Текст книги "Меч истины (СИ)"
Автор книги: Atenae
Жанры:
Мистика
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 38 страниц)
Моё маленькое племя испытывает временные трудности. Лугий ушёл на заработки, но у Меча Истины работа нервная и оплачивается далеко не всегда. Так что я хватаюсь за любое дело, способное принести монету, но другие штаны себе позволить пока не могу. Аяна каждый вечер латает их и смотрит на меня с презрением. Ну, не получается у меня аккуратнее! И не могу я, как Томба в своём огороде, возиться с учениками в одной набедренной повязке – я же не нубиец, я Марк Визарий, мастер меча. И прохладно, не лето всё-таки.
Удивительно, как наличие приличных штанов сказывается на самомнении. Добротная одежда – вопрос статуса. Ещё недавно я был Меч Истины, всеми уважаемый человек. Штаны, впрочем, и тогда не всегда бывали без заплат, но осанка существенно отличалась. Нынешний я, ради заработка скрипящий пером в таверне – это совершенно иное существо. Оно отличается даже от второго нынешнего меня – учителя вооружённого боя. И уж подавно эти два меня не похожи на свирепого гладиатора, который мог сожрать за косой взгляд, или долговязого неоперившегося юнца, ученика библиотекаря. Много меня.
Впрочем, сколько б меня ни было, ни один из этих образов не соответствовал представлениям о Марке Визарии у пожилого слуги, который вздумал меня разыскивать именно сегодня. И на Марка Визария я мало похож, и на учителя фехтования тоже. Гонять новичка я доверил Квинту Требию – он опытный солдат, и давно уже не нуждается в учителях, но ко мне продолжает ходить и учеников поставляет из чистой дружбы. Я же сижу на бревне и слежу за их поединком. Не по причине особой лени, а из-за досадной уязвимости штанов.
Это ещё что! Какой я был вчера, когда добросовестно составлял письмо для какого-то квадратного офицера. Офицер, кстати, не производил впечатления неграмотного, а письмо его было шедевром умолчания пополам с угрозами:
«Уважаемый Фотий!
Ты не сумел выполнить свои обязательства в отношении моего племянника, о чём я весьма сожалею. Но ещё больше я сожалею о том, что ты удалился, не вернув задаток, полученный за эту работу. Я не принадлежу к добрякам, которые легко прощают. А ты вынудил меня искать людей, способных выполнить моё поручение. Думаю так же поискать тех, кто выполнит и другое моё поручение, касающееся тебя».
И далее в том же духе. Одним словом, не хотел бы я оказаться тем Фотием. У офицера был холодный взгляд, мерцающий меж тяжёлых век. И даже когда его тонкие губы складывались в улыбку, эти глаза ни на миг не теплели. Вчерашний я – скромный писарь в потёртой варварской одежде – под этим взглядом казался даже как-то ниже ростом. Офицер был вдвое шире меня и носил меч на бедре – роскошь, в которой мне отказано богами. И если бы этот медведеподобный воин испытал сожаление по поводу меня, я бы всерьёз задумался, не пора ли исчезнуть из мира самому. Хотя в моём возрасте поздновато учиться смирению.
Сегодня я – великолепный варвар, которому лень оторвать зад от бревна ради неповоротливого мальчишки, пусть его Квинт гоняет. Он и гонял, весьма добросовестно, поэтому вестник моего работодателя обратился именно к нему:
– Благородный Визарий!
Гм, благородным меня ещё не называли. Не то, чтобы мои родители были совсем уж никто, но их непутёвый отпрыск сделал всё, чтобы славное имя ушло в небытие. Хоть и не по своей воле. Я уже давно не скрываюсь – едва ли остались те, кто наш род помнит. Благородный Визарий? Забавно!
Ну, а как он мог ещё обратиться? «Почтенный»? Квинту это совсем не подходило, ему лет тридцать. Управляющий чуть не вдвое старше. Даже вольноотпущенник, каковым, судя по всему, был наш посетитель, не смог бы вымолвить «почтенный» в такой ситуации.
Квинт, понятно, не отреагировал. Под его натиском мешковатый сын торговца тканями потел, словно в бане.
– Благородный Визарий!
Я встал. Квинт Требий с наслаждением лупил богатенького увальня деревянным мечом. Его же мечом, который выбил у него мгновение назад.
– Сколько раз говорить: не стискивай рукоять!
– Почтенный Визарий!
Угу, это ко мне.
– Я весь к твоим услугам, любезный.
Вольноотпущенник повернулся ко мне и застыл. Взгляд ещё в надежде цеплялся за Требия, а я слышал грохот его рушащихся надежд. И всё же не придумал ничего лучше, чем начать строить свои. Хотя мог бы остеречься – сегодня Боги щедры на каверзы. Так. Слуга богатого дома (туника и плащ из хорошей шерсти) получил приказание своего господина, которого весьма уважает (держится достойно, без раболепия) – нанять своему отпрыску известного учителя. А значит, учитель может рассчитывать на солидный заработок и обеспечить существование своей семье. Хорошо, что он не видел мою семью: жену – свирепую амазонку и названных братьев – хромого гладиатора-нубийца и галла, красавчика и забияку, Меча Истины к тому же.
Управляющий вызывал у меня симпатию. И не только тем, что собирался решить мои денежные проблемы. Был он отдалённо похож на моего старого учителя Филиппа: такие же куцые волосы, реденькая борода, совсем уже белая, выцветшие глаза, которые, впрочем, умели смотреть очень строго. На меня и сейчас смотрели строго, я против воли чувствовал себя нашкодившим юнцом. Если он и был растерян, то быстро справился с собой, и голос не дрогнул:
– Благородный Публий Донат послал меня к Марку Визарию. Ты ли это?
Шутки были неуместны. Как и мои космы, и борода, и шрамы. И латаные штаны, будь они неладны!
– Это я, уважаемый. Что велел передать мне твой господин?
– Благородный Публий Донат хотел бы, чтобы ты давал уроки боя благородному Проксимо.
Жму плечами:
– Это легко устроить. Пусть благородный Проксимо приходит, я назначу ему время.
Квинт Требий оставил свою запыхавшуюся жертву и с интересом ждёт развития событий. А чего, собственно, он ждёт? Ах, вот этого!
– Благородный Проксимо не может заниматься здесь с другими учениками. Мой господин хочет, чтобы ты учил его дома, на вилле Доната. Это в двадцати милях от города. Завтра он пришлёт за тобой, – тут взгляд слуги упал на мои злополучные штаны. – И он готов хорошо заплатить за то время, что ты не занимаешься с другими.
Из дома вышла Аяна. Она не в восторге от моих отлучек. Но кошелёк должен будет примирить её с действительностью. Хотя бы на время.
Моя жена ничего не сказала, она взяла деньги, отправилась на рынок и принесла восемь локтей полотна. Меня мучила совесть, потому что она шила всю ночь. Но я, наконец, обрёл приличный вид.
*
Удивительно, в какую трясину может завести забота о целых штанах! Впрочем, я и не ведал, что ступаю в трясину. Дорога забирала в горы, смирная лошадь, присланная Публием Донатом, несла меня ровной рысью, рядом трусил на осле управляющий по имени Приск. И пробудившийся весенний лес всё ближе льнул к размытой каменистой тропе. Нам давно не встречались возделанные поля, я гадал, какую ценность может иметь вилла в таких местах. Охотничьи угодья, быть может? Пустынно и глухо, словно в какой-нибудь Германии.
Впрочем, пашни всё-таки были. Вилла Доната приютилась на склоне высокого лесистого хребта, но с востока земли были возделаны под виноградники. В урочище, где мы остановились напиться из горного потока, паслось стадо. Невеликое богатство, но по нашим временам достаточное, чтобы прожить небольшой семье.
Было очевидно, что вилла благородного Доната знавала лучшие времена. Первоначально она строилась в римском стиле: обширные крытые галереи соединяли хозяйственные постройки. Имелся даже сад, украшенный статуями и прудами. В прудах вода обильно цвела ряской, мрамор покрылся буро-зелёными пятнами. Последняя пара веков сказалась на этом аристократическом обиталище не лучшим образом. Роскошь уступила место практическим соображениям, и виллу обнесли тёсаной каменной стеной, словно какой-нибудь форт. Впрочем, ограда тоже нуждалась в починке, местами камни выпали, и зияющие дыры делали её похожей на улыбку старухи.
Мы прибыли под вечер, вилла, утонувшая в тени горы, показалась мне неуютной и мрачной. Из распадков тянуло ледяным сквозняком, здесь было гораздо холоднее, чем в городе; я плотнее завернулся в плащ. Не такого ожидал, слыша о «вилле благородного Доната». Меня тоже подвела привычка к торопливым суждениям.
Спешились во внутреннем дворе, и Приск сопроводил меня в господский дом. Особой роскоши я не заметил, но всё было чисто и пристойно. Мозаики пола вымыты, стены носили следы умелой починки. В комнате, куда меня ввели, на столе лежали свитки. В этом доме не чуждаются учёности, это радует.
Впрочем, радоваться я быстро перестал, когда распахнулась дверь, и вошёл благородный Публий Донат. Он двигался со стремительностью тарана и сам напоминал этот таран.
– Приветствую тебя, Визарий. Я рад, что ты принял моё предложение.
Когда бы не задаток, я должен был бы тут же развернуться и бежать. Но задаток воплотился в новые штаны, а Публий Донат сожалел, о людях, не отработавших заплаченные деньги. Он, кстати, не подал виду, что мы встречались прежде. Но я хорошо запомнил это своеобразное лицо: квадратный череп, очень коротко остриженный, чтобы скрыть зарождающуюся лысину, орлиный нос, тонкие губы и этот пронизывающий взгляд из-под тяжёлых, словно бы припухших век. И принялся гадать, не было ли письмо к загадочному Фотию способом ознакомить меня с характером и требованиями работодателя.
Не в первый раз меня принимали за наёмника для тёмных дел. Я никогда не испытывал затруднений, отказываясь от подобных предложений. Но Публий Донат не из тех, кому легко отказать. Лишь бы его желание было выражено дипломатично, чтобы я смог без скандала увернуться.
– Я должен яснее представлять свои обязанности в этом доме.
Донат доброжелательно кивнул:
– Мне рекомендовали тебя, как мастера боя на мечах. Дело в моём племяннике Проксимо. Ему необходимо обучиться владению оружием. Я слышал, что ты терпелив с учениками.
Склоняю голову в припадке скромности:
– Любопытно, кто аттестовал меня столь лестным образом?
Суровое лицо Доната делается чуточку приветливее, у этого человека есть особый дар оставаться властным и простым одновременно:
– Он тебе известен! Мой старинный знакомый Авл Требий.
Так. Я не видел Мейрхиона с тех пор, как собственноручно свернул на сторону его унылый нос. Не была ли его рекомендация хорошо подготовленной местью, вопреки всем заверениям Квинта, что в их доме на меня не держат зла?
– Что ж, я знаю Авла Требия. Но ты упомянул о терпении. Благородный Проксимо ленив? Или обладает трудным характером?
В тяжёлом взгляде Доната промелькнула досада:
– Нет, дело в другом. Позволь, я представлю тебя, сам всё поймёшь.
Он сделал мне знак следовать за ним. Оказалось, что в этом странном доме было два кабинета: в одном работал Публий, в другом обитал его племянник. Таблин младшего Доната оказался битком набит разнообразными книжными сокровищами. Посреди этого изобилия в кресле спиной к двери восседал белокожий юноша. Мне был виден худой, острый локоть и нога, небрежно закинутая на изящную четырёхугольную скамью, крытую алым бархатом.
– Проксимо!
Юноша не подал вида, что слышал обращение. Донат скрыл досаду и позвал снова:
– Проксимо, я привёл к тебе Марка Визария. В Истрополисе он слывёт непревзойдённым мастером меча. Тебе ведь нужен учитель!
В последних словах послышались заискивающие нотки. Неожиданно для властного офицера. Ещё более странным был мой будущий ученик. Римские юноши обычно почтительны к старшим, а этот даже не поднялся на ноги, когда мы вошли, только оторвал взгляд от кодекса, который внимательно читал. Очень юным Проксимо не казался, лет двадцать, должно быть. И на бестолочь тоже не походил. Властности в чёрных глазах было ничуть не меньше, чем у дядюшки. И он глядел на меня неласково. Будь я проклят, что с ним не так? Поразительно красивое лицо: бледное, в обрамлении длинных чёрных кудрей, полные губы твёрдо сжаты – признак энергии и воли. Странно, что энергии совершенно лишено худощавое тело, покоящееся в стариковском кресле.
Он молча изучал нас обоих, словно и дядюшку видел впервые, или же ожидал, что у того неожиданно вырастет вторая голова. Было слышно, как мерно шлёпают капли в клепсидре. Предложение Доната не вызвало восторга – самое меньшее, что можно сказать. Потом твёрдые губы разжались:
– Я предпочёл бы сам выбирать учителей.
Публий пожал плечами:
– В этих краях ты не найдёшь никого лучше Визария!
– Посмотрим, – заметил Проксимо и встал.
Юпитер Всемогущий, И КАК Я ДОЛЖЕН ЕГО УЧИТЬ? У парня совершенно не сгибалось правое колено. Ходил он довольно уверенно, не считаясь с хромотой, но этого мало, если хочешь фехтовать.
Молодой человек покинул таблин, унося свою книгу. На нас он даже не оглянулся. Донат изучал мою реакцию:
– Теперь ты понимаешь, для чего мне нужно, чтобы учитель был терпелив?
Что ж, это я понимаю. Если мои обязанности ограничиваются только тем, о чём сказал Донат. А не предполагают нечто, о чём он счёл нужным умолчать. Ладно, сыграем варвара, не умеющего читать между строк!
– Меня не пугает характер твоего племянника, уважаемый Донат. Прости, но меня беспокоит совсем другое! Ты позволишь быть откровенным?
Публий Донат кивнул удовлетворённо:
– Я не жду ничего, кроме откровенности. Ты уже заметил, что поладить с Проксимо будет непросто, а он, вдобавок, не выносит глупости и слабости.
– Хорошо, это меня устраивает. Объясни-ка мне вот что: ты заплатил хороший задаток и обещаешь немалые деньги за службу. Зная, что твой племянник никогда не будет бойцом, способным занять место в легионе. Это так?
– Да, Визарий, это так. Я заплачу тебе сто пятьдесят солидов, если Проксимо будет способен оборонить себя мечом. И это не считая задатка. Он был хорош?
– Он был достаточен. Так, прости, но это мне и кажется странным. Стена твоей крепости обветшала, и по дороге я не заметил богатых угодий. Где ты возьмёшь такие деньги, чтобы рассчитаться со мной?
Донат смерил меня странным взглядом, в котором мешались удовлетворение и насмешка, а потом раскатисто засмеялся:
– Я вижу, правдой было всё, что говорили о тебе: Визария не обманешь, он видит сквозь землю! Не беспокойся, я не собираюсь тебя надуть, – он стал серьёзен. – Главное богатство этой земли заключено в рудниках, где добывают свинец и серебро. Они приносят немалый доход, и мы можем не зависеть от порченой монеты. Что до стены, то, боюсь, мой покойный брат не слишком утруждал себя ведением хозяйства. Я потихоньку навожу порядок, но пока не всё успел.
– Ты недавно стал владельцем виллы?
Он приблизил лицо, странные глаза, казалось, хотели проникнуть внутрь меня. Голос стал очень тихим, но произносимое было достаточно внятным:
– Не хочу, чтобы ты впадал в иллюзию. Вилла принадлежит Проксимо. По завещанию он наследовал моему трагически погибшему старшему брату. Я всего лишь управляю хозяйством.
– Хорошо, вернёмся к Проксимо. Как давно он сделался калекой?
– Десять лет. Упал с лошади и раздробил коленную чашечку. Нога никогда не будет сгибаться, хочу, чтобы ты это понял.
– Я понял. Чем, в таком случае, вызвана острая потребность владеть оружием? Насколько я понимаю, все эти годы юноша не помышлял об этом. Ему угрожают?
Донат покачал головой и перестал сверлить меня глазами. Мне показалось, он говорит не всё.
– Мой брат Сильвий пал жертвой разбойников в собственном лесу. Проксимо чудом остался жив. Он очень хочет обучиться мечу, несмотря на оказанный тебе прохладный приём.
Замечательно! Особенно если это так и есть. И если Фотий, бесславно проваливший поручение, не был тем разбойником, который парня случайно не добил. Впрочем, Визарию ничего такого не поручалось. Я не глухой, и намёков мне не делали. А если и сделают, не пойму. Меня наняли учить Проксимо. Значит, будем учить!
Последнее я сказал вслух, оно и предназначалось Донату.
– Я рад, что ты согласился. Ты нужен в этом доме, Визарий.
Покуда мы беседовали, окончательно смерклось. Я почувствовал, что утомлён, да и поесть не мешало.
– Теперь отдыхай. Анус проводит тебя в твоё жилище.
– КАК?
Публий Донат снова захохотал:
– Не удивляйся! Имя этого раба никто уже не помнит, а прозвище… сам увидишь, оно весьма удачно. Ануса в детстве лягнул бык. Рожа получилась на удивление мерзкая. К тому же он открывает рот только для того, чтобы издавать непристойные звуки. Его речь только из них и состоит. Впрочем, он незаменим на руднике. Анус! Проводи мастера Визария в его покои!
Лицо несчастного Ануса, действительно, заслуживает сожаления. У него совершенно расплющен нос и очень деформирована щека, а беззубый рот сморщен, как… действительно, похоже. Но это ещё не повод, чтобы обзывать человека задницей. Своеобразный юмор у нобилей, упаси меня Боги от него!
*
Я хотел бы яснее представлять своё положение в этом доме. Пока это затруднительно. Жилище мне отвели среди хозяйственных построек и обиталищ рабов, совсем рядом с кузней. По дороге я пытался вызнать имя Ануса. Ну, не могу я обызвать человека, даже если так принято! В ответ урод изрыгнул такое проклятие, которое я не смог бы воспроизвести при всём желании. Половину слов я просто не знаю, не говоря о немыслимой интонации. Изображаю из себя варвара, но некоторых высот мне не достичь никогда. Этот обмен любезностями отбил у меня охоту общаться с диковатым рабом, а он, вдобавок, оказался моим соседом – работал в кузнице.
Моя хижина была маленькой, с подслеповатым окном, затянутым шкурами. Я отодвинул шкуру, и в комнату тут же просочился противный сквозняк. Оконце выходило на теневую сторону, так что приходилось терпеть либо промозглый весенний холод, либо духоту и вонь, которая умножалась постоянным чадом из кузни. Спасибо ещё, что коровники были с другой стороны! Придётся проветривать помещение днём, а ночью отапливать его при помощи открытой жаровни, громоздящейся слева от входа. И держать дверь приоткрытой, чтобы дым тянуло наружу.
Молоденькая служанка, глядящая на меня с любопытством пополам со священным ужасом, принесла кувшин кислого вина, ячменную лепёшку и кусок холодного мяса. И на том спасибо, что мне не предложили столоваться с рабами. На это я не пойду, иначе об уважении со стороны этого Проксимо придётся забыть. А я и вызвать его не успел.
В одиночестве проглотил свой ужин, подкинул пару поленьев на жаровню и улёгся на тюфяк, набитый шерстью. Если в нём нет блох, то здесь вполне можно жить.
Утро ушло на изучение «нравов и местоположения», как говорил Цезарь. Я обошёл кузницу, конюшню, побывал возле шахты, пробежался по лесной дороге до родника. Цель моих поисков обнаружилась за конюшней – ровная площадка, где объезжали коней. Не гонять же моего ученика во внутреннем дворе, на глазах его слуг и домочадцев.
Из домочадцев в первый же день я разглядел красивую юную женщину, выходящую из ларария. На ней была лимонного цвета накидка, оттенявшая смуглую кожу брюнетки. Тонкий прямой нос и полный, красиво очерченный рот выдавали в ней родственницу Проксимо. Разнилось лишь выражение, поселившееся на этих губах. Рот юноши постоянно находился в движении, складываясь то в гневную гримасу, то в ироническую усмешку. Даже когда он был спокоен, его губы словно говорили без слов, что он думает или чем-то озабочен. Рот же девушки словно навсегда застыл в вежливой и равнодушной полуулыбке, и никакое событие не могло её стереть.
Улыбка незнакомки не оживилась даже при виде красивого, хорошо сложенного молодого мужчины лет на пять старше Проксимо. На нём была туника и плащ военного образца, и ходил он характерной походкой кавалериста. Ещё один офицер? Широко посаженные светлые глаза под ровными бровями смерили меня взглядом, который я счёл презрительным. Молодой человек взял красавицу под руку, что-то тихо сказал ей, продолжая смотреть на меня. Девушка мазнула по мне отсутствующим взглядом, обозначила вежливую улыбку, адресованную своему спутнику, и покорно удалилась с ним в сад. А я отправился искать Приска, чтобы выяснить положение всех обитателей дома.
Девушка оказалась сестрой моего ученика и носила поэтическое имя Сильвия. Молодой кавалерист Валерий Цинна был её мужем. Цинна? После смерти Корнелия Цинны, вождя популяров и родственника Цезаря, наследство перешло к побочной ветви Валериев. Эти не успели за все прошедшие века снискать себе подобной славы, а потому прославились редкостной заносчивостью. Валерий хорош собой. Впрочем, способна ли эта красавица на пылкую страсть? Мне она показалась похожей на статую, но, может, всё дело в том, что мой вкус испорчен Аяной, и от всех черноволосых красавиц я ожидаю темперамента пантеры?
Свадьба состоялась несколько месяцев назад, но молодые не спешат покидать родительский дом, оставаясь на иждивении юного Проксимо, вернее, его дядюшки, заботливого Публия Доната. Официально они здесь блюдут траур по отцу семейства, но чаще их видят разъезжающими верхом.
Словом, приятное общество. Не чуднее остальных. Но кое-что меня насторожило. Я даже не сразу понял, что именно. Атмосфера, царящая в доме, казалась до боли знакомой. Прояснил всё затравленный взгляд старого грека. Приск меня боялся. А вот с чего?
Значит, так, Приск боится. Анус выказывает ненависть. Проксимо и Валерий демонстрируют открытое презрение. Предупредителен один Донат, но даже в его заботе что-то выглядит неестественно. Всё это собрание напоминает скопище шкодливых котов, прижавших уши. Прежде, когда я был Мечом Истины, подобное отношение встречало меня всюду, где были виновные. Но здесь? Едва ли здесь вообще знают о Мечах Истины. Должно быть, это свойство моей натуры – вызывать антипатию у каждого встречного.
Или всё дело в том, что на вилле Доната проживали отступники? В последние годы последователям старых богов всё труднее жилось на востоке Великой Империи. А в ларарии Донатов стоял отнюдь не крест.
Проксимо был единственным, у кого имелись все основания меня ненавидеть. Начать с того, что ему навязали учителя. Я обдумал своё положение и понял, что добиться его симпатии мне будет нелегко. Во всяком случае, не легче, чем ему стать умелым бойцом. Кто я в его глазах? Римлянин, опустившийся до состояния варвара, – то есть едва ли заслуживаю звания человека. Можно сколько угодно доказывать, что это не так. А только надо ли?
Парню предстояла бесконечно трудная работа и очень много страдания. В таких условиях мало что поддерживает лучше искренней и глубокой ненависти. Проксимо презирает меня? Очень жаль. Ему придётся меня возненавидеть. А я люблю это не больше, чем всякий другой.
Я растолкал его чуть свет на другой день. Слуга, подававший для умывания тёплую воду, уронил челюсть на грудь, когда я отбросил в сторону тогу молодого хозяина.
– Ничего кроме туники. Тебе предстоит немного побегать.
Проксимо тоже был удивлён. Но пока не настолько, чтобы забыть, кто здесь господин.
– Побегать? Как ты это себе представляешь?
Мой милый, господин ты здесь кому угодно, кроме меня. А я твой палач, привыкай к этой мысли!
– А как ты представляешь себе бойца с такими мускулами? Думаю, что в кишечнике у тебя мышцы крепче, чем на руках. Теперь вставай и бегом за мной. Живо!
Для убедительности я щёлкнул по сапогу хворостиной. С парнем до сих пор не обращались так неуважительно. Он обалдел до такой степени, что поверил в мою способность пустить её в ход.
Что это была за пробежка! Никогда не чувствовал себя гадостнее. Бежать вровень со мной бедный калека не мог, он изо всех сил ковылял, сбиваясь с дыхания, а я шёл за ним шагом и напоминал надсмотрщика в рудниках. В конце концов, мне стало невмоготу от этой роли, я оставил Проксимо и побежал по лесной дороге. Ледяной туман студил горящее от стыда лицо.
Я думал, он повернёт обратно. Бегал я долго, и всё же встретил его на тропе, ковыляющего за мной. Уши парня были красные, а лицо уже белое. И дыхание вырывалось рывками. Упрямый? Замечательно! Что, если однажды его сердце просто не выдержит?
Назад мы возвращались шагом. Я почти насильно заставил его перевести дыхание. Он согнулся вдвое, мне казалось, его вырвет. Потом я оставил его в покое. Думаю, он пролежал пластом весь остаток дня.
Назавтра, когда я появился на рассвете у его изголовья, он уже не спорил. Всё повторилось, как в дурном сне: тупое до изнеможения беспомощное ковыляние калеки, мой неистовый бег по лесу. Я понимал, что извожу Проксимо этим больше всего, демонстрируя его никчёмность. Но у меня не хватало моральных сил наблюдать до бесконечности его мучения.
На третий день он поднимался с постели, как тяжело больной. Всё тело должно было безумно ныть и жаловаться от непосильной нагрузки. А что делалось с больной ногой, я даже представить не пытался. Пришлось сократить пробежку, я заставил его подвигаться ровно столько, чтобы разогревшаяся кровь прогнала из мускулов тяжесть и боль. Потом повёл на выгон. Ещё с вечера там стояло два ведра воды. Позволил ему умыться из одного, плеснул на себя из другого. А потом приказал Проксимо держать эти вёдра на вытянутых руках, пока разминался сам. Он не выдержал до конца, руки опустились.
Через неделю пыток на площадку явился Валерий. Он подошёл ко мне настолько близко, что мы стали похожи на драчливых петухов, толкающихся грудью прежде, чем сцепиться.
– Если тебе нужно кого-нибудь мучить, почему не выбрать раба?
Я просто отвернулся и стал отжиматься от земли. В этой ситуации агрессивный напор Валерия выглядел нелепо – не мог же он наклоняться в такт, продолжая ругаться со мной. Молодой офицер, впрочем, всё понял сам и молча отошёл, но продолжал смотреть. Его взгляд щекотал мою голую спину, заставляя чувствовать все шрамы, избороздившие кожу. Мне казалось, под взглядом Валерия они стали более заметны.
Чёрные глаза Проксимо полыхнули бессильной яростью, когда он понял, что помощи не будет. И всё же молча упал, опершись ладонями о землю, и стал отжиматься. Жалкое это было зрелище. Особенно если учесть, что я-то отжимался на пальцах.
Валерий начал третировать меня своим присутствием ежедневно. Я знал, он уговаривает Проксимо прогнать варвара-учителя прочь. По счастью, ученик ненавидел меня столь сильно, что был готов умереть, лишь бы доказать мне… что? Не важно. Когда так ненавидят, главное – самому быть сильным. Хотя бы в собственных глазах. А я просто нажил ещё одного врага. К которому не надо бы поворачиваться спиной, иначе меня раздавят, как гадину.
Публий Донат посетил наши занятия через две недели. Проксимо отчаянно потел, пытаясь вытолкнуть на руках непослушное тело. У него уже получалось сделать это десяток раз. Он не заметил дядьку, а я сразу понял, почему он явился.
Накануне Валерий обвинил меня в пристрастии к солдатской любви. Дело было в бане, где я сосредоточенно мял одеревеневшего Проксимо. Я должен был начать это гораздо раньше – не учёл, насколько дряблым был мой ученик. На пятый день он поднимался с постели с проворством ожившего трупа. Скакать по лесу или заниматься на выгоне бедняга был неспособен. Я проклял себя за беспечность. Знал же, что непривычным к нагрузке мускулам нужен массаж. Но понадеялся, сам не знаю на кого. В доме были бани, я думал, что молодой человек расслабляется в них время от времени. Мыслитель!
Я потащил его в парильню, хорошенько разогрел и размял, а потом отправил обратно под одеяло. С тех пор я массировал Проксимо после каждого занятия. Не знаю, нравилось ли ему, но он терпел. Особенно нуждалась в уходе больная нога. Кажется, её частенько сводило судорогой, но этот олух из гордости молчал.
Валерий застал идиллическую картину: расслабленный Проксимо растёкся на ложе и почти задремал. Может статься, что и моя физиономия выражала удовлетворение: узлы мышц под лопатками развязались, правая нога больше не напоминала клубок струн. Я чувствовал себя молодцом. А оказался болваном.
Цинна созерцал нас некоторое время, потом спросил, обращаясь ко мне:
– Тебе нравится его трогать, не так ли?
Честное слово, я и понял-то не сразу, а лишь после того, как внезапно напряглась спина Проксимо. В гладиаторской школе мужеложство не поощрялось, как и прочие виды привязанности. Для удовлетворения половой потребности к нам приводили дешёвых старых шлюх. После непосильных занятий и так-то на любовь не тянет, а эти бедные создания способны соблазнить только слепого. Нет, девственником я не был, но до Аяны ни одна женщина не приводила меня в состояние любовной лихорадки. А уж мужчины – тем более.
Можно было предложить Валерию не лезть не в своё дело. А очень хотелось. Но я промолчал, только пришлёпнул по затылку Проксимо, который в момент свёл на нет мои усилия. И продолжил его мять.
И вот теперь Публий Донат. Он долго наблюдал за нами, потом похвалил Проксимо. Лучше бы он этого не делал – мальчишка сразу ощетинился, тёплые у него отношения с дядюшкой. А потом любезно пригласил меня в таблин на беседу. Я сказал, что приду, когда закончу. Погонял ещё Проксимо для порядка. Потом помял его в бане – пусть не думают, что для меня что-то значат их подозрения. Меня наняли делать дело, его я и делаю.
Донат был любезен. Но он и Фотию своему писал в самых вежливых выражениях. И собирался его убить, если я что-то понимаю в людях. Как быть со мной, он, кажется, ещё не решил.
– Визарий, ты должен мне ответить на пару вопросов.
Я сказал, что готов ответить на дюжину, если ему угодно.
– Угодно, – подтвердил Донат. – Кое-кто в этом доме говорит, что ты был рабом и пробовал кнута. Ещё кое-кто говорит, что ты неравнодушен к мальчикам. Что ты на это скажешь?
И он уставился на меня своими холодными глазами. От ответа не увильнуть, но, сдаётся мне, Публий из тех, кто способен услышать. Он не дурак.
– Я скажу, что кое-кто лезет в дела, в которых ничего не смыслит. А о мальчиках скажи моей жене. Она владеет мечом и мастерски стреляет из лука. И кастрирует всякого, кто заподозрит меня в любви к мужчинам.
Донат усмехнулся. Он показался мне довольным. Кажется, ему нравилась спокойная дерзость.
– Хорошо. Теперь о следах на твоей спине. Ты вольноотпущенник?
Ты хочешь правды? Тебе придётся её хорошенько прожевать!
– Я не вольноотпущенник, Донат. Я беглый раб.
Он удивился, но не слишком. Придётся пояснять, иначе подумает бог весть что.
– Я был гладиатором, меня исполосовали кнутом за то, что отказался убить друга. Очень давно.
Он вдруг странно напрягся, я перестал понимать это выражение. Потом Публий удовлетворённо воскликнул:
– Непобедимый Лонга! Так вот почему мне всё казалось знакомым твоё лицо. Я-то думал, что тебя казнили. Ты никогда больше не появлялся на арене.
Если он удивился, то как же удивился я!
– Вот уж не думал, что это лицо возможно узнать.
– Возможно. Я сидел близко к арене. Тот бой многим врезался в память. Подвиг, достойный римлянина!
