Текст книги "Меч истины (СИ)"
Автор книги: Atenae
Жанры:
Мистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 38 страниц)
Я покачал головой:
– Не вяжется. Подумай сам, если цель – рудники, и добраться хотят до тебя, то зачем он нанял учителя?
Проксимо горько усмехнулся:
– В этом вся хитрость. Я думал об этом весь день. Нанять мне учителя, чтобы я поверил, что сумею защитить себя. Скажи мне честно, Визарий, я сумел бы устоять против Публия? Против такого бойца, как он? Даже если бы ты успел обучить меня до конца?
Я покачал головой.
– В том-то и дело! Ты не первый, кого он приводил, были другие до тебя. Но ты оказался лучшим. Поэтому он выждал момент, пока я стану уверен в себе, и ускорил события. Дядюшка знает, что я ненавижу его. Что меня нужно только подстегнуть… Что у меня наконец появился друг. И нанёс удар этому другу. Чтобы я бросил ему вызов сейчас, такой, как есть – необученный и сырой, – Проксимо угрюмо стиснул кулаки, на меня он больше не смотрел. – Он просчитался только в одном… и я тоже не должен был втягивать тебя, должен был прогнать ещё вначале, когда понял, что ты хороший человек. Я ведь в любом случае выйду против него и сумею победить. ПОТОМУ ЧТО Я БЕССМЕРТЕН!
– Что?!
Его лицо сморщилось, он буквально упал на низкую скамью.
– Я не знаю, как это вышло, Визарий, но оно, в самом деле, так.
– Расскажи.
Проксимо встал с сидения и напряжённо прошёлся по моей каморке – три шага в одну сторону, три в другую. Он был смущён, боялся, что я не поверю.
– Его не было много лет, и мы ничего не знали о нём. Отец перестал считать Публия наследником и завещал всё мне. Дела шли неплохо. Потом Сильвия сочеталась браком с Валерием. Свадьбу справили во второй половине июня, чтобы Боги защищали их брак. Отец радовался, породнившись с такой фамилией…
Он замолчал, отвернувшись к незанавешенному окну. Фразы давались обычно речистому Проксимо с трудом.
– А дальше?
– Дальше? Что ж, было и дальше? Через неделю после свадьбы мы с отцом поехали на рудник – там, к северу, за лесом. Двухколёсная повозка, раннее утро, и нас только двое. Отец был тучен, а я всего лишь калека… Нас встретили трое, они свалили отца и кололи его мечами… Я на это смотрел, а они стояли ко мне спиной. Я не казался им опасным…
– Потом?
– Потом я выхватил меч у одного из них, не знаю, как мне удалось. Он был близко, я всадил ему лезвие в спину. Кажется, они тоже ударили меня в спину, потому что боль была невыносимая. Я упал и умер… они были в этом уверены. Но потом жизнь вернулась ко мне. Убийц уже не было. Был только труп того, кого я заколол… и мой убитый отец. И я был жив… и цел, и даже крови не было на тунике. Публий появился на следующий день. Я почти уверен, что те трое были солдатами. А кто мог их послать? Только прямой наследник. Которому нужно, чтобы исчезли мы оба.
Он решил, что окончил рассказ. Но для меня всё только начиналось.
Во имя справедливости, ПОЧЕМУ ТЫ ОТМЕТИЛ ЕГО? Разве ты не видел, что парень не может сражаться?! Никогда я не злился на своего Бога так сильно.
Проксимо повернулся ко мне и почти спокойно сказал:
– Теперь ты видишь: он ничего не сможет сделать. Он убьет меня сто раз, но на сто первый я всё же доберусь до его горла!
Всё вроде бы сходилось. Но была одна деталь, которая мешала мне – рана на шее Ануса. Рана слева направо. Я должен прояснить для себя…
– Ты знаешь, кто такой Фотий?
Лицо Проксимо исказила презрительная гримаса:
– Почти никто. Трус и никчёмный бездельник. Дядька хотел, чтобы он учил меня фехтованию. А он даже драться толком не умел. Валерий вызвал его и делал с ним, что хотел. После этого я его прогнал.
Кажется, этот прощелыга не отдал дядьке задаток за работу, и теперь Публий его разыскивает.
Вот теперь всё действительно сошлось!
– Проксимо, у Публия не гнутся пальцы правой руки.
Он непонимающе уставился на меня.
– Ануса зарезал правша.
Огромные чёрные глаза наполнились почти детской обидой – я отнимал у него правоту. А ведь мне предстояло обидеть его ещё больше!
– И ты не бессмертен.
Он был сражён моим неверием.
– Это правда! Это случилось со мной!
– Сядь. Я знаю, что случилось с тобой, и гораздо лучше тебя. И ты ничего не выиграешь, если тебя убьёт Публий или кто-либо другой. Бессмертие дано тебе только для одного: поиска виновного в преступлении и его наказания. Так произошло с тобой. Тебя никто не убивал, вернее, тебя убил древний бог, имени которого мне не назвали. Помнишь, у Платона описано в «Критии»: орихалковая стела в Атлантиде, на которой начертаны божественные законы? По этим законам он судил свой народ, и его воля ещё жива в мире. Это бог справедливости, он отнимает жизнь у палача, но возвращает судье, который был прав. Ты стал палачом и судьёй. Ты – Меч Истины.
Нет, он меня не понимал! Боюсь, я сам до сих пор не понял всего.
После долгого молчания он выдавил почти без звука:
– Откуда ты знаешь?
– Я служил этому богу пятнадцать лет.
*
Откровение было слишком сильным, оно добило его совсем. Проксимо спал, свернувшись на моём ложе. Во сне он казался почти ребёнком – странный мальчик с недетским взглядом, калека огромной душевной силы.
Я сидел у стола, время от времени поправлял масляный ночник и не мог коснуться меча. Он был во всём подобен моему… чужой, холодный кусок железа. Его изготовили враждебные руки. Изготовили не для меня. А мне было обещано счастье.
Мой бог избрал негодное оружие. Это я понимал вполне отчётливо. Негодным был Проксимо. Негодным был я сам, скоро год как утративший право и покровительство Бога. Он многое мне прощал. Простит ли то, что собираюсь сделать завтра?
Эр из Памфилий рассказывал, как души в Гадесе подходят и выбирают себе судьбу. Их никто не неволит. И надо мной нет никого, даже бога. И я снова поднимаю то, что мне почти непосильно, на что я уже не имею права. Последний жребий? Как этот бог обходился с теми, кто преступил его волю? На земле больше нет атлантов, или как их там звали? И даже память растворяется, остаются лишь хрупкие страницы книг. Я не знаю, за что были наказаны древние, жившие с Правдой Меча, – список Платона, который попался мне в руки, не имел конца…
Всё до смешного просто и противно. Цинна – славный род, но в наше время громкая фамилия совсем ничего не значит, если нет средств. А между тобой и богатством стоят наивный мужчина и мальчик-калека. Единственный прямой наследник – центурион Публий Донат – давно исчез. Он не вернётся. В этом случае, наследницей станет женщина. Сильвия Цинна. Странное, отрешённое создание, очень красивое и очень глупое.
Кто же мог знать, что этот план споткнётся трижды? Вначале о мальчишку, который призовёт в союзники умершего Бога. Потом из плена явится Публий. И Публий наймёт Марка Визария. Была во всём этом такая усмешка богов – если бы Цинна видел её, он сошёл бы с ума от горя.
Валерий вызывал на поединок каждого учителя, которого приводил Публий. Выставлял посмешищем, а Проксимо с готовностью гнал их прочь. Со мной вышло иначе, меня Проксимо признал. И Валерий заторопился. Моя смерть должна была окончательно расчистить ему дорогу. Доведённый до отчаянья Проксимо вызывает Публия и убивает его. И умирает сам. Неужели Цинна знает о проклятии Мечей? Или расчет был на то, что он добьётся наказания победителя судебным путём? Но для этого я должен был умереть.
А что с этим делать теперь? То, что я сделаю, когда настанет утро…
Проксимо спал мало и плохо. Под глазами у него залегли круги, и хромал он больше обычного. По моей просьбе он созвал всех на выгон. И там я по пунктам объяснил Валерию, почему обвиняю его в убийстве Сильвия Доната и раба по кличке Анус. Объяснял подробно. В моей руке был новый меч моего ученика.
Кажется, вначале он испугался. А ведь я ещё далеко не оправился от Анусова зелья, и оправлюсь ли – одни Боги ведают. Ощутимо тошнило, но я знал, что у меня хватит сил его убить. Он тоже так думал.
Это был самый короткий поединок в моей жизни. Он занёс меч, я парировал… и мой клинок полетел нам под ноги, обломившись у рукояти. Смятение на лице Валерия сменилось торжеством, он отступил на шаг и, не спеша, погрузил свой меч мне в живот. Я много раз ощущал боль тех, кого убивал. На этот раз рана досталась мне, и она казалась намного страшнее оттого, что я был побеждён. Мне предстояло умереть, потому что мой Бог так решил…
А Валерий останется жить?
Я сумел дотянуться, всё глубже насаживая себя на меч – и вбил в эту торжествующую ухмылку обломок и острые рога крестовины …
*
Возращение было мучительным и долгим. Я мычал, не в силах уклониться, когда меня пытались перевязать, потом снова тонул в темноте, пытаясь отыскать свет и знакомые лица. Знакомые лица появлялись на мгновение только для того, чтобы причинить мне новую боль. Я не мог ускользнуть от них, от их рук, бередящих рану – и вновь погружался в темноту, где их не было. Иногда среди других лиц мне чудились опалённые отчаяньем глаза Аяны. Ради этих глаз я возвращался снова…
А потом настал день, когда я проснулся и понял, что живу. Солнце ярко светило в большое окно, пробиваясь сквозь молодые листья дубов, пахло дождём и сиренью. Моя жена сидела подле меня на ложе и гладила гребнем волосы. Увидав, что я очнулся, молча улыбнулась и принялась расчёсывать меня. Это было похоже на сон, но боль не возвращалась, и бред покинул меня. За окном пели птицы. Этого не могло быть. И меня не должно было быть.
Я хрипло выдавил главное, что ей непременно надо знать:
– Бог не простил меня – меч снова сломался.
Только Аяна могла произнести почти нежно такие слова:
– Ты дурень, Визарий, раз веришь в это! Просто этот, как его – Жопа – не закалил меч. Кому бы ни предназначалось это оружие, оно было обречено с самого начала.
Она слишком много знала обо всём. Реальность не желала возвращаться ко мне.
– Где мы?
– Всё там же – на вилле Доната, – в поле зрения появился Проксимо.
– А… откуда она?
Мой ученик улыбнулся:
– Публий сам ездил за ней. Я очень боялся, что он не успеет. Сидел у твоей постели и молил всех богов, каких помню. Но ты выкарабкался – до сих пор не знаю, как.
– Ещё одно чудо!
Я ни разу не видел Публия улыбающимся так непринуждённо.
– После того как ты ожил на глазах у всех, произошло ещё одно потрясающее явление. Оказалось, что клинок, пройдя твой живот почти насквозь, не задел ничего жизненно важного.
Да, это было чудом. Но мой Бог мог постараться, раз уж он принял такое решение.
– Я не помню, что оживал.
Проксимо, избавившись от тяжких подозрений, стал похож на нормального двадцатилетнего юнца, и на лице его было нормальное выражение восторга:
– Публий сказал, что ты не можешь умереть, потому что ты – Меч Истины. Думаю, ты, в самом деле, не такой, как другие. У меня бы не получилось, ты прав!
Я с трудом повернул голову, чтобы найти глаза Публия:
– Ты знал, кто я такой?
– С самого начал. Авл Требий сказал, что если кто-то может найти убийцу брата и распутать наши отношения с племянником, то это будет только Визарий. Я поехал заказать письмо и посмотреть на тебя. Требий никогда не ошибается в людях, должен сказать!
Значит, Мейрхион всё же отомстил – остроумно и дерзко, на свой манер. Визарий – Клинок Господа, так он говорил? Поржавевший, зазубренный и жалкий.
– Почему это всегда происходит со мной?
Наверное, я произнёс это вслух, ибо откликнулась моя жена:
– Потому что ты всё берёшь на себя. Но знаешь, Марк, десница твоего Бога всё ещё на тебе!
Да? И должен ли я благодарить его за это?
========== ДУБЛЁНАЯ КОЖА ==========
*Эта часть написана в соавторстве с Ю.Шелковиной
В серой дымке на берегу
Оплывает свеча костра.
Чью-то тайну здесь берегут
Ветер-брат и Луна-сестра.
Монотонный плеск чёрных волн
Отпевает чью-то беду.
Не встревожит берега чёлн.
Паруса стороной пройдут.
Там в распадке меж бурых скал
Мёртвый витязь лежит в траве.
Если кто-то его искал -
Не нашёл в ночной синеве.
И в порыве, оледенев,
Пальцы сжали черен меча.
Лишь луна глядит, онемев,
Изливая наземь печаль.
День назад в последнем строю
Ты остался один за всех
И подлец-командир твою
Жизнь пожертвовал за успех.
За богатства чужой страны,
Где земля – молоко и мёд,
Где невольниц руки нежны
И послушен кроткий народ.
Только не было страха в тех,
Кто засадой встретил отряд.
Полководец решил за всех
И велел повернуть назад.
Ну, а ты, вылезая из жил,
Всё надеялся: помощь придёт…
И в броске тебя уложил
Меткий лучник, стреляя влёт.
Бог устало махнёт рукой,
Разбирая твои грехи.
Мир не рухнул вместе с тобой
И аминь! Но шаги легки
Той, что стала уже одна,
Но не знает ещё о том.
И окутала тишина
Сад, где вы бродили вдвоём.
Может, будет ещё любить
И родит не твоих детей.
Минет срок – станет слёзы лить
Над могилою – не твоей.
И другой свой меч обнажит
В жаркой битве, где смерть легка.
Спину друга не заслонит,
Щит вздымая, твоя рука.
А предатель, топя в вине
Совесть едкую, будет жить
И мечтать о спокойном сне…
Он легенду велит сложить,
Мол, прославил себя герой,
Повергая врагов во прах!..
И тоскливо: «Какой ценой?» -
Бог вздохнёт в своих небесах.
(стихи Ty_Rexа)
Жданка
Ведро било по колену. Я отдыхала каждые десять шагов. Останавливалась, тяжело дыша, как старуха, переводила дыхание. Хорошо, сейчас все другим заняты – не до меня. Ни бабы не задирают, ни девки не смеются – сидят по углам, как мыши, да с опаской на мужиков поглядывают. Одно дело, жить и слушать, как за брагой вояки планы набега обсуждают, и совсем другое – когда неразбериха да путаница сплошная вокруг, и кипят мужики, всерьёз собираясь соседей резать. Сплетничают и то с оглядкой – лишнего бы не сболтнуть, чтоб от мужа не влетело. Меня только всё это не касается. Мне страшнее уже не будет.
Поставила у порога ведро, распрямилась, уперев обе руки в поясницу, огляделась. Детям всё нипочём! Сколь бы серьёзны ни были взрослые, что бы ни случилось, в ребятишках царила весна. Они, как воробьята стайками сновали меж домов, очень деловые и очень шумные. Дети пока не придают значения, кто вождь, кто простой селянин. Это всё только в игре. Даже моё золото с ними носится. Этой весной я махнула рукой на непоседу и пустила её к остальным. Взрослые бы долго сидели и разбирали, кто она – то ли раба, то ли нет. А детям всё едино! Я долго могла на них смотреть. Мне не дали.
– Эй ты… – молодуха остановилась, не подходя ко мне близко. Я потупила взгляд.
– У меня ребёнок плачет.
– Покорми, – я устала и не хотела никуда идти.
– Он грудь не берёт, криком кричит… красный уже весь. Он со вчера…
Я резко вскинула голову и взглянула прямо на неё. Она замолкла на полуслове, отвела взгляд и тихонько завыла на одной ноте. Девка явно не выспалась и много плакала. Да и ребёнок, который кричит всю ночь и полдня – дело серьёзное.
– Пошли, – я уставилась в землю перед собой, чтобы больше не пугать её взглядом.
Глуздырь уже не кричал, а хрипло постанывал. Развернув его, я сразу всё поняла – животик вздулся, под ладошкой чувствовалось, как там бурлит всё.
– Рассказывай, когда заболел.
Молодуха всхлипнула, утирая лицо рукавом, покосилась на дверь – не зашёл бы кто. Девочка была помладше меня лет на пять. Испуганная очень, видать поперёк мужнина слова за мной побежала.
– Вчера вечером, как спать легли, он хныкать начал. Я уж его и качала, и песни пела – в клети, чтоб мужа не будить. И титьку совала – чмокнет и ещё сильнее орёт. Только к утру угомонила. Как проснулся, поел – опять орать начал. Сил моих нет! Сделай что-нибудь!
Я поводила ладонью по животу, прислушиваясь. Для хозяйки, наверное, всё выглядело страшновато: немощная ведьма склонилась над колыбелькой, водит по дитю когтистой лапкой и бормочет чего-то на непонятном, ведьмином языке. Но она держалась, не отбирала дитя, не отвлекала. Я заговорила маленькую хворь, а заодно велела малышу спать – очень уж много сил крик отбирает. Как малыш засопел, я выпрямилась и глянула ей прямо в глаза.
– Пока сама кормишь – не пей простокваши, и не будет больше этой хвори. Если опять зайдётся, попои водичкой тёплой с уточки. У мамки бы спросила.
– Нету… – в огромных глазах плещутся слёзы.
Я вздыхаю. Вот оно, военное время – горы добычи, гордые мужчины. А девчонке не у кого совета спросить.
– Если не поможет – меня зови.
И на что они мне все сдались?! Ведь никто они мне. А не могу я мимо пройти…
…И сказал Лучику грозный Прове-Перун: «Обретёшь ты суженную, да только прежде тридевять земель пройдёшь, тридесять жизней спасёшь, Правду верша, трижды три раза меч твой в сече затупится! Да Лихо-Кривду, что по земле гуляет, победишь! В помощники тебе дам пса – спутника верного. Но прежде сослужи мне, Лучик, службу. Нужен мне меч волшебный, который только Кий-кузнец выковать может. Приведёшь кузнеца, а я пока вызнаю, где твоя милая».
Поклонился Лучик Прове-Перуну, собрал котомку в дорогу и пошёл искать Кия-кузнеца.
Приходит в кузницу, а там огонь не горит, меха не вздымаются, а на крыльце жена кузнеца сидит и плачет. Поклонился ей Лучик: «Здравствуй, матушка. Почему ты плачешь?»
Отвечает ему жена кузнеца: «Беда приключилась, добрый молодец! Злые Змиевы слуги мужа моего в полон увели. Налетела орда – видимо-невидимо! В одиночку-то его не одолеешь, а как навалились всей кучей, так и уволокли они Кия связанным…» И ещё пуще заплакала кузнецова жена. Успокоил её Лучик: «Не кручинься, матушка, вызволю я твоего мужа!» Спросил Лучик дорогу, да и пошел к вражьему становищу. Три дня и три ночи шёл добрый молодец, а как пришел,– глянул – обомлел. Стоит на холмах сила великая. Тьма шатров, да костров от восхода до заката раскинулась. Стоит посреди шатров идол Змиев, да неподалёку Кий-кузнец связанный.
Загрустил Лучик, закручинился – не одолеть такую силу одному воину. Сел на пенёк, думу думает. Тут подходит к нему верный Перунов пёс, да и молвит человеческим голосом: «Не силой, а хитростью кузнеца выручать надо». Задумался Лучик над словами вещего пса. Три дня и три ночи думал, на четвёртый придумал. Пошёл на болото, собрал тины клок, волосы золотые тиной прикрыл, ивовой корой подвязал. Рубаху в болоте вымочил, чтоб ил да водоросли налипли, сброшенной змеиной кожей подпоясался. Страшный стал – не узнать!
Сел верхом на вещего пса, во вражье становище поехал. Всполошились там, пускать его не хотят. Спрыгнул Лучик с пёсьей спины, завращал глазами, заскрежетал зубами, затопал ногами, да как закричит:
– Я Змиев сын! Как вы, гады ползучие, меня не пущаете? Мечи на Змиеву кровь точите, луки тянете!
Испугались тамошние, Змиева сына к жрецам свели. Сел Лучик на подушки под идолом и командует:
– Мяса мне самого вкусного, браги самой крепкой, да девок самых красивых!
Бегают вражичи, Змиева сына ублажают, а он всё сидит – позёвывает.
– Что ж это, – говорит. – У вас только девки, да старухи. Неужто в племени воев нет, не с кем мне силой помериться?
Выходят к нему воины – один другого могутнее.
– Пущай, – говорит Лучик. – Сначала меж собой переведаются, а я погляжу.
Устроили потешный бой. А Лучик всё головой качает: как так, мол, в войске моего отца да нету богатырей! Как же вы тогда воюете, Змиеву славу блюдёте?
Обиделся вождь, велел Кия-кузнеца привести.
– Вот, Змиев сын, смотри, кого мои воины в полон взяли!
Посмотрел Лучик на Кия да как закричит:
– Почему отцу моему не сказали? Сами, значит, кузнеца раздобыли – для себя. Ох, скажу отцу – не сдобровать вам! Змеи коней закусают, гады в жилища наползут – наплачетесь тогда!
Испугались волхвы, стали вождя уговаривать Змею весточку подать. Тут Лучик и говорит:
– Давайте я сам его к отцу сведу, расскажу, как вы кузнеца в плен для Змея взяли, да сразу мне отдали, чтобы он без промедления к нему попал.
Обрадовались волхвы, закивали: умно Змиев сын говорит. Только как Кия вести, если его и вчетвером не удержишь?
Опять Лучик схитрил, взялся кузнеца заморачивать: перед глазами змеиной кожей машет, под ноги плюёт, в уши дует. Раз дунет, а другой шепнёт кузнецу, что его Прове-Перун на выручку послал. Понял Кий-кузнец, прикинулся замороченным – стоит, не шелохнётся. Развязал его Лучик, верёвку на шею накинул, повёл перед волхвами. Так и увёл из вражьего стана.
Отошли подальше. Лучик в чистой реченьке умылся, снял с себя тину, отстирал рубаху, рассказал Кию, что надобно грозному богу меч волшебный выковать. Покачал головой Кий-кузнец:
– Рад бы помочь тебе, добрый молодец! Да только не из чего мне волшебный меч ковать. Горку, где жила рудная имеется, зло неведомое захватило. Силу набрало, никого к руде – крови земной – не допускает. А что за зло, про то я не ведаю.
Спросил Лучик дорогу к заповедной горе, поклонился кузнецу, да и пошёл руду искать. Долго ли шёл, коротко ли – набрёл на пепелище. Была деревня – не стало. Только старики на пепелище сидят и плачут. Спрашивает их Лучик, что тут случилось, какая напасть?
Отвечают Лучику старики:
– Живёт у горы идолище поганое, молятся ему дикие люди, а оно их злу да кривде учит: как убивать, грабить, да в полон брать. Что с них взять – люди дикие, своему идолищу требы кладут.
Спросил Лучик стариков, как до горы добраться, да и пошёл. Чем ближе к горе подходил, тем больше лесов горелых, зверей побитых, знаков страшных. Подошёл Лучик к горе. У горы люди дикие живут, в горе идолище сидит и страшным голосом кричит, какие требы ему надобны. Много силы у идолища поганого, ничего не слышат люди, кроме его голоса.
Задумался Лучик, сел на пенёк. Тут Перунов пёс молвит человеческим голосом:
– Лучик, эти люди дикие никого, кроме идолища поганого не слышали, ничего, кроме скверны, не делали. Победи ты идолище, покажи людям, как по правде жить!
– Как же мне его победить? – спрашивает Лучик.
– Расскажи им о добре, да так, чтобы они идолища больше не слышали.
Подумал Лучик, достал из котомки гусельки и заиграл, к диким людям пошёл – петь им песни о правде и добре.
Испугалось идолище поганое, закричало. Кричит идолище о поле ратном – поёт Лучик, как хлебное поле под солнцем волнами ходит.
Кричит идолище о жатве кровавой – поёт Лучик, как золотой хлеб люди жнут.
Кричит идолище о скарбе награбленном – поёт Лучик, как избу новую уряжают.
Кричит идолище о пленницах новых – поёт Лучик, как невесты красивы.
Кричит идолище о мечах острых – поёт Лучик, как дети к отцу бегут.
Весь день и всю ночь пел Лучик, отдыха не знал. Отворачивались от страшной пещеры дикие люди, поворачивались к Лучику. К утру совсем затихло идолище. Подняли люди на Лучика глаза, умыли лица слезами, попросили прощения. Рассказал им Лучик правду о богах, о мире – стыдно стало людям. Вытащили они идолище из пещеры, подожгли огнём очищающим, да и спустили его с горы. Устроили пир, отпустили пленников.
Рассказал Лучик людям, что нужна ему руда – кровь земная. Тут выходит из горы девица: платье зелёное так по траве и стелется, глаза, что камень – серые, взгляд твёрдый, а волосы рыжие-рыжие. Говорит девица Лучику:
– Я Горяница, этой горы хозяйка. Спасибо тебе, добрый молодец! Вот тебе то, что просил, да передай Кию-кузнецу от железной горки привет!
Поклонился Лучик Горянице, взял руду, да и пошёл обратно. Помог он Кию выковать волшебный меч: мехи качал, воду носил, молотом бил. Отдал ему Кий-кузнец добрый меч, велел кланяться Перуну.
Посмотрел Лучик на меч. Жалко ему стало меч отдавать. Он за ним далёко ходил, грязью мазался, песни пел – идолище одолел, Змиеву орду перехитрил. Вздохнул Лучик, да и понёс меч хозяину. Грозному богу такое оружие нужнее!
Обрадовался Перун, взял добрый меч – заструилась по мечу молния, окаймляя железо золотой полосой. Взмахнул мечом грозный бог – и протянул его Лучику:
– Возьми. Ты за него кривду и зло попирал – тебе им и владеть.
Поклонился Лучик Перуну, принял меч из божьих рук, да про милую свою спрашивает. Отвечает ему грозный бог:
– Много где я был, много чего видал. Не видал только милой твоей. Иди к брату моему – Хорсу-солнышку. Он каждый день землю обходит, всё видит, всё знает. У него спроси про милую…
Макошь ткёт полотно белой скатертью. Полотно стелется лунной дороженькой. Конь ступает по лунной дороженьке, несёт Лучика к милой-суженой. Слово Жданкино крепко будь: пряжу кручу, дорогу совью – как нитка к веретену, так и ты к дому моему!..
Визарий
Лето, наконец, одолело робость, и травы наливались сладким соком, нежась в долгожданном тепле. Степь затопили маки, в их красном колыхании забывалась обыденность. Тянуло опрокинуться затылком в траву и погрузиться бесконечное небо, обнимавшее со всех сторон. Даже там, где по правую руку от нас лениво дышал Понт, казалось, продолжается небо. От красок можно было сойти с ума: лошади по колено тонули в зелёно-красном, а всадники в синем. Горизонт – только граница красного и голубого. Лошадь рысила ровно, тянуло уснуть, убаюкаться безмятежностью.
Я всегда был горожанином до мозга костей. Даже годы скитаний не вытравили это во мне. Вечно погружённый в людские заботы, окружаемый делами рук людских, я знать не знал, что можно вот так захлебнуться простором. Лугий и Аяна другие, как все дети природы они расцветают по весне. Тем забавнее мой восторг на фоне мрачного настроения моих спутников. Причём, надо отдать им должное, правы, как раз они. Мне же казалось, что каждый шаг мохнатой сарматской лошадки ведёт меня прямиком в легенду.
А всему виной рассказ того странного малого, которому Лугий не поверил.
Всё началось в таверне, куда галл затащил меня пропустить по стаканчику. Хозяин завёз лучшего фалернского вина, чем не повод устроить попойку? Напиваться я не собирался – не настолько оправился после ранения, но возвращение к жизни стоило отпраздновать. Щедрость семейства Донатов давала такую возможность. Публий обеспечил моё семейство на год вперёд. Когда я попробовал возражать, бывший центурион ответил коротко:
– Ты сохранил нам с Проксимо больше, чем жизнь!
Пришлось согласиться, поскольку это была правда. И сам я приобрёл больше, чем кучу денег – два хороших друга стоят дороже. А на вилле Доната отныне у меня было именно столько. Да и на Мейрхиона я больше не сердился, надо бы к нему сходить. За эти месяцы у него должно было прибавиться книг. А может, и сам что-то новое написал?
Словом, я пребывал в самом радужном расположении духа. А если прибавить, что мой Бог меня простил и принял, мне не доставало совсем немного, чтобы стать самым счастливым человеком на свете.
– Жить хорошо, и жизнь хороша? – произнёс надо мной приятный низкий голос.
Подвыпившему вообще двигаться лень, да и причины особой не вижу. К тому же, как было сказано, беды я не ждал, напротив, очень всех любил. Краем глаза уловил силуэт над собой и жестом пригласил разделить мою радость. Лугия сманила какая-то красотка, вино ещё оставалось. А человек хотел познакомиться. Почему бы и нет?
Он сел напротив, и я широко раскрыл оба глаза. Он был выше меня! А я к этому не привык. К тому же образчик мужской красоты в понимании какого-нибудь Поликлета : могучие покатые плечи, бугрящиеся мускулами руки с почти изящными запястьями, узкие бёдра, длинные ноги. Все мышцы проступают рельефно, как у греческой статуи. Русоволосый, бородатый и одет варваром – в короткую меховую безрукавку и кожаные штаны, но говорит на койне . Я всегда рад попрактиковаться в греческом:
– Поэтично.
– Разве я похож на поэта? Это мой дружок любил говорить. Он всякие красивые выражения собирает со всего света.
Нет, на поэта он не похож. Но у него удивительно располагающие глаза: серо-зелёные, симпатичного лукавого разреза. Физиономия могла бы казаться простоватой, но эти глаза выдают незаурядного человека. Полные губы складывались в забавную ухмылку, она мне тоже понравилась. Немного встречал людей, способных спокойно подшучивать над собой. А этот был именно из таких.
– Мир нынче решил побыть в гармонии, чтобы Меч Истины мог пропустить стаканчик?
Я только кивнул. Он кивнул мне в ответ. Мы соприкоснулись кубками и одновременно пригубили. Это получилось удивительно согласно, мой собеседник рассмеялся.
– Пусть гармония в мире подержится ещё чуток! Радуйся, Визарий! Ведь тебя зовут Визарий?
Я согласился с тем, что меня зовут Визарий, и с тем, что миру не мешает побыть в состоянии покоя, пока я отдыхаю.
– Радуйся! Кстати, как тебя зовут?
Он завёл свои насмешливые глаза к потолку, словно там искал ответ:
– Ну-у, Эриком зови. Последние лет сорок все так именуют.
Какой изящный эвфемизм! На вид ему не больше сорока, я выгляжу старше. Для германца он удивительно тонко говорит.
– А чем ты занимаешься, Эрик? Последние сорок лет?
– Тем же, чем и всегда – спасаю мир. А разве не похоже?
Я рассмеялся и сказал, что ему видней. Мы снова чокнулись. Пить с ним было легко и приятно. Неудивительно, что Лугий взревновал. Мой друг где-то потерял свою девицу и решил вернуться ко мне. А подле меня обнаружился спаситель мира. А этого галл терпеть не может.
– Так ты геро-ой?
– Ага, – сказал Эрик и прикрыл рот рукой, пряча отрыжку.
Он напоминал сытого медведя, наевшегося малины – такая же удовлетворённая хитроватая физиономия. А галл стал похож на бойцового петуха, встопорщившего перья, сейчас взлетит!
– Ну и? Легко это – быть героем?
Эрик согласился, что ничего сложного, муторно только иногда.
– Не поделишься секретом?
– Поделюсь, записывай.
– Пусть Визарий пишет, я так запомню.
– Не, – сказал странный варвар. – Визарию ни к чему, он знает.
– А я, стало быть, нет?
– Ты тоже знаешь. Если ты тот настырный галл, которого называют Лугием.
– Я тот настырный галл. А секрет?
– Выпей, галл! Секрет простой: жить по совести, умирать за справедливость. Радуйся, Лугий!
Слова великана прозвучали слишком серьёзно. Он хмыкнул, поднимая кубок:
– Не, вы извините, мужики, это я так! Сидят в таверне два стоящих парня – как не познакомиться? Неуклюже получилось, правда. Не сердитесь! Галл, за тебя!
Лугий выпил, хотя в него, похоже, не лезло. Эрик шутил, словно стремился загладить возникшую неловкость:
– Парни, вы смотрите! Вот пьёте тут сейчас, а лет через сто внучок нынешнего хозяина начнёт торговать этой щербатой плошкой, потому как из неё пил сам великий Лугий. Не веришь? Чтоб я сдох, так и будет!
Великий Лугий неохотно отвечает:
– Да почём тебе знать?
– Э, брат, я такого уже навидался! Вот положим, в наших краях гулял тысячу лет назад один герой, Гераклом звали. Мужик знать не знал, какая заваруха из-за его прогулки нынче начинается на северном берегу Понта в устье Борисфена .
– И какая начинается заваруха? – спрашивает Лугий. Мог бы не спрашивать – по лукавым глазам Эрика видно, что всё расскажет сам.
– В тех краях кочевали вольные скифы. А Геракл как раз скотину гнал. И какая-то ушлая девица у него стадо увела. Геракл – он кто? Правильно, герой! А скифы все до единого – пастухи. И девки у них, как огонь. В общем, погнался Геракл за коровами, а догнал тёлку. То да сё, повалялись в траве, она ему, значит, и говорит: «А если я от тебя мальца рожу? Дай мне на память чего-нибудь, чтобы сыну показать – от папки, дескать!» А у Геракла в те поры пояс был – большая ценность. Кожаный, с чеканными накладками. Накладок тринадцать штук – по числу самых славных подвигов.
