Текст книги "Меч истины (СИ)"
Автор книги: Atenae
Жанры:
Мистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 38 страниц)
– А я и был римлянином, Публий. Римлянином, ставшим жертвой преступления и предательства. Потом я сломал свою темницу и перестал им быть. Не думаю, что остались власти, которым можно доложить об этом.
Его усмешка показалась мне дружелюбной:
– Не думаю, что я захочу доложить об этом. Не всякая неволя бывает позорной, – он поднял правую руку. – Ты не обращал внимания? Пальцы-то почти не гнутся. Стрела повредила сухожилие. Пять лет плена в Германии. Здесь немногие поймут, что это значит. Меня ранили, когда свебы напали на Агриппину. Мы вышли из города, чтобы прогнать их в леса. Я упал с коня, а конница отступила. Моя семья уже не числила меня в живых. И завещание Сильвий написал на Проксимо. Я обещал, что буду заботиться о нём, когда уходил на войну. Но не успел застать брата. Успел лишь на похороны. А теперь они презирают меня – я был рабом у варваров!
Это прозвучало горько.
– Я понимаю, что значит быть рабом у варваров. И знаю, как эти рабы возвращают себе свободу.
– Ты и у них побывал?
– Как гость. Но встречал там пленников. Не все из них стремились вернуться в свой мир.
– Я должен был вернуться. А меня держали за младшего в доме. Они считали, что в свои сорок пять я не способен решать за себя сам. Германцы не налагают на раба оковы, не наказывают его. Они просто не считают его взрослым.
– Что ж, я вижу, ты нашёл способ доказать им, что они ошибаются?
– Свебы много воюют. Однажды дружины не случилось дома, а бродячая ватага совершила набег. Их женщины способны драться, но ведь бывший центурион тоже что-то значит, правда? Мне изувечили правую руку в том бою. А потом вождь сам усыновил меня, это забавный такой обряд. Он ведь почти мой ровесник. Я три дня пил с ними пиво, а на четвёртый сказал, что ухожу. Мне желали счастливой дороги и говорили, что отомстят тем, кто обидит их родича.
Лицо Доната сделалось каким-то другим. Я не уверен в том, что его намерения кристально чисты. Я уверен, что он опасен и очень хитёр. Но он мне нравится. Вечно я выбираю в друзья самых трудных людей.
– Вот потому ты писал для меня то письмо. Я не могу даже ложку держать этой рукой. Приск ведёт все записи, но у него опять боли в суставах. Ты поможешь мне, Визарий? У тебя хороший почерк.
Он разговаривал со мной, как с другом. Кажется, ему и впрямь нужен тот, кто понимал. Им оказался я. Поэтому я с удовольствием занялся хозяйственными записями, о чём просил Публий. Он диктовал мне, а я писал на папирусных листах. Это был какой-то расчёт, касающийся выработки с рудников. Не думаю, что в этом много смыслю. Но от меня и не требовалось.
Я исписал пять листов, когда в библиотеку заглянул Проксимо. Ожидал ли он, что дядька жарит меня на медленном огне? Во всяком случае, его точёное лицо выражало изумление, когда он обнаружил наши занятия. Впрочем, он быстро овладел собой и сделал вид, что пришёл за книгой. Величественно проковылял мимо стола, где я прилежно скрипел пером. Он не только меня не удостаивал разговором. Кажется, мне досталась только часть того, что предназначено Публию.
А потом его взгляд упал на исписанные страницы. И в глазах отразилось величайшее изумление. Он несколько мгновений оторопело пялился на меня, пока дядюшка не спросил, в чём он нуждается. Проксимо встряхнулся, как разбуженный и молча устремился прочь. Но на пороге снова глянул на меня, и это был какой-то новый взгляд.
*
Совершенно неожиданно в доме появилась мода на Визария. Начал, разумеется, Публий, но остальные присоединились, и весьма поспешно. Я не мог уследить за сменой их настроений.
Начать с того, что Проксимо заговорил со мной следующим утром. Прежде он молчал с упорством Муция Сцеволы. Перемену я отметил ещё во время пробежки в лесу. Парень скакал в своей обычной манере, но дышать стал значительно ровнее. Мне подумалось, что тело начинает свыкаться с движением, но причина оказалась не только в этом. В тот день я позволил ему достичь родника, где обычно освежался без него. И, кажется, это я сам подзабыл, что должен вызывать у него только ненависть. Был так доволен, что произнёс, не подумавши, как всегда делал с другими учениками:
– Молодец, на сегодня хватит.
И прикусил язык. Проксимо вскинул голову, поняв, что я его впервые похвалил. Ну, не брать же слова обратно. Я не успел выдумать ничего такого, чтобы исправить эту ошибку, когда парень набрал воздуху в грудь. Потом выдохнул. Потом всё же произнёс:
– У меня получается то, что ты хочешь, учитель?
Он тоже впервые назвал меня учителем. Разговор, внезапно начавшись, повлёк наши отношения в какую-то совершенно иную сторону.
– Даже больше, чем я рассчитывал. Ты достаточно окреп, и дыхание стало лучше. Ноги держат тебя увереннее даже при быстром движении. Я не ожидал успехов так скоро.
Проксимо сосредоточенно кивнул. Его взгляд был обращён куда-то вглубь себя, словно искал там какие-то ответы. Он даже не заметил, что я не дал ему долго рассиживаться у родника, и мы давно уже идём по дороге, причём довольно быстро.
– Значит, ты считаешь, что у меня получится владеть мечом? – взгляд пристальный, но без враждебности.
На это нужно было отвечать совершенно искренне – всё, что происходило сегодня, могло быть испорчено одним неверным словом.
– Я хочу, чтобы ты понял: тебе никогда не стать таким бойцом, как другие. Для этого нужны две здоровых ноги.
Он напрягся, но я не дал ему вставить слово.
– Однако это не значит, что ты не сможешь биться. Просто придётся стать не таким, как другие. Недостаточную подвижность ног можно компенсировать устойчивостью, силой рук, длиной меча, – я подумал, что ему это нужно знать. – У моего друга подрублено сухожилие на щиколотке, и нет двух пальцев на правой руке. Однако он ещё способен оборонить себя и свой дом.
Вымолвив, я вдруг понял, до какой степени мне не хватает Томбы. И Лугия с Аяной. И вообще, я тоскую по любви и пониманию. Даже по их подковыркам тоскую. Кого они шпыняют, когда я здесь? Им меня тоже не хватает?
Что из этого уловил настороженный взгляд Проксимо?
– Это ты учил его?
Нет, всю правду я пока не могу сказать!
– Он учил меня.
Мы снова замолчали, но я сознательно всё прибавлял шаг. Проксимо приходилось почти бежать, однако он не замечал этого. Через какое-то время он сказал то, что можно было счесть извинением:
– Валерий не прав, говоря, что ты любишь мальчиков. Я думал над этим и понял… ты сдержан со мной, но твои руки ласковы… это не потому, что я тебя возбуждаю. В банях этого не скроешь. Не потому. А почему, Визарий?
Его вопрос и этот взгляд застали меня врасплох. Ну, как на это ответишь? В тот год, когда Руфин продал меня в рабство, на свет появился Проксимо. Мне тогда было двадцать. Я мог быть женат, но не случилось. Всё казалось, что времени хватит. Потом его могло не оказаться вовсе. А теперь я свободен и женат. И Аяна обещает мне сына. Но я буду стариком, когда Гаю Визарию стукнет двадцать. Я уже не смогу бежать по лесной дороге, наставляя моего мальчика. Мечта о несбыточном? Я не видел в Проксимо сына, дело не в этом. Сложно объяснять, да и надо ли?
Вместо ответа я просто улыбнулся. Не знаю, какая уж вышла улыбка, но он неожиданно улыбнулся в ответ.
Всё у него в тот день получалось: растяжки, отжимания, удержание равновесия. Нет, я не очень хороший учитель, раз понадеялся, что ненависть будет лучшим стимулом, чем доверие. Он не улыбнулся, но словно свет озарил всё вокруг, когда я дал ему учебный меч. Он ещё не вполне готов, но это должно было случиться сегодня.
Следующим шаг навстречу мне сделал Валерий. Причём извинялся он в своей обычной манере – «скорее язык откушу». Появился на выгоне под конец одного из занятий, долго смотрел, как Проксимо отрабатывает рубящий удар. А потом обратился ко мне:
– Визарий, говорят, что тебе нет равных на мечах. Я хочу проверить, так ли это.
Мой ученик тут же оживился, я вдруг подумал, что он никогда не видел настоящий поединок. Показать ему?
Цинна правой рукой потянул из ножен спату. Я покачал головой:
– Только на деревянных.
Взгляд светлых глаз стал дерзким:
– Боишься?
Я кивнул:
– Боюсь.
Он пожал плечами, но отложил боевое оружие и взял учебное. Пару раз взмахнул, проверяя баланс, и остался доволен. Ещё бы, я сам изготовил эту пару мечей. Они были во всём подобны моему мечу – тому, что верно служил мне пятнадцать лет. Только ими было труднее убить.
Мы долго кружились в центре площадки, потом Цинна нанёс молниеносный рубящий удар. По его мысли этот удар должен был развалить мне плечо. Он бил как привык, как бьёт кавалерист, рубя пехотинца. Я знал десяток способов отразить такой удар. Начать с того, что у меня гораздо более длинные руки. Да и весь я длиннее. Но для Проксимо выбрал самый зрелищный способ: припал на одно колено, перехватил меч и увёл его в правую нижнюю четверть. И Валерий чуть не ткнулся носом в песок. А я уже нависал над ним с мечом.
Надо отдать ему должное, он отреагировал быстро. Правда, если бы я захотел, то мог развалить его промеж ягодиц во время этого прыжка. Но мой ученик должен был увидеть и такой приём. Да и не стоило унижать его родственника этим ударом.
Валерий упорно предпочитал рубить, а не колоть. Я парировал самыми разнообразными способами, а потом одним ударом с подвывертом обезоружил его. Цинна не мог знать этот приём, кавалеристская спата для него не предназначена. Но оба деревянных меча имели рогатую крестовину, я оценил её за годы судных боёв и весьма успешно использовал. Обычный боец не может удержать оружие, когда его выворачивают против движения кисти, зажав, словно в тиски, между лезвием и перекрестьем. Это я ещё должен буду объяснить Проксимо.
– Что ж, было недурно! – произнёс Валерий, подбирая меч, и протягивая мне правую руку. Я пожал её.
С тех пор он стал часто посещать наши занятия, я не гонял его. На свой солдатский лад он был даже искусен, просто никогда не подходил ближе четвертого ряда к местам, где ковалось моё мастерство. Иногда он давал Проксимо советы. Если эти советы не годились для моего ученика, я улучал минутку, когда Валерия не было с нами, и позволял парню проверить приём на практике. Мне ни разу не пришлось уронить авторитет Цинны нелестными словами: Проксимо сам мгновенно понимал, где крылась ошибка.
Мы по-прежнему говорили очень мало, но между нами установилась мыслительная связь, делающая возможным понимание без слов. От этого учёба шла ещё успешнее.
Совершенно неожиданно нас стала посещать и красавица Сильвия Цинна. Чаще она являлась с мужем, иногда приходила одна. Наблюдала за тренировками брата всё с той же прохладной доброжелательной улыбкой. Иногда мне казалось, что Боги по ошибке заполнили вены Сильвии флегмой. Она была спокойна, приветлива, но абсолютно далека от всех и всего.
Как ни странно, её интересовали не только приёмы боя и поединки. Ей нравилось смотреть, как мы разминались, пыхтя и потея. Днями становилось всё жарче. Я испытывал смущение, когда зной вынуждал меня снять рубашку. Особенно после того, как Проксимо однажды сообщил в бане, иронически созерцая рубцы на моей груди:
– Сильвия находит тебя красивым.
Только этого ещё не хватало!
Старый Приск сделался даже подобострастен. Теперь он бесконечно именовал меня «благородным Визарием», не сказать, чтобы мне это не нравилось. И лишь с одним обитателем виллы мои отношения никак не изменились к лучшему. К сожалению, я очень нуждался в этом человеке. Когда пришла пора изготавливать боевой меч для Проксимо, мы провели целый день в библиотеке. Я детально объяснял конструкции известных мне клинков и перекрестий, форму черена, преимущества различной оплётки и способы баланса. Между делом спросил, кто мог бы выковать хорошее оружие. К моему великому сожалению, умельцем оказался несносный Анус, который испытывал ко мне необоснованную, но пылкую ненависть. Впрочем, надо отдать ему должное, едва ли был на свете человек, к которому Анус питал иные чувства.
В кузницу мы отправились вместе с Проксимо. В присутствии хозяина раб был сдержаннее, по крайней мере, не бранился вслух. У меня не слишком стыдливые уши, мне и самому случается загнуть. И всё же неприятно, когда кто-то говорит только на бранном наречии.
Анус долго рассматривал эскиз, потом пробурчал что-то неразборчиво. Из всего я уловил лишь, что он сделает «эту глупую хрень», раз нам так хочется. Проксимо ждал этого часа нетерпеливо, как молодожён ждёт брачную ночь.
*
День, когда был изготовлен меч, стронул с места лавину разнообразных событий, которая едва не погребла нас. А начинался он даже скучно. Ещё ночью северный ветер принёс с собой пронизывающе холодный ливень. Струи воды косо падали с неба, хлеща наотмашь. Тропа раскисла, а мутный поток, бегущий по земле, совершенно скрыл камни и корни, о которые легко было споткнуться не только хромому. Я не стал проводить занятие, и Проксимо, счастливо улыбнувшись, юркнул в таблин к своим любимым книгам. Позднее оказалось, что и мне предстоит провести время в библиотеке. Приска снова мучила подагра, и Донат обратился ко мне с просьбой побыть его секретарём.
С появлением дядюшки Проксимо помрачнел и удалился в свою комнату, унося пару свитков. Но на пороге улыбнулся мне, словно извиняясь. Было в их отношениях что-то такое, чего я старался не касаться – словно грозовая туча, из которой в любое мгновение могла вырваться молния.
Публий тоже сделался угрюмее. Впрочем, это никак не повлияло на его работоспособность. В тот день я перебрал кучу посланий, составил пару списков, ответил на десяток писем, и закончили мы уже затемно. День был ненастный, смерклось рано, но я даже устал с непривычки.
Убирая бумаги, Публий бросил мне:
– Я давно заметил, каким голодным взглядом ты смотришь на книги. Тебя соблазняет чтение?
Я вынужден был согласиться. Он уже столько знал о моём прошлом, известие о том, что я был учеником библиотекаря, ничего не меняло в наших отношениях.
– Так бери и читай то, что хочешь. Это тебе сверх оплаты, за особые успехи, – он усмехнулся, но усмешка вышла не очень весёлой. – Думаю, Проксимо не будет против.
Я выбрал Метродора, «Историю Понтийской войны». Помню, Филипп называл Метродора невероятным обманщиком, но подробности выветрились со временем. Теперь я мог сам осмыслить его выводы. Мне предстоял приятный вечер.
Кажется, чуть ли не все в доме задались целью сделать его ещё более приятным. Под конец я озверел от такого внимания. Вначале смазливенькая служанка принесла мне ужин. Эта девушка имела привычку невпопад хихикать, заметив мой взгляд, поэтому я старался поменьше поднимать на неё глаза, чтобы не раздавать ненужные обещания. Салат, сардины и яйца меня быстро насытили, я вернулся к долгожданной книге, но девица явилась снова.
– Госпожа приказала принести тебе горячего вина с мёдом, – девушка почти задохнулась от смеха.
Не вижу смешного в том, что ем и пью, как обычный человек. Я посмотрел на служанку строго, и она юркнула за дверь. Вино было самым лучшим, из Кампании. Но моя книга была лучше вина. Я отставил кубок, и больше о нём не вспоминал. Кстати, кубок был серебряный. Он завёлся у меня сегодня милостью Валерия Цинны. Таким способом он пытался загладить неровности в наших отношениях недавних времён.
Потом явился старый Приск и стал занимать меня разговорами. За вежливой беседой о моём самочувствии и дальнейших планах крылась самая нешуточная тревога. Бедняга заподозрил, что Публий Донат пожелает нанять меня вместо него. Я заверил Приска в том, что мне вполне хватает своих обязанностей, а моя семья будет не в восторге, если я задержусь здесь дольше необходимого. И только после этого мне удалось выставить его за дверь.
Последним в тот день явился Анус, и я готов был согласиться, что он настоящая задница! К счастью, он не затянул свой визит. Буркнул, что принёс меч хозяина, и мне надо его осмотреть. Я сказал, что сделаю это позже, и снова уткнулся в книгу. По дороге к двери Анус что-то своротил, загремела по полу посуда. Кузнец, бранясь под нос, принялся её собирать. Я велел ему убираться вон и закрыть дверь поплотнее. Дождь за окном больше не шумел, но зверски сквозило.
Я понял, что меня оставили наедине с моей книгой, когда была глубокая ночь. Двор затих, можно было не опасаться, что кто-то ворвётся, снова отрывая меня от Метродора. Я блаженно вздохнул и решил, что пару часов могу посвятить чтению в ущерб сну.
«На холме Отрий, что во Фригии, повстречались легионы Лукулла и разношёрстная армия Митридата Евпатора, которую Марк Магий, посланный к царю Квинтом Серторием, обучил по римскому образцу. Серторий в Испании в то же время создавал из иберов войско в поддержку народной партии…»
Если Метродор и был обманщиком, мне нравилось, как он излагал. Во всех иных анналах Магия и Сертория именовали не иначе, как «подлыми изменниками», забывая о том, что их союз с Понтийским царём, разгромившим Лукулла в битве у холма Отрий, позволил популярам одолеть сулланцев. Когда бы не этот сговор, Корнелий Цинна не смог бы очистить Рим от сторонников Суллы и приблизить к власти Цезаря. Впрочем, об этих подробностях римлянам было бы неприлично упоминать. Как и о том, почему Митридата в итоге оставили в покое, позволив ему укрепиться в Боспоре Киммерийском. Магия с Серторием просто принесли в жертву приличиям, объявив изменниками Рима. Метродор этого не говорил. Он пересказывал обстоятельства, впрочем, не бесспорные.
Старый Филипп был закоренелым безбожником, и воспитал меня так же. Знал бы он, что я заделаюсь едва ли не жрецом! Над этим местом из Метродора он всегда особенно издевался:
«В тот миг, когда два войска готовы были двинуться друг на друга, небо разверзлось, и большое огненное тело пронеслось над полем, обрушившись в ряды римлян. Такова была месть Аполлона за разорённое Суллой святилище Дельф. И это было не единственное наказание: Сулла скончал свои дни, страдая от мучительно зудящих язв, а в битве у холма Отрий поплатился его квестор. Ряды римлян смешались, в рядах же варваров падение камня с небес было встречено ликованием. Митридат, при чьём рождении на небе была видна комета, счёл это знамением судьбы. Он двинул своё войско и наголову разбил Лукулла.
Так изменились судьбы Азии и Рима, свернув с предначертанного пути. Война Аполлона с Квирином Марсом расколола и стан бессмертных, и в мир ворвалась божественная сила…»
Мой учитель обзывал Метродора оракулом: «Никому не известен предначертанный Риму путь! И только эта пифия его знает!» Когда же я робко вопрошал, почему учитель именует труд почтенного историка обманом, Филипп напоминал мне, что Метродор был распят в Тигранокерте за попытку склонить армянского царя к измене Митридату Евпатору. «И каким же образом этот покойник мог написать о казни Сертория, которая последовала четыре года спустя? А потом описать убийство Корнелия Цинны, словно сам был там. Нет, Марк, «История» Метродора – невероятный трюк, и одним богам известно, кто его изобразил. Не вижу причин доверять этому сочинению!»
***
Только в далёкой юности мне случалось заснуть над книгой, и старый Филипп будил меня щелчком указки по затылку. На этот раз меня разбудил Метродор, соскользнувший с колен. Я уснул сидя в самой неудобной позе, должно быть от этого у меня разболелась голова. Потянулся за книгой и решил, что пора уже лечь, когда внезапный спазм скрутил желудок. Я рухнул коленями на жесткий пол. Приступ тошноты и головокружение – обычно я чувствую себя иначе. Что это? Отравление? Во рту стоял сладковатый привкус, а язык так распух, что стал мешать.
Попытался подняться на ноги – не удалось. Так, что было отравлено? Вино? Сардины? Не сомневался я только в яйцах, поскольку очистил их сам. Перед глазами клубился тошнотворный туман. Я несколько раз глубоко вздохнул, чтобы подавить тошноту, но стало только хуже. Рвота принесла краткое облегчение, и я вдруг понял, что клубящаяся пелена, застилающая комнату – это чад, поднимающийся с моей жаровни. Ночь была ледяная, я закупорил комнату почти наглухо. А поверх рдеющих углей разливалась какая-то серебристая масса, источая удушливый дым.
Я плечом распахнул дверь и вывалился в промозглую темноту. Плохо помню, что делал дальше. В себя я пришёл на рассвете, лёжа ничком у родника. Уверенность в том, что меня пытались убить, заставила почти без сознания проделать в темноте путь в две мили. Чистый воздух спас меня, но было по-прежнему очень плохо. И ожидать помощи от кого-либо из домашних я не мог – подкинуть яд на жаровню имел возможность любой из слуг, являвшихся вчера ко мне. И по чьему приказанию он это сделал?
Я попытался подняться на ноги. Получилось. Неоднократная рвота очистила желудок, но боли в животе не прекращались. Я побрёл домой, попутно размышляя: что могло значить это покушение? Не хотелось, чтобы Лугию пришлось здесь расследовать уже мою смерть.
Прежде всего, что за яд оказался на жаровне? Когда мне было лет пятнадцать, Филипп заставил меня трижды переписывать какой-то врачебный трактат. Его составитель описывал симптомы болезней, случающихся у рабочих плавилен и рудников. Помню, я ещё брякнул, что в рудниках обычно трудятся рабы, а кого интересует их здоровье?
Филипп треснул меня по загривку и заставил три раза списать одну страницу. Мой учитель временами бывал очень суров. Местами текст впечатался в память намертво: «Самую грозную опасность представляет отравление парами свинца. Оно наступает постепенно, но может причинить даже смерть. Прежде отравленный чувствует сладкий вкус во рту…» – дальше я помнил не отчётливо. Зато я хорошо помнил, что советовал в этом случае почтенный врач: «Спасти отравленного помогает свежее молоко, которое нужно пить в больших количествах. Также могут помочь рубленные заячьи потроха, особенно печень и сердце, которые надо съесть непременно сырыми».
Не знаю, каким металлом отравили меня. Но молоко мне не повредит, я думаю. У меня не было сил приводить себя в порядок, в коровник я ввалился промокший и облепленный грязью. Только закончилась утренняя дойка. Под изумлёнными взглядами рабов я залпом выпил небольшой кувшин молока. Прихватив ещё один, добрёл до своей хижины. Убегая прочь, я оставил дверь распахнутой, и ночной сквозняк должен был вытянуть смертоносные пары. Я содрал с окна шкуру, впуская воздух и свет, и только потом смог упасть на своё ложе. Меня знобило. Был ли озноб следствием простуды – вся моя одежда промокла? Он также мог быть вызван отравлением.
Что означало покушение? Может, меня хотели ограбить? Мутными глазами обшарил комнату. Всё было, кажется, на своих местах. Не доставало только серебряного кубка. Украл ли его убийца, вернувшись, чтобы удостовериться в успехе. Или же?.. Прежде, чем уснуть, я заставил себя подойти к погасшей жаровне и поискать на ней яд, едва не убивший меня. Кубок лежал там, вернее то, что от него осталось. Большая часть его расплавилась, превратившись в неровный слиток, который застыл, когда жар сделался недостаточным. А то, что казалось серебром, продолжало ярко блестеть среди углей, собравшись круглой лужицей. Я мог предполагать, что кубок – подделка. Едва ли Валерий стал бы ублажать меня действительно ценной вещью. А как он попал на жаровню? Было ли это случайностью? В одном я уверен – что не клал его туда сам.
Новый спазм заставил поспешно глотнуть молока, после этого я вернулся к своим рассуждениям. Так. Вечером, пригубив вина, я отставил сосуд в сторонку, чтобы не залить случайно страницы. Потом неуклюжий Анус своротил посуду на пол. Значит, это он поставил кубок в жаровню. Но зачем? Пытался ли он убить меня из собственных побуждений? Или это был чей-то приказ? На ум приходил только старый грек, опасавшийся, что я займу место управляющего. Но Приску не доставало ни смелости, ни знаний. Знаний, которые были у кузнеца. Или… или у любого другого, кто мог прочесть трактат, переписанный моей же рукой.
Я это выясню. Но не сейчас. Сейчас мне слишком худо.
*
Разбудил меня Проксимо. Он стоял над постелью и брезгливо разглядывал беспорядок и следы рвоты на полу.
– В чём дело, Визарий? Ты пропустил занятие, я был вынужден разминаться сам. Дядюшка хорошо напоил тебя вчера?
Потом его взгляд упал на раскрытую книгу, на кувшин с остатками молока, на полурасплавленный кубок. И лицо превратилось в маску.
– Не нужно было втягивать тебя в это дело. Погоди, я сейчас.
Не знаю, сколько он отсутствовал – я провёл это время в забытьи. Когда очнулся снова, Проксимо сидел на моей кровати и запихивал мне в рот какую-то тошнотворную, сочащуюся кровью массу.
– Заячьи потроха – ты должен знать. Ешь!
Распухший язык с трудом двигался во рту, но я пошевелил им, чтобы спросить:
– Откуда ты знаешь… что я знаю?..
Вместо ответа он ткнул ложкой в пачку прошитых старых листов:
– Это ведь ты писал?
Ему не требовалось подтверждение. Кажется, он это знал с того дня, как застал нас с Публием в кабинете.
– Визарий, ты врач?
Мотнуть головой оказалось мучительно противно, снова подкатила тошнота:
– Я был писцом… давно…
Дав противоядие, Проксимо покинул меня, приказав отдыхать. Но сон не шёл, я уже почувствовал себя лучше и продолжил обдумывать происшедшее. На всякий случай я вытащил жаровню наружу и глубоко закопал её содержимое. Кто знает, может, яд продолжает действовать до сих пор?
Итак, скорее всего, кубок кинул в огонь именно Анус. Вероятно, он же изготовил его, раз был уверен, что я отравлюсь. Кубок заказал Валерий? Была ли это его воля? Недоказуемо. Да и зачем?
Так, а Анусу зачем? Понятно, что я вызывал у него антипатию, но не до убийства же. И кого он вообще любил?
Я всё больше упирался в мысль, что надо побеседовать с кузнецом. Пригрозить ему в нынешнем состоянии я вряд ли мог, но может в разговоре мелькнёт что-то ценное? Набравшись смелости, я сполз с кровати и убедился, что движение больше не вызывает приступов рвоты, хотя желудок немилосердно болит. К счастью, идти предстояло недалеко – моя хижина соседствовала с кузней.
На дворе царствовал прогретый полдень, напитанный запахом молодой травы и вчерашнего дождя. Проксимо был прав, досадуя, что мы упустили такой день. И всё же я считал удачей, что остался в живых.
Осторожно переставляя ноги, чтобы не вызвать новый бунт внутренностей, продолжал размышлять. Кому интересно, чтобы я исчез? И кто мог читать трактат в библиотеке? Способ покушения не самый обычный. Но и люди подобрались незаурядные. Публий Донат? Я видел лишь один интерес: не платить мне за работу. Он часто сидит в библиотеке, поэтому мог читать об отравлениях плавильщиков. Но Донат хорошо знал мой почерк, чтобы рисковать, что я приму противоядие, о котором сам же писал. Валерия Цинну я за чтением ни разу не видел. Но кубок был подарен им. А зачем ему убивать меня? Проксимо? Ему я насолил больше всех. Он знал трактат, и сам дал мне лекарство.
На какие-то из этих вопросов Анус определённо знал ответы. Но рассказать ничего не мог. Я нашёл его за кузницей, сидящего на корточках. Лицом он уткнулся прямо в груду шлака. Угол был затенён, поэтому всё стало ясно лишь в тот миг, когда я его коснулся.
Он был мёртв уже давно – одежда промокла от ночного дождя, а тело успело закоченеть. Почему он повернулся спиной? Под правой рукой Ануса в шлаке виднелась неглубокая яма, должно быть, там было что-то закопано. Нагнувшись ближе, я разглядел одинокую монетку. Плата за смерть Визария? Или за что-то ещё?
Итак, раб проверял свой клад или прятал его. Убийца подошёл к нему сзади и одним точным движением слева направо перерезал горло. Удар был нанесён с большой силой, его не остановил даже рабский ошейник, по которому скользнуло лезвие. На нём должна остаться хорошая зазубрина! Нож убийцы не только выпустил кровь, он почти отделил голову от тела.
Я только начал осматривать рану, когда сзади послышались шаги. Не хотелось попасть в ловушку подобно кузнецу, я резко обернулся, едва не сражённый приступом дурноты.
Они явились все четверо, и на четырёх лицах жило самое разнообразное выражение. Публий всматривался в тело, пытаясь что-то о нём понять. Валерий сверлил взглядом меня. Проксимо открыл рот от изумления. Даже Сильвию покинула её обычная благодушная улыбка.
– Визарий, ты здесь? – это Проксимо.
– Ты убил его?! – Валерий, как всегда, подозревает худшее.
– У тебя были причины это сделать? – спросил Донат.
Что характерно, практические выводы сделала одна Сильвия. Она произнесла томным голосом:
– Мне страшно. Его надо связать.
Как же быстро меняется настроение у красавиц! А вчера по её приказу мне прислали горячее вино. Интересно, эта новая мысль самостоятельно зародилась в хорошенькой головке или забрела туда извне? В одном я уверен: женщине не под силу удар, которым Анусу почти сняли голову.
Итак, связать меня. Потом упрятать в какую-нибудь темницу для рабов. А потом, попозже ночью туда войдёт убийца. Во что же такое я впутался, чего сам не понимаю?
Донат повторил угрюмо:
– Даже если это Визарий, у него были причины это сделать.
Он сделал ударение на слове «были». Уверенно так сказал. Уверенность и готовность оправдать убийство – с чего бы это? Супруги Цинна настаивали на моём заключении. Проксимо проявил себя хозяином положения и принял решение сам:
– Визарий проведёт время до завтра в своей комнате. Я стану его охранять.
– А завтра? – спросил Публий.
– А завтра посмотрим, – и это прозвучало угрожающе.
*
Я чувствовал, что Проксимо хочет со мной говорить, но приходилось сдерживаться, пока молодой раб устранял беспорядок и следы рвоты в моём жилище. Парнишка лет семнадцати наскоро протёр пол, собрал посуду и покинул нас с выражением искреннего ужаса на лице.
Проксимо прошёлся по комнате и увидел на столе забытый меч:
– А, Задница всё же сделал его. Хорошо. Он защитит тебя в эту ночь, а завтра пригодится мне.
– Почему ты решил меня запереть?
Он подарил мне продолжительный взгляд, этот взгляд делал его старше положенных двадцати. Потом произнёс, отводя глаза:
– Пусть Публий думает, что я тебя подозреваю. Это обезопасит тебя хотя бы на время. Пока ты не сможешь защищаться сам.
Время… странная штука. Я заснул сидя, поэтому яду не хватило времени сделать свою работу. Если бы я не очнулся, то Анус, вероятно, жил бы дальше. Я вовремя выскочил за дверь, и убийца понял, что остался живой свидетель покушения. Несчастный случай превращался в обдуманное убийство. Для исполнения хитроумного плана не достало совсем немногого – времени. Его хватило только на то, чтобы перерезать Анусу горло. А на кого оно работает сейчас?
– Ты считаешь, что за этим стоит Публий Донат?
– Я это просто знаю.
– Объясни.
– Дело не в Анусе, конечно. И даже не в тебе. Дело в рудниках, будь они неладны! – он почти выкрикнул. Никогда не видел моего ученика в такой ярости.
