Текст книги "Меч истины (СИ)"

Автор книги: Atenae

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 38 страниц)

Я отвлеклась, потому он сзади зашёл неожиданно. Жёсткие пальцы сжали запястья и вывернули руки. Сильный тычок заставил посунуться в землю, а этот гад уже сопел, пристраиваясь сзади. Я корчилась, пытаясь вырваться. Исполох меня взял. Столько лет убеждала себя, что он не властен над лучшим бойцом амазонок, а этот скот в миг превратил меня в бессловесную жертву. Мне бы Богининого дара сейчас, ан нет – не пришло! Почему? Я оцепенела, когда поняла, что боюсь этого Визария: моя Богиня отступает перед ним. Должно, его Бог сильнее…

Внезапный рывок опрокинул навзничь. Нет, рванули не меня, просто насильник не успел мои руки выпустить. Я увидела дюжего гота со спущенными портками, а над ним – Визария. Второй гот держал коней, и довольная ухмылка ещё не сошла с лица. А Визарий… Вот теперь и гадать не надо: он воин и может убить.

Тяжёлая безрукавка козьего меха делала гота по-медвежьи громадным. Но Визарий возвышался над ним, даже когда насильник поднялся на ноги.

– Вон отсюда, – сквозь зубы молвил чужак. Его лицо застыло, а глаза напугали даже меня, хоть не на меня глядел. – И штаны надень!

Но поганец уже посчитал: их двое, а против них испуганная баба да полуголый мужик – половина гота в ширину, безоружный к тому же. Потная ладонь потянула из-за пояса нож. Страшные у готов ножи – почти две пяди.

– Не хочу тебя убивать, – глухо молвил Визарий. – Уходи.

Мне бы самой сейчас взять акинак – рубануть негодного, чтобы юшка брызнула. Да только оцепенило меня, словно почуяла, как иная сила вступает в бой. Моя Богиня не пожелала, вместо неё шёл кто-то незнаемый, чужой – волей и обличием.

Насильник двинулся, Визарий посторонился, перехватил волосатое запястье, и нож поменял хозяина.

– Уходи добром.

Но гот дёрнулся, вырываясь… и его клинок по самую рукоять вошёл ему в кишки. Визарий поглядел, меня жуть взяла от этого взгляда – словно не человек. Прорычал страшно:

– Во имя Справедливости!..

Потом повернулся к приятелю зарезанного:

– Пошёл прочь!

Того не пришлось просить. Насильник ещё наземь не осел, а над нами только пыль от копыт вилась. Визарий сделал шаг, потом вдруг посунулся и упал, зажимая руками живот. Так ведь гот его коснуться не успел! Но мой непрошенный защитник корчился так, словно это у него в кишках сидело две пяди доброй стали. Не помню, как оказалась над ним.

– Некстати… – прохрипел Визарий. – Лугию скажи… кобыла игреневая…

Я не успела и слово молвить. Его руки ослабели, я отвела их от живота, чтоб посмотреть рану. Раны не было. А Визарий умер. И сгустилась над бродом воля незнаемого Бога, от которой хотелось с головой зарыться в песок – чтоб не чуять.

Лугий

Вначале я увидел игреневую кобылу. И порадовался, что Визарий нашёл убийцу. Мне всё-таки жаль было девчонку, нельзя так. Потом разглядел на земле труп в громоздкой овчине. И девицу на коленях, и распростёртое длинное тело…

Ох, оглобля ты настырная, что ж теперь будет!

У девицы лицо в земле, а туника в лохмотьях. Если учесть, что у покойника гашник едва держится, то ничего объяснять не надо.

Ты столько раз учил меня не ввязываться по пустякам, и, если надо, вразумлять словом! Как же ты сам-то?

– Если Божья сила с ним, почему он умер? – спросила девица. Голос был низкий.

Я уже видел, куда он ударил насильника. Бог наш, ты справедлив, но почему ты решил, что Визарий заслуживает той же боли, что эта тупая немытая скотина?

– Ты Лугий? – вновь подала голос она. – Он просил сказать тебе про игреневую кобылу.

Я только помотал головой. Женщина осталась цела. Получается, что насильника он убил без вины. Вот дерьмо липучее!

– Меч Истины умирает, отняв жизнь.

На лице Визария осталась гримаса боли. Не привык видеть его таким. Всё время, пока его знал, он был почти непроницаем. Руки уже остывают…

– Он – Меч Истины. Бог дал ему право судить и карать только виновных…– я возвысил голос. – Почему ты решил, что этот мерзавец был чист?!

Визарий внезапно вздохнул.

– У тебя… хорошо получается…

Я схватил его в охапку:

– Что получается, чучело ты безголовое?!

– Ругаться… с высшей силой… – он сел и снова потянулся к животу. Должно быть, ещё болело. – Ладно… всё обошлось.

От него не укрылись мокрые дорожки у меня на щеках, потому что вид сделался виноватым. Глупо, должно быть, мы смотрелись, сидя на земле, пыхтя и тиская друг друга.

Потом Визарий встал и пошёл к реке. Долго и шумно умывался. Мог бы не стараться, между прочим. Я-то не скрываю!

Потом соизволил девку представить:

– Лугий, это Аяна. Великая Мать амазонок послала её, чтобы помочь нам.

Судя по лицу воительницы, это не совсем так, но спорить с ним вслух она не стала. А красивая баба, между прочим, люблю таких. Тело крепкое, но не тяжёлое – видна привычка к воинским забавам.

Однообразная работа изнуряет женщину, делая её неповоротливой от вечной усталости. Эта же гибкая, как котёнок. Хотя уже не юна – ровесница мне. И не девица, тут меня не обманешь. Сказка, а не женщина! Ещё бы поласковей смотрела.

Вот эта сказка меня едва не прирезала.

Ночевали прямо там, у брода. Пока осматривали убитого, пока выясняли, кто он, солнце за тучи зашло, и сразу смерклось. Аяна, между прочим, поведала, что готы не любят амазонок. Не сама разговорилась, Визарий вытянул. Она с него глаз не сводила, но я бы не смог сказать, какое в них стояло выражение. Нет, пожалуй, могу. Я так же смотрел, когда меня впервые распластали в бою, а лекарь зашивал: и страшно, и оторваться невозможно.

Потом я рассказал ему о жеребце Теодориха.

– Значит, ещё и готы… – задумчиво протянул Визарий. – Делать нечего, завтра поедем к готам. Мадий согласен подождать?

– Согласен, только… – я покосился на амазонку, не зная, продолжать ли. – Обижают девочку. Побыстрей бы надо.

Визарий резко глянул на меня.

– Я всё сделал, не скоро снова захотят. Но всё же…

Он покосился на Аяну и согласился, что действительно всё же. Нехорошее у неё было выражение. Не надо её сердить. Тем более что оружия из рук она больше не выпускала.

И дёрнула меня нелёгкая её развлекать! Не люблю, когда девушка мрачная сидит. Мы закусывали вяленой кониной от щедрот Мадия. Костёр горел вовсю. Визарий был рядом, живой. Должно быть, я немного одурел от радости.

– Я слыхал об амазонках прежних времён. Даже песню сложил. Спеть?

Она не ответила, а Визарий подал мне арфу. Песня была не новая, я ещё побренчал, припоминая, а потом спел ей о красивой амазонке, что не сумела убить молодого воина. Это только кажется, что легко убить того, кто идёт к тебе с открытым сердцем. Она не смогла, и потому погибла сама, закрывая от стрелы того, кому подарила сына.

– Не знал, что у тебя есть и такие песни, – подал голос Визарий.

Ясное дело, чего я тебе буду петь то, что девицам предназначено? Эту я сложил для одной суровой особы, которой нравилось казаться недотрогой. В Алезии это было, по-моему. Нет, в Гераклее, она была гречанка. Потому я и выбрал этот сюжет. Ей понравилось.

Аяне – нет. Она презрительно скривилась:

– Не знаю, откуда ты взял это, чужак, но всё закончилось иначе.

Визарий заглянул ей в лицо. У него это получается очень сверху, разве только ты стоишь, а он на корточки присядет. И оттого вид всегда имеет несколько виноватый: ничего, дескать, что я над тобой торчу? Людей это подкупает почему-то.

– Это очень старая легенда о прежних амазонках. Царица Ипполита последовала за Тезеем Афинским, родила ему сына. И погибла, защищая мужа в бою. У вас об этом рассказывают иначе?

Красавица отвернулась, кусая пухлую губку. Рваную тунику она сменила – оказалась в запасе. Но вечер прохладный. Не люблю, когда женщина мёрзнет. Я взял свой плащ и накинул ей на плечи. А плечико ничего себе – покатое, сильное…

Не понял, как земля ушла из-под меня. А надо мной нависло перекошенное яростью лицо. И кривой нож, очень острый… Вообще-то, я, конечно, сильнее. Но в тот миг нашло на меня оцепенение, словно я без спросу заглянул в такие места, где смертным бывать не положено. Не знаю, чем иначе объяснить: кажется, я её до смерти испугался.

Хорошо, Визарий не оплошал. Оторвал её от меня, стиснул локти.

– Аяна, Аяна, всё в порядке!

С таким успехом можно уговаривать шторм. Или табун жеребцов в период гона. У неё только что пена изо рта не шла, а глаза были вовсе дикие. А из глаз била та же потусторонняя жуть. Впрочем, нож уже выпустила. Одержимость там – не одержимость, а я знаю, какие пальцы у Визария. Завтра предплечья у красавицы будут очень болеть. А синяки сойдут недели через две.

– Всё, всё… посмотри на меня, вот так. Лугий хотел тебя укрыть, он не думал ничего дурного. Не стой столбом, скажи!

– Я, правда… извини, Аяна. Я дурак!

Точно, дурак. Никогда не видел, чтобы такое с женщиной творилось. Что теперь?

Голос Визария становится настойчивее. Он умеет убеждать. Я уже замечал: чем тише он говорит, тем лучше его слушают. И она услышала. Головой повела, как неживая – и уставилась в синие глаза, словно не было сил оторваться.

– Сейчас я отпущу тебя. Ни я, ни Лугий больше до тебя не дотронемся, клянусь! Не бойся. Ну… вот так.

Он отвёл руки. Аяна дышала ещё неровно, но в ум, похоже, пришла. Визарий осторожно, на корточках отодвинулся от неё, и лишь потом встал.

– Надо согреть воды, – сказал он мне.

Зачем, интересно знать? Горячим вином её поить собирается? Я бы не стал. Но и спорить с ним не буду, он всё равно умнее. Взял ведёрко, спустился к реке. Визарий последовал за мной.

– Что это с ней? – спросил я потихоньку. – В первый раз женщина так от меня…

Он не понял. Наверное, просто не видел, ЧТО через неё глядело, когда она склонялась надо мной.

– Аяна подвергалась насилию. И едва ли она была уже взрослой женщиной. Интересно, сколько ей было тогда?

– Двенадцать, – раздалось за нашими спинами.

Амазонка оставаться одна у костра не пожелала. Сама себя боялась? Да ещё поблизости труп гота лежит. Мы завернули его в полотно, завтра домой повезём.

Визарий кивнул и постелил на камень свой плащ, потом отошёл на шаг, присел. Аяна молчала.

– Что случилось здесь двадцать лет назад?

Мой друг умел спрашивать так, что отвечал даже немой – сам того не замечая.

– Это было не здесь, – произнесла она. Голос как у тяжело больной. – Ноний скупал рабынь… бандиты это знали.

Она рассказала нам, как в одну ночь запылали дома их лесного селения. Как погибла её семья. О том, что делали с девочкой грабители, не говорила – ясно и так. Всех уцелевших продали купцу Нонию, который торговал женщинами. Черноглазая девчонка приглянулась жирному скоту, но посмела сопротивляться. У торговца был свой способ воспитания товара. Девочке пришлось попробовать кнута. А пока он вразумлял глупую Аяну, ему продали нескольких рабынь из разбитого сарматского племени. Как окончил дни купец, она не сказала. Сказала лишь, что Мирина всех женщин, собранных сластолюбцем, увела с собой в степь. Их было сорок, все молодые и красивые. Некоторые на сносях. Потом нашли старую крепость и поселились в ней. А Мирина вспомнила о древних амазонках. Никто из рабынь Нония больше слышать не хотел о мужиках. Проклятье, я их понимаю!

Пальцы Визария сжались в кулак так, что костяшки побелели.

– Жалко, тебя тут не было двадцать лет назад. Навел бы порядки от Сарматии до Пафлагонии. Рыбы – и те бы строем зашагали!

Отворачивается, я вижу, как по щекам гуляют желваки.

– Двадцать лет назад я сам был в плену.

Взгляд Аяны непонятно сверлит нас из темноты.

Визарий

Итак, ещё один игреневый. Я начинаю думать, что это очень популярная масть. Три лошади – и ни малейшего представления, зачем их седокам желать смерти Гаяру. Этот визит к готам может что-то прояснить.

Тело, завёрнутое в полотно, лежит на спине моей лошади. Сам я оценил Луну, покуда есть возможность, буду ездить на ней. Я не слишком хороший наездник, а эта кобыла – просто клад. Рысь ровная, везёт бережно.

Не хотел я брать с собой Лугия и Аяну. Скорее всего, неприятностей в готской деревне не оберёшься. Хоть бы раз мне повстречался круглый сирота и без друзей! Нет, всегда оказывается, что преступник – чей-то брат, сват и закадычный друг.

Впрочем, Лугия всё равно не уговорить. Он поэт и выражается так, что я только рот раскрываю. На этот раз он сказал:

– Визарий, ты высок и строен, как кипарис. И подобно этому дереву напрочь лишён мозгов. Нет, дерево даже умнее – оно растёт на одном месте и никуда не встревает. А ты вечно лезешь в такие места, где тебя мечтают настрогать крупными ломтями.

В общем, всё понятно и без слов. После вчерашнего он меня одного не отпустит. Хотя мог бы и подумать, что ничем не поможет, если готы станут мстить. Он ведь тоже Меч Истины. Кстати, нутро побаливает до сих пор. Должно быть, мой Бог напоминает, что в случае с насильником я превысил данные мне права. Перешёл границу дозволенного. А как было иначе? Дозволить надругаться над женщиной снова?

Аяну оставить тоже не удалось. Так и не знаю, с каким поручением отправила её Великая Мать. Это ведь я Лугию так сказал, а сам далеко не уверен, что их намерения столь миролюбивы. Амазонка едет молча, словно даже подавленная. Прежде молнии били из неё во все стороны, но гроза прошла, наступило ненастное утро. Человеческой душе не вместить столько горя, она немеет, как ушибленное плечо. Вчера ей раны рванули по живому, сегодня бережётся. Может, оно и к лучшему. Она обмолвилась, что готы не любят амазонок. Похоже, их никто не любит. Невозможная затея, как они до сих пор ещё живы?

– Аяна, расскажи мне про готов.

Она не поднимает глаза, это даже приятно, прежде дыры во мне прожигала.

– Они пришли два года назад с севера. Их три сотни. Заняли место в пойме.

Так, вся степь от реки и на восток принадлежит роксоланам, от реки и до гор на западе угнездились амазонки. Пришельцам досталась земля в низине, заболоченная и неплодородная. Почему всё так скверно, а? Кто-то подсовывает разгадку, а от этой разгадки жутко.

Итак, стравить амазонок с сарматами, ослабив тех и других – интересная затея. И если стрелком окажется Теодорих… Что-то не хочется мне думать о такой возможности! Она пахнет войной. Что я стану делать, окажись оно так? Решить не успел. Дорога к готам оказалась короче, чем хотелось бы. Впрочем, может, оно и к лучшему: сегодня солнце жарит наконец-то по-летнему, а у нас труп во вьюке.

Селение за крепким частоколом такое, как всегда строят германцы: длинные дома, крытые дерном, вытоптанная площадь в центре, где собираются мужчины, чтобы вершить дела. Я словно впервые увидел их гордую бедность: умирать будут, а на поклон не пойдут.

У ворот пришлось назваться:

– Едет Визарий, Меч Истины, по важному делу.

Никогда я не слышал про Вульфилу, видно он из не самых удачливых вождей. Удачливые с Аларихом на запад ушли, а этот здесь застрял между сарматами и амазонками. Вульфила, впрочем, обо мне слыхал. Мы встретились на той самой площади. Он вышел навстречу, отирая длинные усы от пива. У Вульфилы спокойные глаза, даже весёлые.

– Ты, верно, привёз тело Гейзериха? – спрашивает он.

– Мне пришлось его убить, – отвечаю я.

Спешиваюсь и отвязываю вьюк с покойником. Мои спутники всё так же сидят на лошадях.

Подходит, разглядывает тело, одобрительно щелкает языком:

– Немногие могли драться с Гейзерихом на равных. А уж уложить его собственным ножом! Ты добрый воин, Визарий.

Он на голову ниже меня, я вижу седую макушку. Она ни о чём не говорит. Мне нужны его глаза.

– Он покушался на женщину.

– И ты убил его. И до сих пор жив. Можешь не рассказывать, я знаю вашу Правду Мечей. А если бы и не знал, мне хорошо известен нрав Гейзериха. Странно, что никто не пришиб его до тебя! И тому дураку повезло, который ушёл живым.

– Он не был виновен, – отвечаю я.

Вульфила, наконец, поднимает лицо:

– Я рад, что ты приехал, Визарий. Странные дела творятся в округе. – А потом вдруг улыбается почти проказливо. – Есть хорошее пиво. Будешь?

Вот за что люблю германцев: если они приняли тебя, как гостя, то от еды треснет живот, а от напитков голова. Впрочем, это у всех варваров одинаково. И если бы, не дай Боги, у Вульфилы кончились припасы, он повёл бы нас по всем домам селения – добавлять до нужного состояния. Пиво у него крепкое. Я его не слишком люблю, но не оскорблять же хозяина. Хорошо, что он сам понимает наше положение и не настаивает.

– Ты хотел выдать дочь за Гаяра? Мне жаль его.

– Девочка увидела его на торгу прошлой весной и влюбилась без памяти. Хотя на мой вкус он был не слишком красив. Ты знаешь, у нас не любят черноволосых. Но воин хоть куда! С моим Теодорихом они мерились силой, и не всегда сын готов был победителем.

Кажется, Вульфила собирается сказать мне что-то важное.

– Они дружили?

– Как родные братья. Целый год почти неразлучны. Потом он сватался к дочери. Так у моего племени появилась надежда.

Он понижает голос, косясь на Лугия и Аяну. Можно не волноваться, их больше занимает блюдо кровяной колбасы. Кошачьи уши галла не пропустили ни одного вздоха, но Вульфила об этом не знает.

– Ты понимаешь, Визарий, каково нам здесь? Эту землю нельзя пахать. А скот не пасётся в болоте.

– Роксоланы были щедры?

– Они согласны поделиться долиной.

Да, всё прекрасно. За вычетом того, что половину долины занимают несносные бабы, которые ни с кем не будут делиться. Вульфила, ты ведь умён, почему ты говоришь это мне? Знаешь, как Меч Истины может этим воспользоваться?

Германец вздыхает:

– Визарий, ты очень умён. Разберись и сделай так, чтобы кровь не легла на готов. Мои люди ни при чём, даю тебе слово!

Боюсь, твоего слова мало, вождь. Но меня радует, что ты можешь его дать.

Дочь вождя Хильда прислуживает нам у стола. Славный обычай: девушка знатного рода не боится труда. Мне всегда нравилось это в германцах. Случись что, за бедняжкой не придётся ходить, как за редким цветком, что растёт лишь под стеклом. А ведь Хильда и напоминает цветок: тонкая, лилейно белая. Редко видел подобное совершенство. Поговорить бы с ней. Хотя тут лучше справится Лугий. Но мой друг очень занят. Аяной. И как ему удаётся заставлять её хранить спокойствие? Гляжу искоса и тут же отворачиваюсь – она смотрит на меня. Вот таких глаз у неё ещё не видел. Спокойна и задумчива. Изучает что-то на мне. Что там может быть интересного? Кажется, с этой стороны можно не ждать беды.

Вульфила не препятствует, когда я выхожу из-за стола и нагоняю Хильду.

– Ты позволишь мне спросить тебя, славная дочь готов? Я вместе с тобой скорблю о женихе, но моя задача – найти его убийцу.

Девушка смотрит голубыми глазами, в них словно лёд сверкает. Нет, не лёд – слезинки, прозрачные, как родниковая вода. А по лицу не заметно.

– Я не скорблю, пришелец. Но ты можешь спрашивать.

Она меня искренне изумила.

– Не скорбишь?

– Дочери готов не пристало скорбеть о том, кто отдал сердце другой. А что чувствую я, о том не узнает ни моя подушка, ни мой гребешок.

Так вот чем объясняется этот вид – горе, покрытое льдом.

– Ты знаешь наверняка, что у Гаяра была другая?

– Я видела их, и не раз. Чумазая амазонка сарматских кровей. Они встречались почти каждый вечер, – её лицо искажает судорога, но Хильда всё же твёрдо заканчивает. – А потом она его убила.

Теперь я, по крайней мере, знаю, куда Зарина ездила. Но каков поворот!

– Ты говорила об этом отцу или брату?

Её взгляд снова обдал меня холодом:

– К чему, Визарий? Я горда. Этот брак был нужен племени. Я не стала бы противиться, – потом опускает голову и говорит совсем тихо. – Ты позволишь мне уйти?

Я только киваю. Как же всё складывается, однако. У готов есть и интерес в этом деле, и причина. И игреневый жеребец.

– Она не могла, – раздаётся за спиной.

Оказывается, нас слушали. А я даже голос не сразу узнал. Правда, я никогда не слышал, чтобы Аяна говорила так. Не только красива, но и умна? Вот удача!

– Ты думаешь?

Презрительная усмешка искривляет полные губы:

– Посмотри на её руки! Им никогда не пустить ту стрелу. Силёнок не хватит!

Этому мнению можно верить. Великая Мать не прогадала, послав сюда своего командующего.

Подходит Лугий:

– Её брат?

– Она уверяет, что он не знал. Надо его расспросить. Аккуратно.

Лугий ухмыляется:

– У меня получится лучше.

Теодорих собирался ехать к сарматам. Несмотря на гибель несостоявшегося зятя, что-то тянуло его туда. Об этом он поведал в дороге, и достаточно громко. Слышали даже мы с Аяной, хотя приотстали, чтобы не мешать галлу.

– Наши считают, что сарматские девушки некрасивы. Это потому, что мы не привыкли к чужим. По мне, так лучше и не надо! Горячие, как уголь. Как вороные кобылицы!

Я видел, у Лугия вертится на языке вопрос, есть ли у гота среди роксоланов подруга, но спросил он другое:

– Знаешь толк в лошадях? То-то я смотрю, жеребец у тебя сказочный!

Теодорих довольно оглаживает коня по шее:

– Славный! У твоего друга тоже кобылка ничего!

Оба негодника перебрасываются короткими фразами вполголоса и разражаются смехом. У меня, по-моему, пылает лицо. Стервецы говорят, явно, не о Луне. Как их прервать?

Смуглая рука удерживает Луну за повод:

– Лугий знает, что делает. Не мешай.

Не ожидал от Аяны подобной выдержки. Придётся признать, это я мыслю предвзято. А считал, что она.

Между тем, парни вернулись к конскому вопросу.

– Сарматские лошади обычной породы мне не нравятся, – говорит сын вождя. – У амазонок они каких-то других кровей. Но Славного я купил вовсе у незнакомого молодца. Проезжал тут один, и вёл коня в поводу. Пришлось отдать диадему сарматской работы. Я поехал к Гаяру, чтобы похвастать, но его уже не было в живых.

Лугий так и подскакивает на спине своего жеребца:

– Ты купил его недавно?

– Позавчера. И представь, Славный уже привык ко мне!

Мой друг бросает торжествующий взгляд. Нет, Лугий, я не верю в заезжего убийцу, который стреляет без причины! Слишком много интересов столкнулось на этом куске степи. Но не похоже, чтобы сын вождя лгал.

Лугий морщит лоб, соображая, куда повести разговор, потом снова лукаво глядит на Аяну:

– Слыхал, у амазонок тоже славные кобылки. И девушки, – добавляет он под моим возмущённым взглядом.

Теодорих, вопреки ожиданиям, уныло морщится:

– Девиц там много. Только я бы тебе не советовал к ним соваться, мой друг.

– Что так? – галл смотрится воплощением лукавства. – Не ласковы?

Юный готский воин не принимает шутки:

– А кто их знает? Сарматы чтят их, как прародительниц: говорят, что все их племена произошли от союза скифов с амазонками. В прежнее время степные девы часто жили отдельными общинами, постигая женские таинства Богини Луны. А этих, нынешних, и вовсе Богиня взыскала: девственницы из Храма без всяких снадобий, одними руками облегчают роды. Говорят, это потому, что их Богиня едва родившись сама, помогла прийти на свет брату. Но такая сила им дана только пока не познают мужчину. Вот они и берегут её, не желают ни с кем любиться. Когда мы только пришли сюда, отец хотел заключить с ними договор. Объединиться в крепости, защита, счастливые семьи – то-сё! Старшие – они ведь не девы уже. Отец вдов, а их Великая Мать – женщина хоть куда. Так знаешь, что она ему ответила? «Я скорее умру, чем разделю с мужчиной ложе и трон!» Жуткая властолюбивая змея, вот что я тебе скажу. А девочки ничего, да. И не все метят в жрицы.

Остаётся лишь гадать, как акинак Аяны в ножнах усидел. Мой друг, не дожидаясь неприятностей, хлестнул коня, и они с Теодорихом умчались далеко вперёд. Амазонка ничего не сказала мне, но в глазах поднялась мутная волна гнева. В ней словно два разных человека, я не всегда понимаю, с которым имею дело. Интересно, но сейчас на это нет времени. У меня созрел один неотложный вопрос.

Едва спешившись, Аяна решительно направилась к хижине, где держали Зарину, словно она имела в мыслях то же, что и я. У порога за нашими спинами бесшумно сплотился Лугий.

Сегодня девочку никто не обижал. Она сидела на куче соломы, подобрав колени к груди. Нечесаные волосы сбились в колтун, лицо в грязных разводах. Плакала? Кто-то мне говорил, что амазонки не плачут.

Она так и вскинулась с пола:

– Аяна! Забери меня отсюда! Тебя послала Мать?

Я никогда не думал, что эта грозная женщина может быть ласковой. Она присела рядом с Зариной, обняла её, принялась гладить по волосам, что-то шепча. Совершенно невозможно разговаривать с ними, не видя лиц – сажусь на корточки:

– Ты позволишь мне спросить, Зарина?

Испуганно отшатывается, но Аяна удерживает её, шепча:

– Можешь поговорить с ним.

Я благодарно киваю.

– Ты нашла Гаяра?

Она молчит, но глаза наполняются влагой. Бедняжка. Увидеть любимого вот так… зрелище не для девичьих глаз.

Девочка уткнулась Аяне в грудь, худенькие плечи затряслись. Можешь смотреть на меня сколько угодно, Аяна, но, сама понимаешь, я должен спросить!

– Ты хотела поехать к нему вечером. Если бы это случилось, он был бы жив?

Против ожидания, она качает головой:

– Скорее, умерли бы оба.

– Почему ты так думаешь?

Отвечает с тихой убеждённостью:

– Первая кровь, проклятье амазонок. Я должна была помнить об этом.

Аяна встрепенулась, как ловчая птица:

– Тебя удержала мать?

Девушка молча кивает. Мой вопрос стал уже лишним, но я всё же задаю его, цепенея от ужаса:

– Она знала о вас с Гаяром?

Ответ очевиден. Мы все это понимаем.

Аяна

Как мне быть, Великая Мать? Я ведь знаю то, о чём не ведает высокий чужак. Я знаю, почему ты это сделала. Но мне не легче. Есть только ночь на решение, которое раньше казалось таким простым. Почему всё вдруг запуталось? Ты ЭТОГО опасалась, Мать? Потому и послала меня – самую лютую? «Самую глупую» – говорили иные.

Ночь решения я провела с Зариной. Никогда мы не были близки. Знать, она ревновала – ведала, что люблю тебя дочерней любовью. Сегодня это стало неважно. Она рассказывала о Гаяре. Сотню раз твердила, как он был хорош. Потом плакала и винила себя. И вновь вспоминала Проклятие. Я же могла только слушать.

У порога мелькала долговязая тень. Нет, мужчина, это не для тебя! Мне бы самой разобраться. Мне бы понять, почему сомневаюсь в том, что сделать должна.

Визарий послал за Мириной гонца. С рассветом она была в становище – величавая, как всегда. Приехала одна. Всё верно, здесь ведь я и Зарина.

Меч Истины повёл нас с собой – туда, где в степи стоял свежий курган. Первые лучи едва тронули чёрную вершину, покрытую свежей золой. Молчаливые сарматы обступали со всех сторон. Их много больше, чем Дев Луны. Когда они двинутся, мы поляжем все. И маленькие девочки тоже. Радоваться ли, что у меня нет дочери? Бледная готская красавица Хильда тоже тут была.

Визарий вышел в круг и вынул меч. Он казался усталым.

– Это было так опасно, Великая Мать? – низкий голос звучал глухо. – Так необходимо? Двое детей полюбили друг друга. Пусть ты не обрекала на расправу дочь – это вышло против твоей воли. Но почему не задумалась, лишая её счастья?

– Тебе не понять, животное! – сказала Мирина, и лицо изломала ненависть. Сегодня она гневалась взаправду.

Он кивнул:

– Мне, в самом деле, не понять. Поймёт ли тебя мой Бог? Защищайся, Мирина, во имя Справедливости!

Меч глядел ей в грудь. Меч держала долгая и умелая рука. Против неё не устоять. Но я попыталась. Наши клинки со звоном сошлись. Мне говорили: нельзя смотреть в глаза тому, кого убиваешь. У него были такие глаза, словно я уже ударила.

– Что ты делаешь, Аяна?

– То, что должна! Дерись со мной, мужчина!

Вот сейчас он меня убьёт. И умрёт сам. Хочу ли я?..

– Мирина, Великая Мать амазонок! Я, Меч Истины Лугий, обвиняю тебя в злодейском убийстве жениха твоей дочери, сарматского принца Гаяра. Защищайся, чтобы доказать свою правоту. Во имя Справедливости!

Совсем забыла, что их двое! Светловолосый спутник Визария был таким… обыкновенным. От него ли ждать беды? Теперь уж всё равно. Сейчас я умру, и больше не будет саднить внутри, там, где сердце… Богиня, приди, возьми меня!

Я не сказала им, что это от моей руки погиб жирный Ноний. И пять его слуг, самых лютых. Мне было двенадцать лет, когда Богиня обняла. Амазонки-Девы помогают дарить жизнь, женщины, испытавшие боль насилия, обретают мощь, чтобы её отнимать.

Визарий был слишком силён. Это не Бог его – сам он прогнал прочь моё боевое неистовство. Как сделал уже раз тем вечером, у брода. Я не должна была глядеть ему в глаза. Но я глядела, и потому не устояла. Мой акинак скользнул вдоль его клинка и застрял, пойманный рогатой крестовиной. Потом неодолимая сила вырвала его из рук. Меч Истины обхватил меня, прижимая груди. Он держал прочно, как железный обруч. Спиной я чуяла, как гулко стучит его сердце. И было очень тепло.

Лугий медлил, отбиваясь от Мирины, кружил, выцеливал. А потом нанёс лишь один удар. И клинок вошёл точно в сердце. Мы закричали разом: я и Зарина. Мирина не вскрикнула, она умерла в единый миг.

Я ощутила – руки Визария дрожат. Золотоволосый боец отступил на шаг, потом взялся за сердце и пал. Теперь Бог Мечей должен подтвердить праведность приговора. Визария он пощадил тогда… На руках Мирины кровь, но она сделала это во благо…

Лугий пошевелился, поднялся на колено, опираясь на меч.

– Суд был справедлив! – воскликнул он.

И Визарий выпустил меня. Потом нагнулся и подал акинак рукоятью вперёд. И я снова глядела ему в глаза. Лишь пядь отделяла остриё от его груди. И он это знал…

Мы везли тело втроём. Золотоволосый вызвался провожать Хильду. Я думаю, он не хотел встречаться с амазонками. Пусть он не считал себя убийцей, но мне ведомо, что он ощущал.

Ехали молча. Зарина то плелась позади, то поддавала пятками Искорку и уносилась вперёд. Мне было трудно смотреть на Визария. Он тоже не глядел на меня. Молча сжимал повод коня, на котором домой ехала Мирина, и не пытался догнать Зарину.

Богиня покинула меня? Или дело только в этом чужаке, которого я не могу убить? И всё закончится, едва он уйдёт. Как стану жить теперь?

Зарина подъехала первая, и закричала от ужаса. Потом увидела я, и облилась исполошным потом. Ворота крепости были распахнуты. Створка колыхалась на ветру. Меч Истины оставил Мирину и обогнал нас, первым въезжая внутрь.

Там было пусто. Ни единого тела, ни кровавого пятна. И никого из тех, с кем я делила двадцать лет моей жизни. Визарий спешился и принялся что-то пристально высматривать долу. Потом выскочил за ворота. Оттуда мы услышали его радостный возглас:

– Они ушли сами. Уехали на восток ещё вчера. Следы хорошо видны на земле – их легко нагнать. Всё не так страшно!

Всё не так страшно. Это Мирина приказала им, зная, чем окончится суд Мечей.

– Надо поторопиться, – молвил он, подводя моего коня. Зарина уже сидела верхом.

Что такое долг, Великая Мать? Ошибка? Или верный страж, который не позволяет нам поступать так, как того хочет естество?

– Ступай отсюда!

Никогда не видела столько горечи в этих синих глазах. А чего он ждал?