Текст книги "Меч истины (СИ)"
Автор книги: Atenae
Жанры:
Мистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 38 страниц)
– Отдай собаку, – угрюмо сказал мне Северин Массала. У него был ломающийся басок, неожиданный в таком тщедушном теле.
Я опустил щенка на землю.
– Это твоя?
Он коротко кивнул, отворачиваясь.
– Я готов тебе служить. Чему ты хочешь научиться?
Северин бросил взгляд через плечо. Этот взгляд странно тёмных глаз тоже был неожиданно взрослый. Но его нос покрывали знакомые веснушки!
– У тебя – ничему. За тебя просила сестра. И ты не обидел Велону.
Щенок ещё покрутился у моих сапог, потом с весёлым лаем припустил за ним вслед.
*
Моя служба в качестве учителя Северина едва ли достойна воспоминаний. Потому что её не было. Мальчик сразу всё сказал, а человек, носящий имя Массала, никогда не меняет решений. В конечном итоге мои обязанности свелись к тому, чтобы кормить собаку, о которой хозяин регулярно забывал. И беседовать с Лукрецией. Эта обязанность меня совсем не тяготила.
Северин был сыном своего отца. Точно так же он избегал лишних слов и был твёрд в намерениях. И точно так же преданно любил Лукрецию. Она была старше брата на шесть лет. Мать их умерла много лет назад. Лукреция была единственной женщиной в семье Массала, и её нежности хватало, чтобы уравновесить жёсткость обоих мужчин. Удивительно ли, что ей дозволялась любая причуда? Я был такой причудой.
Оказывая мне покровительство, Северин не скрывал, что моя наука его не интересует. Он был одержим обретением мужества и фанатично желал стать воином, подобно отцу. Но поскольку меня наняли по просьбе любимой сестры, юноша делал над собой усилие и отрывал от воинской науки по два часа в день. Впрочем, древние тексты он слушал с полнейшим равнодушием. Тит Ливий, Светоний и Плутарх одинаково проходили мимо его сознания. А вот Лукреции уроки нравились.
Однажды она появилась в комнате, где шли наши занятия, и словно солнечный луч проглянул в сводчатое окно и озарил каменные стены.
– Сбежала от триумвиров, – весело пояснила она. – Никому не придёт в голову искать меня здесь!
Я впервые услышал это наименование.
– Триумвиры?
– Конечно! Как ещё назвать трёх людей, стремящихся к одной цели и вынужденных мирно сосуществовать? Гадеон, Грациан и Валент одинаково мечтают о моей руке.
Она охотно поясняла это мне, словно никакой пропасти не было между единственной дочерью командира – девушкой, которую боготворил весь гарнизон, – и чужим парнем, которого приютили из милости. Прежде я никогда не разговаривал с женщиной, шлюхи в Путеолах не в счёт. Да те и не нуждались в разговорах. Оказалось, что это приятно.
В присутствии сестры створки раковины, в которую прятался от всех младший Массала, начинали приоткрываться. Я решил воспользоваться этим, чтобы впихнуть туда малую толику знания.
– Действительно, удачное название. Триумвират – самая устойчивая политическая конструкция для уравновешивания соизмеримых политических сил. Таков был первый триумвират, заключённый в 691 году от основания Рима. В него вошли Божественный Цезарь, Гней Помпей, победитель Спартака и Честный Брут – вождь народной партии.
– А ты знаешь, что Честный Брут – наш предок? – откликнулась Лукреция. Думаю, для Северина это не было новостью, так что говорилось специально для меня.
Я не знал.
– Это так! – лицо девушки озарилось воодушевлением. Впрочем, это свойственно римлянкам, гордящимся своим родом. – Незадолго перед тем, как Брут заслонил Цезаря от галльского копья, он сошёлся во Вьенне со знатной женщиной из эдуев , и она родила ему сына. После его гибели законные римские наследники отказались признать наше с ними родство. И потому мы – Массала.
Она задумалась, потом добавила:
– Думаю, гибель Честного Брута была трагедией не только для нашей фамилии, не только для Цезаря, потерявшего друга, но и для всего Рима. Ведь именно после этого рухнул триумвират, и Помпей Магн попытался захватить власть, по праву принадлежавшую Божественному Цезарю. Если бы Брут остался жив…
Я должен был соглашаться со всем, что она говорит, а вместо этого заспорил.
– Если бы он оставался живым, кто знает, как бы сложилось дальше? После Галльской войны Цезарь отошёл от популяров, мечтавших об укреплении Республики. Едва ли самый влиятельный человек этой партии согласился бы с таким положением дел. Римляне почитают Честного Брута как человека, отдавшего жизнь за Цезаря. А останься он в живых? Политика часто делает друзей врагами.
Лукреция дружелюбно посмотрела на меня. Едва ли её убедили мои доводы, но она умела понимать. Это редкость для женщины.
– А ты умный! – неожиданно сказала она.
Только теперь я понял, что Северин сбежал, и мы остались одни.
Позже мне часто случалось задуматься: зачем я был ей нужен? Не тогда, нет! В двадцать пять такие вещи кажутся естественными. Мне скорее странным показалось бы, если б она не дарила меня своим вниманием. Великолепная самоуверенность молодости! Ну, и всё же?
Думаю, я был нужен для того, чтобы она полнее ощутила себя самоё. Эта замечательная девушка, наделённая не только красотой, завидным положением, но и острым умом, не могла не понимать, что для мужчин имели значение лишь первые два достоинства. Кто из них стал бы случать её речи, отдавать должное её мнению?
И тут – несказанная удача – подвернулся я!
Подобно тому, как гибель Честного Брута стала причиной развала Первого триумвирата, так триумвират Лукреции рухнул из-за меня. Я и в мыслях этого не имел, но девушка сама приняла такое решение. Она же была Массала, и её решения не оспаривались.
В беседах со мной Лукреция не скрывала причины, которые побудили её объединить триумвиров. Как-то незаметно я сделался хранителем её тайн. Она говорила, что ей нравится, как я слушаю. Ничего удивительного: я просто млел от звука её голоса.
– Это не так! – спорила она. – Грациан с Валентом – вот они млеют. А ты ещё и слышишь слова.
– А Гадеон не млеет?
– Гадеон не так молод, чтобы сходить с ума по девочкам. Ему нужно упрочить власть в Думнонии удачным браком. Отец – выгодный союзник, и пока ещё он может говорить от имени Рима. Со временем его место займёт Северин.
– Хорошо, тогда зачем он тебе? Ведь он даже не красив.
Лукреция морщит хорошенький веснушчатый носик:
– Зато красиво звучит: «Лукреция – королева Думнонии!» Или ты считаешь меня недостойной?
Надо ли говорить, что подобный исход меня совсем не радовал? К тому же, король Гадеон смотрел на меня, как на муху, ползающую по её платью. Едва ли наши дружеские беседы продолжились бы, стань Лукреция его женой.
– Я считаю тебя достойной всего лучшего. Почему в таком случае ты не выйдешь за него?
– Ты сам сказал: он не так красив. И совсем не молод. А обязанности королевы предполагают нечто… Как ты это себе представляешь?
К счастью, я вообще не представлял её в объятиях Гадеона. У будущего верховного короля бриттов не хватило бы жара в крови, чтобы воспламенить даже смесь, именуемую «греческим огнём». Не знаю штуки более горючей! А Лукреция была на редкость рассудительной девушкой. Поэтому мы просто посмеялись над её предположением.
– Грациан – тот лучше. И хорош собой, хотя порой напоминает лягушку, – Лукреция выкатывает глаза и надувает щёки. – Очень гордится тем, что происходит из рода Климентов. И если Максен Вледиг из этого рода стал императором, то почему им не стать Грациану? Был же до Максена император Грациан Флавий. Пока он только воин, но с ним считаются. Даже отец. Даже король. Он умён, а вдруг, в самом деле, добьётся трона?
Грациан мне нравился. Если бы не Лукреция, мы могли бы стать друзьями. Он, правда, не оставлял надежду обратить меня, но в основном с уважением относился к человеку, ищущему имя своего Бога. Пару раз мы об этом беседовали.
– Ладно. Почему не Грациан?
Лукреция изображает утомление и прижимает пальцы к вискам:
– Ещё одного мужчину твёрдых принципов я просто не вынесу! Хватит с меня отца и брата. К тому же папа с ним постоянно спорит. Точнее, он с папой. Но поскольку больше на это никто не способен, папа злится и клянёт его при всяком удобном случае. Мило, не правда ли?
Мне было неприятно, но я не мог не спросить:
– А что тебя привлекает в Мелиоре?
Лукреция пристально смотрит на меня, потом радостно восклицает:
– А ты злишься!
– Не злюсь. Я просто спросил.
– Злишься, я вижу. И мне это нравится! – она победно прищёлкивает язычком.
– Хорошо, ты права. Я злюсь. И всё же – почему?
– Хочешь знать? Потому что он – лучший. Он победитель. Всегда и во всём. Вот!
Это был достаточно честный ответ, чтобы убить во мне надежду. Фабий Валент, в самом деле, из тех, кто никогда не уступит первенство. И всё же она пока не принадлежала ему.
– Для этого тоже есть причина. Пока он за меня сражается, ему интересно. А потом? Я просто стану ещё одним драгоценным камнем в его венце победителя. Этого мне мало. Я другого хочу!
В тот раз у меня не хватило смелости спросить, чего именно.
Северин, впрочем, характеризовал претендентов несколько иначе. Гадеона он именовал Коронованной Улиткой, Валента – Самодовольным Кабаном, а Грациана – Императором Пьяных Грёз. Все трое ему одинаково не нравились. Я долго не понимал, почему.
Расчёт Лукреции был безукоризненным. И как бы три героя ни относились друг к другу, они принуждены были друг друга терпеть. Беда в том, что у неё не хватало духу склониться в какую-либо сторону, так что это положение грозило стать вечным. Нерушимость триумвирата поколебал я. Впрочем, я не притязал на это. Мне просто хотелось доставить ей радость.
Мелиор никогда не упускал случая сделать девушке подарок. Она это любила, а он умел найти приятную вещицу, чтобы зажечь счастьем её милые глаза. Не знаю, где и как он добывал свои подарки. Впрочем, нет – кое-что знаю. У Томбы были браслеты греческой работы, он никогда их не носил, потому что безделушка была на женскую руку. Мелиор обхаживал его до тех пор, пока мой друг не уступил, заломив баснословную цену в три торквеса. И каждый считал себя в выигрыше. А браслеты украсили ручки Лукреции.
Я и мечтать не мог добыть нечто подобное. Мои заработки не позволяли мне приобретать сокровища. Да и на военные трофеи рассчитывать не приходилось. К счастью, Лукреция любила не только драгоценности. Накануне мы долго беседовали о лирике Тибулла , едва не усыпив бедного Северина разговорами, а на следующее утро я увидел список его элегий на рынке в Иске. И просили совсем недорого. Купец, привёзший это сокровище, кажется, не знал, что с ним делать. Кое-какие деньги я за это время скопил, но бежать за ними домой не хватало терпения. Томба гулял в таверне неподалёку, я решил занять у него до вечера. К счастью, мой друг отличался невероятной щедростью, он бы мне безвозмездно отдал требуемую сумму. Правда, у меня ещё была совесть. К тому же, за одним столом с ним сидел Валент, я не хотел в его глазах выглядеть попрошайкой.
Обретя своё сокровище, помчался с ним в крепость, но оказалось, что Лукреция пошла гулять. Погода была прекрасная, что для Британии редкость. Впрочем, в моих воспоминаниях об этих днях почему-то всегда стоит прекрасная погода. Странно, я же точно знаю, что это не так!
В общем, спешить более не имело смысла, я ведь не знал, где её искать. Потому зашёл домой, посидел там, прочёл несколько стихов. Потом достал свои сбережения, уложил в сумку вместе со свитком и отправился отдавать Томбе долг.
Мой друг всё ещё заседал в таверне в компании Валента и других воинов. Нубийца любили в гарнизоне, и не в малой степени за то, что он никогда не кичился и щедро делился боевыми секретами. А его советы всегда были дельными, это я на себе испытал. Его популярность среди соратников росла, и мой друг досадовал, что я довольствуюсь малым. Будь на то его воля, он бы на каждом углу трубил о моих подвигах на арене. Но моё решение Томба уважал, и только ждал, когда мне самому надоест быть в тени.
Я молча положил перед ним кошелёк. Томба также молча пристегнул его к поясу, не потрудившись заглянуть внутрь. Левой рукой нацедил в кружку вина и протянул мне:
– Обмой свою покупку. Ты успел?
Я кивнул.
– Оно стоило, чтобы так бегать?
– Конечно, – ответил я и вынул сокровище из сумки.
Томба с почтением коснулся цисты, потом пододвинул мне:
– Прочти что-нибудь!
Для всех я был лишь трусоватым книжником, но для Томбы – Гладиатором, Умеющим Читать. Он искренне восхищался этим искусством, его стоило уважить. Я развернул свиток:
– Жёлтое золото пусть другой собирает и копит,
Сотнями держит пускай югеры тучных земель:
Вечным трудом боевым грозит ему недруга близость,
Сны отгоняет от глаз грохот военной трубы;
Ну, а меня пусть бедность ведёт по медлительной жизни,
Лишь бы пылал мой очаг неугасимым огнём.
– Ты это сам сочинил, Долговязый? – осведомился Валент.
Я не любил с ним разговаривать, но Томба смотрел на меня умными, внимательными глазами, ради него нужно было ответить.
– Это сочинение Альбия Тибулла. Он писал в последние годы Божественного Цезаря.
– И ни слова о победах! Такая же баба, как ты! Тоже рассусоливает о прелестях скромной жизни, потому что не хватает духу взять своё.
Да, напрасно я хотел пронять его авторитетами!
– Ну, а я нахожу это прекрасным!
Никак не ожидал встретить Лукрецию в питейном заведении. Впрочем, она была настолько оригинальна, чтобы позволить себе всё. И – вот чудо! – сейчас приближалась к нам в обществе Гадеона и Грациана.
– Визарий, откуда ты взял эту прелесть?
Что ж, надо дарить сейчас, и наплевать, что это кому-то не придётся по вкусу!
– Я купил его для тебя.
– В самом деле? Ты очарователен! Дай-ка сюда!
Она развернула подарок и прочла заключительные строфы элегии. При этом в её исполнении было куда больше чувства:
– Будем друг друга любить, пока нам судьба позволяет!
Скоро к нам явится смерть, голову мраком покрыв;
Скоро к нам старость вползёт, и уж будет зазорно влюбляться,
Страстные речи шептать с белой, как снег головой.
Так отдадимся теперь Венере беспечной, пока нам
Двери не стыдно ломать, в драку с соперником лезть.
Здесь я и вождь, и крепкий боец. Вы, трубы, знамёна,
Прочь уноситесь скорей, жадных калечьте людей!
Жадным тащите добро, а мне, довольному жатвой,
Будут смешны богачи, будет и голод смешон.
И кто бы знал тогда, что для всех нас строки Тибулла звучат роковым предвестием. Что не пройдёт и двух дней, как смерть покроет траурным покрывалом солнечную голову моей любимой. Тогда же наступал час моего короткого торжества.
– Слушайте! – внезапно провозгласила Лукреция. – Призываю в свидетели тебя, Томба Нубиец, и всех вас! Все знают, что эти трое мужчин оспаривают мою руку в надежде, что я выберу среди них лучшего. Я пришла к выводу, что троих недостаточно для разумного выбора. И потому триумвират больше не существует, отныне вас четверо. Вы все относились друг к другу с должным уважением. Теперь так же станете относиться к Марку Визарию. Потому что я нахожу его достойным этого.
Ошеломлённую тишину прервал Томба. Он широко улыбнулся и забарабанил рукой по столу. К нему присоединились ещё человека четыре. Зазвучали поздравления. Простые воины находили меня неплохим парнем и не стали завидовать. Триумвиры, понятно, не обрадовались. Но мне было, куда посмотреть, кроме них.
*
Треугольник в политике – фигура устойчивая. Чего не скажешь о квадрате. В союзе четверых всегда есть соблазн начать дружить против кого-то. И всё же Лукреция пошла на этот риск. Быть может потому, что двух равновеликих сил тут получиться не могло, и все соперники молчаливо объединились бы против меня? Кто я был с точки зрения думнонийской политики?
Не мог не спросить об этом мою любимую. Тем более что утром следующего дня уже имел об этом разговор с её отцом.
– Лукреция не делает ничего дурного, – сразу заверил я. – Вы можете доверять её решениям.
– Согласен, – сощурился центурион. – А тебе? Тебе я могу доверять?
И поскольку я молчал, он с досадой произнёс:
– Да кто ты такой, Визарий?
Это был справедливый вопрос, только я тогда не знал, как на него ответить.
Лукреция же отвечала мне без задержки:
– Знаешь, я поняла, что мой расчёт был неполон. Трёх сторон недостаточно. Я примеряла на себя будущее, что несут эти трое: слава, власть, долг. Но там не было чего-то… Что несёшь с собой ты, Визарий? Ты – загадка, и я хочу её разгадать. Быть может, вот это:
Я ж, моя Делия, знай, – была бы ты только со мною, –
Сам бы волов запрягал, пас на знакомой горе.
Лишь бы мне было дано держать тебя в крепких объятьях,
Даже на голой земле сладким казался бы сон. – Этого мне недоставало. Я ещё не знаю, надо ли это мне, но буду думать всерьёз. Ведь ты способен подарить мне такую любовь? Я тебя ещё не до конца поняла. Ты скромен, но кажешься чем-то большим. Кто ты такой, Марк?
Ей надо было отвечать. Боги, почему это так легко для всех и так трудно для меня?
– Я пока ещё сам не знаю этого. Возможно, ты поторопилась назвать меня достойным.
– Но ты узнаешь. Непременно узнаешь! Это написано у тебя в глазах. У тебя удивительные глаза, Марк. Не знаю, почему, но мне всё время хочется в них смотреть.
А я хотел, не отрываясь, смотреть на неё.
– Ещё ты добрый. И красивый, – заметив мой жест, гневно топнула ножкой. – Не спорь! Может, я просто ищу разумные причины, чтобы тебя любить?
Я не мог ей лгать:
– Боюсь, что таких причин нет.
– Я тоже этого боюсь, – прошептала она.
Потом коснулась моей щеки. Я замер, боясь поверить, а она провела пальцем по моим губам и внезапно впилась в них жадным поцелуем…
–
Не сразу до меня дошёл звук отворяемой двери. Я нашёл в себе силы оторваться от её уст – и обжёгся о взгляд Северина. Затруднюсь передать, чего было больше в этом взгляде. Много позже, уже умудрённый опытом я понял, что он любил в Лукреции не только сестру, а всех женщин разом: и мать, которой не помнил, и ту первую, которой пока ещё не знал. Его мужество только начинало пробуждаться, и потому он так отчаянно ревновал её ко всякому, кто грозил у него отнять Единственную Женщину. Это была, конечно, ошибка, и обычно мальчики её переживают. Но Северин Массала не был обычным мальчиком.
Несколько мгновений он ошеломлённо молчал, потом резко повернулся и выскочил прочь. Велона вдруг жалобно завизжала и со всех ног кинулась за ним.
*
Я чувствовал себя гадко. Разумных причин не существовало. Кто сказал, что любовь не имеет права на взаимность? Не знаю, что ощущала Лукреция. Остаток дня мы проводили порознь.
Томба не понял моих терзаний.
– Было бы из-за чего переживать! Тебя поцеловала любимая девушка. Которая, к тому же, отдаёт тебе предпочтение перед другими. Радуйся, дурень!
Но я не мог радоваться. Внутри поселилась какая-то сосущая боль, которая никак не желала уняться. Я вливал в себя вино, в надежде, что смёрзшийся комок растает от жара, но легче не становилось, хотя на висках выступал горячий пот. В воздухе витало предчувствие грозы. Гроза и впрямь разразилась, только позже – ночью. Вначале дождь ещё не шёл, и только поэтому мы смогли отыскать…
Нет, память снова путает, забегая вперёд. Ей не нравится возвращаться в эти часы, полные томительного предчувствия беды. К этому её приходится принуждать. Подробности… Да, подробности. Мне было трудно смотреть на людей, поэтому я изучал трещины и сучки на столе. И щербины на кружке, которую Томба не забывал наполнять вином. А потом все подробности исчезли, потому что ввалился Мелиор и увидел Йоло.
Был такой воин в свите короля Гадеона. Добродушный увалень-бритт лет сорока, весь увешанный кольцами, откованными из захваченного оружия врагов, с лицом, разрисованным синими узорами, как водится у думнониев. Тоже вечный победитель, быть может, поэтому они с Мелиором друг друга терпеть не могли. Мелиор вообще… мало было людей, которых он соглашался терпеть. Йоло был Защитником Короля. Есть такой обычай у бриттов, чтобы рядом с королём всегда находился могучий воин, готовый с каждым схватиться во славу своего повелителя. Вот и схватился. С Валентом, который тоже был изрядно возбуждён – должно быть предчувствием грозы.
Я не успел заметить, как всё началось. Они привлекли моё внимание, когда уже летели на пол скамьи, а посетители таверны принялись подбадривать драчунов стуком кружек и воинственными кликами. Долго они друг дружку мочалили. Фабий Валент редко нарывался на драки, считая это ниже своего достоинства, и всегда выходил из них без особых потерь. Но в тот раз он встретил достойного соперника: Йоло порядком раскровенил ему лицо.
Остановило драку только появление Массалы. Солдаты повскакали с мест, и сразу воцарилась тишина, в которой слышно было лишь тяжёлое дыхание поединщиков.
– Это что? – резко бросил Массала. – Я спрашиваю, воины: это что? Вам нечего больше делать, кроме как выбивать друг другу зубы и выковыривать глаза?
Глаз Йоло заплыл до такой степени, будто его не было вовсе. А, судя по тому, как перекосило лицо Валента, зуба лишился именно он.
– В чём причина? – продолжал допрашивать центурион.
Ответил Йоло, он начинал драку, и всё еще чувствовал себя правым:
– Этот римский ублюдок обозвал меня цепной собакой друидов. Я убивал и за меньшее!
– Попробуй, – ощерился Мелиор. В самом деле, большей части клыка у него не доставало.
Центурион не дал им сцепиться снова.
– Ты глуп, бритт, если принимаешь всерьёз пьяные речи глупца! А ты, Мелиор? Я привык рассчитывать на тебя, как на правую руку! И что? В тот миг, когда ты мне нужен, ты затеваешь нелепую драку и увечишь союзников?
И поскольку ни тот, ни другой не отвечали, он повернулся к ним спиной и принялся осматривать таверну. Солдаты предусмотрительно жались к стенам.
Видимо, зрение Массалы от возраста начало слабеть, но оттого его долгий пронзительный прищур казался ещё более угрожающим. Наконец этот взгляд упёрся в меня.
– Ты! Подойди ко мне!
Я повиновался. Не сказать, чтобы меня снедала вина. С житейской точки зрения ничего не случилось, кроме того, что Лукреция, пожалуй, сделала свой выбор. Но ледяной стержень застрял где-то внутри и никак не желал таять.
– Ты был сегодня с моей дочерью, – тихо сказал Массала. – Вас видел Северин.
Он говорил отрывисто, словно что-то мешало ему дышать.
Я и не думал отрицать очевидное:
– Это был поцелуй. Ничего более.
Думается, Массала тоже убивал за меньшее. Но в тот раз его интересовало совсем другое.
– Я знаю, – поморщился он. – Дочь не стала бы таиться, даже если б совершила недостойное. И не трясись, речь пока не о тебе! Я хотел спросить о Северине. Ты видел его с тех пор?
Он правильно спрашивал. Да, я пошёл за ним. Мне не хотелось, чтобы мальчик решил, будто его предали, будто мы с Лукрецией… в любом случае, ему следовало объяснить. Я потерял его на кладбище. За последнее время население сильно уменьшилось от войн и заразы, которая выкосила Иску десять лет назад, потому часть города жители превратили в колумбарий . Я ещё видел его спину, когда он мчался там, но когда сам побежал следом, оказалось, что мальчик скрылся в лабиринте стен. Я тщетно звал; даже если он слышал, то не пожелал откликнуться. Об этом я рассказал Массале.
Он досадливо поморщился, отчего тонкий рот ещё больше стал напоминать рубленую рану – не могут человеческие губы существовать на лице настолько вкось.
– Веттий, ты сменился из караула на закате. Мой сын не возвращался в город?
Кучерявый, как барашек, Веттий отрицательно покачал головой, не решаясь рот раскрыть при командире. Массала возвысил голос, и стало заметно, как он встревожен:
– Мой сын сегодня ушёл из Иски через кладбище. Кто-нибудь видел его?
Ответом было молчание. И если всем остальным внушало ужас перекосившееся лицо Массалы, я ощутил жгучий, испепеляющий стыд. И это было намного хуже всего, что он мог бы со мной сделать.
Мелиор подошёл, прижимая руку к разбитым губам и слегка шепелявя:
– Скоро пойдёт дождь. Надо искать сейчас, пока не смыло следы.
Он сразу предположил худшее, о чём не решались и помыслить другие.
В этих поисках приняли участие все, кто был в таверне, даже Йоло. Но нашёл его всё же Валент. Быть может Мелиора, как и меня, гнало чувство вины?
До той ночи я не придавал значения всем этим россказням о друидах. Хотя сам видел ограду мёртвых и колодец в неметоне. Не то, чтобы не верил, не было причин сомневаться в словах достойных рассказчиков. Но это было так странно и кощунственно – пытаться управлять богами, принося им в жертву людей. Для того чтобы поверить, мне нужно было увидеть то, что сделали с Северином.
Вначале мы обшарили кладбище, но никого не нашли, и тогда наш отряд углубился в ближний лес. Мы шли цепью, освещая дорогу факелами, потому что там легко было ноги сломать. Быть может, именно это случилось с Северином, когда он не смог засветло вернуться домой? Солдаты звали его. Я не подавал голос: он никогда не откликнется на мой зов. Грозовые тучи совсем закрыли луну, и только дальние зарницы изредка освещали местность молчаливым потусторонним сиянием.
– Здесь! – отрывисто крикнул Мелиор.
Все кинулись к нему, спотыкаясь о коряги и рытвины.
В первый момент я даже не понял, что не так. Северин лежал на животе в зарослях папоротников, они смыкались над его головой. Мне были видны бессильно вытянутые ноги: одна сандалия потерялась. Белые, тонкие руки лежали вдоль тела. Вид этих рук с вывернутыми наружу ладонями более, чем узкое тёмное пятно вокруг раны между лопатками, заставил меня понять, что он мёртв. Он был уже мёртв, когда его принесли и положили здесь. Потому что папоротники не вытоптаны и даже примяты.
То, что мне стало ясно сразу, не мог принять отец. Он упал на колени и отвёл нависшие над телом стебли. И мы замерли в ужасе, потому что ГОЛОВЫ НЕ БЫЛО! Совсем. Тот, кто убил мальчика, унес её, как трофей. Должно быть, сейчас она торчала на колу в каком-нибудь кельтском капище.
Массала протяжно застонал. Мелиор отстранил его, сам поднял на руки тело и понёс. Над нашими головами уже грохотало, а в папоротники с шелестом падали крупные капли дождя.
Продолжение следует. Если оно кому-то нужно.
========== ЛУЧШИЙ ИЗ ЛУЧШИХ (окончание) ==========
*
Сейчас я думаю, что долгой жизнью обязан решению центуриона Массалы. И ещё тому, что Томба напросился в карательный поход. Потому что я был готов опоясаться мечом и идти с ними крушить друидов. И конечно умер бы, зарубив первого. И загадка осталась бы неразгаданной. Но Томба напросился в карательный поход.
Пока я бегал, разыскивая его в казарме с тем, чтобы истребовать своё оружие, он уже седлал кобылу. У ворот строились пять десятков воинов. Не было слышно речей. Нет ничего страшней молчаливого гнева римлян. В городе король Гадеон тоже собирал отряд, чтобы присоединиться к Массале. Но там болтали и сквернословили. Бриттов не до такой степени потрясло совершённое злодеяние, с этим они рождались и жили. Вести отряд думнонийцев должен был Йоло.
Командовать крепостью оставался Грациан.
Верхами ехали и Массала с Мелиором. Когда я выскочил во двор, Валент как раз крепил на седле мешок с поклажей. Велона, суматошно путавшаяся у меня под ногами с самой ночи, вдруг страшно завыла и полезла к нему, царапая когтями бедро. Валент отшвырнул её пинком. Я подхватил щенка. В крепости определённо пахло смертью, а малышка к тому же потеряла хозяина. Было от чего обезуметь бедному созданию.
Собачий вой привлёк внимание Массалы.
– Подойди, – приказал он мне. Кажется, за эту ночь он ещё поседел. – Подготовь Северина к погребению, – А потом тихо добавил. – И смотри за Лукрецией.
Я кивнул. Он знал, что я выполню приказ, хотя только что намеревался просить его дозволения следовать с отрядом. Но то, что мне было доверено, представлялось не более лёгким. Жаль только, этого не понимал Валент. Я поймал его взгляд, полный нескрываемой, испепеляющей ненависти. Глупец! Он мог предаваться отчаянью и мстить. Я же должен был бессильно наблюдать за горем самой лучшей в мире девушки. И обмывать обезглавленное тело.
*
И всё же Северин сам рассказал мне, что случилось. Он стремился поведать об этом, он кричал правду – каждой чёрточкой, каждой раной, – а я не видел. Я был слеп, как большинство живущих, которых волнуют только речи живых. Позднее, за все годы, что я судил, редко случалось, чтобы всё объяснило тело. Всегда чего-то недостаёт. В тот раз перед глазами была каждая мелочь. Но я не спешил смотреть. Правду сказать, я смотрел совсем в другую сторону.
Это трудно было – выполнить оба приказа центуриона разом. Мне не хотелось, чтобы она возилась с останками брата. Но Лукреция развеяла мои сомнения:
– Я – римлянка! Плакать мы будем после, когда отомстим.
Валент на прощание клятвенно обещал ей отыскать убийцу. И она молча обняла его. Солнце в глазах любимой погасло, но знатные римлянки встречают горе без слёз. И всё же, когда мы спустились в ледник, где поместили тело, перед запертой дверью она вдруг повернулась ко мне, сотрясаемая дрожью:
– Обними меня, Марк! Пожалуйста! Не думай ничего, просто обними!
И я долго стоял, прижимая её к себе и почти задыхаясь. Но всё было иначе, чем минувшим днём. Если это и страсть, то я не знал ей названия.
А потом мы вошли в подвал и зажгли побольше светильников. На этом храбрость Лукреции иссякла. Она закусила губу и опустилась на корточки у стены. Я хотел приласкать её, потом подумал, что милосерднее будет скорее покончить с делом, ради которого мы пришли.
Только тогда я впервые решился по-настоящему на него посмотреть. Кажется, прежде я избегал этого, исподволь чувствуя, НАСКОЛЬКО ВСЁ НЕПРАВИЛЬНО! Конечно, у него ведь не было головы… это лицо… я видел его в последний раз таким… потерянным. Он ничего не успел понять. А теперь никто не видит его лица. Друиды отсекли ему голову…
Хорошо, что это сделали после смерти: раны на шее совсем не кровили. Вчера Мелиор громко объяснял, как жрецы убили его, нанеся удар вдоль хребта. Он говорил: они всегда убивают жертву таким ударом…
Почему? Почему мне кажется, что всё неправильно?
Я поспешно перевернул тело на живот и услышал, как охнула за спиной Лукреция. Вот теперь он лежал так, как мы его нашли. И я снова видел то, что видел тогда. Как же я вчера не понял, я же не мальчишка, который никогда не встречался со смертью!..
Стараясь не напугать её, медленно повернулся:
– Лукреция, пожалуйста, приведи Грациана.
Не надо ей наблюдать всё, что я буду делать. А Грациан, ныне командующий гарнизоном, всегда казался мне человеком с головой. Он сумеет понять.
Пока её не было, я снова перевернул тело и раскрыл на нём одежду. И всё окончательно прояснилось. Потом я сел на пол – туда, где прежде сидела она, и стал ждать. Ждать пришлось долго, но я вдруг странно успокоился. Томительное бессилие, терзавшее меня с тех пор, как беда случилась, внезапно ушло. Я не знал ещё тогда, что так будет всякий раз: спокойствие явится, когда задача будет решена. Это плата мне за всё, что последует дальше.
