Текст книги "Меч истины (СИ)"
Автор книги: Atenae
Жанры:
Мистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 35 (всего у книги 38 страниц)
– Когда мы с Эриком пришли в обитель, большая часть твоей души уже покинула тело. Предстояло потрудиться, чтобы вернуть её обратно. Что могло тебе помочь? Только меч. Уверяю, этот сделан бесскверно! Как бесскверна душа человека, посвятившего жизнь справедливости.
Я только поморщился. Мне надоело спрашивать.
– Ты заставил меня заниматься этим?
Он пристально, без улыбки посмотрел мне в глаза и, в конце концов, ответил:
– Это сделал не я.
Потом, помолчав, добавил:
– Кажется, ты в обиде на того бога, чья воля породила Правду Меча. Я могу тебе сказать только одно: его давно уже нет. Так давно, что даже следы стёрлись временем. Боги ведь тоже умирают.
Мне не было жаль умершего бога. Я жалел себя, волей других ставшего палачом и жертвой одновременно. У меня отняли нормальную человеческую жизнь и не спросили, хочу ли я этого. А теперь за это же изломали и бросили, не дав умереть нормальной человеческой смертью.
Метоса, как и прочих, не интересовала моя жизнь или смерть. Он любовался творением своих рук. Меч сверкал и горел в переливчатых бликах огня.
– В этом клинке – лучшая часть тебя, Визарий! И он будет жить ещё долго, когда ты сойдёшь в царство теней. Его предназначение – служить справедливости. Кажется, мне даже ведом его дальнейший путь – мы ведь говорим о магии и невозможном! Если, конечно, ты потрудишься доставить его в Британию.
Я не знал, собираюсь ли я в Британию. Я не знал даже, сумею ли выбраться из этого дома. Или слуги Авла Требия вынесут меня на погребальных носилках. Я спросил об этом у Метоса. Он должен видеть.
Метос ответил:
– Я уже ничего не знаю о будущем этого мира. К чему быть провидцем, если мироздание сошло с ума?
– Странно, – сказал я. Мне не было интересно, я просто испытывал досаду.
Кажется, он тоже начал злиться:
– Не более странно, чем твоя привычка умирать после каждого поединка. Что, я похож на базарного проходимца, гадающего на бараньих кишках? Мне это досталось, как тебе: старый шрам, след чужой воли. Это было во времена титаномахии, ещё до нынешнего Агона. Один бог куда более могущественный пропустил через мою голову чертовски плотный поток знания. Что-то я уловил. Как этим пользоваться? Как третьей рукой: иногда можно применить, но куда девать в остальное время – непонятно. И перед нормальными людьми стыдно.
Он уязвил меня этой отповедью, как я сам хотел уязвить его. Слепой провидец? Смешно! Агон богов, свихнувшийся мир…
– А ты тоже читал Метродора?
– Я не только его читал. Я его писал. Единственный раз решил побыть историком – и тут же ославили проходимцем! Никогда больше не наступлю на эти грабли.
– А как иначе? Ты говорил такие вещи: гнев Аполлона, камень с небес. Что, видел сам?
Он досадливо морщится:
– И представь себе – видел. Мы со Стреловержцем в неплохих отношениях, и обычно он вменяем, но в тот раз его никто не смог бы остановить. К тому же он терпеть не может Ареса, а тот всегда благоволил римлянам. Но надо же было так: сломать всю земную историю одним метеором! Бессмертные, конечно, полезли исправлять, и напортили уже окончательно.
Эрик хмыкает из угла:
– А сам-то?
– Ну, что сам? Можно подумать, мне что-то удалось. Если бы царь Великой Армении изменил Митридату в тот момент, Лукулл ещё мог расколотить Понтийского владыку. Но глупо было на это рассчитывать. Победителей не предают. Тигран очень рассердился на моё предложение.
Эрик продолжает дразниться:
– Тут кто-то вспоминал о граблях? Или я ослышался?
Метос принимает подначку:
– В тот раз я был предусмотрительнее. Сказал же тебе: если через три дня не вернусь, Алкид, наведайся в Тигранокерту.
– Ага. Только забыл добавить: и поищи меня на ближайшем столбе!
– Ну, неприятности подразумевались.
– Это я о граблях!
– Да я понял. Распятие для бессмертного – предпочтительный вид казни, имей в виду на будущее. Не уверен, что отрезанная голова прирастает. А в этом положении можно протянуть долго. Пока веревки не сгниют и гвозди не перержавеют.
Они развлекались от всей души, словно не надоели друг другу за эти века. Напустить на них Мейрхиона, что ли? В другое время я был бы в восторге от знакомства. Теперь же они мне мешали. И какой-то голос внутри говорил глумливо-участливо: «Больно тебе, Визарий? А вот эти парни говорят, что не очень!» И не пожалеешь себя – не дадут!
Метос вспоминает обо мне и добивает мудрой мыслью:
– Обычно мы сами выбираем для себя род казни, только не всегда понимаем это сразу. Меч – твой выбор, Визарий. Из этого исходи.
Значит ли это, что в моей воле перестать быть Мечом? Прекратить то, что отняло у меня здоровье, душевную силу, близких людей…
– Ты ещё можешь найти их, – осторожно сказал Метос. Всё это время он пристально смотрел мне в глаза.
Я должен тебе верить? Ты ведь сам говорил, что не знаешь всего на свете.
*
И всё же этим он привязал меня к жизни. Надеждой на встречу. Когда по ночам боль одолевала, а кровавый кашель сворачивал в три погибели, я говорил себе, что Метос лукавил, чтобы побудить меня жить дальше. Но я ничего не мог с этим поделать. Надежда пробудилась, и в лучшие минуты твердила мне, что ему всё же ведомо будущее. А вдруг?.. я не смогу уйти, не проверив этого сам.
Меня не простит Аяна. Я не был для неё великим подарком судьбы, но у нас сын… я хочу его видеть…
А Лугий скажет, что я дурак и трус. И отвернётся. Я увлёк этого парня за собой, заставив поверить. Он будет презирать эту слабость…
И лишь Томба не станет браниться. Он скажет: «Ты ещё жив, брат!» И за эти слова я смогу закованными руками свернуть шею палачу. Потому что Томба ждёт меня… «Запомни моё имя, брат!»
Как все они мне были нужны! Здесь. Рядом. Сейчас. Но их не было. Были совсем чужие, которым зачем-то нужно, чтобы я встал на ноги. Почему? За всю мою жизнь нашлось лишь трое людей, которым будет плохо без меня. Неужели ради этих троих…
– Метос, почему ты возишься со мной?
Не знаю, как с ним общались первые люди. Это бог-загадка.
– Какой ответ ты хочешь услышать?
– Честный.
– Хорошо. Честно. Ради тебя.
Получил, что называется.
– Ты меня совсем не знаешь.
– Не совсем. А ты совсем и всегда знал людей, за которых сражался?
– Мне приходилось их узнать. Иначе я не мог быть уверен, что поступаю правильно.
– И всегда они были прекрасны?
– Не всегда.
– Ты сам ответил на свой вопрос.
Да, наверное, я на него ответил. У каждого в этой жизни есть свои принципы. Этот благодетель человечества не изменил им под угрозой кары. С чего бы он стал изменять им в моём случае?
Когда болезнь отступила настолько, что я смог связно воспринимать окружающее, мне открылось, что с Давидом Метос общается несколько иначе. Кажется, размолвка с Проклом что-то надломила у мальчика в душе. Прежде он не расставался с пергаментом и стилом, теперь же я не видел у него в руках ни того, ни другого. Порой Давид появлялся в ногах моей кровати, когда думал, что я сплю. Мне тоже не хотелось общаться, я просто смотрел из-под прикрытых век. Зачем он приходил? За прощением? Нет, он старался не смотреть в сторону постели. Он вообще никуда не смотрел, сидел, как слепой, и лицо было словно вывернутое наизнанку.
Художник для мира представляет куда большую ценность. Поэтому с мальчиком Метос был терпелив. Ему удавалось втянуть Давида в разговоры, в которых большинство слов было мне незнакомо: охра, темпера, энкаустика. В такие мгновения глаза юноши оживали, щёки заливал румянец. Я всё ждал, когда он запросит стило. Но другие дела отвлекали бессмертного мастера, и Давид снова угасал.
Однажды я сказал Метосу:
– Уведи его куда-нибудь. Туда, где есть живописцы. Ему надо заняться делом, иначе он себя съест.
– Сейчас не могу, – ответствовал тот.
И тогда я сказал, что он спокойно может покинуть меня. На свете и без меня остались люди, способные блюсти Правду Меча. Говоря так, я имел в виду Лугия. И ещё то, что уже понял к тому времени: даже если выживу, как боец я безвозвратно пропал.
Метос уселся рядом и бесцеремонно обозрел меня с головы до ног. Потом обратно. Потом ещё раз. Я спросил, что он ищёт.
– Каплю разума в этом длинном теле. Не нахожу, увы!
Только со мной он так ласков? Мой учитель Филипп – уж на что был язва – и то так не умел.
– Я сказал тебе: не возись зря. Если мне суждено выкарабкаться, я сумею это сделать и без божественной помощи.
Он подсел ещё ближе, пристально заглянул в глаза и произнёс тихо и раздельно:
– Хорошо. Безнадёжным положено объяснять. Долго и терпеливо. Подавляя желание треснуть по шее. Которое всё равно невыполнимо. Мальчик сам не пойдёт, если ты не понял. Во всём происшедшем он винит только себя. И мы вынули его из петли. Если ты по-прежнему считаешь, что это не имеет никакого отношения к Визарию, то я и в самом деле перестаю с тобой возиться. А теперь вставай! Время промяться. И только мяукни, что ты не можешь!
Мне стало стыдно, я не мяукнул.
Позже, вечером, когда я снова лежал в постели, Метос подошёл ко мне:
– Визарий, ты давно должен сам знать эту истину: слабых врачует жалость. Сильных исцеляет доверие. Кем считаешь себя ты?
*
В Истрополе с ужасом и восторгом рассказывали о том, как силы тьмы совершили налёт на христианскую обитель. В дом Авла Требия эту историю доставил один из слуг. Рассказчик обладал живым воображением и богатой речью, так что мы не без интереса его послушали.
Киновия располагалась на окраине, только потому это происшествие не переполошило сразу весь город. Студёной ноябрьской ночью внезапно вылетели ворота обители. Точнее влетели внутрь от сильнейшего удара. Привратник, карауливший вход, так перепугался, что даже дёру дать не смог – у старика ноги отнялись. Он сразу понял, что ворвались посланцы ада.
Из метели выступили две смутные фигуры. Один – силач громадного роста – не удовольствовался тем, что сокрушил ворота. Он оторвал железный засов, всё ещё несущий службу, смыкая павшие створки, крякнул и согнул толстенный брус в кольцо. Когда на шум выскочили монахи, он швырнул получившийся предмет в них и коротко рявкнул:
– Брысь!
Монахи отступили. А силы тьмы продолжили резвиться в обители. Ворваться в божий храм слуги Дьявола не решились – ведь именно там епископ Прокл оборонял молитвой своих людей. Вместо того они подпалили телегу с сеном, чтобы в её свете отыскать вход в кладовые. Кладовые защищала пара наёмников, которые здоровья не пощадили ради имущества обители. С ними пришельцы обошлись очень жестоко, вывернув из плеч руки, потянувшиеся к мечам. А одного так и вовсе убили – единственным страшным ударом. Впрочем, о нём никто не жалел, это был полубезумный глухонемой раб, который охотно исполнял при случае работу палача. Поговаривали, что и в эту ночь он занимался тем же в одной из кладовок обители.
Узника, которого покойный палач успел не обратить, но обработать, неистовый исполин вынес из подземелья на руках. К тому времени братия, вдохновлённая епископом, вооружилась кухонной утварью и рискнула выйти из-под защиты храма, дабы воспрепятствовать силам зла покинуть стены киновии. Смелости им придавало то, что теперь руки силача были заняты.
Впрочем, это не облегчило положение святых братьев. Худощавый спутник гиганта, на которого до сих пор мало обращали внимания, выступил навстречу защитникам обители. Он только покачал головой, негромко предупредив самых рьяных монахов:
– А вот не надо!
И в тот же миг разом воспламенилось адским огнём всё, что было горючего в святой обители. Даже пергаменты в скриптории выгорели дотла, ибо ни вода, ни песок, ни молитва не могли унять сатанинское пламя. После этого уже никто не чинил лиходеям препятствий, и они растворились во тьме, унося в ад душу пленника, которую так и не успел спасти епископ. А подробности их эпических безобразий монахи, обливаясь слезами, ещё долго пересказывали всем желающим.
Грандиозно! Достойно песен. Жаль, что Лугий не видел. Я тоже не видел. К тому времени я потерял способность что-либо видеть.
*
Я уже почти научился ходить, когда из Италии вернулся Квинт Требий. Он уехал несколько месяцев назад и понятия не имел обо всех моих злоключениях.
– В чём дело? Стража у городских ворот ищет Визария.
Я не присутствовал, когда его посвящали в суть дела, но Квинт принял живейшее участие в моей судьбе. Люди епископа оправились от ужаса и сообразили, что меня следует искать не в аду, а на земле. Они вспомнили, что братья Требии были моими близкими друзьями. Авл под этим едва ли подписался бы, но именно он предложил способ, как мне выбраться из города:
– Почему бы снова не стать римлянином? В этом доме найдётся лишняя тога.
Я не настолько привязан к своей бороде, чтобы ради неё возвращаться на дыбу. Так что превращение много времени не отняло. Квинт вызвался сам отвезти меня на своей колеснице. Но Мейрхион снова уместно заметил:
– Тебя уже спрашивали о Визарии, когда ты въезжал в город. На выезде они могут проверить вас. Визария трудно не узнать. Даже в тоге.
Поправки в план спасения внёс Эрик:
– Им нужен высокий русоволосый варвар с бородой? Кажется, у нас имеются и варвар, и борода.
Я заикнулся, что ему грозит не меньшая опасность, если Эрика опознают. Но Геракл предложил мне не тревожиться по пустякам. А Метос промолвил, что идея годится.
Братья Требии тем более не возражали, что ищейки епископа в любой момент снова могли заявиться в их дом и на этот раз его обыскать.
Для побега выбрали раннее утро, когда крупными хлопьями повалил снег. Это существенно ухудшало видимость и давало нам шанс на спасение в случае, если стража захочет стрелять. Тетивы наверняка безнадёжно отсырели и были сняты с луков.
Первыми к воротам подошли Эрик и Давид. На поясе Эрика висел мой меч. Честно говоря, без него я чувствовал себя неуютно. Впрочем, я всё равно не мог сражаться. Даже если бы не был болен. Теперь же мне стоило труда удерживаться на ногах рядом с Квинтом. Большая бутыль фалернского у наших ног призвана была объяснить мою внезапную слабость в том случае, если не удержусь.
Эрик хвастал прекрасным мечом. Те, кто меня знал, неминуемо должны были опознать его. Среди воинов возникло движение.
Квинт тронул поводья, приближаясь к воротам.
– Эй, ребята, пропустите нас, не то Марк уснёт прямо в колеснице. У Фриды было сегодня особенно весело!
Он не нашёл ничего лучше, как назвать меня моим же именем. Благо, в городе о нём знали немногие. Зато хорошо знали Фриду. Она была известной куртизанкой и держала весёлый дом вблизи городской стены. Впрочем, услуги в этом лупанарии изрядно стоили. Двое гуляк, возвращающихся от Фриды ранним утром, могли вызвать зависть вперемежку с сочувствием.
– Эй, парень, хорошо же тебя укатали! Счастливо допраздновать, такое не скоро повторится. Или ты очень богатый человек?
Я бессмысленно осклабился, хватаясь за Квинта, потому что колесницу ощутимо тряхнуло. Мой приятель пришёл на помощь:
– Он нет. А вот у меня ещё остались денарии. Так что завтра повторю заход. Счастливо, ребята!
Мы проехали ворота и окунулись в сумеречную снежную круговерть. За нашими спинами стражники оживлённо спорили, похож ли этот меч на меч Визария. А Эрик громогласно повествовал, как в порту выиграл его в кости у какого-то доходяги.
В кустарнике близ реки нас ждал Метос с хорошей крытой повозкой.
*
У меня появился повод для гордости: сорокамильный путь до виллы Донатов я проделал без единого обморока. Впрочем, гордиться мог скорее мастер, который делал повозку. Или Метос, правивший так, что её почти не трясло. Хотя обледенелая тропа по зимнему времени лучше не стала: корни и рытвины попадались повсеместно. Эрик, нагнавший нас, когда уже рассвело, сунул мне под голову объёмистый кожаный мешок с чем-то угловатым и твёрдым и ухмыльнулся:
– На, ещё пригодится!
Не знаю, что он имел в виду, но в качестве подушки мешок был никуда не годен, я сдвинул его в сторону и просто откинулся на соломе, устилавшей дно повозки. Над головой колыхался навощенный полог, он защищал нас от снега, но не от холода. Давид тихо вздыхал рядом, я слышал его, но в разговоры не вступал.
Когда-то Проксимо и Публий Донаты клялись мне в вечной дружбе. Но это было три года и целую жизнь назад. Останутся ли клятвы в силе теперь, когда Визария гонят, как волка, а у него даже не хватает сил идти своими ногами? Всё слишком изменилось вокруг, чтобы я мог на это всерьёз рассчитывать.
Вот потому я почти не спал. Боль, не оставлявшая ни на миг, в последнее время сделалась ноющей, тупой, и не валила с ног с прежней неумолимостью. Кажется, я всё же сумел зацепиться за жизнь. Сумею ли удержаться на этой грани, если мне откажут в приюте, и придётся продолжить мучительный путь в тряской повозке? Я не знал этого.
В воротах виллы Доната нам преградили дорогу всадники. Я услышал топот чужих коней и негромкий возглас Метоса, удерживающего лошадь. А потом знакомые голоса:
– Назовите себя, путники. Кто вы такие и чего ищете в наших землях?
Они были здесь оба. Сейчас всё решится. Я упёрся на руки, застонав, аккуратно сел, а потом принялся поступательно извлекать себя из повозки. В тоге это было сделать довольно трудно, я никогда её не носил, если вдуматься. Вначале был очень молод и предпочитал ходить в одной тунике. Потом и вовсе утратил такое право. Так что моё появление хозяев не впечатлило.
Метос произнёс:
– Здесь благородный римлянин, приехавший с визитом к своим друзьям.
На людях бессмертный держался исключительно скромно, стараясь не привлекать внимания. Ему это удавалось ровно до того момента, пока не замечали его глаза. Опыт веков не скроешь, взгляд Метоса очень тревожил, поэтому «бывало разнообразно», как выражался Эрик. Только этого разнообразия сейчас и не хватало!
– Благородный римлянин – это тот ряженый, который лезет из повозки с ряженым возницей? Ещё раз: кто вы такие? – голос Публия делался всё холоднее.
– Тот, кого здесь называли другом, – почти простонал я. Соприкосновение подошв с обледенелой землёй вызвало неприятное сотрясение всего организма. Поэтому голос прозвучал не вполне уверенно.
И всё же меня тотчас узнали.
– Что случилось, Визарий? – воскликнул Проксимо, соскакивая с седла, и я почувствовал, как меня обнимают тёплые руки.
*
Итак, для семейства Донатов дружба – не пустой звук. Это обнадёживает. Впрочем, я стал глупцом или мерзавцем, если вздумал в этом сомневаться. До сих пор у меня в каждом углу находились друзья, стремящиеся помочь беде. К сожалению, епископ Прокл что-то надломил во мне, и все, кто окружал, кто знал меня прежде, вдруг стали казаться лишь тенями людей. Реальным был только Метос, упорно пробивавший щит моей апатии с помощью своего невыносимого упрямства. Остальные же просто искали во мне какого-то другого Визария, который был им понятен и близок. И от этого казались ещё дальше.
Проксимо, кстати, это нимало не заботило. На следующее утро он обнаружился подле моей постели с выражением предвкушения на лице. Теперь я обитал не в каморке за кузней, меня и моих друзей с почётом расположили в господском доме. Поэтому Проксимо не затратил много времени, чтобы дойти от своей спальни до моей.
– Доброе утро, Визарий! Не хочешь встать и прогуляться? Честное слово, мне есть, чем перед тобой похвастать!
Это я уже видел. За прошедшие годы молодой человек сильно окреп и даже ходить стал ровнее. Новым был здоровый румянец на загорелом лице. И такая же новая улыбка, лишённая налёта тревожной угрюмости, свойственной ему прежде.
– К сожалению, мне перед тобой хвалиться нечем. Я не смогу составить тебе пару, попроси об этом Эрика.
Загадочная улыбка Проксимо не погасла:
– Сдаётся мне, Визарий, что ты преувеличиваешь свой недуг. Всё не так страшно, по-моему.
– Ладно. Может быть. Но знаешь, фехтовать в тоге не слишком удобно. А в тунике холодно.
Он улыбнулся ещё шире:
– О, если дело только за этим! На вилле есть хорошие швеи, завтра же ты получишь свои ужасные варварские штаны. Не высказать, как меня бесил твой внешний вид! Помнишь?
Ему тоже нужен был другой Визарий. И я не мог его предоставить.
– А пока не угодно ли пройтись в трапезную? Она, кстати, не близко – ты прекрасно разомнёшься.
Так. Вот тут уже чувствовалась властная рука, украшенная железным кольцом.
– Это Метос подбил тебя не давать мне покоя?
Проксимо заметно удивился:
– Метос? Тот странный грек с бездонным взглядом? Нет, мы с ним почти не разговаривали. А что, этот человек неглупо тебя лечит! – потом подсел совсем близко и жарко заглянул в глаза. – Визарий, ты ведь научил меня не только владеть мечом. Помнится, ты за ухо выдернул меня из круга ненависти и тяжких мыслей. Научил быть сильным. Я не забыл это, учитель!
Да, если вдуматься, сейчас он пытался делать для меня то, что сам я когда-то сделал для него. А он, негодник, сопротивлялся. Кстати, выходит, и Метос лечит меня моим же способом!
– Ладно, сейчас я тебя не переупрямлю. Должно быть, ты ещё слаб после дороги. Но завтра обещай погулять со мной. Ты помнишь, я ведь не умею ходить очень быстро. Так что прогулка тебя не утомит.
Мне пришлось ему пообещать. Нельзя заставлять ученика сомневаться в словах учителя. Даже если учитель сам сомневается в своих словах.
Проксимо продолжал сидеть подле меня, только улыбаться перестал. Теперь на его лице странно мешались тревога и нежность – выражение, которого я тоже никогда у него не видел.
– И всё-таки, Визарий, что случилось с тобой?
Можно было ответить безобидно:
– Я повздорил с епископом Истрополя.
Это ровным счётом ничего не значило для Проксимо, в семействе Донатов почитали прежних богов. Но можно было высказаться опасно и честно. Я не привык лгать моему ученику.
– Он обвинил меня в том, что я убийца, соблазняющий несведущие души идти ложным путём. Что мной движет гордыня, побуждающая мериться с богами. Что человек не смеет присваивать себе право судить других.
Теперь взгляд Проксимо стал знакомо угрюмым:
– Однако адепт новой веры не задумался, жестоко судив тебя.
Я вспомнил, как он с первого взгляда распознал во мне неладное.
– Как ты догадался тогда, на дороге?
Его ладонь крепко сжала мою.
– Твои запястья, Визарий. На них и прежде были шрамы. Публий рассказал мне о твоём подвиге в Колизее. Но то с тобой сделали давно. А вот это – недавно!
Мои руки действительно были изуродованы верёвками. Я ведь долго провисел. И тогда это был совсем не мешок с костями, каким я стал сегодня. Багровые шрамы и опухоли до сих пор не сошли до конца. Счастье, что стража на воротах не заметила! Придётся скрывать.
– Ты не мог бы попросить своих швей сшить мне варварскую рубаху с завязками на рукавах?
Он кивнул:
– Обязательно это сделаю.
Наступило продолжительное молчание. Проксимо кажется, собирался с мыслями. Я же просто не знал, что ещё говорить. Мне не нравилось возбуждать жалость. Тут Метос снова оказался прав.
А я снова ошибся. И Проксимо вовсе не жалел меня, он думал совсем о другом.
– Учитель, я не пошёл твоим путём. Калека был бы никуда не годным орудием справедливости. Есть и другие способы служить людям, те, что доступны мне. И всё же никто не заставит меня думать, что человек, спасший мою семью от ненависти, раздора и убийства, был неправ. Перед каким угодно богом!
Я снова должен быть честен:
– Меня сломали, Проксимо. Я стал другим.
– Может быть. И всё же твоё имя Визарий. И в этом доме тебя всегда будут любить. Даже если ты сам себя не любишь.
*
И я принудил себя гулять с Проксимо. Большее было пока не по силам. Должно быть, эта перемена в поведении побудила другую смятенную душу приблизиться ко мне.
Некоторое время спустя, поздним вечером, когда я возвращался в свою комнату, проведя день в богатейшем книжном собрании Донатов, из темноты внезапно выступил Давид. До сих пор он оставался невидимым и безгласным, я только изредка замечал его тень. Но в этот вечер какая-то сила метнула его к моим ногам.
– Не могу так больше! Прости меня, Визарий!
Только этого не хватало!
Я сказал, что мне трудно наклоняться, чтобы поднять его. И ему придётся вставать самому. И не стоит цепляться за мои колени, иначе я могу упасть прямо на него, а это будет неприятно нам обоим.
Эти слова были не теми, каких он ждал. И они не подняли его на ноги, он просто отполз в сторону, давясь слезами. Пожалуй, с него станется влезть в петлю вторично. Вот стервец! Мне всё-таки пришлось к нему нагнуться.
Не стоило будить дом воплями и рыданиями, я завёл его в свою комнату. Он съёжился на низкой скамье, больше не подымая глаз.
– Да, ты прав, Визарий. Я оказался недостоин твоей дружбы. Я оказался недостоин своего бога.
– Ничего, так бывает.
Он поднял заплаканное лицо:
– Христос не принял мою душу. Он не простил меня, как и ты. Я всегда думал, что он может простить всё. Но Метос говорит, что у него был сложный характер.
– Метосу можно верить.
– Почему, Визарий? Они с Эриком не молятся Христу, но много говорят со мной о нём. И в их рассказах всё не так, как в евангелиях Лаодикейского Собора .
– Я не разбираюсь в тонкостях твоей религии.
Он обречённо кивнул:
– Я знаю. Они говорят, что Иисус был добрым и немного странным. Что Он ставил принципы превыше всего и временами мог быть жесток к тем, кто их нарушает. И что Он умер не во искупление наших грехов, а просто спасая другого человека.
Если это было так, то Христос Метоса и Геракла нравился мне больше. Я сказал об этом Давиду.
Он покачал головой:
– Ещё они говорят, что это путь любой религии. Вначале бога любят, как доброго друга. За друга легко идти на смерть и муки, и верность ему – это больше, чем служение. Но потом, когда адептов становится много, к богу прибегают и те, кто ищет в нём выгоды. И тогда появляется божий страх. Он нужен, чтобы принудить слабых исполнять то, что для прежних не было подвигом или обязанностью. И бог становится владыкой, а люди его рабами. Они говорят, что Иисус никогда не хотел этого. Как ты думаешь, это может быть правдой?
– Можешь поверить. Думаю, они знали его лично.
Давид изумлённо выпучил мокрые глаза:
– Как такое возможно?
– Возможно между богами. Впрочем, теперь я понимаю, почему оба избегают алтарей.
– Но бог един и он есть Любовь!
– Когда бы так! Твой учитель Прокл изломал нас обоих с великой любовью. А Метос взошёл на крест во имя людей задолго до Христа. И таких подвижников было немало среди бессмертных.
– Ты говоришь, как они, – сказал Давид погасшим голосом.
– А разве это тебе не нравится? По-моему, они делают всё, чтобы вернуть тебе потерянного бога.
Он поднял залитое слезами лицо:
– А кто вернёт мне тебя?
Ну, что мне стоило просто обнять его, чтобы он мог жить дальше? И он изрядно намочил мне новую рубаху.
*
Назавтра Давид был тихим и просветлённым. Мальчикам иногда нужно просто хорошенько поплакать. Я пошёл к Метосу и сказал ему:
– Теперь ты можешь увести его. Я не уверен, что сумею сделать больше. Пусть он верит, что всё потерянное можно вернуть обратно.
Он внимательно посмотрел на меня и ответил:
– Хорошо.
Я спросил, куда они пойдут.
– Фаюм, – отвечал бессмертный. – Это в Египте. Там жили великие мастера энкаустики , это было давно, но не все секреты утеряны.
– Тогда он снова сможет рисовать?
– Надеюсь.
Мы шли по вечерней дороге, незаметно углубляясь в лес. Я чувствовал, что нам нужно о чём-то переговорить перед расставанием. А Метос снова распоряжался по своему обыкновению.
– Ты не харкаешь кровью с тех пор, как мы приехали сюда. Это хорошо. Значит скоро можно будет потихоньку разминаться, возвращая подвижность. Тугая повязка на рёбра, разумеется. Отёк лёгких тебе уже не грозит, но черепно-мозговая травма ещё даст себя знать.
Я снова не понимал доброй половины слов и сказал ему об этом.
– Не бери в голову. Мне часто приходят на язык слова, которыми будут говорить века спустя. Побочный эффект любимого уродства.
– Ты всё-таки провидишь будущее?
– Местами. И могу сказать, что тебе ещё придётся заниматься своим ремеслом.
– Будь оно проклято!
– «Оно при чём? Ведь разум говорит тебе,
Что не твоё искусство эту боль родит» .
Я бы не смог так хладнокровно цитировать перечень своих скорбей.
– Ты читал Эсхила?
– Мне никогда не составляло труда читать по-гречески.
– И что ты об этом думаешь?
– Очень красиво и очень недостоверно. В пытках нет ничего поэтического. Впрочем, ты это знаешь.
Становилось темно, я уже почти не видел его лица. Наверное, ему тоже нужно было видеть моё, потому что он предложил:
– Остановимся и разведём костёр. Я должен кое-что показать, и хочу, чтобы ты понял.
Мы сошли с дороги под сень огромного дуба. Под ним была мягкая трава без признака подлеска. На прочих деревьях уже начинали проклёвываться листья, но исполин, скрипевший в тёмном небе над нами, напоминал чей-то безжизненный остов. Мне было почему-то неприятно и тревожно.
Метос нашёл несколько сучьев и очень быстро разжёг огонь. По-моему, у него в руках не было ни кресала, ни трута. Разжёг священным огнём, так же, как воспламенил киновию? Мы сели по разные стороны костра.
– Ты сказал, что не моё ремесло – причина моих страданий. Что тогда?
– Страх.
– Страх чего?
– Тебе виднее. Может, потери. А может, ты испугался собственной слабости. В любом случае, это проходит.
– От того не легче.
– Легче. Сильный человек всё равно найдёт себя. Или не сможет жить, – потом вдруг сменил тему. – Хочешь знать, почему тебя испугался епископ Истрополя? Я могу показать. Смотри.
Он бросил что-то в костёр; повалил густой, ароматный дым, на несколько мгновений закрывший от меня бессмертного собеседника. Потом дым рассеялся, но какое-то странное марево продолжало дрожать над огнём. Бездонные глаза Метоса как будто приблизились, а голос, напротив, зазвучал глухо, словно бы издалека.
– Смотри, Визарий. И попробуй понять то, что увидишь.
Я почувствовал себя очень странно. Головокружения были нередкими с тех пор, как меня избили, но теперь почти исчезло ощущение собственного тела. Впрочем, мгновение спустя оно вернулось: кто-то плотно охватил меня сзади за плечи. В первый миг я подумал, что это Метос – бессмертный вдруг исчез из поля зрения. Но ошибка обнаружилась быстро. Мой друг не мог так стискивать больную грудь: давление становилось нестерпимым, мне было нечем дышать. И всё же я изловчился вскочить на ноги, вынуждая противника сделать то же.
Мои локти были плотно прижаты к телу, я по-прежнему не мог видеть нападавшего. Но мой новый меч внезапно сам прыгнул в ладонь, вывалившись из плотных ножен. Впрочем, это не означало, что я смогу нанести удар, ведь враг не даёт мне поднять руки.
Я широко расставил ноги, противостоя его попыткам повалить меня. Меч глядел остриём вниз. Внезапно мне пришёл в голову приём, которым смогу достать его. Я резко согнулся, перехватил меч и ткнул из-под ног вертикально вверх. Этот удар должен был проткнуть ему задницу. При условии, что я не проткну задницу себе. И не отрежу то, что доставляло великую радость моей жене. Едва ли когда-нибудь ещё решусь прибегнуть к этому приёму.
