Текст книги "Меч истины (СИ)"

…Девчонка слушала, раскрыв рот и глаза. Я был у неё первый, не хотелось напугать, поэтому я нёс всякую чушь. Я был пьян и, кажется, даже заплакал. Она ни о чём не спрашивала, просто смотрела. Совсем не помню лицо. Только глаза. Я ещё не видел таких лучистых глаз.

Аяна

Никогда я не болела. Разве что давно, когда Ноний мало до смерти не запорол, но то дело прошлое, я и не помню, как следует. И нынче не собиралась, только скрутила неожиданная брюшная хворь. Поела не того, должно быть. Томба зайцев готовил – от кореньев не продохнуть. Так меня до сих пор с тех кореньев мутит. Ругаться с ним без толку – скалится, белые зубы сверкают на чёрном лице: «Сфагнова стряпуха Ксантиппа ещё никого не отравила, её хозяин от другого помер!» Она-то, может, и не отравила, а зайца по её рецепту готовил ты. У Лугия с Визарием желудки железные, им хоть бы что. А меня одолело не ко времени.

Визарий порывался дома оставить, насилу уговорила, сказала, что в степи вольным ветром подышу – скорее отойду. Он спорить не стал. Визарий вообще редко спорит: соглашается или молча делает по-своему. Если б он задумал меня не брать, хоть что я делай – не помогло бы. Однако пожалел, спасибо ему.

В дороге мне и впрямь легче стало. Хоть и не степных я кровей, но полжизни простором дышала. Визарий ехал рядом, улыбался своему. Один галл хмурился, с чего – не говорил. А его и не спрашивал никто.

В степи мне полегчало, зато как на место приехали, вновь моя хворь разыгралась, когда я увидела готского вождя Рейна.

Посёлок большой был. Визарий говорил, даже не римский, задолго до них вырос. Боспорские купцы со степняками торговали, погост обустроили по своему вкусу: с харчевней, с каменными домами. После уже пришлые насельники добавляли всякий своё: кто рублёные дома, кто длинные германские жилища, по крышу вросшие в землю. Вместе получалось диковинно, я прежде не видала такого. И народ всякий был, но готов всё же большинство. Они беловолосые, крупнотелые, с крутыми подбородками и тяжёлыми надбровьями.

А Рейн был всем готам гот: высокий, широченный в поясе и в плечах – двух Визариев выкроить можно, да ещё на Лугия останется. Рядом с ним ютился тощий плюгавый слепец непонятного возраста. Я подумала: добрый вождь готам достался, немощного калеку привечает. А потом глянула на Рейна ещё раз и одумалась. Нехороший у него взгляд. Как у борова. Кабан, он ведь только с виду прост, а на деле зверь хитрый и безжалостный. Готский вождь таким же был. Лицо грубой лепки могло казаться красивым, только меня от него замутило. Такому что старика убить, что девку раком загнуть, всё едино. Ни жалость ни трепыхнётся, ни совесть не уколет. Прав был сарматский посыльный, что Мечей Истины на помощь звал. Обрушится такая сила на степное племя – никого не пощадит, плачь там, не плачь.

А ещё мне вдруг представилось, будто вся эта туша на меня навалилась и к земле давит. Прошлое своё, до того, как стала Девой Луны, я не помню почти. Только тело запомнило страх. Прежде тот страх перешибало Богининым безумием, ну да с тех пор, как я с Визарием повелась, оставило меня безумие – как отшептали. И страх ко мне вернулся сполна, когда я смотрела на Рейна и его людей. Хорошо, что на меня никто внимания не обращал. Выскользнула наружу, пока Визарий с вождём говорил. А разговор у них трудный был. Не хотел Рейн нашей помощи, сарматам грозил набегом. Думал Визария переупрямить или на испуг взять – не знал, с кем имеет дело. Испуг – смешно даже! Тем ли бояться, кто подле смерти ходит много лет, кто её десятки раз пережил?

Я за своих мужчин не опасалась: Визарий всегда выход найдёт, а Лугия перехитрить – тут не драчливый гот нужен, а толпа болтливых греков человек в двадцать. И то не сказано, что справятся. Мне за себя страшно было. До того страшно, что согнуло в три погибели у бревенчатой стены дружинного дома. Когда мой дом чужаки сожгли, а мне юбки задрали, кажется, меня тоже так рвало. А они били и, знай, продолжали своё.

Тошная муть отпустила внезапно. Кто-то положил мне холодную ладошку на лоб. Я дёрнулась. Нехорошо, чтобы стыдную хворь кто-то видел. Надо мной склонилась странная девка: тощая, как смерть, белые волосы закрывали лицо. А когда их откинула и подняла глаза, меня будто пронизало. В лице ничего такого особенного: тонковатые губы, нос уточкой. А глаза будто бы с другого лица, не могло быть у этого заморыша таких огненных глаз. По-другому не скажу – будто синее пламя!

Девка заговорила со мной, и голос был с лёгкой трещинкой:

– Снасильничал кто? Ты мне скажи, я травы знаю – вытравишь, как и не было.

Я не сразу поняла. Её готская молвь была странной, по-германски звучало вчуже, но мне был знаком строй речей. Не знаю, откуда.

Наверное, я долго молчала, удивляясь. Она нетерпеливо кивнула в сторону дружинного дома:

– Видала, как ты на Рейна смотришь. Так глядят, кого не по своей воле на сено затащили. А он со многими так-то. Силой брали, говорю, или по любви?

Тут до меня дошёл смысл её слов. И я вовсе онемела.

Меня это мучило давно. Иногда я даже думала: а не повредили мне те, первые, что-то нужное? Визарий хотел сына, с тех пор, как я сама сказала о нём – всё ждал. Я тоже ждала, но Богиня Луны, должно быть, осерчала на амазонку, осмелившуюся бежать от судьбы. А мы вместе уже полгода.

Я никогда не говорила Визарию слова любви. И он не говорил их мне. Просто он умел так смотреть – будто вечернее солнышко светит. Смотрел в глаза и брал в ладони моё лицо. И обнимал, а мне становилось надежно и спокойно, не высказать. Мы не нуждались в словах, или стеснялись их.

Вот сколько всего всколыхнула в один миг странная девка своим вопросом. Не в силах вымолвить, я просто помотала головой.

– Мужняя ты? – снова деловито спросила она.

Я кивнула.

– Что же ты, мужняя да непраздная, дома не сидишь? Дитю скоро два месяца будет.

– Мужа недавно едва не убили. Не оставлю его!

Это я тоже не скоро забуду. Никогда Визарий не был слабым, никогда не просил о помощи. И как меня римлянин к его постели привел, показалось, что не он там лежит. Белый, как полотно, худой. Я прежде и не видела, что он худой. Длинный, жилистый – это да. Лёгкий, как барс, несмотря на огромный рост. Он и в любви не тяжёл, щадит меня, понимает, чего боюсь.

А пока вот так лежал, бессильно вытянувшись, я от страха изнемогла. Мне впервые представилось, что я могу его потерять. И что со мной будет тогда? Никогда об этом не думала. А как он в себя пришёл, мне впервые захотелось звать его по имени. У него красивое имя – Марк. Он ещё спросил, почему вдруг. А я сказала: «Визарий – это твоя знатная римская фамилия. Это куча народу, кроме тебя. Это Меч Истины, которого может позвать каждый. Визарий принадлежит слишком многим, Марк – только мне!» Он улыбнулся солнечно, обнял, и всё стало, как есть. Должно быть, тогда-то и зародилась во мне новая жизнь.

Я долго молчала. Напугала её, что ли? Она отвела глаза, снова становясь измождённым и жалким созданием. Я же дивилась её власти надо мной: девка была моложе лет на десять, а я и старших редко терпела. Не поднимая глаз, она тихо произнесла:

– Из этих, что ли? Которые Мечи?

– Из них.

– По любви, значит. Скажи, который?

Я открыла рот, но она вдруг перебила:

– Постой, не говори! Сама знаю. Тот, высокий, с добрыми глазами.

Как она успела глаза Визария разглядеть? И глядел он вовсе не добро, а как глядел всегда, когда мысли заказчиков были нечестны, или они пытались что-то скрывать. Однако странная девка права – у Визария вправду добрые глаза. Добрые и грустные. Только не для чего об этом посторонним бабам рассуждать!

– Он двигается бережно, словно после тяжёлой раны. Этот твой?

Я кивнула:

– Этот.

Она вновь ожгла меня жарким взглядом:

– Он стоит того, чтобы дитём ради него рисковать?

У меня вырвалось почти помимо воли:

– Ох, как стоит!

Худые пальцы охватили моё запястье с неожиданной силой, отыскали живчик:

– Ты погоди, сестра, я сейчас всё сделаю. Тошнить больше не будет. О ком молишь богов? Сына хочешь или дочку?

– Сына. Визарий уже имя подобрал.

– Хорошо. Не бойся, от этой ворожбы вреда не будет.

И она быстро забормотала на другом, не германском языке, почти запела, и надтреснутый голос зазвучал глубоко и властно. Странно, я понимала её слова:

– Мышь в степи, карась в воде, не велю быть беде. Как мышь в нору, как карась в омуток, так боль, и хворь выходи за порог. Боль в кудель оберну, пряжей совью, смотаю в клубок, запру на замок. Род и Роданицы, пошлите счастливого бремени. Слово моё крепко будь: родись богатырь в отца, порадуй матушку!

Лугий

Городок почти не изменился. Даже странно было, словно сейчас войду в дружинный дом и встречу там всё тех же: испанца Мунда, юного Альви и самого Эйнгарда – такого, каким я запомнил его – странно красивого, в белой свадебной тунике, с витой гривной на шее.

Мне казалось, что с тех пор прошла вечность. Для меня самого пробежала и окончилась третья жизнь, нынешняя – четвёртая – так разительно отличалась от тех, прежних, что я не узнавал себя в воспоминаниях. Не хотелось мне сюда возвращаться. Здесь я не был счастлив и сделал несчастными многих людей. Тех, кто оказался под рукой Рейна. Эйнгард был большой сволочью, но он был сволочью цивилизованной.

Нынешние были варварами до самых печёнок. Не знаю, кого ненавижу больше. На роже самого Рейна это было намалёвано яркими красками. Мне он не понравился прочно и сразу: маленькие глазки, засевшие в тени громадных надбровий, как крысы под корягой, челюсти, как жернова, нос, валуном выступающий посреди лица. Грузное тело, бычий загривок. Как есть, герой – наследник Донара-Таргитая-Геракла! И мысль в громадной голове помещалась только одна:

– Почему я должен верить вам, наёмники врагов?

Визарий потом признался мне, что труднее разговаривал только с амазонской царицей Мириной. Если учесть, что Мирина сама была убийцей, это наводит на выводы. Не знаю, сделал ли их Длинный.

– Потому что мы можем найти твою пропажу.

– Для кого ты хочешь её найти? Для орды чумазых степняков? – в разговор вмешался какой-то слепой маломерок, по уши закутанный в волчьи шкуры. Этот сидел рядом с вождём и, видимо, имел на это право.

Визарий ответил уклончиво. Надо будет его спросить, как он намеревается поступить с этим дивом, в самом деле?

– Меня не интересует, кому принадлежит пояс Геракла сегодня. У него был один хозяин, и это было давно. Меня интересует только загадка. Я её разгадаю, а с поясом хозяева поступят, как им вздумается.

Загадка его интересует, как же! Длинный, конечно, умнее всех. Но в подобные дела ввязывается не от большого ума, а потому что ему всех жалко. Но Рейну и его плюгавому советчику об этом знать неоткуда. Да и незачем.

Визарий – само смирение и доброжелательность. Он всегда такой, когда нужно расспросить трудных свидетелей. И глаза добрые-добрые! Только что по головке не гладит. Ага, скорее возьмёт за шиворот и тряхнёт так, что зубы посыплются. Но до этого пока не дошло, хотя я вижу, что ему уже хочется.

– Скажи мне, жрец, какую силу даёт обладателю пояс Донара? Я слышал ваши сказания о Поясе Силы. Что в них правда?

Длинный, однако, разгадал положение слепого коротышки. Интересно, каким образом? Оберегов и жезлов у него не больше, чем у Рейна. Услыхав вопрос Визария, только что зубами не заскрипел:

– Ты не смеешь произносить имя Донара-Громоносца, чужак! Наш бог, подарив нам силу, не велел болтать о ней. Ступайте отсюда прочь, наёмники сарматов!

Вождь удивлённо повёл в его сторону тяжёлой башкой, но ничего не сказал. Ай да слепец! В чём же его власть, если этот боров у него под сапогом?

У меня хороший слух, улавливаю их шёпот:

– Тотила, с ними воля Тиу. А если они найдут?

– Есть способ отыскать его самим…

Мы выходим наружу, воины Рейна расступаются, давая нам дорогу. Они тоже удивлены, но своего колдуна побаиваются больше, чем нас. Я поймал только один враждебный взгляд из задних рядов – не успел увидеть, кто. Чей-то взгляд – совершенно иной – ласково погладил затылок. Я тискал черен меча, любой ловушки ждал. Что это они все смотрят на меня?

Аяна благоразумно смоталась из дружинной хоромины ещё прежде, чем нас выгнали. Ждала нас снаружи, и вид был потрясённый. Ещё бы, её облома ненаглядного обидели – не послушали! Сейчас в зал кинется – хозяевам морды бить.

Не кинулась. Вместо этого при всех взяла Визария за руку, заглянула в лицо. Длинный усмехался загадочно. Ему полегчало, не надо больше политикой заниматься.

– Интересная парочка вождей: йотун и цверг .

Кто-то рядом внятно хмыкнул. Я обернулся. Под навесом стоял белобрысый парень, по германским меркам красивый, но с редкостно мерзкой улыбкой – губки углом. Слова Визария ему понравились, вон как расцвёл. Поймав мой взгляд, он развернулся и ушёл, поигрывая широкими плечами. Привык девкам нравиться, вот что! Однако дружина не слишком любит своих вождей. Скоро тут станет весело.

– Что мы будем делать? – спрашивает Аяна.

Меч Истины продолжает ухмыляться:

– Это погост, значит, есть и харчевня. Оттуда нас никто не выгонит, если деньги заплатим. А деньги у нас есть. Я хочу здесь задержаться – удивительно приветливое место!

Вот таким он был, когда я узнал его. Чужая ненависть делает Визария жёстким и упругим, как дублёная кожа. У него загадочный взгляд, его мысли неуловимы. Неудивительно, что такого его боятся. Я тоже боялся.

– Скажи лучше – ищешь собутыльника! Того громадного Эрика, что заманил нас сюда.

– А что, не помешало бы. Мне нужно кое о чём его порасспросить.

– А именно?

Он кидает мне лукавый взгляд:

– Хочется знать, как это воинство интерпретирует подвиги Геракла. А ты противник выпивки с героями? Хорошо, я всё вылакаю сам.

Да пошёл ты со своими шутками!

…Тогда мне ещё казалось, что можно прожить, испачкавшись в крови, но не коснувшись грязи.

– Не обижать антов, – приказал вождь. – Незачем прибегать к насилию без нужды.

Этим он меня купил. Эйнгард всегда поступал разумно. И очень любил свои решения подробно объяснять. Таким он мне и запомнился: жестоким и величавым, вдохновенно воспевающим силу. Любая иная дружина уже ловила бы девчонок за косы и вздымала кур на пики. Эйнгарду это было не нужно, поэтому мы вели себя гостями. Поход за данью под его началом не превращался в разбой, его руку принимали если не с радостью, то и без отчаянья. Жаль, в тот раз вышло не так. И Боги не пронесли меня мимо этой деревни.

В Эйнгарде не было ничего германского, кроме имени. Кажется, он был римский бастард. Сейчас, когда я пытаюсь вспоминать, он совсем не кажется мне красивым: чёрный, с огромным носом, больше всего походивший на ворона. Особенно когда поглядывал искоса, поводя этим клювом. А когда говорил, рот искажала гримаса – память о давнем ранении. Он пережил много битв.

– Запомни, солдат, никто не должен думать за тебя! Как тебе остаться в живых? Разве это дело полководца? Полководец решает великие задачи, он выигрывает сражения.

Я ничего не спрашивал, он мог говорить за двоих.

– Хочешь сказать: как выигрывать сражения, когда проиграна война? Рим падёт завтра, если он ещё не пал сегодня. Есть ответ, только он не для простых солдат. Ты готов к нему?

Вино не кончалось, красноречие Эйнгарда тоже.

– Сильный сам устанавливает законы. Это особенно важно сейчас, когда иных законов нет. Ты – сам себе герой, полководец и бог. Веди битву так, чтобы не проиграть свою войну.

Угрюмый испанец цедит сквозь зубы:

– В одиночку не выигрывают войны.

Эйнгард пускает взгляд, как стрелу:

– Ты не готов сам быть себе полководцем, Мунд? Тогда доверься мне!

Альви всегда был жизнерадостным:

– Мы доверимся тебе, а ты продашь наши задницы при первой возможности! – и весело скалится. Он молод, но у него гнилые зубы.

Ворон щерится в привычной гримасе, иногда она заменяет ему улыбку:

– Непременно! Почему ты сомневаешься?

Нет, нас он долго не продавал, мы были его любимцами: я, Альви и Мунд. Он пестовал нас, учил, наставлял. Я много раз видел, как Эйнгард приносил друзей в жертву обстоятельствам, но думал, это не коснётся меня. Вернее сказать, у Ворона не было друзей. Он не позволял себе привязываться к кому бы то ни было.

– Привязанность ослабляет, Лугий, запомни это! Зачем тебе друг? Чтобы опереться на него? Ты что – хромой? А если нет, нужны ли тебе костыли?