Текст книги "Наваждение (СИ)"
Автор книги: Drugogomira
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 39 страниц)
«Только не это…»
Кто-то там сверху решил, что вколоченных в крышку гроба его чувств гвоздей все-таки маловато, и со всей дури влепил последний. Там уже столько их «сидит», в этой крышке, по порядку: «Этика». «Мораль». «Договор». «Данное слово». «Эмиграция». «Подписанная Федотовым сделка». «Резидентура в Штатах». «Угроза благополучию её семьи». А венчает теперь этот стройный ряд самый жирный гвоздь под пока условным названием «Взаимность!». Если он не дай Бог прав, каково будет ей, поддайся он сиюминутному порыву и признайся? Он сейчас чувствует всепоглощающую боль, что будет чувствовать она в этой ситуации без выхода?
Взаимность! развязывает ему руки… Он чувствует сердцем робкое дыхание надежды. Взаимность! может толкнуть на совершенно безрассудный поступок… Он еще не получил подтверждения, но уже стал на десяток шагов ближе, чтобы его совершить. Взаимность! окончательно лишит его рассудка…
Довольно с него. Хватит! Это безумие!
Кисть свободной руки ложится на плечо управляющей, мягко отталкивая. Рита отстраняется, выглядит вполне удовлетворенной, пусть и не получила ровным счетом никакой отдачи. Но кажется, ей это и не нужно: судя по всему, достаточно того, что врач ее не отбрил.
Сколько времени прошло? Судя по часам, на которые он успел бросить мимолетный взгляд, минута или около того? Ему кажется – вечность: в душе всё перевернуто вверх дном, война, атомный гриб взорвался, сердце столько эмоций успело перекачать! Они по-прежнему одни, он не слышал хлопков дверей, голосов, удивленных восклицаний – ничего. Лишь жалобное затихающее тявканье поссума.
– Может, поднимемся к тебе? – голос такой бархатный, обволакивающий, манящий и обещающий, но больше на него не действует. Её гипноз больше на него не действует.
Юра качает головой. Сношаться как кролики, в процессе закрывая глаза и представляя на её месте другую? Попытаться себя этим добить, чтоб уж наверняка вдребезги? Можно. Но зачем? Мысли о ней в его постели вызывают отторжение, он не хочет её касаться, не хочет вновь чувствовать вкус пластика, не будет пытаться заполнить ей свою пустоту. Потому что пустоты больше нет.
«Все-таки нужен кому-то…»
– Нет, Рита. Не поднимемся, извини. Надо Дарси доставить к хозяйке, – пробормотал Юра, высвобождаясь. Как выбираться из этого бассейна с белкой в одной руке – большой вопрос: скользко, лестница далеко, придется еще немного «прогуляться».
– То есть, хочешь сказать, что.., – раздалось её недоуменное уже ему в спину.
«Да, именно это я и хочу сказать. Но на случай, если ты не поняла…»
– Хочу сказать, что у нас с тобой даже секса сносного не выйдет, видишь? – перебил её врач, теряя остатки терпения. Прямолинейность – его конек, его недостаток. Он знал, что часто задевает людей. Но бывало – и нередко – ничего не мог с собой поделать. – Не трать на меня свое время, Рита.
Управляющая задохнулась от возмущения. Голос её выдавал.
«Я тебе докажу, что ты заблуждаешься… Возьмешь свои слова назад!»
– Айболит, тебе что, хлорка в мозг ударила?
«Я бы назвал это прозрением»
Что толку вступать в бессмысленные диалоги?
Три коротких с паузой между вторым и третьим. В голове каша из мыслей и догадок, изодранное сердце всё еще трепыхается. Он не знает, что будет говорить, нужно ли вообще говорить? Нужно ли пытаться их подтвердить, догадки эти? Зачем? А что, если они верны? Что тогда? Сойти с ума в одночасье, осознавая, что через два дня уедешь, оставив в лапах жизненных обстоятельств человека, которому нужен? Отказаться от Штатов в надежде на какое-то чудо, чтобы в итоге посмотреть, как она выйдет замуж, потому что не может поступить иначе? Окончательно свихнуться от мыслей о том, как у них всё могло бы быть? Не говорить ничего, чтобы не ранить её этим признанием, не заставлять чувствовать то же, что чувствует сейчас он сам?
«Так выглядит безысходность»
– Открыто!
Голос не её. Голос… ее матери. Она не одна.
Бесшумно открыв дверь, Юра вошел. Подсушенный полотенцем, Мистер Дарси мирно грелся в кармане толстовки: врач изъял из своего шкафа и надел первое, что под руку попалось. Ему просто нужна была сухая одежда, но над выбором он в тот момент не думал совершенно, его голова была занята совершено другим. Волосы не высохли и пахли хлоркой, в душ он тоже не попал – некогда: поссума нужно как можно скорее доставить хозяйке. К хозяйке у врача единственный вопрос, который он боится озвучить даже себе, не то, что ей. И, кажется, сегодня он его в любом случае уже не задаст.
Ирина Ренатовна, устроившись в подвинутом к кровати кресле, в удивлении смотрит на явно нежданного гостя. Сидя на кровати, уткнувшись подбородком в подушку, которую обхватила и обнимает двумя руками, на гостя смотрит хозяйка люкса. В ее совершенно сухих глазах дождь.
– Как самочувствие, Ксения? – голос врача звучит фальшиво бодро. Он, в общем-то, с хорошими новостями, но нутро по-прежнему перекручивает, словно в мясорубке, сердце стучит глухо, неуверенно. Это не излечимо.
Девушка молчит, рассматривая его непривычный ей внешний вид, и брови сдвигаются к переносице – все ближе и ближе. Дождь усиливается. Сердцебиение усиливается.
– Вы уже собрались? – она задаёт свой вопрос еле слышно, совершенно неэмоционально. Юра уже слышал такие интонации, точнее, их отсутствие, в её исполнении неделю назад, когда она отказывалась вылезать из-под одеяла, а он думал, что у нее сорок. И, дурак, никак не связал с произошедшим накануне, – За что он Вас уволил?
Ливень. Там ливень – в этих сухих глазах. Сердце сейчас вырвется из грудной клетки, и, шмякнувшись оземь, разлетится на мелкие черепки. Он забывает, что они здесь не одни, падает в эту бездну.
– Мы не сошлись во мнениях. Вы же знаете, Ксения, мы с Вашим отцом последнее время не можем найти общий язык, – как можно мягче произнёс Юра. – Но Ваш обморок навел его на мысль о том, что врач ему тут все же еще пригодится, так что… Пока что я здесь.
«Как-то так…»
Замер в ожидании реакции, остро желая и вместе с тем страшась её увидеть и прозреть. Катастрофа неизбежна, что бы она не сказала в ответ. Земля близко, очень близко…
– Правда? – встрепенувшись, девушка приподняла подбородок, оторвалась, наконец, от подушки. Солнце включили так резко, что его мгновенно ослепило. В этой комнате, освещаемой лишь парой торшеров и настольных ламп, ему, глядя в её глаза, хотелось щуриться от яркого света. Впервые за много дней он видел на её лице настоящую улыбку – не больную, не смущенную, не выдавленную из себя – искреннюю. Пусть и сдержанную под изучающим взглядом матери, но тем не менее… Он видел! Видел испытанное облегчение и неподдельную радость во взгляде. Под этими лучиками в её глазах где-то в районе груди – вопреки всем протестам головы, вопреки всем его этическим и моральным принципам, всем железобетонным аргументам, всей логике – молниеносно и уже бесповоротно теплело, стремительно таяли его вековые ледники. Нужен кому-то. Ей. Ей!
– Да, – кивнул врач, силясь спрятать от чужого любопытного взгляда ответную улыбку, которая против его воли так и рвалась наружу, – Смотрите, кого я Вам принес.
С этими словами Юра подошел чуть ближе и, вытащив из кармана взъерошенного поссума, выпустил его на кровать. Зверек, кажется, так и не отошедший от внепланового купания и бездушного обращения со своей персоной, замер на месте, не зная, куда бежать от этих злых людей.
Оживая окончательно, Ксюша шумно выдохнула, счастливо посмотрела на смутившегося вдруг врача, на удивленную маму и, протянув белке руку, на которую она тут же забралась, прошептала:
– Дарси, я такая балда, прости меня! Где же ты был? Где Вы его нашли?
Юра беспечно пожал плечами. Мимолетное, обманчивое ощущение легкости укутывало, убаюкивало его. Хотя бы сейчас, в этом самом моменте, все было неважно. Расшибется насмерть он потом, когда выйдет в дверь.
– Дарси под вечер решил попробовать водичку в бассейне. Так что теперь он немного мокрый и нуждается в теплом гнезде.
– И как водичка, Юрий Сергеевич? – с иронией в голосе произнесла Ирина Ренатовна. Пока он общался с её дочерью, пытаясь уловить на её лице малейшие признаки в подтверждение собственных догадок, женщина не спускала с него глаз, и, конечно же, подметила влажные волосы. Да и запах хлорки наверняка учуяла. Что еще она видит? А может… Видела его там?
От этой мысли внутри всё похолодело.
– Двадцать пять градусов, Ирина Ренатовна, рекомендую, – беря себя в руки, пытаясь сохранять невозмутимость, ответил Юра.
Он даже не надеялся, что она поднимется из своего кресла и со словами: «Ну, раз рекомендуете…», отправится в SPA. Нет, он молился, чтобы Ирина осталась сидеть на месте, не оставила их вдвоем, потому что тогда… всё сию секунду без всяких уже сомнений полетит к чертям! У него не осталось никаких сил. Желание окончательно утвердиться в своей догадке, поставить после слова «нужен» не точку, а восклицательный знак, захлестывало и топило.
«Всё еще пытаешься сбежать от неизбежного?»
Юра ощущал себя так, словно наяву в собственном сне оказался, в том самом, что с завидной периодичностью видел весь этот месяц. В нем врач бежал, бежал со всех ног от чего-то или кого-то, преследовавшего по пятам. Он бежал, ускорялся, бежал, уже зная, что не убежит. Зная, что нечто неминуемо настигнет, обрушится цунами, собьет с ног, поглотит, утопит. Зная, что будет этому рад.
– Нет уж, спасибо, – Ирина Ренатовна устроилась в кресле поудобнее, – Сегодня я проведу вечер с дочерью.
Фраза звучала настолько категорично, что не оставалось никаких сомнений: вдвоем она их не оставит.
– Мама уже полтора часа тут сидит, выгнать не могу, – усмехнулась Ксения, – Поход в Большой отменила. Чувствую себя, словно какая-то немощь с таким-то вниманием со всех сторон.
«Не видела…»
– Хорошо. Раз Вы под присмотром, тогда не буду больше мешать, – впервые за месяц под пристальным взглядом её матери он чувствовал себя явно лишним в этой комнате, – Отдыхайте, восстанавливайтесь, а у меня еще дела.
– Всего доброго, Юрий Сергеевич, – проворковала Ирина. – Под присмотром, и Иван сейчас приедет. Я рада, что Лёва образумился. Перед таким событием за Ксенией действительно нужно приглядеть. Она у меня девочка впечатлительная, волнуется…
– Мама! Перестань, пожалуйста!
Весь свет тут же исчез из ее глаз, огонь внутри потух. В этой комнате потухло солнце, а в душе – слабо мерцающая, призрачная надежда непонятно вообще, на что. Мир стремительно погрузился в непроглядную темноту, в вязкий вакуум. И только сердце гулким эхом отдавалось в висках.
Выдавив из себя некое подобие улыбки, хотя любой нормальный человек, должно быть, никакого намека на улыбку на его лице и не разглядел бы вовсе, Юра кивнул:
– Всего доброго. Отдыхайте. Я тогда съезжу домой, завтра рано утром вернусь. Звоните, если вдруг что.
.
.
.
Осталось два дня и две ночи. Этой ночью находиться всего в восьми шагах от её номера он не сможет. Следующей – тоже. Лежать, смотреть в потолок и осознавать, что всего в восьми шагах от тебя та, что всем твоим существом, душой и сердцем желанна, та, что – только покажи, только признайся! – ответит взаимностью… Эта пытка невыносима, эта пытка ему не по зубам. Он не может сорваться сейчас! Недопустимо! Сам расшибется – и пусть, он уже, ему уже за себя не страшно, не важно, ведь всё кончено наперёд. Но схватить её за руку и рухнуть вниз вместе!?
Только конченный эгоист на такое способен!
До дна его бездны – всего ничего, рукой подать, земля так близко и так неизбежно, и там, внизу, камни.
Падать на них он будет один.
…Ты поймёшь потом, что это было.
Мою войну с уёбищным миром.
Мою любовь к тебе одинокую.
C’est la vie…
23:25 От кого: Ксения: Я очень рада, что отец дал Вам спокойно доработать! Жаль, что Вы уехали. Всё хочу Вам сказать одну важную вещь, но постоянно что-то мешает.
23:28 Кому: Ксения: Скаж|
23:29 Кому: Ксения: Вы не оставили ему выбора) Спите лучше. Утро вечера мудренее. Может, завтра передумаете.
23:29 От кого: Ксения: Нет.
23:30 От кого: Ксения: Не передумаю.
Комментарий к Глава 26 // Прозрей! В эпиграфе: Мариам Петросян – «Дом, в котором»
В тексте: Земфира – Таблетки.
В плейлисте к Юриному восприятию Риты: Two Feet – I Feel Like I’m Drowning
•
«Ты продолжаешь мечтать и проворачивать свои темные схемы.
Ты как отрава, и я знаю, что это правда.
Все мои друзья думают, что ты порочна, говорят, ты подозрительна…
Продолжаешь мечтать и проворачивать свои темные схемы
И я чувствую, как тону, ты тянешь меня вниз, медленно убивая».
https://music.yandex.ru/album/5834900/track/37849394
====== Глава 27.1 // «Ты проиграла» ======
Комментарий к Глава 27.1 // «Ты проиграла» В тексте: Hidden Citizens feat. Ruelle – Nothing Is As It Seems [Всё не то, чем кажется]
(перевод предлагаю после главы)
https://music.youtube.com/watch?v=WFbyTZIULGY&feature=share
28 июля
«Два…»
– Ваня, я не хочу! – Ксюша раздраженно убрала руку без пяти минут мужа со своей талии и резко села в кровати. – У меня голова болит!
Он оставался у неё на ночь. Вчера вечером ей кое-как удалось соскочить: сославшись на слабость после обморока, девушка выбрала самую глухую из всех имеющихся в её богатой коллекции пижам и противоположный край кровати. Сегодняшнее утро началось с постепенного осознания, что чья-то наглая ладонь – ясно, чья – блуждает по ее телу. Иван беззастенчиво трогал её тут и там, пальцы поддевали резинку нижнего белья, прокрадывались под него, задерживались ненадолго, на что-то впустую надеясь, и меняли локацию, перемещаясь на грудь. Жадно сминали. Эти откровенно нахальные манипуляции вывели Ксюшу из состояния сладкого сна, но показывать, что она проснулась, девушка не торопилась. Это ж придется вступить в эту игру, он же вынудит. А она… Ей хотелось притвориться трупом, хотелось перехватить его руку своей и резко с себя сбросить. Какая дерзость, самоуверенность, ни капли уважения к спящему! «А ты меня спросил!? Я тебе кукла надувная, что ли? Имею, когда хочу?». Нутро требовало, чтобы он немедленно убрал с неё свои лапищи, каждое прикосновение раздражало, тело не отзывалось, наоборот: оно цепенело под призванными возбуждать прикосновениями, нутро сжималось в комок. Сама мысль о том, чтобы дать Ване желаемое хотя бы ради того, чтобы он на некоторое время угомонился, оставил её в покое, вызывала отвращение и громкий внутренний протест.
Никто не смеет её касаться без её согласия! Никто!
А ведь было время, она сама к нему по утрам приставала, было время, они из постели часами не вылезали. Как отрезало. Обрубило. Индифферентно! Бесит он её своей настойчивостью, нечуткостью, ей мерзко!
«Отличная из меня жена получится, – подрываясь с кровати и накидывая поверх пижамы шелковый халат, запахивая его поплотнее и завязывая на два узла, подумала девушка. – «Мечта», а не жена. Не даёт, не готовит, ходит с постной миной. Сам у меня на развод подашь!».
После разговора с матерью, четко осознавая, что из этой западни ей все равно уже не выбраться, Ксюша лелеяла в голове мысль о разводе через несколько лет. Несколько лет коту под хвост, она все равно уже всё потеряла, не успев обрести, так какая разница теперь? Зато отель получит, за это время у папы бизнес-проект выстрелит, она выполнит свой дочерний долг, отец, по крайней мере, за это время успеет показать себя как надежного партнера. Вероятно, если не пороть горячку сейчас, впоследствии катастрофы можно будет избежать.
Но если он сам подаст, это же еще лучше! Никаких претензий у его семьи к её семье в этом случае не может остаться в принципе! Она не оставит ему шансов на счастливый брак, нет, он проклянет день, когда надел кольцо ей на палец и пообещал в богатстве и бедности до конца дней, проклянет!
«Это гениально! Надо Юре рассказать!»
Юра…
– Малыш, что с тобой второй день такое? Ты сама не своя…, – Ваня, заняв вертикальное положение, недоуменно смотрел на то, как Ксюша подлетела к клетке с поссумом и сунула внутрь блюдечко с приготовленными с вечера фруктами. – Не стоит так волноваться. Нормально все пройдет! Всем понравится, в грязь лицом не ударим.
«Да при чем тут это вообще!?!?»
– Давай не будем это обсуждать, – сквозь зубы процедила девушка, не поворачивая головы, – Голова трещит от одних только мыслей.
– Почему не будем? Я как раз хотел…, – «Ты оглох или умело притворяешься?» – Мне кажется, что Маргарита права насчет рассадки. Она ко мне подходила вчера по этому вопросу. Думаю, восемь столов действительно будет в самый раз.
«Что!? Ах ты…!?»
Ксюша задохнулась от переполнивших ее эмоций. К нарастающему раздражению добавилось негодование – взрывоопасная смесь!
«То есть, её мнение для тебя важнее моего!?»
– Она к тебе только по этому вопросу подходила? Ничего ей больше от тебя не надо было!? – мгновенно взвилась девушка, наконец, к нему разворачиваясь. Ей хотелось уничтожить Ваню взглядом. И нет, дело было не в ревности, ей уже давно все равно, с кем он и что он, дело было в его очевидном выборе. Он встал не на её сторону! – Припадки, случаем, не изображала эпилептические?
Про припадки – это так. Не знает она, с чего вдруг про припадки начала. Рита – её персональное зло, её невыносимая головная боль, её звенящие нервы. Ксюша помнит все до одной паршивые ситуации с участием управляющей. Но та была особенной… И вот опять – Рита!
Округлив глаза, Иван недоуменно уставился на невесту. Оно и понятно: он никак не мог привыкнуть к тому, что у его женщины есть чувства, с которыми она требует считаться, есть мнение, которое должно быть им услышано, есть самоуважение. Куда делась послушная девочка, которая его интересы и его чувства всегда ставила выше собственных? Куда делась его доверчивая девочка? И что она, собственно, знает?
– Малыш, ты что? Какая муха тебя укусила? Я вообще тебя такой не помню!
В Ксюшиной голове плывут строчки пронзительной песни. Танец молодоженов под неё получился бы… Изумительным в своем саркастичном посыле. Он бы оценил.
Ты не знаешь меня – ни черта, ни черты.
Только некий портрет из поступков и слов, из иллюзий и снов.
Неплохой портрет. Но ни разу не я…
– Мы танец не репетировали, – сухо произнесла она, – Я надеюсь, ты не против, если и не будем? Не хочу этой показухи. Потопчемся под музыку, многие же так делают.
…Приглашаю тебя завтра в собственный ад.
Там вполне хорошо, только сильно трясёт, постоянно трясёт,
Как на корабле. Но зато мы вдвоём.
Не двигаясь, Ваня пристально смотрел на девушку. От безмятежности, которую она наблюдала в его в глазах еще 15 минут назад, не осталось и следа: взгляд стал колючим, стальным.
– Не знал, что наша свадьба для тебя не важна настолько…, – холодно произнес он, – Ты не подумала, как я буду выглядеть в глазах своих партнеров и друзей, топчась, твоими словами, на месте? Так я тебе подскажу. Как дурак!
…Ты не любишь меня – ни вчера, ни сейчас.
Только держишь меня крепко на поводке. На таком поводке,
Что нельзя дышать. Невозможно дышать…
Поводка больше нет. А ведь еще месяц назад, еще неделю назад он сдавливал ей шею, душил ее, связывал руки. Она жила так несколько лет, не отдавая себе отчета в происходящем, полагая, что так и надо, что если дорожишь отношениями, нормально раз за разом идти навстречу, на компромисс. Не заметила, как в этом естественном стремлении жить в гармонии, жить мирно, прогнулась под него настолько, что потеряла себя. Сейчас её руки связаны обстоятельствами, а вовсе не поводком. И она прекрасно понимает, кого именно должна за свое прозрение благодарить.
– А тебе не все ли равно, что подумают другие, Ваня? – усмехнулась Ксения. Ей было так необыкновенно легко разговаривать с ним сейчас в таком тоне, смело облекать в слова мысли. Она ведь всегда всё при себе держала. Какое наслаждение! – Почему для тебя это всегда было так важно?
Наблюдая игру желваков на искаженном лице, хладнокровно встречая фирменный сверлящий взгляд, девушка с удовлетворением отмечала про себя, что на нее эти его «фишечки» больше не действуют. Она действительно свободна!
– Ты уходишь от ответа, – Ваня мрачно смотрел на невесту, усиленно пытаясь найти зацепку, которая поможет ему понять, с чего вдруг у нее прорезался голосок.
– Я не люблю официоз. Шестьдесят человек, все эти шишки, этот пафос, фальшивые речи. Мне дурно от одной мысли. Я бы предпочла узкий семейный круг, – равнодушно пояснила Ксюша, устраиваясь на диване, подальше от него, и особенно сладко подтягиваясь.
«Как же прекрасно быть, наконец, свободной от тебя!»
– Ты же знаешь, как все эти люди важны для меня! Для моего отца и его бизнеса! А теперь и для нашего общего бизнеса, между прочим! – вскочив с кровати, Ваня начал натягивать брюки. Яростное пыхтение разносилось по комнате. – Один дорогу расчистит, другой с налоговой поможет, третий – с «крышей», четвертый в нужное время инвестирует в проект. И так далее. Ты как маленькая наивная девочка прямо! Не ожидал.
…Абьюз-абьюз-абьюз-абьюз-абьюз
Абью-забью-забью-забью-забью…
«Вот давай только не надо свою любимую песню про неоправданные ожидания! Я на это больше не ведусь!»
– Я знаю. Прости, что выражаю мнение, которого ты не спрашивал, – с сарказмом произнесла Ксения, про себя молясь, чтобы он уже оделся быстрее, быстрее умылся и свалил на свою работу, – А впрочем, когда тебе мое мнение вообще было интересно? Что-то я забылась!
Он замер на полпути в ванную.
– Ксюша! Пожалуйста, остановись. Остановись сейчас и хорошо подумай над тем, что еще собираешься мне сказать! Чтобы потом не пришлось горько жалеть.
«О, шантаж в ход пошел… Не изменяешь себе»
– Я тебе уже всё сказала, Ваня. Спасибо, что услышал.
Сарказм – идеальный инструмент воздействия. Ксения начала понимать, почему её ироничный врач так любит к нему прибегать. А еще – она прямо видела, своими глазами видела, как быстро её спокойствие и нежелание прогибаться выводит Ивана из себя.
– Я вот одного не могу понять, дорогая, – жених сузил глаза, – У кого ты этому всему научилась? У докторишки своего? Какими благовониями он тебе мозги окурил?
«Закрой рот! Не смей его даже упоминать при мне! Решил прощупать болевые точки? Так вот, я тебе их больше не покажу»
Ксюша ответила прямым, открытым взглядом:
– Тебе пора на работу. Ты уже опаздываешь.
– Ты снова уходишь от ответа!
– Хорошо, – «Благодаря ему я слышу себя, а…», – Научилась я этому у тебя, дорогой. Я всего лишь разговариваю с тобой так, как ты обычно разговариваешь со мной.
«Ясно тебе!? Всего лишь продавливаю свою точку зрения. Всего лишь взываю к твоей совести, нарочно не слышу твоих вопросов и показываю собственное разочарование. Все, как ты любишь. До шантажа, правда, еще не опустилась, успеется»
Иван открыл рот, явно намереваясь что-то ей ответить, но судя но смятению в глазах, понял, что крыть ему абсолютно нечем. Узнал в ней себя самого – и на том, как говорится, спасибо. И так теперь будет всегда!
– Я не так с тобой разговариваю, – наконец, выдавил он из себя. – Не придумывай.
Ксюша снисходительно посмотрела на своего без пяти минут мужа:
– Значит, насчет танца мы с тобой договорились?
«Два…»
Юрий Сергеевич Симонов, тридцати лет от роду, молодой, умственно одаренный, физически крепкий мужчина, человек, привыкший самостоятельно ставить себе задачи и добиваться поставленных целей, буддист в душе, нуждается в помощи.
Ему не к кому за ней обратиться.
Он ненавидит себя за слабость духа, за свою слепоту, за эгоистичность, за настигший паралич мозга, за окрепшую готовность перечеркать собственное светлое будущее, за страшные мысли, за то, что впустил её в свое сердце и пригрел там. За самоуверенность. За надменность, с которой ее тогда оттолкнул.
За желание услышать. Нарастающее с течением ночи, к шести часам утра оно стало совершенно нестерпимым. Эмоциональная ломка достигла своего предела, пика. Когда он пытался слезть с анксиолитиков, что-то подобное испытывал. Хотя нет – было проще. Внутри – скользкое, щекочущее, сдавливающее грудную клетку и мешающее полноценно дышать нечто. С каждой новой минутой эта пытка становится всё невыносимее, не спасает холодный утренний воздух, часовая пробежка по пустому району, хард-рок в ушах, ледяная вода на голову, учиненный в спальне погром. Оно в нем пустило корни, пробило внутренности, оплело сердце и живёт. Поработило его. Врач и есть оно.
«…Обморок…»
Он не может избавиться от навязчивых мыслей, от звучащего в ушах голоса, её голоса; от картинок, упорно встающих перед глазами. Они без остановки сменяются перед мысленным взором красочным калейдоскопом, и каждая – новый острый гвоздь в его таящую, исчезающую надежду на то, что ему всё же просто показалось.
«Вы мне жизнь испортили»
«Можно, я сделаю фото для своего аккаунта? Мне нравится фотографировать людей»
«Ну, Вы же… Я же… У нас же…»
«Например, у бара в нью-йоркском клубе?»
«Восемь… Или семь. Допрыгаю как-нибудь на одной ноге»
«А кто позаботится о Вас, Юрий Сергеевич?»
«Знаете, что, Юрий Сергеевич? С меня довольно! Никуда я не пойду!»
«Я слышала, Вы что-то наигрывали. Что-то знакомое. Я точно её раньше слышала, на языке вертится, но вспомнить не могу…»
«Идите помогайте ей сколько угодно! Хоть обпомогайтесь! А с меня довольно! Всё! Хватит!!!»
«Вы разговариваете с медведем?»
«Ты в своем уме!? По двору на такой скорости гонять!?»
«Оставьте себе… На память»
«Я же вижу, что Вас что-то беспокоит… У Вас неприятности? Отец Вас подвел? Я Вас разочаровала? Поездка срывается? Что?»
«Правда?»
«Всё хочу Вам сказать одну важную вещь, но постоянно что-то мешает…»
И еще сотня её фраз, тысяча взглядов, миллион выражений лиц.
Юра уговаривает себя одуматься, взывает к рассудку, пытается остудить кипящий мозг и плавящееся нутро – всё без толку.
К восьми часам утра он убежден в верности собственных страшных и дурманящих голову предположений, как в том, что он – Юрий Сергеевич Симонов, тридцати лет от роду. Но всё еще пытается им слабо сопротивляться, всё еще пытается найти какое-нибудь другое объяснение. Любое!
«Это просто привязанность, ничего больше… Она просто сильно привязалась…»
Если он услышит, от этой последней, зыбкой, словно замок из высохшего песка, надежды не останется не то, что бесформенной кучки, нет… Если он услышит, он – и уверенность в этом крепнет с каждым новым вдохом – совершит страшное.
Он совершит. Она не оставила ему никаких шансов, ни единого.
.
.
.
К десяти часам утра врач чудом добрался до отеля. Чудом, потому что стоящая перед глазами пелена мешала видеть дорогу, а туман в голове – на ней сосредоточиться. Желание скрыться от посторонних глаз в темной норе, обезопасить её от собственных эмоциональных проявлений, было настолько острым, что противостоять ему оказалось невозможно. Отказавшись от идеи позавтракать перед рабочим днем, Юра отправился прямиком в собственный кабинет, повернул ключ на три оборота и упал в кресло. Свой день он проведет здесь. Не рядом с Федотовым, которого хочется по-тихому убрать, не в 305-ом, в восьми шагах от ответа и мгновениях от преступления, здесь. Если кому-то от него что-то срочно понадобится – будет на месте в течение нескольких минут.
10:30 Кому: Лев Глебович: Лев Глебович, доброе утро. Я в медкабинете, необходимо за сегодняшний день полностью подготовить ваши с Ксенией медкарты, – «И еще кое-что», – и еще раз проанализировать результаты Ваших анализов за месяц, составить заключение. Если я Вам нужен, – «В чем я сильно сомневаюсь», – дайте знать.
11:05 От кого: Лев Глебович: Прекрасные новости, Юрец. Вот там и сиди.
Забравшись с ногами на любимый диван, Комиссарова пристально следила за тем, как Ксюша апатично раскладывает на кровати аксессуары к своему свадебному наряду: тонкое молочное белье, изящную подвязку, дорогущие туфли, которые они вместе и выбирали; изумительный по своей красоте клатч, маленькую стеклянную бутылочку духов; скромные – на вкус Юли, которая знала, какое богатство у Ксюхи в шкатулках хранится, – жемчужные заколки в волосы; серьги, кольца и колье, тончайший браслет. Фаты не было. Само платье по-прежнему висело в закрытом наглухо шкафу: девушка словно специально оставила его напоследок, хотя это не логично. Логично сначала достать наряд, а к нему уже подбирать украшения.
По лицу подруги было видно: ей до фонаря.
– Сделаешь мне прическу и мейк, Юль? Как подружка невесты? Не хочу чужих людей видеть. Валентину попрошу тебя для меня с самого утра освободить, – глухо произнесла Ксения, равнодушно разглядывая всё это добро.
– Без проблем, Ксюх, – пожала горничная плечами, – Буду рада, – «Врушка ты, Комиссарова», – Что ты хочешь?
– Да мне все равно. Нюд, а прическу… Ну, может локоны, оставить распущенными, часть прядей заколками наверх поднять, чтобы плечи были открыты. Не знаю, Юль. Что сделаешь, то сделаешь…
«Уууууу… Никому не пожелаешь вот так замуж выходить…»
Юля задумчиво смотрела на подругу и никак не могла поверить, что она действительно сделает этот шаг в пропасть. Неужели всё настолько плохо, неужели окончательно определилась? Выбрала благополучие семьи и мечту? Сама Комиссарова от собственной мечты мысленно уже отказалась: в её понимании, счастье близких, их искрящийся взгляд, их желание жить эту жизнь, дыша полной грудью – важнее. А она – ну что она? Может, представится еще шанс, кто знает. А нет – так нет. В любом случае, лучше так, чем гордо носить бейджик с новой должностью, зная цену этой должности.
– Чой-та утром Вано из твоего номера вылетел, как ошпаренный? – рыжая решила перевести тему, подобраться ближе к интересующему её сейчас вопросу, – Я как раз в 300-ом уборку начинала, смотрю – поскакал, злой как черт. У меня аж надежда затеплилась. Но судя по тому, что ты тут готовишься и про мейк спрашиваешь, всё в силе?
Ксюша безучастно повела плечами:
– Да, всё в силе. Повздорили немного. Не понравилось ему, что у меня голос прорезался. Ничего, привыкнет.
– Ксюх, я еще раз спрошу, последний, обещаю! Ты – уверена?
– Юль.., – глубоко вздохнув, девушка оперлась обеими руками на краешек невысокого комода, – У меня нет выбора, я же рассказывала уже тебе. Я не могу рисковать здоровьем отца, семейным состоянием. Надеюсь через пару-тройку лет подать на развод. За это время он с Александром Петровичем или сработается, или не сработается. Проект поднимется, может, даже прибыль начнет приносить, доверие к папе вырастет, и Александр Петрович не будет пороть горячку, когда узнает о моем решении. Или не начнет прибыль приносить и они сами задумаются, что с ним делать, – голос звучал безразлично и монотонно. Уставилась в одну точку и рассуждает о собственной свадьбе так, словно речь идет о походе в магазин за пакетом молока, а не о судьбоносном шаге, – На этом этапе, когда сумасшедшие деньги с обеих сторон уже вложены, когда компании уже слиты, когда назад пути уже нет, а там чистое поле, когда они друг друга как партнеров совершенно не знают – это опасно. Ванин отец моего просто с землей сравняет – я помню, что Ваня мне про него рассказывал. По миру пустит, репутацию уничтожит в лучшем случае, а в худшем.., – Ксюша устало потерла висок, отрешенность на её лице рыжую пугала, – Юль, я же смогла с Ваней три года провести. Смогу и еще три… И мама считает, что это единственно правильный выход.
