Текст книги "Меч истины (СИ)"
Автор книги: Atenae
Жанры:
Мистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 38 страниц)
Над Доном повисло что-то непроницаемое и вязкое, будто сама тишина стала плотью. Густая синева надвинулась, и стало видно, что это страшенные тучи. Бог Грозы шёл карать людскую неправоту, и небо набрякло гневом.
Я осталась стоять на песчаной косе, глядя на город. За спиной река катила тяжкие, будто свинцом налитые воды. И никого. Тут хорошо. Я почему-то знала: здесь они мимо не пройдут. Ворота Танаиса были дальше с восточной стороны, за излучиной. Но те, кто явился по мою душу, спешили не к воротам. Я разглядела их издалека.
Было удушающее жарко, а эти двое кутались в плащи, и мечи топорщились сбоку. А только не было в путниках мужской стати: и плечи поуже, и походка помельче. Не такая, как у баб, но и на парней не похоже. Никто – нежить бесполая!
Шли друг за другом вослед, поспешали, словно их тоже торопила идущая с заката гроза. Я закричала вдогон:
– Эй! Не ходите туда! – и побоялась, что не услышат.
Но перед дождём звуки разносятся далеко. Они обернулись ко мне – и в тот же миг тучи пожрали солнце.
Я глядела, как Белые приближаются, и не могла уйти. Не оттого, что ослабли ноги. Тело было здоровым и крепким, каким я не помнила его много лет. Словно я тоже пришла сражаться. С двумя убийцами без сердца, подумать-то смешно! А только больше я не боялась. Слишком много боялась, вся жизнь моя в страхе прошла. Теперь уж не буду, хватит! На мне был пояс Визария, я не снимала его с тех пор, как Гиллу отворяла память. Хорошим человеком был Правый, меня сестрой называл. Надо быть, скоро свидимся…
Теперь Белые Девки шли не вслед, крались с разных сторон. Я бы до них отсюда камнем не докинула, а они береглись. Мне вдруг стало смешно. Смех рвался из груди, и я не стала противиться – доведётся ли ещё хохотать? И вот ведь, они мыслили быть страшными, а обернулись нелепыми. Но подошли, и смех истаял, и повеяло холодом.
– Почему ты смеёшься? – спросила одна, хотя я уже не смеялась.
– Потому что я вас не боюсь!
– А за мужа боишься? За дочку боишься?
Нет, не успел меня взять исполох, слишком быстро все случилось. Они лишь достали мечи, как из-за спины моей донёсся мужской голос, выкликающий:
– Эй! Вы не тронете её!
Но ведь там была река! Ничего не понимая, я обернулась. Нет, не так хотела уйти! Никого с собой тянуть не собиралась. Но к берегу подходила рыбачья лодка, и крепкий детина в бороде до бровей грозил ведьмам веслом.
– Убей его, – приказала та, что говорила со мной.
Рыбак выпрыгнул на песок, но больше сделать ничего не успел. Другая скакнула, как кошка и ударила мечом. Бородатый поднял весло, потому она не в шею метила, а посекла ему рёбра. И могучий муж упал на песок, захлебнувшись кровью. Он был ещё жив, глядел измучено, и кровь лилась, а Белая слизнула её с пальцев и рассмеялась. Я уже слышала этот смех во снах. Ничего человеческого в нём не было.
Кем же надо быть, что в себе носить, чтобы радоваться муке другого? Почему у меня нет меча?! Я хочу ударить, хочу прекратить этот смех!..
Люди придумали злобных богов! Боги добры. Это в нас самих копится злость, зависть и трусость, а потом стекает дёгтем с телес, чавкает под ногами, пачкает несмываемо одежды. И воплощается в такое вот – сходное обличьем с людьми, но не людское. Как же правы те, кто не проходит мимо! Кто берётся за меч и преследует вас, чтобы вы не губили чужую жизнь. Ибо нет в этом мире чужих. Все мы связаны. И вы, отвратные, есть, потому что я слишком долго боялась! Потому что чего-то боялись те, кто велел вас прочь изгнать, вместо того, чтобы излечить от бессильной злобы, спасти от себя самих. Теперь же вас можно только убрать. Как с дороги камень. Как кучу навоза. И я хочу, Я МОГУ ЭТО СДЕЛАТЬ!!!
Словно давеча в круге, сила горячим шаром поднялась из нутра. Я собрала её, как снежок в ладони – и метнула в неживые смеющиеся лица…
Вилохвостая белая молния упала с небес, ударив прямо в мечи. Странно запахло свежестью и палёным. Несколько мгновений они ещё стояли, но лица утратили выражение, и дым валил из разверстых ртов. А потом обе рухнули на песок, и уже не походили на людей – просто две груды обугленной плоти. И это было правильно, потому что при жизни они перестали быть людьми…
А сила ещё жила во мне, распирала изнутри, текла вдоль спины, подымала волосы. Её было много, дай бог совладать! А за спиной оставался ещё бородатый мужик. И он был уже мёртвый, хоть тело содрогалось, и кровь текла. Я пала перед ним на колени и стала сводить края раны. Слишком малы мои руки, а рана так велика! Я месила плоть, как хлебный мякиш, лепила, заглаживала, шептала. Я шептала что-то такое, что шепчут единственному в жаркой ночи – без малейшего смысла, просто чтоб знал. И он знал, и успокаивался, и страшная рана сходилась…
Не знаю, сколько его лечила. Над нами ревела гроза, но дождь ещё не срывался. А под моими ладонями обретало целостность изувеченное тело. Душа же бородатого и прежде была могучей и светлой…
Огромная, мосластая рука вдруг накрыла мои пальцы.
– Не надо, жрица. Я уже здоров. А у тебя это отнимет слишком много сил.
Я хотела сказать, что силы есть, их много еще, надо успеть раздать их всем. И что я не Перунова жрица, просто это день сейчас такой. День, когда надо принимать решения и выходить на Судный бой… пока мчит над землёй грозный бог, поражая Кривду небесными стрелами. Или то был ушедший Бог Визария? Кто-то должен его призывать. Кто-то должен брать его силу, и в который раз подыматься с земли, говоря:
– Есть вещи в мире намного больше нас самих!
И я не буду больше спорить. Я просто скажу:
– Это так, брат!
Но рыбак убрал мои руки. Он гляделся страшным, а улыбался светло. Потом встал сам и поднял с колен меня. Ладони скользнули по воинскому поясу, он снова прошептал уважительно:
– Жрица…
Я не ведаю, как становятся жрицами. Но я взяла силу Грозы, чтобы устранить воплощённое зло. А Перун теперь доделает остальное. Недаром полыхают зарницы над городом. Это сгорают в пламени божьего гнева призраки кривды людской.
– Вот ведь мерзость! – сказал рыбак. – Что с ними делать?
Мне плохо думалось, голова занемела. Но я всё же не хотела, чтобы Белых видели жители. С них станется надругаться, карая мертвецов за былое.
– Схорони, чтобы не нашли. Сумеешь?
Бородатый улыбнулся:
– Чёрный Омут глубок. И там водятся сомы в пол-Евмена, – по лицу пробежала судорога, но он закончил почти спокойно. – Я привяжу к ним камни. Ламии никогда не всплывут. Не волнуйся, жрица!
Потом он перенёс останки в лодку, но зачем-то вернулся на берег – туда, где стояла я, глядя на закопченные следы на песке. Там, в глубине, докуда достали молнии, останется спёкшийся шрам – след пронёсшейся битвы со злом. Битвы всегда оставляют шрамы. Просто иногда их не видно.
– Вот ведь мерзость! – повторил рыбак, ковырнув ногою копоть.
– Ничего, – сказала я. – Дождь пойдёт – всё смоет.
========== СЛЕД НА ПЕСКЕ (Визарий) ==========
Метос сказал:
– Я уже ничего не знаю о будущем этого мира. К чему быть провидцем, если мироздание сошло с ума? Я просто живу и созерцаю невозможное. Тебя, например. И пытаюсь опираться на логику.
Тогда я спросил его, что логика говорит о Мечах. И он ответил:
– Не думаю, что они будут. На свете и сейчас немного людей, привыкших поверять правильность выбранного решения своей жизнью. Чужой это делать намного проще.
Я не мог не спросить:
– И ты не знаешь бога, который сотворил это со мной?
Он только качнул головой:
– Этого бога давно уже нет. След на песке, не более. Боги ведь тоже уходят, только их уход гораздо труднее. Они тянут за собой людей. Эхо божественной воли, изречённой вовне, иногда надолго переживает изрёкшего. Но принять её человек может только сам. Так что это твоё решение. Из этого исходи.
Почему бессмертные никогда не дают прямых ответов?
*
Посланец епископа явился после полудня, когда мои домашние разбрелись. Аяна укладывала детей. Жданка хлопотала на кухне. Томба ушёл на рынок. Где пропадает Лугий, знает обычно он один. В общем, некоторые были в пределах досягаемости. Остаётся только гадать, почему мне никто не попался. Впрочем, что бы это изменило? С такими вещами почему-то всегда остаёшься один на один.
Монах обладал неприступной внешностью. Это уже должно было насторожить. Но меня многие не любят, я к этому привык.
– Ты Визарий, которого называют Мечом Истины?
Посланец был плешив, и кожа так туго обтягивала худое лицо, что за годы на нём не смогли образоваться морщины. Нет, я не прав – были резкие складки у рта. Но никаких морщинок у глаз, словно этот человек никогда не улыбался. Он не понравился мне, но какая разница, кто мне не нравится? Потому что я действительно Меч Истины. И всякий может обратиться ко мне.
– У тебя жил отрок Давид из нашей обители? – он не спрашивал, скорее утверждал.
Я только кивнул.
– Давид попал в беду. Епископ зовёт тебя потолковать об этом.
Я много раз слышал, что пугаться вредно. Но самому не приходилось проверять. До того дня. Если бы я не спешил… Впрочем, что изменилось бы? Я всё равно туда пошёл.
Потянулся за мечом, но монах остановил меня:
– Ты войдёшь в дом Господень с оружием?
И я не стал оскорблять их чувства. За это меня наградили дубиной в солнечное сплетение – верный способ согнуть человека пополам, чтобы потом со вкусом ударить по голове. Теоретически я должен был их заметить, но в обители было слишком темно после яркого света дня. И я очень спешил…
Меня избили прежде, чем успел восстановить дыхание. Нападавших было только двое, но в таких обстоятельствах это обычно не имеет значения. Они связали меня по рукам и ногам и отволокли куда-то в темноту. Судя по ароматам, это было что-то вроде погреба, от запаха кислятины едва не вывернуло – сказались многочисленные удары в живот. Чудом я удержался, не хотелось валяться в луже собственной рвоты.
Участвовал ли Давид в том, что сделали со мной? Если да, то какова степень его участия? Был ли он покорным орудием? Или тоже сейчас лежит связанный по соседству и ждёт помощи от меня? Помощи, которую я не сумею ему оказать по причине собственной глупости.
Не могу сказать, сколько там провалялся. Руки и ноги успели затечь до полного бесчувствия, из чего можно сделать вывод, что я ожидал своей участи долго. И ничего не смог поделать, когда явилась та же парочка наёмников и вздёрнула меня на дыбу. Я думал, что христианская доктрина милосердна, а в обители нашлись устройства, пригодные для пыток. Правда, не в этом ещё состояла суть неприятностей.
Прежде я только мельком видел главу христианской общины Истрополя. Он прибыл в город меньше года назад, а прежде, как говорили, руководил киновией где-то в Греции, да ещё в Риме кому-то насолил. По приезде Прокл сразу же развернул бурную деятельность по обращению язычников, но со мной не пересекался. Теперь и у меня была возможность познакомиться с этим человеком.
Кажется, я интересовал его ещё больше. Он долго молча разглядывал меня, и глаза были серые, немигающие. Эти глаза, глубоко засевшие под надбровными дугами и очень близко посаженные, показались мне не вполне человеческими. Обычно человек испытывает хоть какие-то чувства при виде беспомощного пленника. Ну, торжество хотя бы. Нет, торжества во взгляде Прокла не было. Жалости тоже не было, хотя поклонники распятого бога усердно к ней призывают. Так что же там было? Любопытство? Не слишком похоже. Хотя первый вопрос, обращённый ко мне, был именно таков:
– И всё же почему ты умираешь?
Я хотел спросить, собирается ли он сам избегнуть этой участи? Но воздержался от иронии – не стоит злить того, в чьей власти находишься. Его интересовала Правда Мечей. Что я должен отвечать ему?
– Ты хотел потолковать со мной, Преосвященный? Поверь, я охотнее разговариваю, когда меня не бьют.
Он подошёл ещё на шаг и стал вглядываться в моё лицо, болезненно щурясь. Так смотрит лекарь на отвратительную язву, загнившую рану.
– Ты называешь себя Мечом Истины?
– Люди прозвали меня так.
Он отмахнулся:
– Не важно. Почему ты решил, что обладаешь истиной? Какой истиной?
Это был странный диалог, где собеседники не слышат значения слов.
– Епископ, зачем ты приказал заманить меня в ловушку? Ты, христианин, любишь видеть собеседника избитым и связанным?
Что-то я задел в нём – он впервые посмотрел мне в глаза:
– Какое право имеешь ты, орудие зла, упрекать меня?
Право у меня было, так мне кажется. Право невинной жертвы.
Его смех более походил на кашель или стон:
– Ты – жертва, Визарий? Ты, бесчестной сделкой добывший себе возможность возвращаться из ада?
– О какой сделке ты говоришь, Преосвященный?
Холодный взгляд внезапно раскалился добела:
– Сколько мучеников отдали жизнь во имя Истины – и Господь не вернул ни одного из них обратно! Только Сыну Человеческому было под силу вновь обрести телесную жизнь на время. До Вознесения. Только Ему! Ты равняешь себя с Ним?
Как говорить с человеком, который не понимает твоего языка?
– Я не знаю твоего бога, Прокл. Я служу своему. Ты думаешь, что мой бог преподнёс мне дар? Это ошибка. Когда-то очень давно меня сделали орудием справедливости, и ничего не объяснили при этом. Меч не спрашивает, почему его вынимают из ножен. Так и я ничего не знаю о силе, которой мой бог наделил меня. Кроме одного: я не вправе поступать несправедливо. Иначе моя жизнь прервётся навсегда.
Он слушал с болезненным интересом.
– Да, ты полагаешь, что тебе дано право судить. И ты не задумался, что человеку не свойственно возвращаться из мёртвых. Ведь такова твоя награда за убийство?
– Я старался защищать тех, кто в этом нуждается.
– Ложь! – стены отразили возглас, он прозвучал неожиданно громко. – Ты не защищал, Визарий! Я сам видел чёрную тень нечистого духа, стоящую за твоей спиной! Ты убивал. Богопротивное ремесло ты смешал с богопротивной гордыней. И дьявол дал тебе силу сеять зло бесконечно долго…
Этот человек поразительно умел владеть своими чувствами. Он не успел закончить фразу, а голос вновь звучал очень ровно:
– … и я хочу знать, как много у тебя этой силы?
– Священник, я не могу ответить на твои вопросы, потому что ты задаёшь их на непонятном мне языке.
Прокл снова приблизился:
– Хорошо, я спрошу так, чтобы тебе было понятно. В соседней темнице заточён наёмный убийца. Это чудовище, от природы лишённое жалости и сострадания. На его счету жертв больше, чем он может вспомнить. Убей его. Я хочу посмотреть на твою Правду Меча.
В первый раз меня приглашали заняться делом таким неожиданным образом. Наёмный убийца? Кажется, я знал в Истрополе всех.
– Кто этот человек?
– Это имеет значение? Ты его не знаешь. Ну, так что? Принести тебе меч?
Он всерьёз уверен, что я приму его предложение? Или это новая ловушка?
– Прости, епископ, я не гожусь на роль палача. И не возьмусь за оружие, если не буду уверен в вине этого человека.
– Его вина доказана. За ним тоже чёрная тень зла, видимая даже в ночи. Ты не веришь? Я так сказал. Моего слова недостаточно?
Я начал уставать от этой странной беседы. Меня обещали освободить, если я казню обвиняемого. Висеть достаточно утомительно.
– Скажи мне, Прокл, для чего тебе нужно видеть, как я убью этого человека? Он что-то сделал тебе? Ты хочешь мстить?
Епископ удалился, я уже не мог разглядеть лица. В подземелье было холодно, он ходил вдоль стены, зябко потирая худые руки. Потом кликнул кого-то из-за дверей и велел принести жаровню. И только после повернулся ко мне.
– Зачем тебе это знать? Я просто хочу увидеть, как столкнутся равновеликие силы зла. Чья возьмёт? Кого из вас Сатана пожелает оставить: того, кто был бесшумным и аккуратным средством погибели, или того, кто в безумной гордыне служил орудием соблазна? Зло да уничтожится злом.
Я снова катастрофически его не понимал. Но это было не важно.
– Я не могу выполнить твою просьбу, Преосвященный.
– Это не просьба, Визарий! Это даже не приказ. Ты не можешь не сделать этого, ты убийца!
– Я не убийца и не палач, епископ. Жаль, что ты этого не понимаешь.
Он снова стоял очень близко и словно тянулся к моему лицу. Я гораздо длиннее, кроме того, меня вздёрнули довольно высоко, но Прокл и не замечал этого.
– Что же мешает тебе? Воля твоего бестелесного спутника?
Провалиться тебе со своими фантазиями!
– У меня есть совесть!
– Совесть?! Подлая тварь! Совесть – чтобы зарабатывать убийством? Убивать, брать за это деньги, быть спокойным и гордым. И слабые души будут видеть в этом руку Господа? Через тебя пытаться постигнуть божественный промысел? Через тебя, чудовище?!
Что-то звучало в этом знакомое, но я слишком устал, чтобы понять до конца…
– Давид… что с ним?
Кажется, я догадался верно, потому что из его уст вырвалось что-то, похожее на стон или рычание. Но он быстро взял себя в руки:
– Соблазнённая тобою овца вернулась в стадо. С мальчиком всё хорошо. Ты не должен больше спрашивать о нём. Так ты приведёшь приговор в исполнение? Твоё ремесло – причинять смерть, тебе это не составит труда.
Он измучил меня своими вопросами не меньше, чем дыбой.
– Ты говоришь со мной так, словно это я придумал смерть.
– Насильственную смерть, ты забыл добавить! Нет, это был не ты. Но ты, Визарий, сделал из этого, культ, ты заставил других поверить, будто твой путь ведёт к Богу! Такое следует наказывать. И ты будешь наказан. Если не станешь драться с моим наёмным убийцей, я кликну сюда палача. Дьявольские создания не любят страдать, не так ли?
Бывают обстоятельства, когда истина оказывается слишком сложной. Мой мир до сих пор был очень простым, если вдуматься.
– Что тебя больше тревожит, епископ? То, что я выношу приговор? Или то, что отказываюсь казнить без вины? Или то, что возвращаюсь из мёртвых? Или то, что кому-то это кажется правильным?
– Господь сказал: «Мне отпущение, и аз воздам!» Ты хочешь занять место Господа?
– Нет. Но, кажется, твой Господь побывал на моём. И люди, которые его распяли, тоже верили в свою правоту?
Ох, не надо было мне этого говорить! После всё стало уже непоправимо плохо…
*
…Море волокло меня по камням. Я пытался зацепиться за что-нибудь, но ослабевшие пальцы хватали пустоту. А волна приподнимала моё тело и замирала на мгновение, словно решая, унести ли прочь, или выбросить на берег. А потом швыряла с новой силой, и я задыхался от боли в разбитой груди и снова пытался цепляться за твердь. Порой мне это удавалось. Но опора ускользала из рук, это были водоросли, или какая-то ткань. Хотя откуда взяться ткани в полосе прибоя? На губах было горько и солоно. Я сам словно наполнился морской водой, как медуза. Интересно, её мягкое тело так же болит, когда его швыряет на камни?
Это продолжалось бесконечно долго. Может ли боль убаюкивать? Мысли вымывало этой упорной и терпеливой волной. И было уже безразлично, выберусь ли на твёрдую землю. Желания ушли, хотелось только, чтобы волна, милосердно поднимавшая меня с камней, больше никогда не отпускала. Пусть она уносит меня в море. Я не буду роптать. Я слишком устал.
И она несла меня. Удары становились всё тише, боль всё глуше. Хорошо! Прежде я не знал, что блаженство – это просто отсутствие боли.
А потом я вдруг уцепился за меч. Не знаю, откуда он взялся там, где волна уже не могла бить беззащитное тело о камни. Но ошибиться было невозможно. Моя рука привычно сжимала рукоять. И я вдруг отчётливо понял, что это мой меч. Кто-то вонзил его в дно, чтобы он служил мне опорой; я вцепился в него, хотя это усилие было совсем не нужно. Потому что штормовая волна принялась вновь молотить меня, а я держался, и она уже не могла меня унести. Я бы сдался, если бы не этот меч. Но меч не бросают в битве, это будет предательство, если я отступлюсь прежде, чем закончатся силы! И я держался…
Когда я очнулся, море больше не шумело. Ах, да, меня всё же вытащили на берег рыбаки… а Филипп долго бессильно ругался. Я и не знал, что старик умеет так. Помню ещё, я пытался что-то сказать, но изо рта очень больно рванулось что-то обжигающее и солёное…
Попытка заговорить снова принесла несказанные страдания. Меня вырвало, но сознание прояснилось. Филиппа не было, он давно уже мёртв. А я лежал в незнакомой комнате римского дома и сжимал рукоять меча. Кто положил меч на ложе? Зачем?
Надо мной склонился человек, и я понял, что всё-таки брежу. Потому что он не изменился ни на день с тех пор, как я видал его в Риме. А прошло уже двадцать лет.
Сознание пыталось составлять осколки реальности, а она вновь ломалась, обращаясь в сон. И мой меч, погибший в Аквинке, снова был при мне, и от этого было неожиданно хорошо.
Человек что-то сказал, но я не разобрал. Кажется тогда, много лет назад, когда пришёл к нему за оружием, я и не слышал его голоса. И сам тоже почти не говорил, я изображал дикого германца, это было немое знакомство. Но он всё-таки что-то понял обо мне, потому что откованный им меч не был оружием в обычном смысле слова…
Я с трудом разлепил губы:
– Это ты призвал меня к служению?
Он был бог, теперь я это точно знал. Наверное, я даже мог бы вспомнить, как его зовут, этого кузнеца со строгим красивым лицом и руками художника. На среднем пальце перстень из железа с простым камнем… я должен был знать имя… я же помню про перстень…
Нет, он не разобрал мои слова, склонился ещё ниже, и тут меня сотряс мучительный приступ кашля. Рот наполнился кровью, от резкой боли в груди вновь потемнело вокруг.
Тут призрак прошлого неожиданно обрёл плоть. Он приподнял меня сильными руками, заставляя сесть.
– Ты должен подняться, Визарий. Подняться и ходить. От этого сейчас зависит твоя жизнь.
Так я впервые услыхал его голос. Голос был негромкий, глуховатый. Так говорят те, кто привык больше молчать.
А потом другой голос – глубокий и яркий, удивительно знакомый – отчётливо произнёс:
– Пойдёт, Метос, ещё как пойдёт! Или я не знаю этого парня.
Да, Эрик, наверное, ты меня знаешь, хотя нашё знакомство было недолгим! Ты тоже призвал меня к служению, и мне только чудом удалось выполнить то, чего ты от меня хотел. Теперь ты хочешь, чтобы я пошёл?
Я должен подняться, чтобы иметь возможность дышать. Потому что палач переломал мне рёбра. И если я не встану, то задохнусь. Я много раз видел, как от этого умирали люди, изувеченные куда менее моего.
Как ни хотел этого Прокл, кажется, я не отрёкся от своей странной судьбы. И боги пришли ко мне на помощь…
*
– Ты каждый раз будешь с этим ко мне приставать? – спросил Метос. У него была странная особенность: когда улыбались губы, глаза оставались печальны. А порой улыбались только глаза. Как теперь. Я и не думал, что Бессмертные так любят дразниться.
Он не ответил на мой вопрос тогда, в первый день, поэтому я повторил его снова.
В тот первый день я всё же встал на ноги. И ноги меня не удержали. Удержал Эрик, неудобно перехватив поперёк груди. И я снова ушёл в небытие…
Позже, не знаю сколько времени спустя, когда реальность вернулась, Метос сменил тактику врачевания. Он больше не пытался заставить меня ходить. Теперь я должен был просто сидеть. Держаться вертикально, чтобы могла отдохнуть раздавленная грудная клетка. Мне приходилось упираться руками, это тоже причиняло боль, но всё же меньшую, чем кровавый кашель, который начал раздирать лёгкие. И это было началом конца. Я сам это хорошо понимал. Но мои спасители не собирались сдаваться.
Метос оказался не только кузнецом. Он был сведущ в лечении. Когда я заметил это, он сказал:
– Опыт показал, что медицине стоило научиться.
Да, у него в этом смысле богатый опыт. Даже неловко вспоминать о своих болячках.
– Ты сам-то как? Печень не болит?
Мгновенный взгляд был резким, а потом глаза вдруг улыбнулись.
– Беда с грамотеями. Ничего от них не скроешь!
– Ты носишь единственное в своём роде кольцо, которое нельзя снять. Я должен был узнать ещё тогда.
Теперь улыбались губы, глаза же стали серьёзны.
– Снять можно, не хочется возиться. Я сдуру делал его, не взяв в расчет, что после векового плена мои пальцы были слишком худыми.
Эрик, обнаружившийся подле, широко ухмыльнулся:
– А что я говорил тебе, Умник? Этот парень может узнать всё и обо всех, если дать ему возможность и немножко времени. Меч Истины – как есть!
Вот об этом теперь не надо! Всё происходившее было похоже на сказку, какие я выдумывал в детстве, когда ко мне являлись герои любимых книг. И возвращаться в кошмар последующей жизни, приведший меня, ослабевшего и изувеченного, на край могилы, было совсем ни к чему.
– Я не горжусь своим ремеслом, Геракл.
– А я не горжусь этим дурацким именем. Если ты не против, называй меня как-нибудь иначе! Мы с Умником изрядно поднаторели, выдумывая себе новые имена. Старые, знаешь ли, через какую-то сотню лет начинают вызывать нездоровый интерес.
Этот нездоровый интерес я увидел в глазах Давида, неведомо каким образом вдруг оказавшегося в изножье кровати. Не думаю, чтобы он читал классическую литературу и знал, кто они. Юноша выглядел осунувшимся и несчастным.
– Давид? Ты здесь?
Кажется, он очень хотел раствориться, когда понял, что я его вижу. Но Эрик немедленно разрешил недоразумение:
– Если бы не он, Визарий, тебя бы здесь тоже не было. Парень очень удачно поведал твою историю первым встречным. Вот мы и вывалились, как «боги из машины». И не случайно, заметь. С Метосом случайностей не бывает: если ему втемяшилось, что мы должны быть к означенному сроку в Истрополе – понимай так, что к этому сроку в Истрополе какая-то пакость будет.
Да, наверное, я мог догадаться об этом сам. Злости на Давида я не испытывал. Хотелось просто забыть о нём, как и обо всём прочем. Только один вопрос:
– Мои близкие…
Он отозвался немедленно:
– Они ушли. Я предупредил галла, и они ушли.
– Ушли, не сомневайся. Я проверял, – пробурчал Эрик.
Вот. Теперь мне действительно нечего больше желать. И, в общем, нет причин мучить себя дальнейшим усилием. Я сполз на подушки.
– Э, нет! – сказал Метос. – Вставай, ты можешь, если хватает сил на пустые разговоры. Опирайся на меч и вставай. Не бойся, он выдержит.
– Какой меч?
Но черен уже уютно лёг в ладонь, неожиданно обогрев её, словно рука друга.
– Я сломал его…
– Ты не его сломал. Извини, тот меч я сделал с изъяном. Когда-то он должен был тебя подвести. Этот совсем не таков.
Не знаю, каким образом, но я это вполне ощущал. Дело не в балансировке или упругости. Погибший в этом смысле тоже был отменным. Но никогда ещё я не чувствовал подобного единения со своим клинком. Даже с тем, который не выпускал из рук пятнадцать лет, который многократно умыл кровью самых гадких злодеев. Этот, новый, был моей частью, моим продолжением, моей опорой…
Внезапно оказалось, что я уже стою на ледяном мозаичном полу, и клинок, на который я опираюсь, норовит согнуться в дугу, но всё же держит.
– Для начала хватит! – воскликнул Метос, и Эрик торопливо и бережно вернул меня в кровать. На этот раз от его объятий я не потерял сознание.
– Подышал? Хорошо. Через час повторим, – бессмертный лекарь отошёл туда, где стояла клепсидра.
Вот тогда я снова задал свой вопрос. И он не то, что не желал ответить, а стал просто дразниться. Но тут в комнату вошёл Авл Требий и пригласил гостей в трапезную. А я уснул, едва мои спасители отвернулись.
*
Христиане верят, что всё совершённое нами, возвращается сторицей. Не знаю, по этой логике Мейрхион должен был задушить меня подушкой во сне. Несколько лет назад я избил его и своротил ему нос, сделав без того непривлекательное лицо ещё более устрашающим. Вместо этого Авл Требий спасал меня, укрывая в своём доме, когда ищейки епископа разыскивали Визария по всему Истрополю. В этом доме я вновь учился ходить и дышать, и хозяин ни словом не поминал о нашей размолвке.
Мне тоже не хотелось ни о чём вспоминать. Я стал поразительно равнодушным, и только Метосу удавалось вывести меня из апатии. Он заставлял трудиться мой разум – пожалуй, единственную часть меня, которая не была отбитой и переломанной. Он даже мог заставить меня злиться, когда не хотел отвечать на мой вопрос. Я злился и делал то, на что не был способен в спокойном состоянии. Чаще всего подобным образом он понуждал меня встать.
Ходьба не желала делаться лёгкой и привычной. Я по-прежнему долго надрывно кашлял, выплёвывая сгустки крови. Но неумолимый Метос снова совал мне в руку меч, я ощущал в себе силу и вставал. А потом бродил по остывшим комнатам, с трудом волоча ноги, пока не становилось темно в глазах.
Меня переполняла горечь. Она казалась мне похожей на запёкшуюся кровь, которая собиралась в лёгких, мешая дышать. Порой я даже ненавидел этого бессмертного, который обрёк меня на путь меча, а теперь не давал спокойно уйти, продлевая мои мучения. Ещё больше я злился, что он не хотел отвечать прямо. Когда окрепну, обязательно сломаю нос и ему.
Однажды, когда я закончил свои бессильные блуждания и опустился на кровать, мой взгляд упёрся в этот новый клинок, который Метос отковал, когда я был при смерти. Остриё давно должно было затупиться – столько раз я на него опирался. Болезнь сделала меня худым, как палка, но кости тоже что-то весят. Вопреки этому сталь выдерживала, и лезвие не тупилось.
– Почему мой первый меч ты сделал с изъяном? – внезапно спросил я.
Прогулка была закончена, до следующей порции мучений оставалось время, поэтому Метос был в миролюбивом настроении.
– В этом виноват скорее ты, а не я. Но тогда я сам ещё не понимал этого.
– Я тоже не понимаю.
Он сел, закинув руки за голову, потянувшись и хрустнув суставами. Я успел заметить, что ему доставляло большое удовольствие любое движение. Он просто смаковал некоторые простые вещи, словно так и не успел привыкнуть к ним. От этого походка и жесты обретали какую-то особую грацию. Даже Эрик с его великолепным телом двигался менее эффектно.
Для Эрика всё было просто. Мы закончили гонять Визария – значит можно сесть и насладиться покоем и хорошим вином! Он и садился, и плетёное кресло жалобно стонало под ним.
– После того, как Эрик рассказал мне, что стало с поясом, я понял – колдуны правы. Каждая вещь несёт на себе отпечаток хозяина. Особенно вещь, сделанная на заказ. Так было не всегда, но с тех пор, как мир свихнулся, боги завалили смертных магической силой, а смертные научились её использовать. Виноват, я тоже в этом поучаствовал. Попробовать захотелось! В тот год, когда мы познакомились, твоя душа стремилась к убийству. Она сама была с изъяном, что же удивительного, что это отразилось в клинке?
Я никому не говорил о том, чем попрекал меня Прокл. И всё же Метос употребил сейчас то же слово. Убийца. Я не мог стать никем иным. Я всего лишь меч, наивно думать, будто мечом можно писать поэмы! Теперь меч затуплен и сломан. Такие выбрасывают на свалку. Или перековывают, если они представляют ещё какую-то ценность. Кажется, меня пытались перековать.
