдруг резко ставший неподъемным вес, больше не желая противостоять, послушно прогибаясь под своей ношей; земля притягивала. Он обессилел, устал стоять прямо, лицом ко всем ветрам.
