Текст книги "Хромой из Варшавы. Книги 1-15 (СИ)"
Автор книги: Жюльетта Бенцони
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 308 страниц)
Вы одна из горничных особняка на Гросвенор-сквер. Из этого следует, что вы занимаетесь жилыми комнатами и в первую очередь находитесь в услужении у хозяйки. Мне бы хотелось знать, что вам понадобилось в кабинете сэра Эрика. Эти покои находятся в ведении мужской прислуги.
Под каштаново-коричневой фетровой шляпкой, надвинутой почти до бровей, Салли, достаточно миловидная девушка, залилась румянцем. Она нервно теребила в руках перчатки, не решаясь заговорить.
– Отвечайте же, – настаивал адвокат. – Или я должен заключить, что вы следили за вашей хозяйкой, а в этом случае вы должны нам объяснить почему. Если я правильно запомнил, то вначале вы говорили о том, что она всегда была расположена к вам.
– Да, это правда. И вовсе я за ней не следила, клянусь вам!
– Вы уже дали клятву. Так что же вы делали?
– Я… я искала Станислава.
– То есть того, кого вы знали под этим именем. Почему вы его искали?
И опять Салли заколебалась, прежде чем ответить.
– Ну-у… я должна признаться, что симпатизировала ему… и даже испытывала дружеские чувства.
– А может быть, и нечто большее?
– Я… не знаю, но поймите меня правильно, ведь он был поляк, так же, как и я.
– Но вы же не полька. Ваша мать была уроженкой Уэльса.
– У нас это не считается. Важно, кто твой отец, а мой отец научил меня любить Польшу и говорить на польском языке. Увидев своего соотечественника, я была счастлива, что могу поговорить с ним по-польски. Вообще-то он и не обращал на меня особого внимания. Но я сразу поняла, что хотя он работает в доме лакеем, на самом деле занимает куда более высокое положение. И я всегда искала возможности встретиться с ним и поговорить…
– Но если вы так стремились говорить по-польски, то почему бы вам не обратиться к Ванде, личной горничной леди Фэррэлс?
– С Вандой не так-то легко было говорить. Она редко вступает в разговоры и держит себя очень сурово. Станислав – дело другое….
– В этом нет сомнения: он мужчина и к тому же молодой. Должны ли мы понимать ваши слова в том смысле, что в этот день, войдя в кабинет сэра Эрика, вы надеялись встретить там Станислава? Хотя и это тоже по меньшей мере странно.
– Вовсе нет! – внезапно обиженно запротестовала Салли. – Я шла из кухни, откуда несла поднос для миледи, и собиралась выпить чашку чая, когда вдруг увидела открытую дверь кабинета и услышала шум…
– Разглядывание дверцы шкафа, я полагаю, занятие бесшумное.
– Ну да, конечно, но мне показалось, что там Станислав… Тогда я решилась и вошла. Больше мне сказать нечего.
– Придется удовольствоваться тем, что вы уже сказали.
Благодарю вас.
Молодая полька повернулась, чтобы уйти, но тут раздался спокойный голос Анельки:
– Эта девушка лжет. Я не знаю, с какой целью. Она никогда не встречалась со мной в кабинете моего мужа.
Слово взял судья:
– Вы не подтверждаете ее свидетельства?
– Ни в коей мере. Полагаю, что фальшь ее слов очевидна.
– Что вы имеете в виду?
– Очевидна по крайней мере для любой хозяйки дома.
Предположим, я находилась в кабинете своего мужа, увидела, что входит эта девушка, и ограничилась тем, что вышла с улыбкой? Или как она там сказала – с чем-то вроде улыбки?
Но это же смеху подобно! Выйти должна была бы она, предварительно ответив мне на вопрос, что она делает там, где не имеет права находиться! Так, и только так поступила бы любая хозяйка дома со своей горничной.
Одобрительный шумок женских голосов пробежал по залу. Судья дождался, пока он стихнет, и спросил:
– Что же тогда произошло на самом деле?
– Ровно ничего, милорд, потому что увидела она вовсе не меня, а того, кого и желала увидеть.
– И кого здесь нет, чтобы помочь нам разрешить этот вопрос, – подвел итог сэр Джон.
– Его отсутствие – не моя вина, – просто сказала Анелька.
– Вы в этом уверены? С первой минуты вашего ареста вы продолжали настаивать, что верите в невиновность вашего соотечественника даже после его весьма подозрительного бегства.
– Этот человек жил по подложным документам и, вполне естественно, испугался расспросов полиции. В любом случае, сейчас речь не о его или моей вине, но о том, кого видела Салли Пенковская в кабинете. Я утверждаю, что видела она не меня.
С разрешения судьи сэр Десмонд стал вновь допрашивать свидетельницу Пенковскую, но ему не удалось добиться от нее ничего, кроме того, что она уже сообщила.
– Я поклялась на Священном Писании и не хочу попасть в ад. Я сказала чистую правду.
Салли была последней свидетельницей, которую выслушали в этот день. После того как она ушла, сэр Десмонд обратил внимание на бледность своей подопечной и попросил отсрочить дальнейшие прения. Судья охотно удовлетворил его просьбу. Судебное заседание должно было возобновиться на следующий день в десять часов утра. Обвиняемая покинула свое место и вновь вернулась в тюремную камеру. Публика стала медленно расходиться.
Не сомневаясь, что после тягостных впечатлений дня мирный покой их дома будет для Альдо всего полезнее, Адальбер хотел увести его, но Морозини воспротивился:
– Минуточку! Мне хотелось бы перемолвиться несколькими словами с Бертрамом.
– Что ты от него хочешь?
– Хочу, чтобы он мне немного рассказал о своей приятельнице Салли. Она в самом деле его подруга детства?
– Да. Но что ты хочешь еще из него вытянуть?
– Посмотрим!
Друзья настигли Кутса уже у самых дверей, и Морозини крепко схватил его за руку, однако удержать репортера, который мчался из зала суда на всех парусах, оказалось не так-то легко, и пришлось пустить в ход более веские аргументы.
– Пойдемте пообедаем с нами, дорогой друг, – предложил князь, не выпуская руки Кутса, в которую вцепился мертвой хваткой. – И если я буду доволен вами, то и вам не придется жаловаться на меня. Полагаю, вы не останетесь равнодушны к перспективе появления в вашем кармане лишних двадцати фунтов?
– Я с превеликим удовольствием… но мне непременно нужно передать по телефону заметку в редакцию… Понимаете, Питер Ларк болен, и я его замещаю. Представляете, какая удача!
– У нас имеется телефон… и есть чем писать… А вдобавок великолепное виски…
– Благодарю и немедленно следую за вами! «Предвкушение радости едва ли не сладостнее самой этой радости…»
«Ричард II», акт… Впрочем, если по вашей вине я не напишу заметки, вы должны будете заплатить мне больше!
– Если вы будете вести себя разумно, заметка выйдет превосходная.
Пока они ехали в автомобиле, Альдо не открывал рта, но, как только все трое уселись в гостиной и Адальбер наполнил стаканы, он тут же взялся за Кутса:
– А что, эта Салли Пенковская в самом деле ваша приятельница?
– Мы знаем друг друга с детства, но…
– Она любит деньги?
– Думаю, неравнодушна к ним, как и все мы, грешные, но знаете: «золото для души человеческой…»
– Оставьте в покое Шекспира, иначе не получите ни пенни. По вашему мнению, сколько ей нужно предложить, чтобы она переменила свои показания?
– Переменила показания?! – воскликнул Адальбер; – Но послушай, это же невозможно! Ты просто сошел с ума!
– Почему же невозможно? Возможно! Я не знаю, какую цель она преследовала, но убежден, что эта девушка лжет, а леди Фэррэлс говорит правду. А что касается того, чтобы отказаться от своих слов, так это любой женщине проще простого!
Приступ раскаяния, искренние сожаления и потом естественное объяснение: ей так хотелось отвести малейшее подозрение от того, кого она любит. Потому что ее любовь к Ладиславу очевидна. И я склонен думать, что истинная причина ее несуразных показаний именно в этом…
– Может, ты и прав, – вздохнул Видаль-Пеликорн. – Но если она всерьез влюблена, ты не купишь ее ни за какие деньги.
– Даже за тысячу фунтов?
Значительность суммы заставила его собеседников едва ли не подпрыгнуть от удивления. Адальбер протестующе взмахнул рукой и воскликнул:
– Я же говорил, что ты просто сошел с ума!
– Вполне возможно, но ты должен понять, что я хочу ее спасти. Спасти любой ценой! Так что, дорогой друг Бертрам, отправляйтесь к своей приятельнице. Вот вам ваши деньги.
Если вы сумеете ее убедить, вы получите еще…
Журналист вернулся спустя час, вид у него был сконфуженный.
– Все безрезультатно! – сказал он мрачно. – Салли ненавидит леди Фэррэлс, считает ее своей соперницей. Она будет счастлива, если той вынесут смертный приговор.
– А ты, – Адальбер жестом обвинителя указал пальцем на Морозини, – рискуешь оказаться на соломенной подстилке в одиночной камере за попытку подкупить свидетеля!
– Ни в коем случае, – отрезал Бертрам, – и на это есть две причины: Салли не знает, что я выполнял чье-то поручение, и… я подарил ей двадцать фунтов.
– И правильно сделали. Я сейчас же их вам верну, – Благодарю вас и бегу строчить свой репортаж! До завтра!
В эту ночь Альдо не уснул. Терзаемый страхом, который в ночной тишине становился все мучительней, он сидел в большом кресле в гостиной и курил сигарету за сигаретой, потом вскакивал и долго ходил из угла в угол. Биг-Бен давным-давно прозвонил два часа ночи, когда наконец князь все-таки лег в постель…
В отличие от друга Адальбер проспал эту ночь спокойно и мирно. Поутру он заставил Альдо выпить чашку кофе, и они отправились во дворец правосудия: Альдо – поистине в висельном настроении, а Адальбер – храня осторожное и благоразумное молчание. Но в какой-то момент он не выдержал и заговорил:
– Ты не заметил вчера кое-что очень странное?
– Где? В Олд-Бэйли?
– Да. Я не видел там вчера графа Солманского. Может ли такое быть, чтобы отец не присутствовал на суде, где на скамье подсудимых находится его дочь?
– Должно быть, это слишком тяжкое испытание для столь чувствительного человека, – насмешливо сказал Морозини. – Он, вероятно, ставит свечи и молится… Если только не махнул рукой на свою преступную дочь и не отбыл в одиночестве, не дожидаясь приговора.
– Может быть, и так. Посмотрим, придет ли он сегодня.
Но напрасно друзья пристально оглядывали зал, они так и не увидели сурового бледного лица с моноклем – лица, которое так искали.
Похоже, что и Анельке не удалось поспать в эту ночь.
Лицо ее стало еще бледнее, под глазами появились темные круги. Она выглядела еще трогательнее, еще беззащитнее, и от одного взгляда на нее у Альдо защемило сердце.
Первой вызвали Ванду, и вид этой свидетельницы не обещал ничего утешительного. Вся в черном, с огромным белым платком, похожим на знамя парламентеров во время военных действий, горничная была сама скорбь и отчаяние. Вся ее речь состояла из страстного восхваления ее «голубки» и столь же страстного очернения покойного сэра Эрика. При данных обстоятельствах ничего хуже просто нельзя было придумать.
– Господи! – проскрежетал Альдо. – Избавь меня от друзей, а от врагов я сам избавлюсь!
– Хорошо тебе говорить, а ты посмотри на сэра Десмонда, – шепнул ему Адальбер. – Я в жизни не видел, чтобы человек так катастрофически потел!
Однако ситуация еще ухудшилась после того, как обвинитель затронул вопрос о Ладиславе. Ванда преисполнилась лирики: она воспевала трогательную и невинную любовь своей хозяйки к герою борьбы за свободу ее родины, целиком и полностью созданному ее воображением. Она описывала гнев молодого человека и его отчаяние, когда он узнал, что его возлюбленная сочеталась браком с человеком, который нажил свое благополучие на смерти других. Она описывала его желание помочь Анельке и ее защитить…
– Мне очень хочется вам верить, – прервал ее сэр «Джон, – но сейчас меня интересует вопрос, был ли он любовником вашей хозяйки?
– Разумеется, нет, – решительно отмела вопрос Ванда. – Такого и случиться не могло, ведь я целые дни проводила с моей голубкой.
– А ночи? Ночью вы спите хорошо?
Блаженная улыбка растеклась по широкому лицу служанки:
– Да, ваша честь, сплю я очень хорошо! Сплю как младенец, с вашего позволения.
Зал разразился смехом, и даже судья позволил себе что-то вроде улыбки. Сэр Джон ограничился тем, что пожал плечами.
– Очень рад. Но продолжим наш разговор. Если я вас правильно понял, то вышеназванный Владислав мог только ненавидеть сэра Эрика, поскольку, судя по вашим словам, сэр Эрик сделал свою жену несчастной. А вы знаете, каким образом он собирался защитить леди Фэррэлс?
– Я думаю, он собирался ее похитить и увезти в Польшу. Но дела пошли настолько скверно, что он был вынужден убить мужа-злодея.
– И, совершив это, исчез в неизвестном направлении, оставив ту, которую любил, в руках правосудия? Вам не кажется это несколько неестественным?
– Кажется, и я не устаю молить Господа нашего Иисуса Христа и Ченстоховскую Божью Матерь, чтобы он появился, все объяснил и освободил ту, которую так любит. Но может быть, он заболел? Или с ним что-то случилось?
– А может быть, он уехал в Польшу?
– Нет! Я в такое не верю! Ладислав Возински, где бы ты ни был, услышь меня! Возлюбленная твоя в опасности, и если ты не появишься, ты нарушишь закон любви, рыцарства и благородства! Ты оскорбишь всемогущего Господа…
Ванда могла продолжать в этом духе до бесконечности, и нужно было положить конец ее словоизвержению. Сэр Десмонд, будучи не в лучшем расположении духа, отказался допрашивать свидетельницу, но попросил пригласить свою подопечную. Пора было спуститься с небес на землю.
Несмотря на свой изможденный вид, Анелька произнесла клятву твердым голосом, а потом спокойно посмотрела на тех, кто собирался слушать ее показания. Больше того, в глазах ее искрилась даже какая-то веселость.
– Леди Фэррэлс, – начал адвокат, – мы только что выслушали свидетельское показание вашей горничной. Согласны ли вы с ним?
– Каким бы странным оно вам ни показалось, но частично я с ним согласна. Я хочу сказать, что в словах Ванды много правды, хотя она, безусловно, излагает свою личную точку зрения.
– Что вы хотите этим сказать?
– Что Ванда верна себе и никогда не изменится. Она сохранила добрую и открытую душу и бесконечную нежную привязанность к нашей родине. До конца своих дней она не перестанет предаваться восторженным и наивным мечтаниям.
Когда она сказала, что до своего замужества я любила Ладислава Возинского, она сказала чистую правду. И я очень страдала, когда, повинуясь воле отца, была вынуждена выйти замуж за сэра Эрика. Но когда в одно прекрасное утро в Гайд-парке, где я, как обычно в это время, каталась на лошади, ко мне подошел Ладислав, этой любви больше не существовало.
– Вы хотите сказать, что речь больше не шла о любовных отношениях?
– О каких любовных отношениях могла идти речь, когда тот, кого я когда-то любила, стал меня шантажировать? Ладислав хотел одного – поступить на службу в дом моего мужа.
В случае моего отказа ему помочь он угрожал, что передаст моему мужу письма, которые я имела неосторожность ему писать, когда мы еще жили в Варшаве.
– Они до такой степени могли вас скомпрометировать?
– О да! Особенно если учесть вспыльчивость моего покойного мужа и его ревнивый характер. Мои письма с полной откровенностью обнаруживали, что до замужества я была любовницей Ладислава. Этой… подробности Ванда никогда не знала. Она не может понять и никогда бы не поняла, что юность способна на подлинные безумства. Она бы не поверила, что на безумство была способна и я, которую она всегда называла своей голубкой.
– Но после того как вы вступили в брак, ваш супруг должен был заметить, что…
– Что я потеряла невинность раньше? – задала вопрос молодая женщина с присущей ей манерой говорить все напрямик. – Нет, он ничего не заметил, потому что сам воспользовался своими супружескими правами, не дождавшись нашего венчания, и совершил надо мной насилие. Сэр Эрик так спешил сделать меня своей, что овладел мной, несмотря на мое сопротивление. Он считал меня чистой, и эти письма были бы катастрофой для нашей дальнейшей совместной жизни.
– А вы до такой степени дорожили своим супругом, несмотря на его грубое с вами обращение?
– Да, я дорожила им. Он все искупил в моих глазах, когда рисковал собственной жизнью ради того, чтобы вырвать меня из рук похитителей, которые украли меня накануне нашей свадьбы. Думаю, что мне не нужно рассказывать об этом?
– Нет. Английские газеты и французская пресса осветили в свое время эти события достаточно подробно. Стало быть, вы не испытывали ненависти к сэру Эрику?
– Ни в коей мере. Он умел быть очаровательным и к тому же обожал меня…
– В таком случае объясните, пожалуйста, фразу, так поразившую мистера Сэттона. Сейчас… – Адвокат взял лежащий перед ним листок бумаги и прочитал:
– «Если ты хочешь, чтобы я тебе помогла, мне нужно стать свободной. Помоги мне сначала ты…»
– Мне нечего объяснять. Мистер Сэттон выдумал эти слова, точно так же, как мою измену мужу с Ладиславом.
– Все это ложь?
– Все. Как я могла иметь любовные отношения с человеком, который угрожал мне, который вынудил меня передать ему часть моих драгоценностей, который грозил мне смертью в случае, если с ним произойдут какие-нибудь неприятности во время или после пребывания в нашем доме? Он постоянно говорил мне о своих друзьях-подпольщиках и об их отчаянной готовности на все. Он постоянно пугал меня, и больше ничего.
А потом, Ладислав никогда бы и не решился на такое. Мой муж очень оберегал меня и убил бы любого без всякого сожаления за малейший взгляд в мою сторону. Мистер Сэттон все выдумал, и теперь я понимаю почему. Узнать, что он мой пасынок, не слишком большая для меня радость, но тем не менее благодаря тому, что мы вчера услышали, многое проясняется в темной истории смерти моего мужа. В частности, исчезновение пакетика от болеутоляющего, в котором, предположительно, находился стрихнин…
При этих словах судья счел нужным заметить:
– Могу я напомнить вам, леди Фэррэлс, что мистер Сэттон свидетельствовал, принеся присягу? Точно так же, как и вы.
– Разумеется, один из этих двоих лжет, – поторопился заявить сэр Десмонд. – И я знаю, кто именно. Делом моей чести будет изобличить того, чья чрезмерная и показная скорбь с самого начала показалась мне подозрительной…
– Я протестую, милорд! – воскликнул прокурор, обращаясь к судье. – Мой уважаемый коллега не имеет права…
– Я сам призову его к порядку, сэр Джон. Последние слова сэра Десмонда не будут внесены в протокол, и присяжные не должны ни в коей мере обращать на них внимания.
Вернемся к вам, леди Фэррэлс. Правильно ли мы вас поняли: вы утверждаете, что после того как Ладислав Возински поступил на службу в ваш дом на Гросвенор-сквер, вы не вступали с ним в интимные отношения?
– Никогда, милорд! Я повторяю, от нашей прошлой любви ничего не осталось, и я только из страха посодействовала тому, чтобы он поступил на службу к моему мужу.
– Хорошо. Продолжайте задавать ваши вопросы, сэр Десмонд.
– Благодарю вас, милорд! Леди Фэррэлс, не можете ли вы рассказать нам, на что рассчитывал Возински, проникнув в ваш дом под видом лакея? Я думаю, он сообщил вам об этом.
– Да, сообщил. Ему нужны были деньги, но больше всего оружие. Вполне очевидно, что я не могла предоставить ему ни того ни другого. Но он надеялся собрать сведения относительно поставщиков и клиентуры моего мужа и, возможно, найти какие-то каналы. Простите, но я совершенно ничего не понимаю в такого рода делах… Впрочем, ни в каких других тоже. Я понадеялась, что он покинет наш дом, если я предложу ему что-нибудь из моих драгоценностей. У меня их много, мой супруг был всегда очень щедр по отношению ко мне…
– Охотно верю, но, поступая так, не подвергались ли вы еще большему риску? Как смогли бы вы объяснить сэру Эрику исчезновение принадлежащих вам вещей, которые наверняка стоили очень дорого?
– Признаюсь честно, что я об этом даже не подумала. Мне было так страшно! Ладислав меня просто терроризировал…
– А Сэттон? Его вы не боялись?
– Нет. Я умела поставить его на место. И надеялась, что в один прекрасный день избавлюсь от него, ведь тогда я еще не знала, кто он такой на самом деле.
– А если бы узнали, что бы вы стали делать?
Глаза Анельки наполнились слезами, и она стала утирать их платком, вытащив его из-за рукава.
– Представления не имею… Может быть, решилась бы даже убежать. Мне уже приходила эта мысль в голову. Мой отец и мой брат живут в Америке. Поскольку мой муж умер, я собиралась попросить разрешения присоединиться к моей семье, тем более что мой брат там женился. Надо сказать, что в нашем доме я задыхалась – угрозы Ладислава, скрытая ненависть Джона Сэттона и – должна в этом признаться – превышающая мои силы любовь мужа, которого временами охватывало что-то вроде безумия…
– Так он вас слишком сильно любил?
– Да. Можно сказать и так.
– Вы посвящали кого-нибудь в ваши намерения относительно бегства?
– Нет. Даже Ванду, которая всегда была мне предана.
Однако в день, когда произошла трагедия, я собиралась поговорить об этом со своим мужем по возвращении из «Трокадеро». В этот день у нас была ужасная сцена… На нее и намекал мистер Сэттон, когда выдвигал свое обвинение.
– Да, он слышал, как вы сказали своему мужу: «Всему этому должен настать конец! Я вас не выношу!»
– Чтобы услышать мои слова, он должен был спрятаться у меня под кроватью или за шторами в спальне. Ссора произошла между нами при закрытых дверях, а спальня у меня достаточно просторная. И я должна сказать, что ничего подобного я не произносила.
– Сэр Десмонд, – обратился судья к адвокату, – почему бы нам вновь не пригласить мистера Сэттона? Мне кажется, что дело становится все более запутанным и все труднее определить степень вины и правоты леди Фэррэлс и ее обвинителя.
– С удовольствием, милорд. Тем более что я не очень понимаю, что нам еще может дать… – произнес сэр Десмонд, поворачивая голову ко входу.
– Раз сэр Джон согласен, я не имею ничего против. Однако что там происходит? – осведомился судья, тоже поворачиваясь ко входу.
Один из служащих в Олд-Бэйли только что вошел в зал.
Он был явно взволнован и направлялся прямо к королевскому прокурору. Однако услышав обращенный к нему вопрос судьи, застыл посреди зала:
– С вашего позволения, милорд, начальник полиции Уоррен просит, чтобы суд выслушал его, и немедленно.
Одна бровь судьи взметнулась вверх:
– Немедленно? Ну и ну! Должно быть, что-то очень важное… Просите господина начальника полиции пройти в зал.
Появление Уоррена, похожего на птеродактиля больше, чем когда бы то ни было, произвело огромный эффект: половина зала и все галереи повскакали со своих мест. Начальник полиции попросил у суда прощения за свое вторжение, нарушающее протокол, пояснив, что информация, которую он желает сообщить, имеет чрезвычайную важность и должна быть доведена до сведения суда безотлагательно.
– Полиция Уайтчепла только что известила нас, что, приехав по анонимному телефонному звонку, она обнаружила труп Ладислава Возинского, который покончил с собой, повесившись в наемной квартире.
Глухой ропот зала перекрыл отчаянный женский крик:
– Нет! Нет! Это невозможно!
Из зала суда были вынуждены увести Салли Пенковскую, с которой случилась настоящая истерика. Все это только прибавило напряжения и так уже взвинченному залу. Судья энергично призвал всех к тишине, и в зале в самом деле воцарилось мертвое безмолвие. На свидетельском месте бледная Анелька напоминала восковую статую. Зал затаил дыхание. Сэр Эдвард Коллинз возвысил голос:
– Самоубийство?
– Похоже, что так, милорд. На столе лежало письмо, адресованное Скотленд-Ярду.
– Могу я с ним ознакомиться?
Судья надел очки и прочитал письмо среди все той же мертвой тишины. Затем он объявил:
– Господа присяжные! Сейчас я ознакомлю вас с этим письмом, которое имеет для нашего судебного разбирательства решающее значение. Прослушайте его, оно написано по-английски.
«Прежде чем покинуть этот мир, где я нарушил свой долг и по отношению к той, которую любил, и по отношению к своим друзьям по оружию, я хочу заявить: смерть сэра Эрика Фэррэлса, постигшая его вечером 15 сентября этого года, целиком и полностью на моей совести. Я насыпал стрихнин в формочку для приготовления льда в холодильном шкафу. Снять слепок из воска и сделать ключ от этого шкафа мне не составило никакого труда. Я попал в ловушку, которую сам же и расставил: я почувствовал, что не могу больше видеть, как страдает леди Фэррэлс – и из-за ее супруга, и из-за моих притязаний. Я не сожалею о том, что убил сэра Эрика, – этот человек был достоин только смерти, как не сожалею и о том, что покидаю жизнь, которая никогда не была ко мне добра. По крайней мере я уношу с собой уверенность, что положил конец кошмару, в котором жила моя возлюбленная. Пусть Господь Бог и моя возлюбленная простят меня!»
Окончив чтение, судья, показав на письмо, спросил Уоррена:
– У вас есть основания сомневаться, что это письмо написано рукой покойного?
– Никаких, милорд! Мы нашли несколько бумаг, написанных им по-польски, – сейчас их переводят, – и все они написаны одной рукой.
– Нет ли у вас оснований предполагать, что покойному… помогли покончить с собой?
– На теле нет никаких следов насилия.
– В таком случае…
– Ну и ну, – прошептал Видаль-Пеликорн, – роман, да и только! Что ты об этом думаешь?
– Ничего! Я в недоумении. Все это совершенно не в стиле того человека, с которым я имел дело. Что могло случиться?
Что заставило его совершить такой неожиданный поступок?..
– Скажем одно: пути Господни неисповедимы! Граф Солманский, безусловно, припишет это чудо своим молитвам.
В этот миг он просто обязан исполниться ощущения благодати.
– Вид у него совершенно не благостный, – сказал Морозини. – Можешь сам в этом убедиться – вон он в четвертом ряду, слева от нас.
– Он здесь?! Я не видел, как он вошел.
– Он вошел как раз тогда, когда началась вся эта сумятица с появлением Уоррена.
Граф сидел очень прямо на своей скамье, и его светлые глаза пристально смотрели на дочь, которая безудержно плакала.
По распоряжению судьи надзирательница увела леди Фэррэлс со свидетельского места и теперь пыталась ее успокоить.
Конец суда был таким, каким и должен был быть. Сэр Десмонд попросил прокурора аннулировать обвинение. Сэр Диксон, посоветовавшись с присяжными, которые были единодушны в своем мнении, любезно отказался от всех пунктов обвинительного заключения.
После чего судья объявил о невиновности леди Фэррэлс, и ее увели вниз по полутемной лестнице под неописуемый шум в зале. Спустя полчаса Анелька вышла под руку со своим отцом и села в черный «Роллс-Ройс». Шофер тронул автомобиль с места и с неимоверным трудом стал пробираться сквозь густую толпу, которая сгрудилась у входа в Олд-Бэйли. Смешавшись с зеваками и газетными фотографами, Морозини и Видаль-Пеликорн наблюдали за этим отъездом, в котором ничто не свидетельствовало о триумфе. Разве только на лице Солманского, чей высокомерный профиль появился на секунду за стеклом автомобиля, мелькнуло нечто похожее на торжество.
– Вот кто доволен, – заметил Адальбер, – и тем более богат. Его дочь получит колоссальное наследство…
– Вы можете не сомневаться, что я сделаю все возможное, чтобы этого не случилось, – раздался возле них мужской голос, и они увидели Джона Сэттона. – Я был и остаюсь поверенным в делах и тайнах моего отца… И со мной им придется считаться!
– Но теперь-то вы наконец отказываетесь от своего обвинения? – спросил Альдо.
– Ни в коей мере. Все, что я видел и слышал, я и видел, и слышал на самом деле. Я нисколько не сомневаюсь, что убийца она. И в один прекрасный день докажу это.
И секретарь исчез в толпе, провожаемый озабоченным взглядом Адальбера.
– Я скорее склонен разделить его мнение, – наконец сказал он. – Это слишком уж своевременное самоубийство меня как-то смущает. А тебя?
– Ты известный гробокопатель! – весело сказал Альдо, который наконец вздохнул с облегчением и к которому наконец вернулось хорошее настроение. – Не цепляйся к мелочам! Я всегда верил, что Анелька ни в чем не виновата, и она в конце концов на свободе! Идем! Отпразднуем это!
Друзья тронулись в путь. Потихоньку стала расходиться и толпа, собравшаяся вокруг Олд-Бэйли.
